Главное
Гид по Москве
Приметы и советы

Автор

Юлиан Толстов
Дедушка русских архивов
В Москве испокон веку не любили слишком длинных названий. Потому и улицу, что пролегла рядом с древним Крестовоздвиженским монастырем, нарекли не Крестовоздвиженской, а просто Воздвиженкой. Еще сравнительно недавно – что такое неполная сотня лет в истории? – улицу открывал чудесный былинный терем с фигурными наличниками, крутой крышей, стройными башенками и шатровой колокольней церкви, соединенной переходом с главным зданием. Здесь, за каменной оградой, располагался Архив Министерства иностранных дел России – «дедушка русских архивов».История здания такова. Когда-то дипломатический архив находился на Покровке, в Хохловом переулке. Уже в конце XVIII столетия он превратился в крупный научно-исторический центр Москвы. Между прочим, именно с этим древлехранилищем связан и знаменитый литературный кружок «архивных юношей» – С. Соболевский, братья Киреевские, Н.Мельгунов, Д.Веневитинов... «Архив прослыл сборищем блестящей московской молодежи, — писал в своих записках А. И. Кошелев, — и звание «архивного юноши» сделалось весьма почетным… мы даже попали в стихи начинавшего тогда входить в большую славу А. С. Пушкина…» Где-то в середине XIX века здание на Покровке перестало соответствовать своему назначению. Дошло дело до государя, и Александр II пожаловал архиву МИДа участок земли возле самого Кремля, на Воздвиженке, где раньше размещалось Горное управление.Здесь по проекту архитектора Якова Реймерса, бывшего помощником К.Тона на строительстве храма Христа Спасителя, стало возводиться на древнем, очень крепком фундаменте новое архивное здание. Подрядчиком стал опытный Александр Пороховщиков, строитель известной московской гостиницы «Славянский базар». Стройка началась в августе 1871 года и продолжалась (с немалыми трудностями) около трех лет.Новое здание было развернуто фасадом к Кремлю, точно так же, как и стоящее сегодня на этом месте здание библиотеки, еще недавно носившей имя Ленина. А вскоре после открытия архива рядом с ним, во дворе, стали восстанавливать и старинную церковь, что высилась когда-то в Нарышкинской усадьбе, именно на этом месте… Этот «архивный дом», открытый в июне 1874-го при участии не только представителей властей, но и многих ученых, историков, архивистов, быстро превратился в предмет московской гордости. «Здание по внешности, своим обширным двором, превосходным входом, всею своею отделкою бросается в глаза каждому. И не мудрено, что приезжий – русский или иностранец, осматривающий достопримечательности Москвы, посетит эти палаты», — писал путеводитель.Посмотреть в архиве было что.Здесь были сосредоточены редчайшие свидетельства истории России почти за тысячелетие, больше миллиона листов ценнейших документов! Многие из них были единственными источниками для подтверждения того или иного события, факта, даты в истории страны.Особенно возросла ценность архива после пожара 1812 года, когда в огне погибли университетская библиотека, многие частные собрания – Карамзина, Демидовых, Мусина-Пушкина… Важно, что большинство документов было доступно всем посетителям архива – сиди и работай! Наслышанный о сокровищах Архива Николай II в один из визитов в Первопрестольную, в 1898 году, посетил дом на Воздвиженке. В сопровождении министра иностранных дел графа Муравьева он осмотрел в том числе и Романовский отдел, где хранились документы предков императора.А в 1928 году это великолепное здание было закрыто и определено к сносу: именно тут предполагалось строительство громадных корпусов главной библиотеки страны. Документы перевезли на Большую Пироговскую, в архивохранилище, где с ними и по сей день работают исследователи, историки и просто любители старины.А на древней Воздвиженке, получившей в 1935 году имя улицы Коминтерна, строительство библиотеки продолжалось добрых 12 лет. И только перед войной, в 1940 году, этот квартал приобрел нынешний силуэт.Улицу в 1946 году опять переименовали, на этот раз в честь скончавшегося «всесоюзного старосты» М. И. Калинина, а в 1960-х, слившись с прорубленным по телу Арбата Новым Арбатом, она стала частью проспекта Калинина. В наши дни старинное название улице вернули, а вот сломанного здания архива уже не возродить. От него остались только фотографии. Может быть, стоит прикрепить к зданию библиотеки памятную доску, рассказывающую сегодняшним москвичам о замечательной истории этого места?
Общество
Самый Чугунный из мостов
[b]Каких только мостов Москва на своем веку не видела! И из материалов они сооружались самых разных, и имена им давали разнообразные: Каменный, Горбатый, Митьковский, Золоторожский... Даже Прачешный мост в Москве был – стоял на Синичкином пруду! А еще был в Москве мост, который назывался Чугунным. Вот о нем мы сегодня и расскажем.[/b]Низменное, ровное, как стол, Замоскворечье в паводки часто заливалось водой. Не избежала этой участи и одна из главных улиц Замоскворечья – Пятницкая. Чтобы спасаться от ежегодной беды, в конце XVIII века и прорыли по старице Москвы-реки Водоотводный канал, который обязан был принимать излишки весенних вод. Именно о нем так пренебрежительно упоминает М. Ю. Лермонтов в поэме «Сашка»:[i]«На Пятницкой, у самого канала,Заросшего негодною травой…»[/i]И «открывал» эту самую Пятницкую перекинутый через канал немудрящий Высокопятницкий мост. Едва справляясь с возросшим объемом гужевых перевозок, мост стал к началу третьего десятилетия позапрошлого века заметно сдавать. И взамен его в 1835 году поставили один из самых оригинальных по тем временам мостов столицы.Император Николай Павлович благоволил к инженерии, а также всячески поощрял неординарные строительные решения. Ведь именно ему Россия обязана появлением крупнейшей по тем временам в Европе двухпутной железнодорожной магистрали Москва–Санкт-Петербург…Новый мост на Балчуге, построенный по проекту инженера де Витта, был однопролетным, в 19 сажен (чуть больше 40 метров), и состоял из трех продольных массивных арочных чугунных ферм, к которым было подвешено мостовое полотно. К удивлению видавших виды москвичей, у моста не было промежуточных опор, а центральная арка разделяла полосы движения, что в те времена было делом удивительным.Замоскворецкий новосел был очень наряден: арки украшал литой орнамент, а орлы с распростертыми крыльями и вензелем императора производили неизгладимое впечатление на обывателей. Массивные фонари (по три с каждой стороны) освещали проезд в темное время суток.