Главное
Путешествуем ВМесте
Карта событий
Смотреть карту
Приметы и советы

Автор

Марк Кабаков
Как я служил с военно-морским министром Израиля
В Ариэле, что раскинулся на желтых холмах Самарии, праздновали восемнадцатилетие Саши Левина.Было это совсем недавно, в январе, я был в числе приглашенных.В Израиле есть песенка: «Пришла зима, и все зазеленело». Поэтому в широкое окно заглядывали розовые соцветия флоксов, за ними угадывалась темная гряда недалеких гор… Именинник заканчивал школу, и, как и всякого израильского парня, его ждала военная служба. И вот тут-то и была заковыка: Саша во что бы то ни стало хотел служить на флоте, причем не просто на флоте, а исключительно на подводных лодках. А их в ВМС Израиля всего три.Откуда у вполне сухопутного мальчишки (он вырос в Оренбурге, от Ариэля до моря тоже было далековато) такая любовь к подплаву, я никак не мог взять в толк, однако терпеливо отвечал на расспросы Сашиных родителей. Как-никак на подводных лодках ходил — и немало. При этом, естественно, я уверял, что на лодках не в пример легче, чем, скажем, в пехоте или авиации.И надо же было случиться такому, что в тот же день и в том же Ариэле я встретил у других своих знакомых офицера… с израильского военного корабля! И, разумеется, потащил его к Саше. И молодой офицер заверил, что попасть в подплав никакого труда не составит.Словом, мое пребывание в Израиле приняло вполне военно-морские очертания. И тут я неожиданно вспомнил, что впервые столкнулся с ВМС Израиля еще 44 (!) года тому назад. И не где-нибудь, а в столице Балтийского флота.Впрочем, по порядку.В те далекие годы я в звании инженер-капитана 3 ранга служил на крайнем западе России — в Балтийске. Холодная война набирала обороты, едва ли не каждую неделю по городу мчались оповестители, собирая «товарищей офицеров» к месту службы, на кораблях гремели колокола громкого боя. Но выдавался и свободный вечер, и тогда наши красивые молодые жены накрывали стол, и мы говорили уже не только о службе.Вот в один из таких дней я и пригласил к себе в гости капитана 2-го ранга Гришу Гильмана.Гриша жил со мной в одном доме на Морском бульваре, и отличало его от остальных офицеров разве только то, что был он гораздо старше нас и в своем звании перехаживал, наверное, второй срок.И еще: в Балтийск его перевели из Москвы, и не откуда-нибудь, а из Главного штаба ВМФ, где он служил в разведке — случай, прямо скажем, редкостный. Балтийск — не Севастополь, наглухо закрытый гарнизон, и служить в нем особой радости не доставляло. Впрочем, расспрашивать о таких вещах было не принято. Гриша оказался вполне свойским человеком, и этого было достаточно… Так вот, сидели, как водится, уже не один час (моя Майя испекла тогда замечательный пирог), выпили, разумеется, не по одной, и вдруг Гриша говорит: — А знаешь, Марк, а ведь был военно-морским министром Израиля.Если бы он сказал, что был солистом балета Большого театра, я бы, наверное, удивился меньше. По-моему, я даже протрезвел.В 1958 году в столице дважды Краснознаменного Балтийского флота, в двух шагах от причала, где стояли в готовности боевые корабли, пить водку с министром… Израиля! Угадав мое настроение, Гриша рассказал следующее.Как известно, Советский Союз был одной из стран, которые поддержали после Второй мировой войны создание в Палестине еврейского государства. Делалось это далеко не бескорыстно. Сталин рассчитывал, что в самом подбрюшье у британского льва образуется еще одна страна народной демократии.С этой целью в Москве было срочно сформировано правительство будущего Израиля во главе со старым большевиком Соломоном Лозовским. А военно-морским министром назначили Гришу Гильмана. Фамилия подходящая, всю войну в разведке… Самолет с министрами уже прогревал моторы во «Внуково», как поступило сообщение: в Тель-Авиве уже сформировано свое правительство во главе с Бен-Гурионом. А вскоре и политика Сталина повернулась на 180 градусов. В СССР была инспирирована широкая антисемитская кампания, в результате которой и Лозовский, и все его коллеги по Еврейскому антифашистскому комитету, созданному в годы войны с фашизмом, были арестованы.Гриша отделался испугом: несостоявшегося военно-морского министра Израиля сослали в Балтийск. Где я и встретился с ним в доме на Морском бульваре.Вскоре после того памятного вечера Гришу по выслуге лет проводили в запас, и дальнейшая его судьба мне неизвестна.[i]Иерусалим—Москва, январь 2003 года[/i]
Общество
Три звезды над «Беспокойным»
[b][i]В кормовой машине нес вахту Иван Васищев, когда из котла узкой струйкой пошел дым, вперемежку с кроваво-красными каплями горящего мазута.«Смотровое!». Не раздумывая ни минуты, Иван схватил ветошь и прижал к отверстию, закрытому огнеупорным стеклом. Другой рукой опустил заслонку, отделяющую «пятак» от топки. Не помогло. То и дело, прожигая робу, впивались в кожу раскаленные капли. Пока доложили наверх, пока останавливали котел, Иван не отпускал ладонь от треснувшего стекла. С верхней площадки его поливали водой.[/i][/b][b]«Ожог первой степени, [/b]— констатировал хирург, полковник медицинской службы Ныжник. — До свадьбы заживет». До свадьбы ли, не до свадьбы, — только на следующий день Иван уже вышел на вахту. Не очень складный, толстогубый, круглолицый парень из алтайского села.