Главное
Гид по Москве
Приметы и советы

Автор

Александр Каневский
Дуэли, на которых держится мир
[b]Когда-то я услышал по радио «Песенку о дуэлях» и очень порадовался стихам: [/b][i]Неважно то, что вас нечаянно задели, Неважно то, что вы совсем не из задир, А важно то, что в мире есть еще дуэли, На коих держится непрочный этот мир!..Не важно то, что вы в итоге не убиты, Не важно то, что ваша злость пропала зря.А важно то, что в мире есть еще обиды, Прощать которые обидчику нельзя! [/i]Я стал выяснять, кто этот современный мушкетер. Узнав, что Леонид Филатов, не удивился. Такие строки мог написать только он, горячий, порывистый, остроумный, похожий на д’Артаньяна. Он всю жизнь вел себя, как тот неистовый гасконец, сражаясь с фарисейством, несвободой, жестокостью и со своими беспрерывными болезнями. И при этом жил, творил и смеялся. Даже над собой: «Какой болезнью я ни одержим, // Повинен в ней сегодняшний режим…» В девяносто третьем году он впервые приехал в Израиль. Нашу беседу-интервью я потом опубликовал в журнале «Балаган».К концу 2003 года я собирался в Москву. В числе первых, с кем хотел встретиться, был он, Леня Филатов, я даже название для этого интервью заранее придумал – «Десять лет спустя» – и конструкцию выстроил: прошлое интервью плюс сегодняшнее, соединить их вместе… Я все запланировал и предусмотрел, кроме одного: его ухода из жизни.Но все равно я это интервью сделаю! Ведь он оставил столько ответов на все мои вопросы в своих стихах, пьесах, пародиях! Просматриваю прошлое интервью и украшаю его дополнительными ответами из его произведений.[b]– Леня, каковы впечатления от Израиля? [/b]– Их столько, что они уже и первые, и вторые, и третьи! Девицы – красотки, разных цветов и оттенков. Ее глазища – парочки черешен, // чарует и пьянит, как весь Восток! А взгляд ее так пристален и грешен, // что даже саксаул пускает сок! Ребята – сильные, спортивные, в противовес традиционному образу хилого и тщедушного еврея-очкарика. Поразили и Иерусалим, и Мертвое море, и Иудейская пустыня… Напрягал все свои ограниченные библейские знания и все ждал, что на горизонте появится Христос.[b]– Много знакомых встретил? [/b]– Легион! Одни счастливы, другие хнычут. Но убеждаюсь все больше и больше: у всех – общая жизнь с Израилем. Если еще не полностью, то пока только из-за незнания иврита. В отличие от Америки, где эмигранты всегда будут булькать в своем коктейле, а жизнь страны – за пределами бокала. В первые дни здорово подгорел на пляже, но… Восток всегда к блондинам был жесток! [b]– Что у тебя вызывало протест?[/b] – А ничего не вызывало. Единственно, после России размеры страны с непривычки маловаты – впечатлений, встреч, событий так много, что они распирают границы. И в то же время нет ощущения тесноты: незаселенные равнины, горы, побережье… [b]– Есть куда принимать наших земляков? [/b]– Есть. К сожалению. Нет, нет, пойми правильно: я знаю, почему это происходит, ни в коей мере не осуждаю, не протестую. Я сожалею и переживаю. Не потому, что едут к вам, а потому что уезжают от нас – мы теряем ум, талант, интеллект... Безумно обидно и горько! И кто остается? Демагоги и ворюги! [i]Рост воровства у нас неудержим, И мы кривою роста дорожим: Раз все воруют, значит, все при деле! На этом-то и держится режим! [/i][b]– Ты ведь знаешь, Леня, что многие из нас мучительно решались на отъезд, но Россия выталкивала.[/b]– Не Россия, Саша, не Россия, а банда тех рож, которые ты видел на экране телевизора во время митинга в «Останкино». Это озлобленные пигмеи, это накипь, вынесенная на поверхность! [i]Все заметнее и выше всюду уровень дерьма, В том дерьме уже по крыши все окрестные дома.