Примечательной была тут и мостовая: деревянная, торцовая, как в давние-давние времена. На старой гравюре хорошо видны особенности конструкции моста, а также часть Пятницкой улицы.На диковинный мост приходили специально посмотреть и москвичи, и приезжие. Дивились материалу, изяществу деталей, смелости конструкции… После сооружения нового моста даже купцы на Пятницкой заторговали веселее: зеваки заходили в лавки, делали покупки, чаевничали и обедали в трактирах… У нового моста оказался только один, причем весьма специфический недостаток. Оказалось, что низко расположенные арочные связки между фермами не давали проехать высоким погребальным колесницам, увенчанным пышным балдахином. Зато любые возы (даже с сеном или дровами) проходили спокойно.Свою службу Чугунный мост более полувека нес вполне исправно. Но ничто не вечно под луной, и в 1888 году Чугунный уступил место своему младшему собрату. А чугунные арки продали на вес, как металлолом.У новичка чугунными остались только перила, но имя он принял «по наследству». И по сию пору табличка, укрепленная при въезде на мост, рассказывает о том, чего давно уже нет на самом деле: об однопролетном мосте через Водоотводный канал, сделанном из «чистого чугуна»…
Общество
Вокзал с окнами на север
[b]Ярославский – давно уже не «просто один из московских вокзалов: он в большой тройке самых оживленных и напряженных ворот столицы. Так вот, этим воротам в субботу, 31 августа, исполняется ровно 140 лет.[/b]Идея прокладки дороги в сторону Ярославля принадлежала профессору математики Ф. В.Чижову, крупному теоретику промышленно-торгового развития России. К делу он решил привлечь не иностранный капитал, как это было принято тогда, а деньги московских купцов. Активным помощником Чижова в этом деле стал Иван Федорович Мамонтов, отец будущего знаменитого мецената Саввы Мамонтова.Кстати, «став на ноги», Савва стал одним из первых директоров Ярославки и многое сделал для ее развития.Строиться дорога начала с короткого отрезка от Москвы до Сергиева Посада. Случилось это в 1859 году. Причем первой сложностью на рельсовом пути стал вопрос о месте будущего вокзала. Наиболее удобным Правление дороги посчитало участок, который занимал Университетский ботанический сад и соседние с ним переулки (Грохольский и другие). А посему вопрос о продаже земли пришлось вести не с городскими властями, а с университетом. Ученые мужи, естественно, научную базу отдавать не захотели. А тут еще против этого варианта выступило МПС, предвидя сложности в эксплуатации будущей станции.И решено было строить вокзал на Каланчевской площади, рядом с уже существующим Николаевским. Для этого пришлось изрядно потесниться Красному пруду, плескавшемуся на окраине Каланчевского поля – его частично засыпали.Для строительства пригласили петербургского архитектора Романа Кузмина. По тогдашним масштабам дороги и вокзал предполагался очень скромным. Впрочем, выросшее тут в 1860–1862 гг. беленькое двухэтажное здание отличалось некоторым изяществом линий и площадь не портило.К моменту окончания строительства в Москву фирмой «Борзинг» уже были доставлены 8 заказанных ей паровозов, вчерне закончены паровозное депо и вагонный сарай. А 22 июля (все даты по ст. стилю) 1862 года инженеры-путейцы совершили пробный выезд на трассу. К паровозу была прицеплена железнодорожная платформа с разбитой на ней парусиновой палаткой. И, наконец, 17 августа в газетах появилось объявление: «Правление Московско-Ярославской железной дороги извещает, что с 19 числа августа открывается ежедневное движение от Москвы до Сергиевского Посада, на первое время по два раза в день…» 19 августа погода не благоволила к именинникам: с раннего утра зарядил продолжительный и холодный дождь. Однако торжество решили не отменять.Московский митрополит Филарет совершил молебен, окропил святой водой паровоз и вагоны, а ровно в час дня все члены Правления вместе с небольшой группой «обычных» пассажиров отправились к Троице по новой «чугунке».При открытии дороги на ней было всего 6 станций: Москва, Мытищи, Пушкинская, Талицкая (с 1904 года – Софрино), Хотьково и Лавра. Паровозы ходили на дровах, а посему на каждой станции стояли дровяные сараи.Первые вагоны Ярославки вызывали много нареканий у пассажиров. Они не имели тамбура, а пассажиры, выходя из торцевой двери, попадали на площадку с поручнями. Дверь эта запиралась кондуктором, а так как расписание поездов в первое время соблюдалось плохо, то и кондуктор, не видя пассажиров на промежуточной станции, дверь просто не открывал. Между тем тогдашние пассажиры имели обыкновение «разминать ноги» на каждой остановке, заходить в буфет. А посему самоуправство кондукторов вызывало поток жалоб…Первый Ярославский вокзал простоял практически без изменений до 1900 года, когда к нему сделали пристройку и надстройку второго этажа, что, впрочем, не решило проблем резко возросшего к тому времени движения. Дорога-то протянулась к началу ХХ века аж до Архангельска! Пассажиры в ожидании поезда ночевали на площади, спали под крытыми платформами… И было решено строить новый вокзал.Наилучший проект предложил архитектор Федор Шехтель. Его одобрили все инстанции. Дал «добро» и сам император. Можно было приступать к строительству.Применив многие строительные новинки (железобетон, металлоконструкции, облицовочную плитку), архитектор сумел создать уникальное здание с гораздо меньшими затратами, чем при традиционном строительстве. Вокзал обошелся всего в 300 тысяч рублей; причем построили его за очень короткие сроки.К сегодняшнему вокзалу – настоящему украшению столицы – мы за сто лет изрядно привыкли и почти не замечаем, что одна из башен сооружена по типу северных церквей, другая напоминает кремлевскую, а фронтон над входом повторяет мотивы Спасского монастыря в Ярославле… Здесь же Шехтель поместил гербы трех русских городов — Москвы, Ярославля, Архангельска, которые связала железная дорога.Очень красива была и первоначальная внутренняя отделка. Стены вестибюля украшали 12 замечательных панно Константина Коровина (сейчас они хранятся в Третьяковской галерее).К концу 1904 года сияющий глазурью плиток и красками вокзал готов был принять пассажиров. Но шли годы; стареющее здание нуждалось в помощи ремонтников и реставраторов. Последняя реконструкция Ярославского вокзала состоялась накануне празднования 850-летия Москвы, в 1995 году.Обновленный фасад стал элегантнее, заиграл свежими красками. А сегодня принято решение восстановить и интерьеры вокзала во всем первоначальном блеске.Служба Ярославского вокзала продолжается.