В прошлом году, когда эсминец был в ФРГ, в Киле, после чистки котельной арматуры Иван вылез из машины. Посетители (а они, как назло, шли по корабельному коридору) ахнули: «У русских служат негры!».Мой друг, командир лодки, любил повторять: «Геройство на флоте — от несоблюдения инструкций. Делай, что положено, — и никаких подвигов не будет». В случае с Иваном Васищевым никакая инструкция нарушена не была. Просто запасного стекла не оказалось, пришлось вырезать. Ну и естественно, могла возникнуть микротрещина, которая со временем увеличилась… Не хватает запчастей, не хватает расходных материалов, не хватает, не хватает...И тем не менее эскадренный миноносец «Беспокойный» вышел в море под флагом командующего Дважды Краснознаменным Балтийским флотом адмирала Владимира Егорова с официальным визитом в три страны: Великобританию, Голландию, Бельгию. Такое случается нечасто. И не только на нашем флоте — на любом.Потому, что любой визит — это бесконечный поток посетителей, это приемы, это спортивные соревнования. И надраенная до невыносимого блеска медяшка, и вымытые с рассветом, и не просто так, а с мылом, палубы и вахты, вахты, вахты. И все это ложится на плечи офицеров и мичманов не двойною — тройной нагрузкой, потому что едва ли не треть подчиненных — впервые в море, а вторая треть — с других кораблей.Эсминец отошел от причала города Балтийска. У самого нока грот-мачты ветер полощет брейд-вымпел с тремя белыми звездами. и каждому, кто глянет на него, ясно: на борту командующий.Корабль переполнен: оркестр штаба флота (а это ни много, ни мало тридцать человек), взвод почетного караула, курсанты высших военно-морских училищ, вертолетчики, врачи… Офицеры перешли в мичманские каюты, мичмана спят прямо на боевых постах. Кормят в две смены. Ну, да это ничего — хуже, когда в две смены несется ходовая вахта: четыре через четыре. В машине, слава Богу, личный состав укомплектован полностью. Ведь лето, и хотя Балтийское, и Северное моря не тропики, вахта у котлов и турбин все же раздета до пояса. Жара, вентиляторы не справляются… [b]В Балтийском море, [/b]в видимости немецких берегов, начались международные контакты. Для этого потребовалось поднять в воздух наш Ка-27, на его место сел вертолет немецких ВВС. Он был несколько длиннее, машина могла не вписаться в габариты вертолетной площадки. Обошлось. Подняв такой ветер — казалось, не только фуражки, но пилотки унесет в море! — «Сиконг» сел на все четыре точки! Прилетел командующий ВМС ФРГ вице-адмирал Дирк Хортен, его разговор с Егоровым длился не менее часа.Так стала проявляться главная цель: не только засвидетельствовать дружеские чувства, но и решить вполне конкретные задачи сотрудничества на море. «Личностные контакты определяют многое», — сказал Егоров.А то, что три страны — сразу, так это из-за лимита топлива.Приходилось работать с максимальным КПД.Существовала и другая причина. Прошло полвека Победы, 300-летие Флота, 300-летие Великого посольства царя Петра. И каждый раз нас посещали боевые корабли, и каждый раз следовало приглашение. Последний раз от адмирала Джона Бриджстока, второго морского лорда Великобритании. Дальше откладывать было нельзя.В Северном море угодили в качку. Дело в том, что остановка, вызванная ЧП в кормовой машине, была не единственной. Ночью отказала котельная автоматика.Хорошо, что случилось это не в проливной зоне, где иногда встречные суда «выныривают» у самого борта. Словом, корабль потерял какое-то время, и наверстывать пришлось в Северном море, где «барашки» покрыли зеленую гладь до самого горизонта. «Состояние моря 4—5 баллов!», — заявил по трансляции вахтенный штурман.В таких случаях корабль идет курсом на волну, но «Беспокойный» такой возможности был лишен — официальный визит, и прибытие рассчитано до минуты.Эсминец шел в Голландию кратчайшим путем, подставляя ветру правый борт, шел лагом.Теперь то и дело в коридорах попадались матросы с лицами белыми, как бумага. Прикрывая рот рукою, они пробирались в гальюн. Впрочем, Горацио Нельсон тоже укачивался… Так продолжалось двое суток.На третьи «Беспокойный» пришел в Ден Хелдер, главную базу голландских ВМС. До чего это было торжественно! Сначала отлетел белый дымок от нашей салютной пушки, и тяжкий грохот прокатился над водою: 21 выстрел, салют наций. Нам ответила голландская пушка на молу. Гремел на кормовой надстройке оркестр, вдоль борта — моряки в парадном строю. По сходне поднялся невысокий человек в галстуке «бабочкой».«Смирно!». Печатая шаг, к нему шел начальник почетного караула капитан-лейтенант Мукин.«Товарищ Посол…».Забегая вперед, скажу, что то же имело место и в Англии, только без салюта. Офицер связи попросил от выстрелов воздержаться: «Налогоплательщики нервничают…».Наш приход был приурочен к национальному празднику: Дням флота. Выяснилось, что это вовсе не советская причуда. С тою только разницей, что в королевстве Нидерланды отмечают этот праздник с куда большим размахом.От Ден Хелдера до Амстердама два часа по автостраде. Каждое утро на причал подавались автобусы, и новая группа моряков ехала на экскурсию.Сначала в Саардам, уютный городок на побережье, славный тем, что в нем неделю жил молодой Петр. Дом, которому около четырехсот лет, сохранился, заключенный в каменный футляр. У входа предупреждают: «Никаких надписей!». И все же с некоторыми образцами «настенной живописи» познакомили. И с какими: Наполеон Бонапарт, поэт Василий Жуковский!..