Александр Лунгин: Кино, в котором мы находимся, должно быть осмысленным

Сценарист, режиссер и продюсер Александр Лунгин представил на «Кинотавре» свой новый фильм «Большая поэзия». Главные роли в нем исполнили Александр Кузнецов и Алексей Филимонов. Режиссер рассказал корреспонденту «Вечерней Москвы» о своем новом фильме, отношении к рэпу, любимой литературе и позднебуржуазном урбанизме Москвы.

— Что было самым сложным в работе над сценарием? Как я понимаю, эта история сложилась из кусочков реальных историй, где-то подслушанных, увиденных, возможно. Вы, по сути, сталкиваете в фильме миры, изначально не родственные друг другу.

— Нет, сценарий создавался не так. У нас с Сергеем Осипьяном был старый сценарий, написанный лет 10 назад. Не могу даже сказать точно... Он был другой: смешной, веселый, там действующим лицом был Шнуров, а главным героем был некий прототип Барецкого, если вы еще такого помните. Так вышло, что некоторое время назад мы при помощи моего отца смогли получить поддержку Минкульта на создание нового фильма. Я стал думать, как оживить этот сценарий. Потому что он дико устарел, а я стал совсем другим. Полгода я думал — и вот что получилось. 

— Ваша история рассказывает о жителях Москвы — двух инкассаторах, которые в свободное время пишут стихи и делают ставки на петушиных боях. Почему показать такой сюжет было важно для вас?

— Знаете, это как-то по-другому происходит. Когда пытаешься придумать фильм, на самом деле не рассуждаешь о том, почему то или это важно. Кое-что осталось просто как генетическое наследство старого сценария: инкассаторы, стихи... Я стал крутить, что бы из этого могло получиться. Пытался сконструировать новую историю. У наших героев нет реальных прототипов, в основе своей это — чистый вымысел. В общем, это довольно абстрактный меланхолический вестерн. А что касается самих этих парней, мне кажется, что кто-то должен сказать слово и про них. Современная нормативная культура, в том числе и фестивальная, бросает их на произвол судьбы. Словно таких людей просто не существует.

Режиссер хотел рассказать историю о парнях, которых обычно не обозревает современная культура / Кадр из фильма «Большая поэзия»

Многие считают, что фильм получился слишком маскулинный, что бы это ни значило. Но я как-то по-другому к этому отношусь: это кино о двух чуваках, очень одиноких, безнадежно одиноких, которые, на мой взгляд, устроены несколько сложнее, чем трактует общепринятое мнение. На самом деле, я думал о создании мужской трилогии. У меня был сценарий «Белые солдаты», по которому мой отец (Павел Лунгин — прим. «ВМ») снял «Братство». Еще я хотел про бойцов ММА сделать отдельную историю, которая бы завершила этот триптих. Но для этого мне нужно съездить в Дагестан. А я пока так этого и не сделал. В общем, не знаю.

— Музыка играет в вашей картине важную роль. Парни постоянно слушают рэп, Леха даже сам пишет что-то подобное. Каким образом вы выбирали исполнителей, которые определяют звучание в ленте?

— На самом деле, в фильме звучит один трек Фейса и кусок Грубого Ниоткуда. Рэп, который читает в начале Леха, Леша Филимонов сочинил сам. Мне сложно говорить про рэп. Я уже слишком старый, давно закостенел и остановился в музыкальном развитии. Дальше «Клана Вутанга» я уже не пошел. Когда снимал фильм, я пытался и Кендрика Ламара слушать. Но мне английского не хватает, чтобы на такой скорости понять, за что он получил Пулитцеровскую премию. Ясно, что это гораздо плотнее, чем то, что здесь читают. Но любая часть американской культуры более интенсивная, чем привычное нам.

Со стихами по-другому получилось. Нам очень помог Андрей Родионов. Он ведет поэтические группы при Театр.doc. С Родионовым мы легко нашли общий язык, может, потому, что мы одного возраста. Ему было легко понимать меня, а мне — его. И поэтический слэм, который можно увидеть в фильме, был снят в реальной обстановке. Победителя они выбрали, конечно, своего, не нашего героя.

— Вы с Сергеем Осипьяном вместе работали над многими проектами. Если не секрет, с чего эта многолетняя плодотворная дружба началась?