Общество
Спасибо долгому ящику
[b]История Москвы, даже сравнительно недалекого прошлого, содержит массу малоизвестных деталей, которые, сложись жизнь иначе, могли во многом изменить привычный облик столицы.[/b]Представьте себе устье реки Яузы, Устьинский мост. На месте нынешней высотки на Котельнической набережной гул железнодорожной станции Московско-Мячковской линии, дымят паровозы, звякает сцепка товарняка.Некая компания предположила устроить здесь центр погрузки мусора и нечистот, свозимых из центральных кварталов города. Мусор неспешно доставляют на подводах, неспешно нагружают… А он, пахучий, под солнцем греется, тучи мясных и обычных мух роятся над этим местом и всей округой, не говоря уже о появившихся стаях крыс…Набитые отбросами вагоны паровоз тянет по набережной Москвы-реки, по незастроенным владениям Ново-Спасского монастыря, заросшему Саровскому оврагу и взбирается по отлогому склону к Спасской (Крестьянской) заставе, известной тогда своими свалками.В этом месте состав погружается и, пересекая малозаселенную окраину, тормозит уже у заставы Покровской (Абельмановской). Здесь была граница города, далее простирались земли Московского уезда. Сцепщики быстро цепляют дополнительные мусоровозы и состав неторопливо, параллельно Московско-Казанской дороге, тянутся к конечной остановке, селу Мячкову. Именно там, в бывших каменоломнях, и предполагалось выгружать малоприятный груз. От города – далеко, в земле – глубоко…Странная картина. Да и что это за Мячково и откуда там такие раскопы? Село Верхнее Мячково расположилось на правом берегу Москвы-реки, при впадении в нее Пахры. Упомянуто поселение еще в бумагах XV века, по владельцу Ивану Мячко. Исстари здесь брали так называемый «мячковский известняк», известный в быту как «белый камень». Немало прекрасных зданий и храмов, украшающих столицу, сложены из него. Не случайно Москву величали Белокаменной.Вот именно на это село, вернее, его каменоломни, и обратили внимание предприниматели, создавшие «Товарищество Московско-Мячковской паровой железной дороги».Предполагалось, что из Мячково повезут в Москву стройматериал (камень, блоки, щебень), а обратно мусор, которым заполняют пустоты старых выработок. Учредитель – тайный советник К. Шильдбах в 1878 году направил в Министерство путей сообщений предложение о постройке железнодорожной ветки длиной в 35 км. После получения согласия в 1881 он обратился к московскому городскому голове С. М. Третьякову с просьбой разрешить проложить рельсы к устью Яузы, устроить там пассажирскую и товарные станции, организовать остановочные пункты для удаления мусора и нечистот, сваленных вблизи Спасской, Покровской и Проломной застав (недалеко от станции Курская-товарная). Но Городская дума категорически отказала, видя в проекте большие санитарные сложности. А каково было бы жителям узких улиц, по которым прошла бы железная дорога? Причем все эти (и немалые) расходы предполагалось нести городу. Овчинка явно не стоила выделки.Но т-во Мячковской линии не отступало. Оно заручилось покровительством в Санкт-Петербурге и направило в 1884 году в Думу иной проект, предлагая поменять на городских улицах паровоз на лошадиную тягу. При этом предполагалась уже прокладка линий широчайшего охвата – от Москворецкого моста до Таганки и Калужской площади. На все это городу потребовались бы значительные затраты. В итоге Дума вежливо уведомила московского губернатора (областного хозяина), что «город не встречает препятствий к расположению станции Мячковской железной дороги у Покровской заставы, а предложение по конке отклоняет…Решение вопроса было отложено на год, затем еще и… задвинуто в долгий ящик. А все те «картинки», которые рисовались нами в начале этой заметки, и устройство «центральной свалки» на столь сегодня престижной Котельнической набережной так и остались в мечтах устроителей. Наверное, к лучшему!
Общество
Богадельня, в которой не воровали
[b]Жители Москвы всегда славились благотворительными делами. Так уж повелось у московского купечества – часть барышей отдать бедным. Причем помощь тут не ограничивалась миской щей или куском хлеба – для «убогих» строились дома бесплатных квартир, богадельни. И строились не абы как, а с размахом…[/b]Самые первые богадельни устраивались при монастырях. Но в Москве на деньги купечества в разные годы было сооружено больше десятка благоустроенных богаделен: Набилковская, Медведниковская, Рахмановская, Ляминская, Боевская и др. Для каждой из них заказывался особый проект, строился дом и с удобствами, и с надлежащим московскому облику архитектурным убранством. Много лет прошло с тех пор. Давно уже в этих зданиях нет богоугодных заведений, да и сами дома в большинстве своем изменили свой облик. Тем ценнее для нас дожившее да начала XXI века здание на Верхней Красносельской, 15, построенное для богадельни вдовой Геер.Многие годы купец первой гильдии Геер владел на этой улице громадным куском земли с отличным садом. Потом он умер, а его вдова предложила Московской думе пожертвовать 14 тысяч кв. сажен земли со всеми строениями, стоимостью 250 тысяч рублей. Условий у нее было два: чтобы город устроил здесь богадельню для беднейших обывателей на 60 человек – 30 мужчин и столько же женщин – и присвоил ей имя покойного купца Геера. На оставшейся территории власти могли возводить все что угодно.Подарок был щедрый. И 17 сентября 1894 года Дума единогласно постановила: «Пожертвование г-жи Геер принять на изложенных в ее заявлении условиях, выразить ей глубокую благодарность… за ее дар Москве…»На строительство, как и полагалось в те годы, было получено «высочайшее дозволение», после чего известному в те годы архитектору Льву Николаевичу Кекушеву был заказан проект. Этому зодчему, как писали тогдашние газеты, «все стили доступны, и везде он сумел показать себя…» Больше 60 зданий построил Кекушев в Москве: участвовал в переделке ресторана «Прага» и в создании гостиницы «Метрополь», строил Никольские торговые ряды, особняки на Поварской, Малой Семеновской, на Остоженке, доходный дом на Пречистенке и еще много чего.А на постройку богадельни Дума выделила 100 тысяч рублей, и в начале 1896-го строительство развернулось вовсю. Отдельные 25 тысяч были ассигнованы на домовую церковь Иосифа Обручника. Но энергичная вдова взяла на себя дополнительные обязательства по обустройству храма. Она приобрела церковную утварь, заказала иконостас, иконы в дорогих окладах, облачение церковнослужителей… На все это ушло еще 30 тысяч.Внутреннее убранство богадельни поражало тогдашнюю общественность: удобства, простор, постельное и носильное белье для жильцов качественное, мебель – достойная… И на это «обзаведение» половину добавила вдова – город сам бы «не потянул». Приближалось время открытия. Последним штрихом стала металлическая ограда на каменных столбах, стоившая 3 тысячи тогдашних полновесных рублей (она и сегодня стоит неколебимо).Сформировали штат. Он был небольшим, многие люди совмещали несколько должностей. Главный смотритель был еще и бухгалтером, а директор совмещал должности эконома и… писца! Настоятельница женского отделения была заодно и аптекарем: народ в богадельне должен был жить пожилой и немощный, без собственной аптеки и лазарета не обойтись. Лазарет этот состоял из двух палат, а больных врач должен был посещать еженедельно… Народ в богадельне набирался разный: и мещане, и служащие, и ремесленники, и лица духовного звания… Всем им разрешалось заниматься разными «работами, не нарушавшими чистоту и спокойствие в заведении». Помогали обитатели богадельни и в уборке палат, работах в саду…В январе 1899-го богадельню открыли. Городские газеты писали об этом очень тепло. И не только чтобы угодить московским властям: здание действительно украсило город, а «запас прочности» позволил довести число его обитателей до 80 человек. Не так много, скажете вы? Но ведь и богадельня была в Москве не одна, и город был не в пример меньше нынешнего… Кроме того, богадельня эта не только ухаживала за «своей» беднотой, но и не отказывала в помощи бедноте приходящей… Примечательно, что при таком малолюдстве штата и множестве соблазнов обитателей богадельни не обкрадывали – как-то не принято было!А потом грянула революция. Вначале закрыли церковь, а потом и саму богадельню. Куда отправили «на дожитие» последних старух и стариков – неизвестно. Каких только учреждений не перебывало тут за долгие годы! Дольше всех, пожалуй, в здании продержалось Министерство мясной и молочной промышленности, отвечавшее за то, чтобы советские граждане не забыли вкус молока и мяса.Сегодня это прекрасное здание по-прежнему украшает столицу. Вот только доски памятной, рассказывающей москвичам о том, чьими стараниями оно было построено, на доме нет. А стоило бы!