Я спросил комендора Колю Резепова о его впечатлениях. В автобусе он не отрывал глаз от изумрудных пастбищ, игрушечных домиков из белого и красного кирпича. «Не верится!».И действительно, поверить, что эта ухоженная жизнь протекает на отметке два метра ниже уровня моря, было непросто… Три дня — 10, 11 и 12 июля — выстраивались немногословные голландцы в затылок друг другу, чтобы побывать на французском тральщике, американском фрегате, греческой подводной лодке, итальянском сторожевике… И все же больше всего посетителей было на «Беспокойном»: двадцать две тысячи! [b]У судостроителей существует неписаное правило: [/b]чем корабль красивее, тем выше его тактико-технические данные. А то, что «Беспокойный» красив, сомнений не вызывало. Застывший в металле порыв вперед, от клотика до штевней! В сущности, это был даже не эсминец, а легкий крейсер водоизмещением 8 000 тонн, максимальной скоростью хода 32 узла, с ракетами «Москит» в восьми трубах. Низколетящими, не имеющими аналогов. И главное: это молодой корабль, всего шести лет отроду, и ни много, ни мало — пятнадцатый по счету! «Беспокойный» производил впечатление. А это было нам так нужно после опостылевших разговоров о том, что мы катимся в пропасть, что с нами перестали считаться, что Россию распродают, если уже не распродали… Наш военный атташе в Бельгии полковник Анохин мог с полным основанием сказать офицерам эсминца: «Один ваш визит стоит десятка переговоров!».Англичане оказались еще более гостеприимны. Может быть, потому, что в их водах русский военный корабль редкость. Нас поставили в Девонпорте, предместье Плимута. В нем располагался крупнейший учебный центр ВМС, рядом ремонтировались атомные подводные лодки… Впрочем, никаких проблем с транспортом не существовало и здесь: каждый час в город шел автобус с русскими моряками. А Плимут стоил того, чтобы его увидеть. Именно отсюда в 1588 году различили англичане приближение «Непобедимой армады» испанцев. Доложили вице-адмиралу Блейку, командиру крепости.Блэйк был занят, играл в крокет.Тогда-то он и произнес фразу, которую знает каждый англичанин: «Я еще успею доиграть свою партию». И доиграл. Правда, дело было не только в хваленом британском хладнокровии. Блэйк знал, что дальность его орудий превосходит дальнобойность пушек испанских галиотов… Эту историю я услышал от контр-адмирала Джона Липетта на борту «Беспокойного». Адмирал вышел в море на совместные учения вместе с фрегатом УРО «Норфолк». Отрабатывали учебную задачу: поиск и обнаружение терпящих бедствие.Собственно, «спасали» вертолетчики. Спустился в воду по тросу прапорщик Сергей Белай, прикрепил к спасательному устройству манекен...Во время стоянки в Плимуте 14 наших офицеров в званиях от капитана I ранга до старлея были приглашены в гости к офицерам Девонпорта. «Политики не касались. Только о службе, о семьях.[b]От Плимута до Зеебрюгге сутки хода [/b]и, казалось бы, ничего необычного в Ла-Манше произойти не может.Но… Едва мы вошли в узкий, шириною метров в сто пятьдесят, не более, ковш, как задул шквальный ветер. С дикой яростью он отжимал эсминец от причала.Два буксира, с носа и кормы, уперлись нам в корпус — тщетно! На противоположной стороне ковша стоял «итальянец». Там забегали, вываливая за борт толстенные резиновые груши: кранцы.Казалось, еще немного — и нас навалит! Но командир «Беспокойного» капитан 2 ранга Соколов был невозмутим. Он даже голос не повысил. А ведь советчиков на мостике было более, чем достаточно, и каждый спешил высказаться. Однако помощник, капитан 3 ранга Павел Борщевич (он стоял за рукоятками машинного телеграфа), ухитрялся слышать только один голос — командира.«Он на меня настроен», — пошутит потом Соколов.И мы благополучно отшвартовались на глазах восхищенных бельгийцев. И снова посещения и визиты. А Брюгге, сказочный фландрский город, который может только присниться.И нигде ни один моряк с «Беспокойного» не напился (а возможностей было сколько угодно), не позарился на чужое. В этих пареньках, не шибко образованных, которые не то, что во Фландрии — в Москве ни разу не были! — внезапно проснулось чувство гордости, если угодно — собственного достоинства.[b]Балтийск — Москва [/b]
Общество
Будем оптимистами
[b]Как хочется, чтобы с последним ударом курантов этого века жизнь изменилась к лучшему! Это неистребимо, это в крови. «Пока дышу — надеюсь», — говорили древние римляне. За два тысячелетия мало что изменилось. И все же есть, пожалуй, только одна человеческая общность, для которой ожидание хороших перемен стало едва ли не смыслом жизни. Потому что тем, кто к этой общности принадлежит, сулили молочные реки и кисельные берега аккурат после 31 декабря — и так продолжалось не год, не два — десятилетия! Самое удивительное: этим посулам верили.[/b][i]Верили и в коммуналках, пропахших керосиновым чадом, верили в продутых свирепыми ветрами избах.А в окопах 41-го года только одна вера в будущее и помогла выстоять.В сознание, как гвозди — по самую шляпку, были вбиты слова-стереотипы.Враг — обязательно коварный, будущее — только светлое.