А парламент все горланит: убирать – не убирать? А парламент выбирает: умирать – не умирать? [/i]Скажи, как можно сегодня отделить русских евреев от русской культуры? Куда девать Маршака, Пастернака, Райкина? Что делать, если у еврея Бродского русский язык чище и прозрачней, чем у любого рвущего на себе рубаху русофила? Да и почему надо отделять?! Я убежден, что русскому народу чужд антисемитизм – он искусственно насаждался и насаждается.[b]– Важен результат: он был, он существует. Но антисемитизм не основная причина эмиграции – людей выталкивала безысходность.[/b]– Увы, это верно: [i]Чуть свет (ну, не герои ли?) мы встанем как один, Разрушим, что построили, и снова создадим! В любое предприятие кидаемся, как в бой! Что может быть приятнее борьбы с самим собой?[/i] Работать сейчас приходится раза в три больше, чтобы прокормить семью. Бог с ним, с этим можно смириться. Но что впереди? Что? [b]– Ты не думаешь, что придет новое поколение с новой моралью? [/b]– На это, Саша, я уже давно ответил: [i]Сегодня все талдычат о морали, Куда ни ткнись: «Мораль! Мораль! Мораль!»… Но мы мораль настолько измарали, Что новую придумать не пора ль?[/i] [b]– И все-таки давай надеяться, что Россия выберется.[/b]– Беда грозит от безумных мусульманских террористов и нам, и вам, и всему миру. Я давно предупреждал об этом устами Шаха из моей пьесы «Возвращение Насреддина»: [i]Чтоб дух изжить бесстыдства и разврата, Мы кой-кого казним, а там, глядишь, Заставим по закону шариата Жить и Москву, и Лондон, и Париж.Я говорю не с пылу и не сдуру, Культура – вот начало всех начал! Великую свою культур-мультуру Мы донесем до диких англичан! [/i]Впрочем, вас предупреждать не надо, вы с этим сталкиваетесь ежедневно. И что здорово: страна, хотя и вынуждена воевать, продолжает жить нормальной жизнью, народ ходит в театры, в рестораны, на концерты… [b]– Как тебе понравилась публика? [/b]– Великолепная! Умная, начитанная.[b]– В России всегда много читали. Во-первых, тяга к истине, а во-вторых, как сказал мой английский друг, «у вас же нет других развлечений».[/b]– Когда он это сказал? [b]– Давно, еще до моего отъезда.[/b]– Сейчас уже все есть: и ночные шоу, и казино, и порно, и поездки за рубеж…. А вот читать стали меньше, намного. По признанию спекулянтов, книги – уже не товар. А наши земляки везут в Израиль свои библиотеки… Вообще, ваша публика очень интеллигентна. И знаешь, что еще порадовало? Великое беспокойство о судьбе России и искреннее доброжелательство к бывшей Родине, которая целовала их смертельными поцелуями.[b]– Здорово, что наши люди не злопамятны?[/b] – Правда. До комка в горле. На этой фразе десять лет назад завершилось мое прошлое интервью. А сегодня? Как бы он сегодня закончил нашу беседу? [b]– Спасибо тебе, Леня, за это сдвоенное интервью! Что бы ты хотел сказать на прощание? [/b]– Я давно приготовился к финалу: [i]Это конец, Это финита: Был Леонид, Нет Леонида.[/i]Стоп!.. Не хочу так!.. Не надо!.. У меня есть лучший финал: [i]То в кромешной ночи, то средь белого дня Постигали меня неудачи… Смерть душила меня, смерть душила меня, Но и я ей отвешивал сдачи![/i] Вот на этом и расстанемся. Прощай, Саша! Прощайте все!..[i]Прощай, Леня! Наше интервью не окончено. Ты унес много моих вопросов и оставил много своих ответов. Ты оставил много хороших книг. Много ярких ролей и долгую-долгую память о себе. Прощай, Леня, ты не ушел – ты с нами.[/i][b]Израиль [/b]
Развлечения
Нормально, Жванецкий, отлично, Михаил!