— Мы подружились с Серегой довольно поздно. Когда люди уже обычно так не сходятся. Он был другом Темы Васильева, одного из моих продюсеров. И он меня позвал и сказал: «Слушай, я помню, ты ведь любишь Коваля?» (писатель Юрий Коваль — прим. «ВМ»). Я ответил: «Да». И он говорит: «У меня есть парень, который хочет экранизировать «Самую легкую лодку в мире». Так мы и познакомились. Я уговорил его, что это невозможно. Во всяком случае, в тех условиях было невозможно. Но мы сошлись и стали вместе работать. Я не очень хотел заниматься кино, если честно. Но я уже тогда писал сценарии для разных сериалов, чтобы заработать денег. Сергей снял «Парня с Марса» — его первый фильм по нашему общему сценарию. Потом мы все же сняли фильм по Ковалю, Рома Васьянов получил приз за операторскую работу в той картине («Явление природы» — прим. «ВМ»). Мы по-прежнему работаем вместе и помогаем друг другу. Он мой креативный продюсер. Сейчас, кстати, Серега будет снимать новый фильм («Портрет незнакомца» — прим. «ВМ»). 27 июня — первый съемочный день у него. Я в этом проекте имею отношение к сценарию и тоже выступаю как креативный продюсер.

В свободное время герои картины пишут стихи и делают ставки на петушиных боях / Кадр из фильма «Большая поэзия»

— Вы начинали как редактор передачи о кино, насколько я понимаю. Работали сценаристом, кинокритиком. Почему же вы тогда поступили на истфак МГУ, а не пошли на что-то связанное с кино? Какая из профессий была наиболее созвучна с вами?

— В молодости я совсем не хотел заниматься кино. Понимаете, я из киносемьи. Помимо моего деда и отца, про которых все знают, у меня мать работала в журнале «Искусство кино». Мой отчим был заместителем главного редактора этого журнала в момент его расцвета. Мне казалось тогда это чем-то унизительным: мы как династия комбайнеров, что ли? (смеется) Помню, я в 16 лет работал во ВГИКе чуваком, который разносит коробки с фильмами по залам. Сами понимаете, какие великие фильмы я таскал: «Печать зла», «Персона» и так далее. Но мне и в голову не приходило это все смотреть. Я сидел там в маленькой комнатушке на продавленном кресле и читал Николая Кузанского (крупнейший немецкий мыслитель XV века — прим. «ВМ»). После университета нужно было как-то зарабатывать, и я начал писать сценарии, не придавая этому особого значения. Тогда мне казалось, что это легкие деньги. Так что я — самоучка. Потом я встретил Серегу... и постепенно засосало! В общем, кино, как и весь шоу-бизнес, — занятие для самозванцев. Если говорить серьезно, то я не чувствую себя настоящим режиссером. Скорее, зарвавшимся писателем. Думаю, мои тексты пока лучше, чем мое кино.

— Тут не соглашусь с вами, фильм замечательный. На пресс-конференции как раз хотела сказать о том, что он напомнил мне «Брата» Балабанова, но меня опередили. Не в том плане, что это ремейк, а в том, что они говорят об одном, по моему мнению. В них главный герой противопоставлен окружающему миру.

— Так получилось, что со времен «Брата» подобных фильмов у нас фактически не было. Из-за этого они кажутся соседями, хотя столько лет прошло. Поэтому такое сравнение правомерно, но оно, скорее, аналитическое. И сам я не ориентировался на Балабанова.

Александр Лунгин долгое время работал сценаристом и продюсером, а затем решил попробовать снять собственное кино / Фото: Из личного архива Александра Лунгина

— Что подвигло вас попробовать себя в качестве режиссера?

— Знаете, когда заканчиваешь сценарий и люди идут его снимать, испытываешь двойственные чувства. Как в летнем лагере: ребята остались на вторую смену, а тебя забрали домой. С одной стороны, приятно, что ты дома, все спокойно, а с другой... что-то свербит. Наверное, любой сценарист рано или поздно хочет попробовать. Ну и потом вы же смотрели «Пули над Бродвеем»? Больше они (другие режиссеры — прим. «ВМ») не будут портить мои диалоги. (улыбается)

— Вы говорили, что переделывали сценарий под Александра Кузнецова. Скажите, почему вы выбрали именно этих артистов на главные роли? Кузнецова, Филимонова. Мне кажется, они очень характерные и понятные российской молодежи актеры. Что вы хотели через их персоналии передать своим персонажам?

— Понимаете, в Саше правда что-то есть. Его взгляд, его лицо выражают что-то о нынешнем времени. И его успех — не только здесь, но и в Европе — подтверждает это ощущение. Когда я позвал его в проект, он еще не был настолько популярным актером. Мы познакомились, поговорили, и мне показалось, что снять его — это хорошая идея. И я решил пойти от актера. Изначально я собирался написать историю про людей своего возраста. Мне бы это было проще. Но, к сожалению, такой фильм был бы совсем неактуальным. Я пробовал делать такие вещи, но они никогда не находили отклика. Поэтому я решил ориентироваться на Сашу. А что касается Леши Филимонова, он давно не снимался по ряду обстоятельств. Но, по моему скромному мнению, он офигенно играет. У актеров так бывает: они, как спортсмены, выходят на пик формы. Он сейчас как отточенное лезвие. И сколько продлится этот пик формы — один олимпийский цикл или два — никто не знает. Ему сейчас нужно как можно больше сниматься. Он взрослый, ему 38 лет, важно поскорее избавиться от приклеившегося к нему амплуа молодого гопника. Мне кажется, он созрел для совершенно иных вещей.