Так что же это за люди, так много пережившие и тем не менее исхитрившиеся сохранить упрямую убежденность в то, что все наладится и «живы будем — не помрем»? [/i]Да это мы с вами, дорогие соотечественники. Мои, например, ровесники появились на свет Божий на земле, еще исполосованной ранами Гражданской, мы пели: «Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!» Что из того, что каким будет этот «новый мир», представлялось смутно. Главное нам объяснили: разрушить старый, причем обязательно до основанья… Мы и разрушали. На острове Валаам, где еще сохранились монастырские скиты, устилали досками из иконостасов земляной пол в палатках. Был июнь 41-го года, летняя практика. А спустя два месяца военно-морская спецшкола, в которой я тогда учился, оказалась на Оке, в Сельцах. На другом берегу, в Константинове, — родина Есенина, там еще живут его сестра и мать. Ни один из нас у них так и не побывал. А зачем? Кулацкий поэт.Я не собираюсь никого ни ругать, ни хвалить. Каким было время, такими были и мы.Декабрь 41-го года. Поезд, в котором спецшкола едет из Сибири в Астрахань. Стоим подолгу, пропуская санитарные поезда на Восток, а эшелоны с сибирскими дивизиями — на Запад.Не помню, каким образом, только в нашем «отсеке» оказался патефон и к нему — единственная пластинка «Последний вальс». Начинается она двенадцатью ударами колокола. Пластинка-то и заменила нам в новогоднюю ночь бой Кремлевских курантов. А вместо шампанского — флакон тройного одеколона, разлитый по кружкам.Это был единственный раз, когда нам «сверху» никто ничего не обещал. Мы сами пообещали себе Победу. И слово свое сдержали! Может быть, поэтому так запомнилась эта новогодняя ночь.Все остальные довелось встречать по-всякому: на боевом дежурстве и дома, в море и на берегу. Но каждый раз из динамика ли, с голубого экрана, звучал голос очередного «вождя» и нам сообщалось, какими радостными, даже, можно сказать, выдающимися станут грядущие триста шестьдесят пять дней! Потолком можно по праву назвать обещанную Никитой Сергеевичем Хрущевым жизнь при коммунизме. И это тогда, когда «рукотворные» моря превращали в зловонную жижу русский чернозем, на берегу Байкала уже рыли котлован для его погубителя — целлюлозного комбината, а на селе распахивали сады под кукурузу… Жизнь при коммунизме значила для нас то же, что для верующих — вечное блаженство. Вот и попросить бы Господа Бога помолиться.Какое… Нам, в подавляющем большинстве атеистам, и в голову не могло прийти подобное! Мы работали. Там, куда определило начальство. Верхом доблести считался минимум записей в трудовой книжке.Работали, как правило, одну неделю в месяц. Последнюю. Первые три били баклуши. И тем не менее ухитрялись порой делать вещи прекрасные, ничуть не хуже, чем у «них»… Впрочем, эпитеты эти относились ко всему, что шло в армию и на флот. Так называемый ширпотреб (молодые, небось, и слова такого не знают) был ужасен.Сначала его брали потому, что ничего иного, во-первых, не было, а во-вторых, кто из нас знал, какими они бывают: модные туфли, нарядные костюмы, роскошные блузки?..Наши женщины, по всеобщему мнению, самые красивые в мире, все, как одна, благоухали «Красной Москвой», а мы, их кавалеры, — «Шипром».От Бреста до Находки мы жили в одинаковых квартирах, уставленных одинаковой мебелью. История, рассказанная Рязановым и Брагинским в их новогодней кинокомедии, вовсе не выдумана.И в то же время мы были счастливы. Хотя бы потому, что души не разъедало отвратительное чувство: зависть. Мы знали твердо, кому что положено. И если что не так — жаловались. По части жалоб было полное раздолье: местком, партком, райком, обком. «Все выше и выше!» — как пелось во времена нашей комсомольской молодости… Впрочем, была одна организация, на которую жаловаться никто не смел. В разные времена она называлась по-разному, но вне зависимости от этого, вгоняла в холодный пот. Мы знали (а если не знали — догадывались), что это и есть самое главное начальство, вершина Системы, и что располагается оно в Москве, на Лубянке… Позже, когда мы уже огрузли и порядком полысели, когда наши дети сами стали обзаводиться семьями, появились в обиходе странные слова «диссидент», «инакомыслящий», «самиздат». Но они нисколько не волновали, скорее, наоборот: «Что им надо?», «Что они там выпендриваются?».Да, мы видели — не дураки же, — что равны мы только друг перед другом, что там, за высокими заборами цековских особняков, и есть тот самый коммунизм, о котором нам уши прожужжали, и куда нас и на порог-то не пустят… И все же… И все же мы надеялись. Вот-вот появится новый товарищ Ленин или Сталин — кому что нравится, — и наступит распрекрасная жизнь. Без опостылевших очередей, без дефицита. С достатком, о котором рассказывали побывавшие «там», за бугром… Была и еще одна проблема, но она волновала главным образом тех, кто в графе «социальное положение» писал «служащий». Это необходимость говорить на работе одно, а дома совсем другое, иными словами двоемыслие.К рабочему классу и колхозному крестьянству данная проблема касательства не имела, поскольку и те, и другие были не шибко речисты. И если произносили речи, то разве после третьей или четвертой.А на собраниях, как известно, не наливали. Как, впрочем, и сейчас.Старая жизнь, к которой мы все как-то притерпелись, рухнула в одночасье, унося с собою в тартарары заодно и профсоюзные путевки, пионерские лагеря, тринадцатую зарплату.Сейчас нет недостатка в объяснениях, причем в иных «трудах» на первый план выдвигается любимая российская причина: заговор супостатов.