[b]Он писал о себе: «Я стар. Я толст. Я гипотоник и ипохондрик, но если б мне пришлось однажды, ушел бы в армию или в Набережные Челны». Он ушел, он давно ушел во все города и страны, где звучит русская речь, и живет вместе с нами и поражает нас своей философией, своей мудростью, своими парадоксами, которые, как фейерверки, взрываются в небе, освещая, удивляя и радуя.[/b]Мы впервые встретились в Одессе, потом, спустя полгода, – в Сочи: он приехал туда с Театром миниатюр Аркадия Райкина, где работал завлитом. Райкин уже исполнял много его миниатюр и монологов, но Миша пожаловался мне, что большая часть написанного им лежит у Аркадия Исааковича в столе, он их сам не исполняет, но не разрешает отдавать никому другому.– А почему ты с этим соглашаешься? – спросил я. – Почему не уйдешь от Райкина в «свободное плавание»?..Но он боялся так поступить, он еще не осознавал свою растущую популярность. И даже потом, создавая программы уже для Карцева и Ильченко, триумфально выступая вместе с ними, он еще много лет до конца не был уверен в себе. И только перед самым отъездом в Израиль, будучи на своем последнем семинаре «Фитиля» в подмосковном Болшеве, я увидел уже спокойного, уверенного Мастера, знающего себе цену. Прощаясь, я сказал ему об этом. Он, довольный, переспросил:– Ты и вправду это заметил?..Да, я уже поверил в себя! Я ответил:– Ты последний человек в Советском Союзе, кто наконец поверил в Жванецкого! Но это не значит, что ему было легко, наоборот: чем больше росла его популярность, тем бдительней за ним следили партийные и советские держиморды.В начале семидесятых в Симферополе проводилась «Юморина», собрались все известные актеры и писатели, занимающиеся юмором. Приехал и Михаил Жванецкий.«Юморина» длилась три дня. В первый день все, разбившись на группы по два-три человека, выступали в театрах, концертных залах, дворцах культуры. На следующий день все участники должны были выступать на стадионе. Билеты были проданы задолго до нашего приезда – этот парад имен был событием для города. Но в последний момент, узнав, что в числе выступающих будет и Жванецкий, секретарь обкома концерт на стадионе запретил.– Что им от меня нужно? – грустно произнес он. – Я один собираю полные залы, полные стадионы; филармонии зарабатывают, выполняют план, платят зарплаты своим артистам. Они должны целовать меня во все места, а вместо этого меня пытаются заклевать.Стадион отстоять не удалось – секретарь обкома боялся ажиотажа. Но он его и добился: назавтра, когда в самом большом концертном зале города состоялся финал «Юморины», зал был забит до отказа, а улица перед входом – запружена народом, который правдами и неправдами пытался пробиться вовнутрь.Когда в издательстве «Искусство» готовился к выходу первый сборник монологов и миниатюр Жванецкого «Встречи на улицах», мне позвонила его редактор Лариса Гамазова, которая была редактором и моих сборников, добрая умница, болеющая за всех нас:– Саша, у нас неприятность: Госкомитет по печати затребовал Мишину книжку на закрытую рецензию, значит, хотят ее зарезать. Если бы вы могли срочно написать рецензию в «Советской культуре» – это могло бы ее спасти.(«Советская культура» была очень авторитетна для чиновников всех мастей.) С большим напором мне удалось договориться с главным редактором об этой рецензии, он долго сопротивлялся («Зачем нам дразнить гусей?»), я настаивал на трех страницах, он соглашался на одну, наконец, сошлись на двух.Это была маленькая статейка, но когда она вышла, Гамазова радостно позвонила мне:– Закрытой рецензии не будет, книжка выходит – приходите, я подарю вам сигнальный экземпляр.