Режиссер хотел рассказать историю о парнях, которых обычно не обозревает современная культура / Кадр из фильма «Большая поэзия»

— Ваша история развивается в Москве. Город здесь приводится как аллюзия на что-то? Ведь это мегаполис с определенной атмосферой, а герои заключены в это пространство.

— Сразу было понятно, что экспедицию мы не потянем и нужно искать места для съемки в Москве. Мы долго ездили по расположенным за МКАДом районам, видели много интересного. Если честно, я этой Новой Москвы совсем не знал. Так видишь обычно эти районы из окна машины по дороге на дачу или из аэроэкспресса. И оказалось, что она выглядит не совсем так, как ожидал. Это универсальный ландшафт позднебуржуазного урбанизма, и летом не очень понятно, где ты находишься. Это пригород Москвы, Мальме, Малаги или Манилы? У этой Москвы пока нет устоявшегося кинообраза. Она держится в тени Садового кольца и Тверской. Хотя большинство людей обитают именно там. В микрорайоне, где мы снимали, живут 350 тысяч человек — наверное, больше, чем во всем центре.

— В фильме много визуальной поэзии. Я имею в виду эти переходы между высотками, современными банками, а затем стройка и помещения чоповцев, в которых они живут.

— Знаете, это довольно шизофреническое пространство. Оно невероятно пестрое: пустыри, стройки, новые кондоминиумы, кварталы друг у друга на голове, рядом черные, гнилые сталинские дачи и школы, похожие на министерство культуры в Амстердаме... Людей, которые там живут, наверное, бомбардируют довольно противоречивые послания, и они могут свести с ума. Это — суровый пейзаж. Пестрый, но безжалостный. Густонаселенный, но безжизненный. В определенном смысле это — пустыня. Таким образом, взгляд нашего героя на нее становится оправданным.

Героев окружают бетонные коробки, в которых люди прячутся друг от друга, стройки, чоповские бараки / Кадр из фильма «Большая поэзия»

— Вы кинематограф очень глубоко понимаете, поскольку росли в киносемье, как вы уже сказали, и много с кем успели поработать. Какая проблематика сейчас в киноиндустрии существует? Кто-то говорит о том, что YouTube, скринлайф-формат и VR-кинотеатры скоро станут монополистами в этой сфере. Кто-то считает, что кино мертво или скоро вымрет как вид искусства. Какие у вас есть мысли и прогнозы по этому поводу?

— Всегда все говорят: сейчас это исчезнет, умрет, но что-то так и не вымирает до конца. Конечно, когда я был молодым, в конце 80–90-х годов кино было чем-то другим, нежели сейчас. Тем же, чем была литература в XIX веке. Это была повседневная жизнь. И это было особое занятие. При всем своем величии у такого положения, кстати, было много минусов. Это был тотальный диктат сиюминутного успеха. Ты должен был попадать в болевую точку времени, выражать надежды и ожидания кучи людей, взрывать «Сандэнсы». А теперь кино устроено как любая другая часть искусства. В принципе, ты можешь делать то, что тебе одному интересно. Ты не обязан преданно служить конъюнктуре. Сейчас кино стало рядовым занятием. Обычное искусство, только стоит почему-то в сто раз дороже.

— То есть превратилось в средство самовыражения?

— Не совсем... Слишком много людей, слишком много усилий, слишком много денег. Когда мы говорим: «Боже мой, мы сняли фильм всего за 40 миллионов рублей...» и чувствуем себя чуть ли не сподвижниками, а нас слушают люди, которые занимаются другими вещами и целый год работают над проектом за 75 тысяч рублей, что они должны про нас думать? Но пока это так. И это трудно объяснимое неравенство делает наше занятие еще более невротическим. Но так или иначе, мне кажется, что сейчас эпоха (она, наверное, недолго продлится), когда выигрывают те, кто прямо говорит: «Я снимаю про то, что мне сейчас интересно». Быть может, в этом нет чего-то обязательного для всех, но меня это волнует. И эта свобода — единственный плюс нынешнего положения дел. Ну и еще под воздействием сериальной культуры изменился статус сценария. После технологической и семиологической революций начала тысячелетия казалось, что это все пойдет совсем в другую сторону. Но в результате кино просто окончательно разложилось на две ветви, которые почти не коммуницируют друг с другом. И в том «маленьком» кино, где мы все находимся, опять стало важно содержание. Теперь нужно стараться что-то осмысленное найти, а не просто клевое.

Читайте также: Ян Гэ: Я хочу снимать кино, которое меняет мировоззрение зрителя