Общество
“Бешеные деньги” под звуки “Интернационала”
[b]Москва издавна считается театральным городом. У нас даже площадь Театральная есть! А на ней – три театра, и один из них – Малый. Малый-то он Малый, а вот значение его в развитии русской культуры не просто большое, а огромное. Его влияние на “нетеатральную жизнь” когда-то сравнивали с влиянием Московского университета. Впрочем, времена и в этом отношении меняются. А наш с вами разговор – о 1920-х, когда отмечался 100летний юбилей главного драматурга Малого театра Александра Николаевича Островского. Ведь недаром Малый часто называют Домом Островского.[/b]Юбилей этот, случившийся в марте 1923 года, был немного странным. Совнарком оказался “в курсе”: принял постановление о сооружении в Москве памятника драматургу и отпустил необходимые деньги.Но и в некоторых советских “инстанциях”, и в среде р-р-революционных литераторов к Островскому относились, мягко говоря, настороженно. Во всяком случае, если судить по публикациям в тогдашних газетах, к 1924 году автор “Доходного места” стал считаться чуть ли не врагом, а спектакль “Бешеные деньги”, шедший на сцене Малого театра, был объявлен “идеологически чуждым и вредным” и – снят с репертуара! И тут покойному классику помог нарком просвещения А. В. Луначарский, который в силу большей, чем у многих его соратников по партии, образованности лучше представлял себе, что такое Островский.Дела с конкурсом на сооружение памятника после заступничества Анатолия Васильевича пошли веселее. Хотя только конкурсов пришлось провести четыре. И все четыре выиграл скульптор Николай Андреев, уже тогда считавшийся “классиком”. Его монументы Герцену, Огареву, а главное – гениальный памятник Н.В. Гоголю давно стали неотъемлемой частью Москвы.Торжественное открытие памятника состоялось 27 мая 1929 года, когда о недавней посмертной травле драматурга уже постарались забыть. Открытие совпало с днем, когда московские театры не работали, а потому артисты смогли прислать внушительные делегации. Вместе с ними в торжестве участвовали научные учреждения и “рабоче-крестьянская общественность столицы”.Все – со своими стягами и знаменами. Присутствие власти было представительным. На сооруженную по такому случаю трибуну поднялись М. И. Калинин, Г. И. Петровский, А. С. Енукидзе, А. В. Луначарский.А церемонию открыл начальник “Главискусства” (так в те годы именовалось “Минкультуры”) А. И. Свидерский. А директор театра В. К. Владимиров, точно усвоивший на двенадцатом году революции, “как” нужно говорить, провозгласил: “Если бы Островский был жив, он порадовался бы осуществлению своих пламенных идеалов!..” После этого с памятника сбросили покрывало, и оркестр бодро заиграл “Интернационал”.Вот так из недавнего “врага народа” быстренько соорудили “пламенного революционера”! А потом пошли делегации. Каждая по обычаю тех лет “склоняла знамена” и возлагала цветы. Первым в этой очереди был, естественно, Малый театр, за ним сразу два Художественных театра – “просто” МХАТ и МХАТ-2, Общество драматических писателей и композиторов, Госакадемия художественных наук, а потом – актеры и даже правнучка драматурга… Самого скульптора ни на открытии, ни на состоявшемся днем раньше торжественном заседании в Большом зале Консерватории не было – он приболел. Николаю Андрееву послали приветственную телеграмму… Всю громадную работу скульптор выполнил безвозмездно. А памятник получился очень даже неплохой.Большой, немного грузный человек сидит, задумавшись, в кресле. О чем он думает, ни тогдашние руководители страны, ни мы с вами знать не можем – у памятников своя жизнь.Вот почти 75 лет сидит в своем покойном кресле, прочно стоящем на московской земле, “бронзовый домовладелец”. А мимо него по Театральной площади течет нескончаемый людской поток, кто-то останавливается, кладет цветы, а театралы по вечерам назначают свидания… На всю эту суету Островский взирает философски: “Я счастлив, моя пьеса сыграна…”
Общество
«М»+«Ж»= Площадь революции
[b]Перебирая в Историческом архиве бумаги дореволюционных московских властей, то и дело натыкаешься на упоминание фамилии гласного (так в те годы назывались депутаты городской Думы) Николая Шамина. Он чуть ли не каждый месяц что-то требовал, что-то предлагал, о чем-то напоминал…Причем, поводы для активности он находил и весьма значительные, и просто курьезные.[/b]Появление в рядах московских думцев в начале 1905 года нового гласного – владельца скорняжной мастерской прошло и для общественности, и для самой Думы вроде бы незаметно. Но уже первое выступление Шамина на заседании Думы, посвященном «вопросам гигиены тела» для простого народа, вызвало в зале веселое оживление.По словам Шамина, обыватель не только должен, но и может соблюсти чистоту, не затратив на это «особенных капиталов». Для этого, предложил Николай Андреевич, городская Управа должна поставить по берегам Москвы-реки (не огражденных в то время каменными набережными) скамейки, отделив их от набережной щитами с известными всем символами – «М» и «Ж». Скамейки эти предназначались не для того, о чем вы, возможно, подумали. Они нужны были купающимся в водах главной московской «банщицы» – Москвы-реки.Обывателю (или обывательнице) оставалось только, скинув на скамейку, у самого уреза воды, исподнее и, оставшись в чем мать родила, нырять в речку. Щиты с буквами «М» и «Ж» позволят соблюсти приличия, а речная вода смоет пыль и пот с натруженных тел.К сожалению, тогдашние депутаты не оценили всей заманчивости такого предложения, чем поставили обывателя в трудное положение. Москвичи были вынуждены или ходить грязными, или купаться попрежнему «совместно» – не отделяя «М» от «Ж».Не надо думать, что гласный Шамин был человеком недалеким. Он был мало образован, но весьма приметлив и жаден до всего нового. Ведь именно благодаря его инициативе и настойчивости были реализованы многие полезные для города и его обитателей дела: открыта библиотека в Рогожской части, выстроен каменный Ново-Спасский мост, организован Рабочий театр при Рогожском народном доме, заведены дополнительные муниципальные аптеки… А в 1910 году он убедил тогдашнего Городского голову Н.И. Гучкова организовать при городских школах «праздник древонасаждений». Вот так-то, граждане! А вы думали, что всякие субботники и воскресники с посадкой на пустырях и вдоль улиц зеленых насаждений придуманы во времена советской власти? Николай Андреевич слыл большим любителем российской словесности.Он очень уважал литераторов. Так часто бывает у малограмотных, но тянущихся к слову, к знанию людей. Ни одна юбилейная дата того или иного заметного писателя, общественного деятеля или ученого не проходила без того, чтобы Шамин не напомнил о ней народным избранникам. Он не только напоминал, но и добивался того, чтобы юбиляр был отмечен с соответствии с его заслугами перед Москвой.Оставил Шамин след и в московской топонимике. Всем известно, что свое новое имя площадь Революции получила в 1918 году. Но мало кто знает, что и в этом успел поучаствовать Николай Шамин. Документально подтверждено, что именно он весной 1917 года (задолго до прихода к власти большевиков) поднял в Думе вопрос о переименовании тогдашней Воскресенской площади в площадь Революции. Естественно, думский гласный имел в виду только что свершившуюся Февральскую революцию. Февраль в Москве проходил бурно: с митингами, с шествиями под приветственными лозунгами, многочисленными стычками между теми, кто был «за» и кто «против» республики… Старое название площади было дано в 1819–1823 годах, при постройке новых Воскресенских (Иверских) ворот в стене Китай-города, которые на нее выходили. Дума заседала рядышком с этими воротами, выходя окнами на Воскресенскую площадь.Как было не переименовать? И 14 марта 1917-го Шамин обратился с заявлением на имя тогдашнего городского головы Челнокова: «Гражданину Городскому голове М. Челнокову. Прошу Вас поставить на рассмотрение городской Думы вопрос о переименовании Воскресенской площади в площадь Революции… Гражданин Н.А. Шамин».Гордума это заявление рассмотрела и «единогласно постановила: передать означенное заявление на рассмотрение Комиссии о пользах и нуждах общественности» (была такая в недрах Думы). Власть в тот год в городе менялась часто, а потому 30 марта уже новый городской голова Н.И. Астров направляет письмо председателю Комиссии о пользах и нуждах общественных – Д.Е. Горохову, где «имеет честь просить… рассмотреть данный вопрос…» И пошла писать губерния! Бумага даже в революционной Москве шла по веками привычному пути – от инстанции к инстанции, от резолюции к резолюции! В письме на бланке уже третьего в том году по счету городского головыВ.В. Руднева, датированном 12 октября 1917го, было сказано, что «делопроизводство по заявлению Н.А. Шамина… передать в городскую Управу…» А через неделю начались известные события, которые именовались тогда и сейчас «октябрьским переворотом», а в не столь давние времена называвшиеся Великой Октябрьской социалистической революцией…Но переименование все же состоялось. В газетных репортажах о праздновании 1 мая 1918 года площадь именуется уже по-новому – площадь Революции.Кстати, это было, скорее всего, первое переименование новых властей в Москве. Таким образом, предложение Шамина было принято ровно через год после внесения, но уже без упоминания инициатора. Да и официальных документов об акте переименования в архиве нет.Несколько слов о дальнейшей судьбе Николая Андреевича. При советской власти его не трогали; он в 1920-х активно трудился в обществе «Старая Москва» (тогда еще не разогнанном), возглавлял Мемориальную комиссию и умер в 1933 году, в возрасте 70 лет.А название площадь Революции в наши дни не тронули: то ли сочли его «историческим», то ли разобрались, что оно связано не с Октябрем, а с Февралем 1917-го…
Общество
Прокукиш или Чекволап?
