[i]Если бы Евгений Самойлов начал свою кинокарьеру сейчас, его наверняка записали бы в секс-символы. Любой голливудский актер позавидует его красоте и ослепительной улыбке. Его герои даже в гимнастерках и спецовках выглядят сказочными принцами. Стоит на телеэкранах появиться фильмам «Светлый путь», «Сердца четырех», «В шесть часов вечера после войны» – и женские сердца, как и прежде, начинают биться учащенно. 93-летний артист, любимец публики по-прежнему играет в Малом театре.[/i][b]– Когда видишь ваших героев – красавцев с тонкими благородными чертами лица, – невольно думаешь о вашем аристократическом происхождении.[/b]– Никаких дворянских корней у меня нет! Мой отец с малолетства трудился на Путиловском заводе и был квалифицированным рабочим пушечного цеха. Правда, его мама была замужем за англичанином, но и тот, видимо, был не лорд. Англичанина этого я никогда не видел. Каким ветром его занесло в Россию? Он погиб еще до моего рождения, погиб нелепо, под паровозом, на котором работал. Об этом мне рассказывала бабушка. А вот ее я помню прекрасно. Статная красавица. Осталась одна с детьми, обоих поставила на ноги. Мама же моя – костромчанка. Отец ее занимался торговлей. Вот такие у меня «аристократические» корни.[b]– А что вы помните о своей дореволюционной жизни?[/b]– У меня было великолепное детство. Мы жили в Петербурге на Московско-Нарвской заставе. На нашей улице стояло всего три дома. Наш – самый крайний, рядом с Екатерингофом. Я ходил гулять в этот роскошный малолюдный парк. Помню чудесные пруды, дворец петровского времени, бот. Все там дышало эпохой Петра I. Этот парк мне снится до сих пор. Мы жили в частном доме. Отец купил в нем квартиру из трех комнат. Квалифицированный рабочий-оружейник, он получал приличные деньги – 280 рублей золотом. Я помню хозяина нашего дома. Помню дворника – очень красивого мужчину с бородой, всегда в белоснежном фартуке. Он следил за порядком, и у нас всегда была идеальная чистота. Когда начались революционные бои, мы с отцом вышли из дома – у ворот стоял дворник. Мимо одна за другой пролетали пули. Вдруг – раз! – и дворника не стало, на моих глазах его убила шальная пуля. Это мое самое сильное впечатление от революции.[b]– А отец в революционных боях не участвовал?[/b]– Нет. Этого я не помню… Отец всегда был абсолютно лысым. Как-то я спросил, почему у него не растут волосы. И он рассказал, что вместе с Гапоном ходил к царю, и, когда начался расстрел, он со страху залез на столб. Это его спасло, но на нервной почве он потерял волосы навсегда.[b]– Как воспитывали вас ваши родители?[/b]– Отец очень любил литературу. И всю жизнь с каждой получки обязательно покупал книги. В конце концов собрал огромную библиотеку. Усаживал нас с братом за обеденный стол под зеленой лампой и читал нам либо Тургенева (особенно он любил «Бежин луг»), либо Гоголя – начиная от «Вия» и кончая «Мертвыми душами». Монолог о дороге я помню с детства. Еще отец увлекался театром. Однажды выстоял гигантскую очередь, чтобы попасть на Шаляпина. Постоянно ходил в Александринку, когда я подрос, стал брать и меня. Еще школьником я посмотрел «Дни Турбиных», с которыми приезжал МХАТ. Не привезли декорации, актеры извинились и стали играть в стульях. Но впечатление было грандиозное! Я впервые увидел молодую красивую Тарасову. До сих пор слышу ее смех…Как-то для путиловцов выступал с программой Александр Закушняк. Мы пошли вместе с папой. Путиловцы слушали тишайше – ведья Закушняк был потрясающим мастером… Так отец привил мне любовь к искусству.[b]– А как он отнесся к вашему решению стать актером?[/b]– Вначале настороженно. Потом увидел меня на сцене – и благословил.