Все, как мне кажется, гораздо проще. Система, которая возникла насильственно, могла функционировать только в режиме принуждения. Поначалу ее результатом были почти неоплачиваемый труд рабочих, потом и вовсе рабский — зеков, потом крепостной — крестьян.Уже в конце шестидесятых все три разновидности были исчерпаны: рабочий класс задаром работать не хотел, ГУЛАГ пришлось ликвидировать, село окончательно довели до ручки.Тогда стали продавать на Запад все, что еще можно было продать: нефть, газ, древесину, золото. Когда покупать перестали, Система приказала долго жить.Но мы-то остались. Со всеми нашими привычками, которые молодым кажутся сегодня предрассудками. С нашим органическим неумением — я опять-таки имею в виду большинство — хапать, рвать, а то и просто организовывать свою собственную жизнь. И жизнь своих близких.Мы вдруг обнаружили, что никто нами не только не руководит — даже заниматься не хочет. А главное, некому жаловаться. Ни на то, что совершенно бессовестно нас разорили неумелые реформаторы, лишив по существу не ахти каких, но все же накоплений, ни на то, что с каждым днем все сложней подработать, а пенсии копеечные… Конечно, обидно. Конечно, иногда кажется, что давным-давно, в розовом детстве, нам купили билет на поезд со станцией назначения «Светлое будущее», а он возьми да и доставь нас черт-те знает куда… то ли стрелки не так перевели, то ли маршрут перепутали… Но уж зато и насмотрелись мы всякого! И нам есть, что рассказывать внукам. Даже с избытком. Это ведь подумать только: три войны и две революции — и все это нам, на наши с вами плечи! Не будем гадать напрасно, сколько нам еще осталось весен и зим. В любом случае до библейских ста двадцати еще далековато.Будем радоваться тому, что судьба подарила нам великое благо: хотя бы на старости лет думать и говорить не по указке. И верить в то, во что верить хочется.Наши дети вполне вероятно, а наши внуки наверняка придут к тому, от чего нас отлучили 80 лет тому назад: к десяти Заповедям. Не укради, не убий, не возжелай жены ближнего своего… На них основана современная цивилизация. Та самая, у которой вполне светлое настоящее.Может быть, мы доживем и до того светлого часа, когда в нашем сознании укоренится, что «несть ни эллина, ни иудея». И русским не придется бежать из Душанбе, прекратится постыдная свара из-за Крыма, и кровавые призраки перестанут по ночам тревожить тех, кто пережил Сумгаит и Баку… Господи, как это в сущности хорошо: жить в мире с самим собою и не искать врагов ни в Вашингтоне, ни в Тель-Авиве! Мы обретаем Россию и вместе с нею — себя. А это куда важнее, чем мельтешение на экране очередных оракулов, сулящих внеочередные блага. И шушеры, восседающей в «Мерседесах» и «Вольво». «Да, жалок тот, в ком совесть не чиста», — сказал когда-то классик. Классики не ошибаются. Вот почему мне вовсе не кажется туманным и неопределенным преддверие XXI века, нашего третьего тысячелетия.И если прислушаться, можно услышать известные слова: «Будем счастливы!» Будем, обязательно будем.
Общество
Автор коктейля «Молотов» и еще 60 изобретений, главное из которых по-настоящему не оценено до сих пор
[i]Когда в 1971 году [b]Анатолия Трофимовича Качугина [/b]не стало, получить место на кладбище, чтобы поближе к дому, было невозможно. И тогда к председателю Моссовета Промыслову пошла Эсфирь Яковлевна Краснокутская, родственница покойного, женщина на редкость энергичная.— Качугин спас Москву в 41-м году, — сказала она Промыслову. И вопрос был решен. Анатолия Трофимовича — изобретателя бутылок с горючей смесью — похоронили на военном Преображенском кладбище.«Вечерняя Москва» настаивала на необходимости мемориальной доски на доме Качугина. Но тщетно.[/i]Эту историю поведала мне Краснокутская. Мы встретились в квартире на Большой Почтовой, которую когда-то занимал Анатолий Трофимович и в которой живет сейчас его вдова, Белла Яковлевна Качугина. В кабинете, на стенах — пейзажи кисти самого хозяина, у письменного стола его большой поясной портрет.Меня привел в этот дом случай.Но чем больше я слушал, тем сильнее охватывали два чувства: стыда и горечи.Я, инженер-механик и литератор со стажем, никогда прежде практически ничего не слышал о Качугине. О человеке, который изобрел терапевтическую электролампу, работающий на статическом электричестве электродвигатель, бесфитильную свечу, термоэлектрический газоанализатор! Качугин предложил свой способ борьбы с раковыми опухолями, туберкулезом.60 защищенных Государственными патентами изобретений, свыше 500 авторских заявок. Его поддерживали Даниил Гранин и Вера Кетлинская. Антонина Коптяева опубликовала роман, где главный герой — Качугин. Десятки людей с громкими именами сражались за его удивительные открытия. Его по праву называли «Кулибиным ХХ века».Когда Качугин умер, «Вечерняя Москва» настаивала на необходимости установить на доме, где он жил, мемориальную доску. Однако тщетно.Сейчас его имя известно лишь узкому кругу специалистов, да еще людям, которых он спас от неминуемой гибели.Как тут не вспомнить пронзительные пушкинские слова: — Мы ленивы и нелюбопытны! Совсем недавно отгремели салюты в честь 55-летия Победы.Казалось бы, всех, причастных к этому великому событию, вспоминали в праздничные дни, но не Качугина. А ведь уже спустя два месяца после начала войны он вместе с П. С. Солодовниковым придумал бутылку с горючей смесью. Знаменитую «КС», которую не надо было поджигать — смесь в ней воспламенялась, как только бутылка разбивалась о броню танка.