[b]Если вам случайно попадет в руки газета или какой-нибудь документ, относящийся к эпохе НЭПа или военного коммунизма, то придется, пожалуй, выступить в роли шифровальщика, разгадывая значение того или иного московского словца[/b].Вот, к примеру, знаменитая когдато организация, именуемая [b]Пролеткультом[/b]. Был всероссийский Пролеткульт, а был и Пролеткульт московский. Оба эти учреждения занимались ничем иным, как созданием новой классовой пролетарской культуры. Только одна в рамках Московской губернии, а вторая – во всероссийском масштабе. Помещались оба пролеткульта в одном и том же вычурном морозовском особняке на Воздвиженке. В том самом, где во времена не столь давние нас приучали дружить домами с зарубежными странами, а совсем недавно поселился дом приемов правительства РФ.Ну, Пролеткульт это просто! А вот что такое[b] Чекволап[/b]? Можете вникнуть в смысл? Нет? Оказывается, в конце 1920 года Совет труда и обороны РСФСР (кстати, писавшийся тоже весьма заковыристо – СТО) создал для решения насущных вопросов обмундирования служивого населения [i]Чрезвычайную комиссию по заготовке валенок, лаптей и полушубков[/i] – сиречь Чекволап! Если вы продолжите листать московские газеты 80-летней давности, то непременно наткнетесь на таинственное слово [b]ЕРО[/b]. Что это за «еропка» такая, которую, нужно признаться, в газетах чаще ругали, чем хвалили? Оказывается, что это [i]Единый разгрузочный орган при Мострансе, который ведал вывозкой залежей разных грузов, скопившихся на товарных станциях и складах Москвы[/i].А вот еще один «неопознанный объект» – неведомый никому [b]Церитул[/b], который, как мне удалось выяснить из совсем не газетных источников, расшифровывается как [i]Центральное управление рационализации, изобретательства и технического улучшения[/i].В 1922 году в Москве появился автобус без номеров, который попытался конкурировать с тогдашним монополистом – трамваем, перевозя москвичей под странной вывеской [b]«Втопас»[/b]. Оказывается, что это [i]Всероссийское товарищество образовательно-производственных ассоциаций допризывников[/i], задолго до незабвенного пана Козлевича с его «Антилопой» решившее заняться в Москве частным извозом.Некоторым мальчикам, которым посчастливилось родиться в год спасения челюскинцев, «повезло»: их назвали не по святцам, а совершенно по-новому – [b]Лагшмивар[/b]. Что это такое? Всего-навсего, [b]Лагерь Шмидта в Арктике[/b]! А вот знаменитый когда-то [b]Прокукиш[/b] и начался, и кончился лет на десять раньше [b]Лагшмивара[/b]. Ничего хулиганского в этом названии не было. Это был весьма почтенный общественный комитет, который создали видные дореволюционные политические деятели (еще не высланные тогда из советской России) – [b]Прокопович[/b], [b]Кускова[/b] и [b]Кишкин[/b] для помощи голодающему в те годы населению России. Вот и получился из начальных букв их фамилий не совсем приличный [b]Прокукиш[/b]! А еще в столице существовал некий Принкуст. Это почтенное учреждение весьма часто упоминалось в московских газетах, печатая объявления о приеме заказов на ремонтные работы. Этот самый [b]Принкуст[/b] оказался ни чем иным, как [i]Объединенным кустом предприятий принудительных работ[/i]. Этакая «шарашка» 1920-х, которая производила «единичный и групповой отпуск на работы заключенных всех специальностей»! Правление этой предшественницы ГУЛАГа находилось в самом центре Москвы, на Покровском бульваре…А вы говорите [b]Прокукиш[/b]! [b]Чекволап[/b] в те годы для советской власти был нужен значительно больше!
