[i]«Я ненавижу юбилеи, – говорит Станислав Говорухин, которому сегодня исполнилось 70. – А во время тостов умираю со стыда и тоски. Всегда прошу: ну пожалейте вы меня, ведь только о покойниках говорят одно хорошее!» Накануне юбилея постановщик таких фильмов, как «Место встречи изменить нельзя», «Десять негритят» и «Благословите женщину», открывал выставку своих картин в Академии художеств. Это еще один его талант. По первому образованию – геолог, по призванию – кинорежиссер, приходилось бывать актером, в последние годы очень заметен как общественный деятель – а увлекается живописью. Сэтого увлечения мы и начали разговор со Станиславом Сергеевичем.[/i][i][b]«Все режиссеры обязаны уметь рисовать»[/i]– Сейчас в Академии художеств проходит ваша выставка. Вы ведь начали заниматься живописью в зрелом возрасте?[/b]– Да. Еще в каком зрелом! Мне было уже 58 лет.[b]– Что же сподвигло к этому знаменитого режиссера?[/b]– Ну как я вам объясню, что меня сподвигло? Просто взял однажды кисть да попробовал.[b]– Вы назвали выставку скромно: «Увлечение». Вам вообще нужно признание в мире живописи?[/b]– Нет. Хотя оно у меня есть: я член Союза художников, у меня куча отзывов. Три выставки в Академии художеств. Но я ничего этого не добивался. Мне просто хотелось, чтобы это нравилось близким и друзьям. Чтобы картина, которую я кому-нибудь дарю, доставляла радость.[b]– Почему вы предпочитаете пейзажи?[/b]– Потому что мне кажется, что это самое интересное. Повесите вы у себя дома портрет – пусть хорошей работы – старика или, скажем, нищенки? А пейзаж – он всегда хорош.[b]– На выставке единственная картина, где присутствует человек, – «Танец», и она выполнена в совсем иной технике, чем все остальное.[/b]– Да там тоже нет людей. Кстати, плохо, что в этом минералогическом этюде фигуры довольно четкие. Их надо было сделать неясными, как это бывает в минералогии, когда случайный кусок лазурита вдруг неуловимо напоминает человеческую голову.[b]– Глобальное отсутствие человека входило в планы?[/b]– Да. Если бы я хотел заниматься фигуративной живописью, то смог бы и это, доказательство тому – «Рисунки на полях» на той же выставке. Но мне больше нравится пейзаж.[b]– «Рисунки на полях» – это беглые портретные зарисовки карикатурного типа, сделанные, судя по персоналиям, очень давно: Махмуд Эсамбаев, молодой Сергей Бондарчук...[/b]– Да, это такие режиссерские рисунки. Сидишь на совещании и кого-то рисуешь. Обычно шарж. Вообще-то все режиссеры обязаны уметь рисовать. Даже если не умеешь – должен на бумаге изобразить кадр самым простым способом: вот там сидит человечек, а вот здесь стоит камера.[b]– Вы жалеете, что, обретя навык живописца, утратили легкость карикатуриста?[/b]– Конечно, жаль, тем более что эта легкость исчезла сама собой. Там ведь есть очень хорошие рисунки, сделанные одной легкой линией. Не знаю, почему так вышло. Странная история…[i][b]«О той стране, которой уже нет, и о тех людях, которые уже не рождаются»[/i]– В начале 1990-х в одной уважаемой газете вы написали что-то вроде исповеди о том, как серьезно вы восприняли демократические преобразования и что из этого вышло. Там была такая метафора: все побежали в демократию, вы тоже побежали. Бежите-бежите, огляделись – а вы один... Все давно устроились.[/b]– А вышло то, что никакой демократической революции не вышло. У власти оказались те же самые коммунисты, только – хамелеоны: кандидат в члены политбюро, замредактора журнала «Коммунист», какой-то преподаватель марксизма-ленинизма, какой-то секретарь горкома... Все то же. И 1993 год можно считать началом революции, только уже криминальной: разрешено было воровать, убивать. Делай что хочешь! Кто успел, тот и съел.[b]– С тех пор прошло 13 лет. Вы остались скептиком или считаете, что в обществе что-то меняется?[/b]– Путин для меня по-прежнему неясен. Ну, разведчик он и есть разведчик, его трудно понять бывает. Но с его приходом все-таки многое изменилось. Это не очень заметно в Москве, а вот по России видно сразу. Скажем, в маленьком городке перестало работать градообразующее предприятие. Вот вам и полная нищета городского населения! А теперь оно заработало – и дела пошли. Сейчас работает 80% таких предприятий. Эта цифра точная, официальная.