В ноябре 41-го оборону вблизи станции Кубинка держали гвардейцы дивизии Полосухина. Ночью завьюжило. Бойцы воспользовались этим, натаскали хворосту и упрятали под ним бутылки с горючей смесью. Когда утром пошли немецкие танки и стали давить бутылки гусеницами, стена огня встала перед ними! В те же дни под Тулой ополченцы подбили «качугинскими» бутылками 22 танка армии Гудериана. И, наконец, пример хрестоматийный: бой панфиловцев у разъезда Дубосеково. Там тоже пошли в ход «КС». И так до конца войны! Знаменитая «партизанская мастика» — тоже детище Качугина.Внешне она напоминала кусок мыла. Партизаны крепили ее под вагонами. Немецкий эшелон набирал скорость, и «мастика» под воздействием встречного ветра взрывалась. Тысячи фашистских вагонов с войсками и техникой пошли под откос благодаря качугинскому изобретению.И все же наиболее значимое, что сделал он, — тубазид — лек а р с т в о против туберкулеза.И еще — созданная им семикарбазид-кадмиевая терапия для борьбы со злокачественными опухолями. Судьба этих изобретений различна. Тубазид признан, им лечат и в России, и за рубежом. Семикарбазид-кадмиевая терапия к применению запрещена. Во всяком случае, приказ Минздрава СССР, подписанный еще в 1963 году, не отменен никем.В 26-м году, когда Анатолий Трофимович работал над новыми эмульсиями для фотопленок, судьба свела его с гидразином — соединением хлорной извести с аммиаком. Еще тогда он обнаружил, что это очень ядовитое вещество обладает невероятной лучистой энергией.Позже Качугин вспомнил о нем, вплотную занявшись туберкулезом: от чахотки умирал близкий человек.Соединив гиаразин с изоникотиновой кислотой, Анатолий Трофимович получил то, что впоследствии стало лекарством, — тубазид.Мыши и бездомные дворняги были первыми, на ком он проверял действие препарата. Предстояло главное — люди. Его познакомили с Беллой Кейфман, молодым врачом-фтизиатром из поликлиники в Филях. Эта на редкость красивая женщина оказалась решительным человеком. Вместе они стали лечить новым препаратом 96 пациентов, страдающих туберкулезом в различной форме, вплоть до открытой. И все 96(!) выздоровели. Так началось триумфальное шествие лекарства Качугина.По-иному сложилось со средством от рака. Листая классический учебник биохимии Збарского, Качугин обратил внимание на две строчки, напечатанные петитом: «концентрация биотина в раковых опухолях вдвое выше, нежели в нормальных тканях».Биотин, он же витамин «Н», включает в себя молочную кислоту. Ее повышенную концентрацию у больных отмечали многие исследователи. Но кроме молочной кислоты, в состав биотина входит и мочевина.А что если вводить больному семикарбазид, соединение мочевины с гидразином? — рассудил Качугин. Тогда образуется не биотин, а нечто совсем другое, подавляющее рост опухоли.Уже первые опыты подтвердили догадку. Гидразин «расплавлял» опухоль, и она в виде шлака или гноя выносилась из организма. Но как заполнить образующиеся лакуны — пустоты? Качугин остановился на йодистом кадмии. Он обнаружил, что это вещество способствует образованию соединительной ткани.Так возникла семикарбазидкадмиевая терапия. Официальные клинические испытания проводились в 1957—1961 годах. В ленинградской поликлинике № 3 Академии наук СССР лечили 90 больных в последней стадии заболевания раком. 16 вылечили полностью, остальным удалось продлить жизнь. Казалось бы, цифры говорят сами за себя, но… Против метода яростно восстали академик Н. Н. Блохин и тогдашний министр здравоохранения Б. В. Петровский. «Знахарь», «невежда», «шарлатан» — такими эпитетами пестрели их выступления.Только три десятилетия спустя, когда генетика достигла ощутимых результатов, стало возможным говорить о цельной теории. И теперь биолог и публицист Ардалион Киреев пишет, что одной из причин генетического сбоя могут быть так называемые медленные нейтроны. Атомы кадмия перехватывают их, а молекулы семикарбазида способствуют превращению опухоли во вполне безобидное шлаковое образование.Я, конечно, не утверждаю, что метод Качугина — панацея. Но умалчивать о нем и теперь — преступление.Замечу, Качугин вовсе не самоучка, как писали порой. Он родился в 1895 году в семье железнодорожника. Учился в Юрьевском (Дерптском) университете, на медицинском отделении. Был выпущен в 1916 году на фронт заурядхирургом. Образование завершал в Сорбонне.По возвращении в Россию шесть лет работал в уездной больнице хирургом. Заочно окончил химическое отделение Воронежского университета. Потом возглавлял лабораторию прикладной физики в Институте зерна. В 34-м был арестован «за шпионаж и антисоветскую агитацию». Освобожден. С 38-го года — профессиональный изобретатель.За 9 дней до смерти Качугина газета «Правда» опубликовала разгромную статью о его методе.Автор — академик Блохин. Но справедливость все же восторжествовала. В 98-м году Белла Яковлевна Качугина получила на этот метод патент Российской Федерации.Однако мы так мало сделали, чтоб сохранить память об этом замечательном москвиче. До сих пор на его доме нет даже мемориальной доски, за которую «Вечерка» ратовала еще много лет назад.
Технологии
Память Иосифа Бродского увековечена