Общество
И стрелочник может спасти министров
[b]Коснулось это и транспорта: 4 мая того же года высочайшим повелением Московско-Брестская железная дорога была переименована в Александровскую, и вокзал в Москве стал Александровским (ныне он Белорусский). На каждом вычищенном и подремонтированном вагоне или паровозе стали крепить нарядные вензеля Александра I — победителя французов.[/b]Основные торжества предполагались на Бородинском поле. Сюда должен был приехать Николай II со всем императорским двором, премьерминистр В. Коковцев, делегации со всех краев России. Естественно, небольшой вокзал станции Бородино был преображен: задрапирован тканями, флагами, цветами. Невдалеке от него архитектор И. И. Струков, что строил Белорусский вокзал, поставил на период праздника громадный летний ресторан на 3 тыс. посетителей, с кухней, обширными ледниками, подсобками. Комендантом станции Бородино на время торжеств был назначен один из родственников героя войны 1812 года — подполковник П. Багратион. Здесь вырос целый городок на колесах, протянули связь, проложили дюжину временных путей для правительственных вагонов. Царский павильон возвели в трех километрах от вокзала Бородино, проложив туда особую ветку.На период торжеств обычные поезда на станции Бородино не останавливались. Для проезда же особ, коим надлежало присутствовать, на Александровском вокзале было открыто особое бюро, где «по именным, от московского губернатора разрешениям» продавали билеты сразу туда и обратно.Всех пассажиров рассаживали по строгому регламенту. Так, например, поезд № 143 был только «для Московского митрополита, духовенства, хоругвеносцев и певчих», поезд № 159 «для лиц, едущих по особому приглашению», поезд № 175 «для членов французской колонии в Москве».Охрану бородинского участка дороги несли чины «Первого железнодорожного батальона»: на легких дрезинах они исследовали состояние рельсов, по бокам прохаживались часовые. Ничто не вызывало опасений.— Но и на старуху бывает проруха: поезд «самого» министра путей сообщения едва не сбросили в кювет! Его пытался протаранить не террорист, другой правительственный поезд! Событие это, повергнувшее в шок Российскую империю — чуть не лишились в одночасье всех министров! — произошло ночью 25 августа 1912 года на 5-й версте Александровской дороги.В момент прихода шедшего на всех парах из Москвы поезда № 7, в котором следовали в Бородино министр С. Рухлов и крупные чины МПС, ему наперерез, со стороны станции Пресня Окружной дороги, по соединительной ветви, разбрасывая снопы искр, спешил на торжества другой литерный — из Петербурга. В этом поезде следовали министры: юстиции — Щегловитов, морской — Григорович, Государственный Контролер — Харитонов, МИД — Сазонов, народного просвещения — Кассо, обер-прокурор Священного Синода — Сабюлер и другие, как говорят, высокопоставленные лица. Машинист петербургского поезда допустил невероятное нарушение всех железнодорожных правил – несмотря на закрытый семафор, он продолжал следовать, не снижая скорости на главный, занятый, путь Александровской дороги. Трагического столкновения удалось избежать благодаря бдительности стрелочника (жаль, что нигде не указана фамилия этого решительного человека). Видя неминуемую катастрофу, он, не растерявшись, перевел стрелку на запасный, тупиковый путь, «не успев, как писалось в документах, о том предупредить машиниста литерного поезда, следовавшего полным ходом при тяге двух паровозов». Пройдя несколько десятков сажен, поезд врезался в тупик, что и спасло всех. Передний паровоз, разбив с грохотом рельсовый тупиковый упор, зарылся в песок и свалился набок, а машинист второго применил экстренное торможение. В вагонах начался переполох, послышался звон разбитых стекол, чайной посуды, испуганные голоса, оханье. Но, как вскоре выяснилось, российские министры отделались лишь синяками да ссадинами, а так – все кости целы и чиновники живы.Но язвительных комментариев, недоуменных вопросов в прессе предостаточно. Это крушение прозвали «Ходынкой на колесах». Жертв избежали еще и потому, что в литерном не было вторых полок и все спали на мягких диванах, смягчивших жесткий удар.О случившемся чрезвычайном происшествии вскоре удалось сообщить в Бородино. Шутка ли — правительство чуть не в полном составе сидит в песке и потирает ушибы! Через несколько часов подошел вспомогательный поезд и увез перепуганных министров.По делу началось строгое расследование. А в итоге Министерство путей сообщения отметило как прекрасный пример умелых действий того самого стрелочника, который всегда якобы остается виноватым. И дело сдали в архив...
Общество
Живодерка имени товарища Красина
[b]Живодерка – слово какое-то царапающее. Попробуйте порасспрашивать москвичей – даже со стажем! – где в столице была улица с таким «разбойным» названием, уверены: мало кто вспомнит…[/b]Владимиро-Долгоруковская (?) в конце XIX века. Первоначальное имя этой улицы – Староживодерный переулок. А в просторечье – Живодерка. Улица эта не какие-то там выселки, не глухая окраина, а принадлежность исторического ядра столицы. Начиналась она от Садового кольца и шла к знаменитому Тишинскому рынку. Разве это глушь? А между тем у москвичей имела эта самая Живодерка весьма дурную славу: поножовщина, грабежи, дурной запах…Писатель Семен Подьячев в 1880-х годах писал о ней: «С Живодерки… грязной, вонючей, узкой, плохо освещенной улицы, часто неслись по ночам вопли: «Ка-ра-ул! Гра-бют!..» А Петр Боборыкин сравнивал Живодерку с уездным городом, где по вечерам «в переулках с деревянными домишками и заборами так глухо, что каждому проезжающему и пешеходу становится жутко…» Между прочим, именно в этой малопривлекательной местности герой пьесы Л. Н. Толстого «Живой труп» Федя Протасов, загуляв, гостит у цыган. А еще один знаменитый бытописатель Москвы В. А. Гиляровский с полным основанием именовал Живодерку «цыганской улицей» с центром в трактире «Молдавия»…Здесь действительно жило множество цыганских семей, откуда вышли и известные исполнители цыганской песни, привлекавшие почтеннейшую публику в знаменитые рестораны «Яръ» и «Стрельна».Так и жила долгие годы эта небольшая московская улица: в меру – торговая, в меру – мещанская, в меру – жуликоватая, а для пришлых людей – притягательная страстной таборной песней и пляской... А в 1890 году в Москве отмечался 25-летний юбилей «состояния в должности» князя В. А. Долгорукова, московского генерал-губернатора. К числу почитателей князя, приславшим ему множество адресов и ценных подарков (заполнивших после смерти Долгорукова целую комнату в Румянцевском музее), присоединились и жители Живодерки. Они попросили… переименовать их малую родину в честь любимого генерал-губернатора! Приведем этот любопытный документ почти полностью: «Его Сиятельству г-ну Московскому Генерал-Губернатору князю Владимиру Андреевичу Долгорукову. Владельцев домов по Живодерной улице в городе Москвы Пресненской части 2-го участка ПРОШЕНИЕ. Имея желание в ознаменование юбилея Вашего Сиятельства в нынешнем году назвать нашу улицу Владимиро-Долгоруковскою, все мы, нижеподписавшиеся…, имеем честь просить соизволения на то Вашего Сиятельства, равно зависящего распоряжения и ходатайства, где будет следовать о переименовании нашей улицы во Владимиро-Долгоруковскую… 1890 г., 31 декабря…» А ниже – 27 подписей домовладельцев с Живодерки. Среди подписавшихся: купец А. Ф. Шиперко, цеховой Михаил Егоров, лично-почетный гражданин Семен Напойкин… Московский генерал-губернатор был человеком скромным: он сам таких решений принимать не мог и препроводил письмо на обсуждение в Городскую думу, после чего бумага ушла в Петербург.