А при Ельцине было только десять процентов! Представляете, какая стояла по всей России голодуха? Еще перемена: об нашу страну стали гораздо меньше вытирать ноги. Конечно, чувство позора осталось, но уже не в такой степени, как это было во время событий в Белграде. Или взять бюджетников – живут по-прежнему плохо, но все-таки уже не зубы на полку. А то лет семь назад я встретил деревенскую учительницу и спрашиваю: как живете? Она говорит: ну что – хлеб не возят, зарплату не платят... Кислород пока есть. Вот так им тогда приходилось.При Ельцине и Гайдаре отринули все. Все, что было до них, объявили плохим. Северный морской путь нам не нужен! История неправильная! Есенина, оказывается, повесили, Маяковского застрелили, Чайковский педераст, Куликовской битвы и вовсе не было. Пионерские лагеря, и те отменили. Сейчас их возвращают – просто пионерские организации уже не имени Ленина. В какой стране, скажите на милость, борются с молодежными организациями? Сейчас можно назвать тысячи мелких, медленных изменений к лучшему. Но параллельно происходят чудовищные вещи. Много непонятного. Что это за стабилизационный фонд такой? Почему его надо держать в американских бумагах? Какие-то загадки... Посмотрим, что будет с национальными проектами – сельским хозяйством и медициной. Хотя вектор, пожалуй, положительный. Но все это так медленно, медленно... Такими темпами далеко не уедешь.[b]– В те годы вы сделали фильм-репортаж о встрече с Александром Солженицыным. Первая серия заканчивалась эффектно: старый писатель-эмигрант философски убеждал вас, что надо всегда жить не по лжи. Вы, вырвавшийся прямо из гущи перестройки, твердо возражали: в нынешней России жить не по лжи невозможно – система не позволяет. А сегодня?[/b]– По-моему, еще хуже стало. Поэтому когда меня спрашивают, о чем картина «Не хлебом единым», – я отвечаю: это о той стране, которой уже нет, и о тех людях, которые уже не рождаются. Общество сильно обеднело в этом плане и изменилось к худшему. Цинизм взял верх.[b]– Цинизм все-таки обычно бывает не причиной, а следствием...[/b]– Следствие того безумия, которое нам устроили Гайдар с Ельциным! Выросло уже два поколения, смотревших на родителей и думавших: зачем было учиться и потом всю жизнь горбатиться, если сегодня вы нищие и вас презирают, говоря вам, что ваша жизнь состояла из одних ошибок и преступлений? А после родителей молодежь посмотрела и на правительство, на депутатов, как они воруют, какие там взяточники. Вот и выросло уже два поколения, совершенно не похожих даже на людей, живших при Сталине.[b]– А вы действительно считаете, что сталинское время было счастливым для народа?[/b]– Да вы же по фильмам то время себе представляете. Такого ощущения, какое создает нынешнее кино – якобы все только сидели и ждали, когда их арестуют, – не было. В Москве, в богатых семьях, в домах правительственных чиновников или знаменитых писателей – да, было. Вот Алексей Герман, думаю, всегда это чувствовал и с тем вырос. А я, например, нет! Моего отца расстреляли в 1937-м, а я даже об этом не знал. И никто не ждал тогда никаких арестов: все бесконечно верили в Ленина, в Сталина, в идеалы коммунизма. Вот такая была атмосфера в годы моего детства.[b]– Вы сами говорите, что расстрел вашего отца от вас просто скрыли. И все-таки у вас есть ощущение, что это было время счастья народного?[/b]– Конечно! Люди помогали друг другу. Вот мы шли в лыжный поход в Ленинградской области. Ночь. Стучишься в любой дом. Нас восемь человек. Везде пускают! Попробуйте-ка сейчас постучитесь.Если судить по нынешним нашим фильмам – ах, какая была в те годы жуткая преступность! А на самом деле дома даже не запирались на ночь. Конечно, бандитизм был, но совершенно не сравнимый с сегодняшним. Народ-то не знал о том, какие ужасающие вещи происходили наверху. Потом, когда узнали, поверили в Хрущева. Но ненадолго. Быстро поняли: и наверху такие же мудаки, как внизу. Тоже не боги. И пошло абсолютное неверие...[b]– Получается, корни разрухи в головах-то – все-таки не в 1990-х?[/b]– Нет. Страна стала разрушаться гораздо раньше. Помните 1970-е и 1980-е? Воровства было больше, чем сейчас, – потому что воровали все. Называли их, правда, несунами, но это все равно воровство – с заводов тащили абсолютно все: от туалетной бумаги до последней гайки.