[b]– А когда же у вас впервые зародилась мысль стать актером?[/b]– А она и не зарождалась. В школе я учился плохо. Особым кошмаром для меня были немецкий язык и математика. Я любил только два предмета – литературу и рисование. Частенько наведывался в Эрмитаж и Русский музей. Приходил ранним утром и проводил там весь день до закрытия. Иногда и школу прогуливал. Собирался поступать в художественную школу. Но мой школьный товарищ, проведав, что на Литейном есть частное училище Ходотова, бывшего артиста императорских театров, уговорил меня пойти за компанию сдавать экзамены. Вывесили списки – меня приняли, а его нет… Все преподавание Николая Николаевича Ходотова заключалось в том, что он нам читал и читал, а мы должны были учиться читать так же.Я стал часто ходить в Александринский театр. Видел Юрьева, Горяин-Горяинова, Корчагину-Александровскую, Певцова, Мичурину-Самойлову. Очень любил Николая Симонова. Так искусство театра поглотило меня целиком. Ходотов приглашал к себе Леонида Федоровича Вивьена. А тот организовал «Молодежный театр» в бывшей Голландской церкви. Взял туда и меня – я играл там характерные роли.[b]– А как вы попали в театр Мейерхольда?[/b]– Случайно. Брат Всеволода Эмильевича, Борис Эмильевич, был знаком с родителями моей жены. Он и попросил Мейерхольда посмотреть меня. Мейерхольд был моим кумиром. Я видел все его спектакли, которые он привозил в Ленинград. Когда я пришел к нему в гостиницу «Европейская», то так оробел, что слова не мог сказать. Он расхохотался и сразу предложил мне пойти в его театр – дал роль Пети в «Лесе».[b]– Каким показался вам при близком общении Всеволод Эмильевич?[/b]– Он был человеком огромного обаяния. Всегда очень элегантно одевался, очень энергичный, подвижный. В процессе репетиции он раз шестьдесят выбегал на сцену. Все бегом! Начинал репетировать в свитере или в пиджаке, а кончалось тем, что он оставался в одной мокрой рубашке.[b]– А Зинаиду Райх вы помните?[/b]– Конечно. Она была очень красивой и обаятельной женщиной с хорошей фигурой. Мне посчастливилось наблюдать их не только в театре, но и в быту. Когда я вернулся после съемок «Щорса» в Москву, мне негде было жить, и Всеволод Эмильевич предложил мне пожить у него. У них была трехкомнатная квартира в Брюсовом переулке, где я и обитал некоторое время. Он был гостеприимным и заботливым хозяином. Совсем не походил на строгого режиссера. С ним было очень легко. А Зинаида Николаевна оказалась радушной хозяйкой. Я был у них на положении сына.[b]– Как закрывали ГОСТИМ?[/b]– Шла постепенная травля. Разгромные статьи. Мы готовили к выпуску «Как закалялась сталь», где я играл Павку Корчагина. Началась генеральная репетиция. Ждали Шумяцкого, возглавлявшего отдел искусств. Он вошел в зал в галошах, не сняв ни пальто, ни головного убора. Мы играли для него одного. Спектакль не выпустили. Сочли его слишком пессимистичным. Это была прелюдия разгрома. Когда театр закрыли, для меня это было колоссальным ударом. Я был ошеломлен. Помню собрание, на котором актеры, воспитанные Мастером, выступали один за другим с разгромными речами.[b]– Слова защиты означали подписание себе смертного приговора. Но неужели не нашлось никого, кто хотя бы промолчал?[/b]– Нашлись. Ни слова не сказали Эраст Гарин и Игорь Ильинский.[b]– А как складывалась после этого ваша судьба?[/b]– На генеральной репетиции спектакля «Как закалялась сталь» был ассистент Александра Довженко, искавший актера на роль Щорса. Он предложил мне приехать в Киев и попробоваться. Я поехал, и Довженко сразу меня утвердил, хотя в этой роли уже начал сниматься очень хороший мхатовский актер Кисляков. Сняли уже пять частей! Но Довженко в нем не хватало волевого начала.