[b]В начале 1996 года главный редактор флотской газеты «Страж Балтики» капитан I ранга Александр Карецкий купил в Калининграде только что поступивший в продажу однотомник Бродского. И нашел в нем стихотворение, которое называлось «Отрывок». А прочитав, изумился. Еще бы: в стихотворении давалась точная картина Балтийска (прежнее название – Пилау).Так мог написать только человек, в нем побывавший. Но Иосиф Бродский – и столица дважды Краснознаменного Балтийского флота?! Диссидент, имя которого в свое время не сходило с газетных полос, – и город, доступ в который преграждали два ряда колючей проволоки и недремлющая охрана, город, для въезда в который требовалось специальное разрешение? В тот же день Карецкому позвонил его заместитель Валентин Егоров, который тоже купил однотомник и прочитал «Отрывок».Я в свое время служил на Балтике, жил в двух шагах от «Золотого якоря» и тоже могу поручиться: это Балтийск. Нарисованный рукой замечательного поэта. Вскоре Карецкий позвонил мне в Москву и попросил телефон Евгения Рейна. Я удивился, но телефон дал и забыл об этой просьбе. Тем временем события разворачивались следующим образом.[/b]Когда Иосиф Бродский был в Балтийске и был ли вообще, Рейн сообщить не мог. Он впервые об этом услышал. Но вот в Калининграде поэт был точно. И ездил он в бывший Кенигсберг из Вильнюса, куда его пригласили литовские друзья.В однотомнике были два стихотворения, чья «калининградская» принадлежность сомнений не вызывала: «Кенигсберг» и «Открытка из города К.» Последнее посвящено литовскому поэту Томасу Венцлова. С него и решено было начать, для чего в Вильнюс выехал спецкор «Стража Балтики», капитан III ранга Олег Щеблыкин.В Вильнюсе Венцлова не оказалось, он преподает в США, в Цельском университете. Но Щеблыкин выяснил, что в литовской столице живет человек, который знал и Венцлова, и Бродского. Застать физика Ромунаса Котюлиса дома оказалось непросто. Но его жена, Эльмира Котилене, рассказала, что в Ленинграде они жили по соседству с Иосифом. Тот даже играл с их маленьким сыном, ходил с ним гулять.В середине 60-х Котюлисы возвратились в Литву. В это же время Бродский вернулся из ссылки – деревни Норинское Архангельской области. Это была не лучшая пора в его жизни: к всевозможным запретам прибавились личные проблемы… Ромунас и Эльмира пригласили Бродского в гости. Они же организовали ему туристскую поездку в Калининград, на одни сутки. Город произвел на Бродского огромное впечатление, не случайно «Кенигсберг» относится к числу лучших его стихотворений.Уже из Калининграда Карецкий дозвонился до Ромунаса. На главный вопрос: был ли Бродский в Балтийске, он ответить не смог.Более того, он предполагал, что по обстоятельствам жизни Бродского этого вообще не могло быть: «Конечно, парень он был смелый, и все-таки… Совершенно закрытый город».Казалось, тут можно было бы поставить точку, если бы Котюлис не решил продолжить поиск сам. Этот профессор, лауреат национальной премии слишком любил поэзию.Он разыскал машинописное «Собрание стихотворений и поэм» Иосифа Бродского, составленное ленинградским писателем Владимиром Марамзиным в 1972 году, перед выдворением поэта из СССР (да и сам Марамзин сейчас проживает во Франции).«Собрание» снабжено подробными комментариями, сделанными на основании бесед Марамзина с Бродским. Из комментария явствовало, что неоконченное стихотворение было написано по воспоминаниям о поездке в Балтийск, куда поэт попал в качестве фотокорреспондента пионерского журнала «Костер» в мае 1963 года, незадолго до начала преследований и суда. А написан «Отрывок» был, скорее всего, в ссылке, в 1964 году.Отыскать подшивку «Костра» в областном центре труда не составило. И вот он, репортаж Иосифа Бродского «Победители без медалей». Небольшой по размеру текст и два снимка: юные пловцы школы № 6 города Балтийска на стартовых тумбочках и они же со своим тренером. Текст как текст, мастерство будущего нобелевского лауреата в нем не проглядывается. А вот фотографии, по словам Карецкого, говорят об определенных навыках.Впрочем, учитывая, что отец Бродского был профессиональным фотографом, удивляться не приходится.Ромунас написал Карецкому, что в 1963 году в «Костре» работал давний товарищ Бродского Лев Лосев. Нет никаких сомнений, что он-то и предложил поэту командировку в самый западный город России.Сейчас Лосев – известный поэт и историк литературы, c 1967 года живет в США. Не правда ли, грустновато: почти все персонажи этой истории в эмиграции.Очерк капитана I ранга Карецкого по результатам проведенного редакцией расследования назывался «В ганзейской гостинице «Якорь». Стало понятно, почему ни Котюлис, ни его жена ничего не знали о поездке Бродского в Балтийск. Она состоялась задолго до их встречи в Вильнюсе.Статья заканчивалась вполне конкретным предложением: установить на «Золотом якоре» (теперь это гостиница офицерского состава) мемориальную доску, а лучше даже выбить на металле или камне текст самого стихотворения. В конце концов, за всю многовековую историю Пилау–Балтийска Бродский был единственным побывавшим в нем лауреатом Нобелевской премии! Военные издавна считались ретроградами. Но в данном случае предложение увековечить память последнего великого поэта ХХ столетия исходило как раз от военного, офицера Балтийского флота… А кстати, почему у «Костра» тогда вообще возникла потребность в командировке в заштатный Балтийск? И это удалось выяснить.