Мне всегда было близко творчество Аркадия Арканова, Григория Горина, Аркадия Хайта… Меня радовало их неординарное мышление, талантливые придумки, но при этом я всегда мог понять, как это возникло и как осуществлялось. Но когда я сталкиваюсь с творчеством Жванецкого, я не могу этого сделать, потому что это – от Бога! Когда он впервые приехал с концертами в Израиль, и я, и брат Леонид ждали его звонка. Но он не звонил. Где-то за пару дней до окончания его гастролей в трубке раздался голос:– Говорит секретарь Михаила Жванецкого. Михал Михалыч просил передать вам… (далее шел текст, которого я уже не помню).– Хорошо, – ответил я. – Передайте Михал Михалычу, что мой секретарь ему позвонит.Он уехал, мы так и не повидались. Но в следующем году, перед его очередным приездом, позвонил его импресарио и передал просьбу Жванецкого, чтоб я зашел к нему перед концертом. Естественно, я пришел, мы обнялись.– Рад тебя видеть, – сказал он.[b]– И я рад. Но, признаюсь, шел на эту встречу с опаской.[/b]– Почему?[b]– Боялся еще одного разочарования. У меня уже было два разочарования после встречи с двумя нашими коллегами.[/b]– Я знаю, о ком ты говоришь, знаю! Это… (И он назвал две популярные фамилии, актера и писателя.) Они ошалели от близости с членами правительства, от больших заработков. У них у обоих крыша поехала.[b]– Я знал и третьего[/b], – подковырнул я его.Он секунду помолчал, потом ответил:– Да, ты прав: я тоже прошел это испытание. Но, наверное, потому что я старше, а может, и мудрей, я его преодолел. И я счастлив, что оно не повлияло ни на мое поведение, ни на мое творчество.После концерта мы долго сидели за столом и говорили, говорили, говорили…[b]– Миша, тебе не обидно: и ты, и я, и весь наш клан всю жизнь боролись с бюрократами, приспособленцами, стяжателями, а их сегодня даже больше, чем было.[/b]– Они бессмертны. А знаешь почему? Мы улучшали их породу, съедали самых слабых.[b]– Сейчас, когда тебе миновало семьдесят, когда можно уже подвести первые итоги…[/b]– И вторые, и третьи…[b]– …когда ты уже познал и успех, и славу, и дружбу, и зависть, и любовь женщин, и радость отцовства, чего тебе еще хотеть? Разве только бессмертия?[/b]– Не надо бессмертия. Пусть умру, если без этого не обойтись, но почему так быстро! Нельзя же так просто: упал и перестал… А если не избежать, то хочу в чем-то произрасти или перейти во что-то и посмотреть, что будет дальше.[b]– Как бы ни сложилось дальше, уверен, что тебя будут продолжать цитировать: «Доцент тупой», «А у нас с собой было», «Что охраняешь, то имеешь», «Тщательней, ребята, тщательней!»…[/b]– А я бы хотел, чтобы эти фразы поскорей забыли или хотя бы их уже не понимали, как мои дети не понимают, что такое продуктовая карточка.[b]– Сбываются ли все твои желания?[/b]– В общем, да. Но об одном из них могу говорить уже только в прошедшем времени. В связи с возрастом. Когда-то я писал: «Хочу ходить по Родине, знать все ее языки, чтобы любить всех ее женщин».[b]– У тебя было много увлечений, любовниц, жен… Как ты это прокомментируешь?[/b]– Можно найти трех женщин: умную, добрую и красивую. И полюбить всех трех сразу. После того как отчаешься найти их трех в одной.[b]– Пройдя эти этапы, ты нашел все эти качества в четвертой?[/b]– Да. В моей Наташе все это есть. Плюс еще есть терпение жить со мной.[b]– Помню, в одном из твоих рассказов: «Ты знаешь, что такое волны? Это когда ты лежишь, а я провожу рукой по тебе». Какая женщина вдохновила тебя на такую фразу? Только честно![/b]– Ты хочешь поломать мою семейную жизнь?.. Конечно, жена![b]– Я в этом не сомневался. А теперь еще твое откровение: «Одно неосторожное движение – и ты отец». Сколько раз ты был неосторожен?[/b]– Три.[b]– А если честно?[/b]– Четыре.[b]– А если поторговаться?[/b]– Пять. Торг закончен, больше не прибавлю.[b]– Ты рад, что твои дети живут в двадцать первом веке?