Император Александр III московского генерал-губернатора недолюбливал: терпел до юбилея, а потом – отправил в отставку. Улица же эта, с милым названием – Живодерка, показалась царю вполне достойной того, чтобы «увековечить» память о Долгорукове. И Александр III с просьбой «живодеров» согласился.Городской голова Н. А. Алексеев был уведомлен министром внутренних дел, что «согласно ходатайству домовладельцев улицы в Москве, называемой Живодеркой, переименовать названную улицу во Владимиро-Долгоруковскую…» Так и появилась в городе улица с таким не слишком удобочитаемым названием.Обиженный же отставкой князь уехал во Францию, где вскоре умер, так и не увидев новых табличек на домах со своим именем.Впрочем, ему обижаться на судьбу было грех: к тому времени в Москве уже была одна улица, названная в его честь, – Долгоруковская, что вблизи нынешней станции метро «Новослободская» (после Октября она стала Каляевской, а теперь вновь – Долгоруковской).А наша нынешняя «героиня» – Владимиро-Долгоруковская – существовала в «княжеском обличье» до 1922 года, когда ей присвоили имя тогдашнего нашего соратника по революционной борьбе – австрийского социал-демократа Фридриха Адлера. Но вскоре он стал именоваться «врагом коммунистического движения», и в 1931 году улица получила имя Красина, бывшего главного «боевика» большевистской партии. С этим названием она дожила до сегодняшних дней.Станет ли эта московская улица когда-нибудь снова Живодеркой или Владимиро-Долгоруковской, а может быть, ей еще многие годы суждено носить имя Красина – бог весть?! Время покажет…
Общество
РАЗНОЦВЕТНАЯ ЖИЗНЬ ЦВЕТНОГО БУЛЬВАРА
Цветной бульвар – небольшой кусочек Москвы между Садово-Самотечной и Трубной площадью. Когда-то на этом месте была пойма Неглинки, спрятанная потом под землю, в трубу. Сверху же устроили широкий бульвар. Когда в середине XIX века на Трубной площади стали торговать цветами, то и бульвар стал именоваться Цветным.Московские аристократы Цветной бульвар не замечали, здесь селились в основном мещане, мастеровой люд. Довольно скоро эта полоска земли стала излюбленным местом московских увеселений. В конце XIX века здесь появился крупнейший в городе цирк Альберта Саломонского, невдалеке от него в эти же годы выросло здание Московского общества гимнастов; рядышком – манеж для верховой езды (в 1957-м эта каменная коробка была перестроена в панорамный кинотеатр «Мир»).Особенно преобразился бульвар в дни празднования 300-летия дома Романовых. Сюда семьями приходили восхищенные москвичи, чтобы полюбоваться клумбами с рисунками из благоухающих живых цветов, где кремлевские башни соседствовали с шапкой Мономаха, гербами России и Москвы, иными фантазиями из столь удивительного «сырья». Это была тонкая, высокого вкуса и знаний флористики работа художника-садовода В. А. Бежанова.Но вот наступил октябрь 1917 г. Первую годовщину новой власти было решено отметить массовой установкой памятников в честь выдающихся (с революционной точки зрения) политиков, бунтарей, писателей, философов.Вторым после Льва Толстого в этом списке стояло имя Федора Достоевского, который оказался в нем не столько потому, что был прославленным писателем, сколько потому, что в молодости состоял в революционном кружке и был приговорен к смертной казни (замененной каторгой).Времени на выполнение этого «госзаказа» не было, а потому стали собирать по мастерским скульпторов у кого что есть готового. Спешно была создана экспертная комиссия, которая отвечала за отбор работ.Одной из первых комиссия навестила мастерскую молодого скульптора Сергея Дмитриевича Меркурова (1881–1952), который жил и работал в доме № 9 по Цветному бульвару. Меркуров был талантливым скульптором. Скульптура Достоевского была им задумана еще в 1905 году: предварительно мастер вылепил около 20 бюстов писателя! Для работы в камне Меркуров выбрал шведский гранит. Задуманная статуя не отличалась большим портретным сходством. Одетый чуть ли не в арестантский халат, Достоевский трактовался как философ, проникающий своим взглядом в глубины человеческого духа. Позировал скульптору в 1913–1914 годах… Александр Вертинский. По воспоминаниям С. Д. Меркурова, «он четко усвоил авторский замысел и принял правильную позу… А как держал свои изумительно пластичные руки!..» Вот так известный артист помог воплотить в граните образ классика мировой литературы.Комиссии в мастерской скульптора приглянулись две работы: памятник Федору Михайловичу и фигура «Мысль», также выполненная из гранита. Председатель Комиссии М. Ф. Владимиров заявил, что Достоевского поставим, «если сойдемся в цене». В цене сошлись, Меркуров запросил по-божески, и обе фигуры решили установить к празднику.Скульптура «Мысль» была несколько необычной. Перед нами отрешенный от мира каменный мудрец в каком-то строгом одеянии, с бритой крупной головой, мучительно пытающийся разгадать загадку жизни. Зачем эта самая «Мысль» понадобилась большевикам – непонятно…Но Москва велика: где установить оба монумента? Сработал фактор «близости места». Памятники громоздкие, тяжеленные, автокранов тогда и в помине не было, везти куда-то далеко – сложно! А мастерская скульптора была, напомним, на Цветном бульваре.Это и решило дело. Вот как описывал искусствовед Н. Д. Виноградов установку памятников: «30 октября 1918 года с утра на Цветном бульваре можно было видеть, как Меркуров «египетским способом» тянет своего Достоевского для установки. Скульптура была уложена на два бревна, связанных в форме саней. Под бревна подкладывались валки, по которым «сани» катились с помощью ворота, укреплявшегося по пути движения статуи. Вся эта операция была проделана тремя рабочими вместе с автором…»Фигуру «Мысль» установили лицом к Трубной площади, а Достоевского – ближе к Самотеке. Открытие скульптур состоялось 7 ноября 1918 года без особой помпы – ответственных работников все памятники не хватало: тот день по городу установили несколько десятков бюстов, скульптур, мемориальных досок и даже монумент Свободы напротив здания Моссовета. Так меркуровские скульптуры и простояли до осени 1936го, когда начались работы реконструкции трамвайных путей на Цветном бульваре.А главным при этом было то, что, как писали газеты, «трамвайные линии, идущие по обеим сторонам Цветного бульвара, переносятся на самый бульвар… В связи с прокладкой трамвайных путей по Цветному бульвару находящиеся там памятник Ф. Достоевскому скульптура «Мысль» переносятся в другие места…» Достоевскому повезло: его переезд был недалеким – старинной Мариинской больницы для бедных, на Новую Божедомку (с 1940 года – ул. Достоевского). Здесь, в одном из флигелей бывшей больницы, в семье штаб-лекаря М. Достоевского в 1823 году родился великий писатель.«Мысль» перевезли на улицу Воровского (ныне, как в старину, Поварская) и установили палисаднике перед знаменитым «домом Ростовых», который был занят Союзом советских писателей. Вскоре появилась такая байка: писатель Федор Панферов, один из руководителей союза, спросил: что это за статуя? Узнав, что это «Мысль», изрек: «При чем же тут мысль, какое отношение она имеет к писателям? Убрать!» Несколько лет высланная писателями скульптура стояла в саду у скульптора. После смерти мастера в 1952 году «Мысль» стала надгробьем могиле С. Д. Меркурова Новодевичьем кладбище. А 1947-м, при очередной реконструкции, трамвай с середины Цветного бульвара убрали разобрали стоявшие в начале его цветочные магазинчики.На бульваре снова были разбиты аллеи, подсажены деревья и кустарники, расцвели клумбы. Вот только ни «Мысль», ни Достоевский бульвар уже не вернулись…
Общество
ЧЕМ ПАХНЕТ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА?