В Калининград приехала Тамара Степановна Лебедева. Она живет в Санкт-Петербурге и никогда бы не узнала о публикациях, если бы не письмо из Балтийска.С 1960 по1964 год Лебедева работала заведующей детской спортивной школой. В штате было еще два сотрудника: тренер Владимир Петрович Лебедев, ее муж, и завхоз Таисия Ивановна Буканова. Она-то и написала Тамаре Степановне.В 1960 году на Гвардейском проспекте Балтийска флотские строители соорудили Дворец спорта с плавательным бассейном, волейбольной площадкой, трибунами. Был и еще один бассейн – в военной гавани. Из учеников школы № 6 Лебедевы подготовили замечательную команду пловцов, которая заняла первое место на соревнованиях, посвященных 40-летию пионерской организации.Ребятам предстояла поездка на зональные соревнования в Куйбышев, но из-за нераспорядительности облоно они туда не попали. Лебедевым удалось отправить команду в Воронеж на финал. Приняли там ребят крайне недоброжелательно, выступать разрешили только вне конкурса, а кормил их Лебедев на свои деньги. И все же команда выступила блестяще, опередив ближайших соперников из Белоруссии на 347 очков. Но ни приза, ни медалей школьники из Балтийска не получили. Им разрешили лишь сфотографироваться на память с главным судьей, олимпийским чемпионом Владимиром Куцем.Об этой неприглядной истории Тамара Степановна написала в ЦК ВЛКСМ, обком партии, в редакции газет и журналов, в том числе и пионерского «Костра». О дальнейшем читатель уже знает.– А фотокорреспондента «Костра» вы не запомнили? Высокого, рыжего? – допытывался заместитель Карецкого Егоров.К сожалению, нет, не запомнила. А вот стихи Бродского о Балтийске ей очень понравились. Равно как и предложение Карецкого выбить его текст на камне и прикрепить к фасаду бывшего «Золотого якоря».Прошло еще несколько лет. Я оказался в Калининграде, и Карецкий с Егоровым рассказали мне об этой истории... Дело в том, что в школе № 6 в те годы учила ребят черчению моя молодая жена, там же учился и наш сын, а Валя Егоров был его одноклассником.– Ну а мемориальную доску установили?Оказалось, ни в Париже, ни в Балтийске ничего нельзя установить без согласия городских властей. Таков порядок. А городской совет Балтийска уперся – и ни в какую. Мне показали статью некоего Старикова в одной из калининградских газет, где идея с доской называлась не иначе, как «очередной сионистской акцией».– Впрочем, поезжайте в Балтийск. Там завтра вечер, посвященный Бродскому. Наверняка речь пойдет и о доске.И я поехал. В Доме культуры народу было полно. Десятиклассники, педагоги. И несколько совсем немолодых людей в пиджаках с орденскими колодками. Депутаты, догадался я.Вечер проходил вполне пристойно. Выступали калининградские писатели, школьники читали стихи поэта, бард пел песни на его слова… Сейчас уже не припомню, кто первый заговорил о мемориальной доске, кажется, ее автор. Но реакция была мгновенной.– Кто такой Бродский? Кто его знает в Балтийске? Кто читал? Маяковский, Есенин – другое дело, а тут…Я попросил слова. Сказал, что имя нобелевского лауреата украсит город, говорил о всемирном значении его творчества. Все это не произвело на депутатов ни малейшего впечатления.Вернувшись в Калининград, я рассказал об увиденном и услышанном губернатору Егорову, бывшему командующему Балтийским флотом, адмиралу в отставке. Владимир Григорьевич улыбнулся:– Ничего, установим.Прошло еще два года. Ушел из жизни капитан I ранга Валентин Егоров. Александр Карецкий уже не возглавляет флотскую газету, работает в администрации области. А мемориальную доску с портретом Иосифа Бродского на фасаде все-таки установили (скульптор – Федор Мороз, автор памятника Герою Советского Союза Александру Маринеско в Калининграде и многих других работ).В конце мая 2005 года – как раз к 65-летию со дня рождения поэта. «В ганзейской гостинице «Якорь»…[b]Калининград – Москва«Отрывок»[/b][i]В ганзейской гостинице «Якорь»,где мухи садятся на сахар,где боком в канале глубокомэсминцы плывут мимо окон, я сиживал в обществе кружки,глазея на мачты и пушкии совесть свою от укора спасая бутылкой кагора.Музыка гремела на танцах,Солдаты всходили на транспорт,сгибая суконные бедра.Маяк им подмигивал бодро.И часто до боли в затылкеО сходстве его и бутылкиЯ думал, лишенный режимомЗнакомства с его содержимым.В восточную Пруссию въехав, твой образ,в приспущенных веках,из наших балтических топе я ввез контрабандой, как опий.И вечером с миной печальнойспускался я к стенке причальнойв компании мыслей проворных,и ты выступала на волнах.[/i][b]Май 1964 года[/b]
Развлечения
Эксклюзивы
Вечерка ТВ
Приметы и советы
Проще, чем кажется
Мнения
Андрей Кошкин
Андрей Кошкин

Деньги тут уже не помогут: почему кредит от США еще сильнее загонит Украину в яму

Татьяна Еременко
Татьяна Еременко

Лучшие среди равных: наша замена «Оскару»

Екатерина Рощина
Екатерина Рощина

Молодильные яблочки: почему стыдно быть старым

Георгий Бовт
Георгий Бовт

Боится ли заяц волка

Александр Лосото
Александр Лосото

Сколько будут жить наши внуки

Александра Ерошенко
Александра Ерошенко

Как мы видим идеальную семью

Никита Миронов
Никита Миронов

Иноагентов нужно сажать?

Все мнения
О проекте
Спецпроекты
images count Мосинжпроект- 65 Мосинжпроект- 65
▲
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.