[/b]– И рад и обеспокоен, восхищаюсь и тревожусь. Ведь это уже не мой век и не твой – это их век: компьютеры, Интернет, владение несколькими языками. А чего стоит возможность свободно перемещаться по всему миру![b]– Насколько я помню, тебе и раньше давали право на неограниченное передвижение.[/b]– Мне давали право на неограниченное передвижение в среде, ограниченной нашими пограничниками.Мы с болью в сердце вспомнили тот кошмар оформления документов на выезд за границу: характеристика, подписанная «треугольником»: директор, парторг, профорг, унизительное прохождение через комиссию райкома партии, которая состояла из старых большевиков-маразматиков!.. Потом собеседования и инструкции, как отвечать на вопросы, как гулять в городах: ни в коем случае не поодиночке – только группами, во главе с переодетыми кагэбистами!..[b]– Миша, сегодня тебя не запрещают, не отменяют, не клеймят – везде приглашают, награждают, приветствуют… Но это тоже опасно: теряются бойцовские качества, хочется почивать на лаврах.[/b]– Наоборот! Хочется успеть доделать то, чего не давали, мешали, запрещали.[b]– По-моему, ты уже достиг максимума: сегодня ты – хозяин эфира, «деж у р ный по стране». Чего ты еще хочешь?[/b]– Я когда-то писал: «Хочу ходить, сливаясь с толпой, и разговаривать долго и доверчиво. И не марать глаза неискренностью и пожатья рук не портить дрожью».[b]– Правда, что тебя звал к себе Жириновский?[/b]– Правда. Предлагал в случае победы на выборах пост министра культуры. Но я не принял это предложение всерьез: ему никогда не быть президентом, а мне – министром.[b]– А хотелось бы?[/b]– Нет. Не люблю временные должности.[b]– Что тебя сегодня радует?[/b]– Неограниченные возможности и разнообразие после того унылого однообразия, в котором мы жили.[b]– А что огорчает?[/b]– Резкое падение качества юмора. Планка упала ниже колен. Обидно, что и зрителя приучают к этому уровню.[b]– Что ты сам сегодня пишешь, смешное или грустное?[/b]– Больше грустное. Во-первых – возраст, а во-вторых – постоянно смеется только дурак.[b]– Пожалуйста, пиши больше – ты стал мало писать.[/b]– Я не пишу мало – я пишу коротко.[b]Израиль[/b]
Развлечения
Дом, который построил Горин
[i]Мой приезд из Киева в столицу он приветствовал. Когда же, спустя десять лет, я сообщил, что покидаю Москву и еду в Израиль, он удивленно поднял брови:– Так зачем тебе нужна была эта репетиция?Потом, после секундной паузы:– Что ты там будешь делать?– То, что и здесь, – бодро и наивно ответил я. – Писать книги, пьесы, меня будут переводить.Он грустно вздохнул. На меня смотрели его выразительные глаза, мудрые и печальные.– Они тебя не поймут.– Почему?– Мы воспитывались на разных сказках.[/i]Как часто я вспоминаю эту фразу.Как рано он ушел! Как невосполнимо! Цитирую режиссера Марка Захарова: «Горин – это явление. Причем, не случайное, не какой-нибудь метеорит, промелькнувший однажды, Горина надо осмыслить как некую закономерность, которая впитала в себя веселость целого, не очень складного и не слишком удачливого поколения».Как много цвета ушло бы из палитры Российского искусства, если бы не было таких театральных и телевизионных шедевров как «Тиль», «Тот самый Мюнхгаузен», «Дом, который построил Свифт», «Обыкновенное чудо», «Формула любви», «Забыть Герострата». Не говоря о спектакле по его последней пьесе «Шут Балакирев», до премьеры которого он не дожил всего несколько недель. Шут о Шуте – спектакль-реквием.