[i]В далеком 1850 году самой главной новостью не только Москвы, но и всей России была железная дорога. Сооружение первой российской «чугунки» Петербург–Москва близилось к своему завершению. Вот и вокзал на Каланчевском поле уже построен, а дел у строителей, как всегда, еще невпроворот. Задерживали земляные работы, которые в ту пору выполнялись с помощью лопаты да кайла, а также проблемы совсем иного свойства.[/i]Известно, что железнодорожные пути прокладывают, готовя под них специальные выемки. Одна из таких выемок пришлась на район Крестовской Заставы, где за Камер-Коллежским Валом, тогдашней границей Москвы, начинался Московский уезд.Сейчас здесь через пути перекинут Крестовский путепровод, соединяющий две половинки проспекта Мира.А полтора века тому назад как раз в этом месте в великое дело строительства железной дороги вмешались непредвиденные, но весьма «пахучие» обстоятельства. Дело в том, что в 50 саженях от линии будущей дороги, примерно там, где во второй половине ХХ века был построен хорошо знакомый москвичам дом с магазином «Богатырь», стояли избы огородников. А у огородников квартировали те, кого в Москве называли то отходниками, то золотарями.Одним словом, специалисты по весьма специфическому делу очистки города от отходов жизнедеятельности его обитателей.Вот что писал по этому поводу Николай Осипович Крафт, начальник Южной дирекции строительства железной дороги, в рапорте московскому генерал-губернатору, всесильному Арсению Андреевичу Закревскому: «Не говоря уже о неудобстве, существующем от зловония, более важное обстоятельство заключается в том, что отходники, занимающиеся по ночам вывозкой нечистот из ретирадных мест, живя вблизи Крестовской Заставы, ночью для сокращения себе пути переезжают выемку дороги и здесь выливают нередко нечистоты… Частые жалобы местной полиции и приказания сторожу оказались неудовлетворительными: ночью на хороших лошадях отходники успевают предупреждать меры полиции и сторожа и на бегу выпускают нечистоты. Принимая во внимание, что главный въезд в Столицу будет по железной дороге, я решаюсь обратиться к ВашемуСиятельству с всепокорнейшей просьбой о приказании сделать распоряжение, чтобы место свалки нечистот между деревнями Алексеевским, Марьино и Останкиным было заменено другим местом вдали от железной дороги…» Но даже всесильному Закревскому, пасовавшему, как известно, только перед капризами своей жены и дочки, найти «удобное место» было трудно. Вот что на его «запрос» ответили высшие чины московской полиции, которые и хотели бы услужить начальству, да не могли: «По левую сторону от железной дороги состоят Миусское кладбище, Бутырская слобода... а по правую – Пятницкое кладбище, заведения Мытищинского водопровода, и за нею – дачи, расположенные на опушке Сокольнического леса… В недалеком расстоянии от каковых мест свалку нечистот допустить невозможно…» Переписка и «утряска» этих благоухающих вопросов шли долго. И все это время золотари продолжали обильно поливать будущую железную дорогу своим «товаром». Наконец у генерала Крафта лопнуло терпение, и 28 февраля 1851 года он обратился к Закревскому с напоминанием, что еще до официального открытия дороги первым поездом проедет сам император Николай Павлович со свитой, а запах у «чугунки» все тот же! Император – это вам не «просто московские жители», а посему рапорты военных строителей наконец достигли цели: отходников заставили изменить маршрут и повязали их «взаимным друг за друга ручательством», что они не станут больше выливать содержимое своих бочек в железнодорожные выемки, а также ни в каком другом месте, кроме как специально для этого отведенного, а тем самым искушать обоняние императора всероссийского и прочих VIP-пассажиров не станут… Вот такие «разборки» между властями и ассенизаторами происходили там, где нынче шумит одна из самых престижных московских автомагистралей, а в домах, построенных на месте изб подмосковных огородников и золотарей, живут не ведающие о проблемах позапрошлого века москвичи…
Общество
ТЕЛЕГРАФ НА КОНЮШНЕ
[b]В далеком 1858 году, почти полтора века тому назад, на углу Мясницкой улицы и Чистопрудного бульвара (дом № 2) было выстроено длинное двухэтажное здание явно казенного вида. Предназначено оно было для городской станции почтовых карет, и в нем, вместе с каретами, содержались, кормились и поились почтовые лошади, заставлявшие двигаться эти громоздкие рыдваны. Одним словом – конюшня в центре города![/b]Но на дворе стоял просвещенный XIX век, бурно развивалась железная дорога, и конная почта скоро оказалась невостребованной. А вместе с ней – и выстроенная для нее конюшня.Но свято место пусто не бывает, а посему зданию бывшей конюшни тут же нашли нового хозяина: его передали новомодному тогда телеграфу. Российский телеграф в те годы был учреждением самостоятельным: только в 1884 году почтовый и телеграфный департаменты объединили.Новоселье телеграф справил в здании, выкрашенном желтой краской. Любовь к этому цвету, видимо, должна была стать отличительной чертой всех телеграфистов Империи: и канты на мундирах этого ведомства были желтые, и железнодорожные телеграфисты имели желтую «опушку» петлиц…А здание на Мясницкой перед новосельем почистили и переоборудовали. Но уже с первых дней стало ясно, что оно не внушает особых надежд на спокойную жизнь его обитателей: постройка оказалась не слишком прочной. Потому в 1898-м под нее подвели новый фундамент и кое-где обновили стены. А в 1924 году, уже после революции, провели еще один капитальный ремонт. Но при этом обнаружилось, что стены настолько изношены, что долго не протянут. Постройка нового здания на старом месте была признана нецелесообразной, а потому принялись искать новые варианты – телеграф был Москве очень нужен.И тут вспомнили, что на углу Тверской и Газетного переулка пустует целый участок. В 1910 году тут снесли старинное здание бывшего Университетского пансиона, предполагая построить доходный дом страхового общества «Россия», но успели возвести только фундамент и часть подвального этажа – началась Первая мировая война. Фундамент зарос за эти 15 лет кустарником, но был вполне пригоден для нового строительства. Его-то и решили использовать для Центрального телеграфа.В солнечный субботний день, 22 мая 1926 года, на углу Газетного переулка стал собираться народ. Заполыхали гирлянды цветов и флагов. На самом углу водрузили 12-саженную мачту со звездой наверху, на которой в момент торжества был поднят государственный флаг.Ровно в полдень прибыли тогдашние VIP-персоны: нарком почт и телеграфа Смирнов, представитель Реввоенсовета Тухачевский и председатель ЦК профсоюза связистов Сабо. Речи были выдержаны вполне в духе времени: руководство обещало, что новое здание [i]«свяжет в один железный кулак города и деревни нашего Союза»[/i] и, не в пример нынешнему, переделанному из конюшен, зданию [i]«будет отвечать всем требованиям передовой техники».[/i] Среди обещаний были и странные: говорили, что здесь [i]«раскинутся залитые светом залы банков, почты, телеграфа, телефона, а также ясли для детей и даже прачечные…»[/i] Одним словом, все светлое будущее в одном доме! После митинга, по традиции, между двух гранитных плиток, в рамке под стеклом, положили скрепленный подписями лист пергамента: [i]«1926 г., мая 22 дня, в 9-й год советской власти, совершена закладка здания Центрального телеграфа, радиоузла и международной телефонной станции СССР в Москве, сооружаемых по проекту и под наблюдением инженера И. И. Рерберга».[/i]Новое здание выросло быстро: железобетонная махина объемом больше 200 тысяч кубических метров. Низ здания облицевали гранитом, а стены – кирпичами, которых, как с восторгом писали газеты, «потребовалось свыше 5,5 миллиона». Но в полную силу телеграф заработал только с 1930 года. И очень долго в «красные дни календаря» выполнял дополнительные функции: служил главным московским стендом для иллюминации и портретов «вождей». Вот такая история.
Общество
Эксклюзивы
Вечерка ТВ
Приметы и советы
Проще, чем кажется
Мнения
Михаил Щипанов
Михаил Щипанов

Баку играет с огнем

Сергей Лесков 
Сергей Лесков 

Довод общества восторжествовал: идея раздельного образования в СССР

Екатерина Рощина
Екатерина Рощина

Слишком стар для этого руля: водители рискуют остаться без прав в 60+

Митрополит Калужский и Боровский Климент 
Митрополит Калужский и Боровский Климент 

Цифровая деменция

Все мнения
О проекте
▲
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.