[b]– Говорят, что работать с Довженко было нелегко.[/b]– Он был крут и своенравен. Но очень талантливый мастер. Работать с ним было счастье.[b]– Как он выглядел?[/b]– Очень красивый, с абсолютно белыми волосами. У него были выразительные руки – как у скульптора, который мнет глину. Одевался очень скромно. Легко воспламенялся. Сделать фильм о Щорсе было заказом Сталина. Александр Петрович рассказывал, что они долго гуляли по ночному Арбату и беседовали. Сталин хотел, чтобы в картине было много украинских песен и танцев. Он сказал Довженко: «Вы же видели картину «Чапаев». Ее все, от старика до малыша, поймут сразу. А вы сделайте такую картину, чтобы надо было задумываться».Довженко сам написал сценарий. Первым зрителем картины стал Мейерхольд. Он приехал в Киев на постановку оперы, и Довженко пригласил его на просмотр. Довженко очень волновался, но Мейерхольду фильм понравился. А я за «Щорса» в первый раз получил Сталинскую премию.[b]– А со Сталиным общаться вам приходилось?[/b]– Один раз. Случилось так, что меня пригласили вести концерт в честь его 70-летия. У меня душа в пятки ушла. Я разрезал программу на кусочки. Название каждого номера наклеил на палец, а поскольку тогда мне еще не нужны были очки, то я мог спокойно читать, чтобы, не дай Бог, не ошибиться.Режиссером этого концерта был Григорий Александров. Он сам объявил первые номера, а потом уже начал я. Все это происходило в Георгиевском зале Кремля. Столы стояли буквой «П». Сталин и все Политбюро расположились совсем рядом. Но они сидели к нам спиной, лицом к зрителю. Наступает мой черед объявлять. Вокруг все едят, стучат ножами и вилками, и, чтобы заглушить шум, я набрал воздуха и гаркнул в полную силу, не заметив, что рядом микрофон. Сталин обернулся, посмотрел на меня и что-то шепнул Берии. У меня перехватило поясницу так, что я до сих пор страдаю от болей. Второй номер я уже объявил нормально. Когда концерт закончился, мне предложили сесть за специально отведенный стол – поесть, выпить, но у меня так болела поясница, что я сразу пошел домой. Дома выпил литр водки, но остался абсолютно трезв…[b]– И больше вы его не видели?[/b]– Нет. Но помню, что, когда он умер, я ехал в театр на троллейбусе и меня била дрожь, а все в троллейбусе рыдали. Потом я и еще несколько человек от партбюро театра отправились на похороны. Я, как и все на Красной площади, стоял на коленях.[b]– В то время вы уже были актером Театра имени Маяковского?[/b]– Да. Я поступил туда еще до войны, но в войну пришлось эвакуироваться, так как вышел указ: все сталинские лауреаты должны покинуть Москву. В 43-м году по приглашению Николая Павловича Охлопкова я вернулся.[b]– Вы стали воплощением женской мечты. Наверное, от поклонниц отбоя не было?[/b]– Да, они подстерегали меня, исписывали признаниями в любви все стены моего дома, но я не обращал на это внимания.[b]– А жена не ревновала?[/b]– Нет, она была очень умной женщиной. Мы поженились совсем молодыми. Познакомились в доме отдыха, когда мне было 20 лет, а ей 18, и счастливо прожили 65 лет.[b]– Ваша дочь Татьяна и сын Алексей тоже выбрали актерскую профессию. Вы способствовали этому?[/b]– Я не помогал им, но и не отговаривал, хотя понимал, насколько тяжела эта стезя. Но каждый человек сам выбирает себе дорогу.[b]– Вам, народному артисту СССР, трижды лауреату Сталинской премии, при советской власти жилось легче, чем сейчас?[/b]– Я никогда не имел никаких ценностей – ни машины, ни роскошной дачи, ни шикарных костюмов. Сейчас мне материально живется даже легче. Я прожил эту жизнь с замечательной семьей, с любимой работой. У меня нет врагов. Может, потому, что я никогда не сплетничал, не писал кляуз, никому никогда не завидовал и не делал зла.