[i][b]«Руководствуйся девизом врача: «Не навреди»[/i]– Что вы думаете о нашем современном кино?[/b]– На днях в Думе обсуждался вопрос: не ввести ли квоты на зарубежное кино. Это значит – 60% зарубежного кино, а 40 – российского. Я долго выступал с трибуны. Есть основания говорить, что этого делать нельзя. Во-первых, потому, что прогорят частные кинозалы, а сейчас так необходимо, чтобы повсюду открывались новые кинотеатры, чтобы их было как можно больше по всей стране.Но самое главное для меня не в этом. Я так и сказал: этого нельзя потому, что сегодня российское кино гораздо безнравственнее, чем зарубежное. На американскую картину может пойти отец с дочкой, не боясь увидеть там чтонибудь, за что ему перед ней будет стыдно. А если они попадут на какой-нибудь «Бумер»? Рискуют напороться либо на ужасающий мат, либо на супержестокую сцену. И ведь заметьте – наши дети играют не в героев Сигала или Сталлоне, борцов с несправедливостью, всегда побеждающих зло. Они играют в бандюганов из «Бригады»! Кого сейчас встречают в пионерлагерях так тепло, как раньше Гагарина? Вот этих молодых, милых, способных артистов, которые там сыграли четырех отморозков. Идет романтизация преступности. Это абсолютно безнравственно.[b]– Вероятно, и это связано с объективными процессами в обществе. Когда-то такое было во французском кино. Потом те же самые актеры, которые прославились ролями бандитов, стали преспокойно играть борцов со злом – полицейских комиссаров, причем в фильмах того же жанра.[/b]– Да. Французы все это прошли. И у них в кинотеатрах одно время сидели одни дебилы-тинейджеры. Потом все изменилось, и теперь в кино ходят семьями. И у нас, надеюсь, пройдет. Но для этого кино должно стать другим. Режиссеры должны обрести гражданское сознание, понять, что свобода слова не есть свобода от ответственности перед обществом и молодым поколением. Руководствуйся девизом врача: «Не навреди». Твою картину смотрят в основном подростки. Не буди в них животные инстинкты! Старайся по завету Пушкина разбудить в них добрые и благородные чувства.[b]– В советское время критики часто упрекали вас в пристрастии к коммерческому кино, которое негласно считалось «низкожанровым». В 1990-е вы обратились к кинопублицистике, социальному жанру, и теперь вас упрекают за то, что вы изменили самому себе прежнему. Вас это раздражает?[/b]– Это значит, что я всегда опережаю время. То, что критики считали коммерческим кино низкого жанра, на самом деле – высокое искусство. Критики и элита тогда этого не понимали. А я понимал и тогда, что «Десять негритят» – это искусство. Это, кстати, единственный мой фильм, которым я доволен на все сто процентов. Сделай в своем жанре так, как Рязанов сделал «Иронию судьбы», Данелия – «Осенний марафон», Тарковский – «Андрея Рублева». А какой это жанр – низкий там или высокий, – совершенно неважно. Все жанры хороши, говорил Вольтер, кроме скучного. В любом жанре можно быть мастером.[b]– А если бы случилось чудо – воскрес бы Владимир Высоцкий, каким он был в годы своего расцвета, – нашлось бы ему место в современном кино? Кого он мог бы сыграть?[/b]– Да кого угодно. И бандита, и нового русского, и интеллигента. Он был разноплановый актер широких возможностей.[b]– Есть ли ощущение, что его сейчас не хватает?[/b]– Мне его всегда не хватает...[b]– Нет, не личное. Ощущение, что его не хватает обществу?[/b]– Конечно, не хватает поэта, который отзывался на боль народа, готов был вены себе рвать за наши проблемы и горести. Он был настоящий поэт – не бард, не песенник, а именно поэт, глубокий и серьезный. Чего его друзья-литераторы не хотели понимать. Поэтому при жизни ни одной строчки его стихов в печати так и не появилось.[b]– Каковы ваши ближайшие режиссерские планы?[/b]– Не забывайте, что я депутат Государственной думы. Занимаюсь в основном проблемами своих избирателей. Это миллион человек. Количество проблем соответственное.[b]– Довольны ли вы вашей судьбой накануне 70-летия?[/b]– Доволен. А что ж? У меня прекрасная семья. Это очень крепкий тыл. У меня достаточно талантов: надоест снимать кино – буду писать картины…[b]– И, конечно, заниматься политикой. На сегодняшний день вы именно ей отдаете предпочтение?[/b]– Это не называется политикой. Это работа на общество.