Но это о Горине, который уже стоит на пьедестале. А я помню его еще малоизвестного, худенького, безбородого, когда, окончив мединститут, он работал на «скорой помощи», бегал по редакциям и, как сам шутливо рассказывал, «угрожая скальпелем, требовал публикаций». Я помню, как вместе с Аркадием Аркановым, он писал сценки и монологи для эстрады, оттачивая свое мастерство. Эстрада – великая школа для писателя, она формирует парадоксальное мышление, она заставляет на малой площади, всего в пять-десять минут, создать сюжет, образы, диалоги, насытить их юмором и подтекстом, держать зрителя в напряжении, заставляя смеяться или плакать. Как много прозаиков, драматургов, поэтов, киносценаристов прошли сквозь школу Эстрады: Виктор Ардов, Борис Ласкин, Владимир Поляков, Аркадий Арканов, Эдуард Успенский, Аркадий Хайт, Феликс Кандель, Александр Курляндский. А Ильф и Петров?.. А Маяковский?.. А некто Чехонте, который тоже неплохо состоялся!..Горин на «отлично» окончил эту школу, взяв у нее самое лучшее и счастливо избежав распространенного порока эстрады: диктата репризы над смыслом. До сих пор десятки его монологов читают сотни артистов, благословляя автора за постоянный успех. Стоит хотя бы вспомнить ставшие уже хрестоматийными монологи «Хочу харчо!» и «Повязка сползла».Его рассказы постоянно публиковались в «Литературной газете» в Клубе «Двенадцать стульев» и всегда вызывали повышенный интерес читателей. Они были смешны, остры и печальны. Его шутки вызывали резонанс во всех слоях общества, на всех его уровнях.А потом он решительно и бесповоротно ушел в драматургию. Он писал такие пьесы, которые невозможно было не ставить. Театры хватали их прямо «с кончика пера», еще теплыми, потому что пьесы Горина были обречены на успех. С постановки Марком Захаровым его пьесы «Тиль» началось второе рождение театра «Ленинского комсомола».Этот спектакль имел большое значение и в моей жизни.Мы тогда еще жили в Киеве. Когда моей дочке Маше исполнилось четыре года, я повел ее в кукольный театр. Через десять минут скучнейшего действия Маша запросилась домой, через двадцать минут – расплакалась, к финалу – заснула. Честно говоря, и я дремал вместе с ней. Потом я сводил ее в ТЮЗ, на спектакль «для самых маленьких». Отсидев первую картину, я понял, почему театр призывал на этот спектакль «самых маленьких» – потому, что дети постарше не оставили бы это издевательство безнаказанным. Когда же я в третий раз предложил дочке пойти в театр, она горько разрыдалась, замахала руками, приговаривая: «За что? Я же себя хорошо вела!» Это была катастрофа: дочь писателя ненавидела театр! Чтобы спасти положение, когда ей исполнилось лет двенадцать, я повез ее в Москву. «Тиль» шел тогда с оглушительным успехом, билеты были проданы на месяц вперед. Я позвонил Грише, объяснил ситуацию и взмолился: выручай! Гриша понял и какими-то правдами и неправдами добыл мне два билета. Дочь очень неохотно согласилась пойти. И то только потому, что второй билет я отдал ее подруге, которая мечтала стать актрисой. После спектакля они обе вышли ошарашенные и потрясенные. Именно тогда у дочери зародился интерес к театру. Когда мы переехали в Москву, она ходила на все премьеры «Ленкома», по нескольку раз смотрела телеспектакли о Мюнхгаузене и Свифте – пьесы Горина стали ее любимой настольной книжкой. А ее подруга, Леночка Яралова, поступила в школу-студию МХАТа, служила в «Современнике», переехала вместе родителями в Израиль, и сегодня – она актриса израильского кино, театра и популярная телеведущая на канале «Израиль плюс». И это тоже влияние Григория Горина! В Москве у меня был свой театр «Гротеск». Кроме эксцентрических комедийных спектаклей, там проводились творческие встречи, выступали Аркадий Арканов, Леонид Якубович, Лев Веселовский: а вот Горина я никак не мог заполучить: – У меня плохая дикция, я стесняюсь, – упорствовал он.Когда на телеэкраны взлетела передача «Белый попугай» с ведущими Никулиным и Гориным, я спросил у Гриши:– Как же ты все-таки решился?– Я прикинул, – объяснил он, – что все эпиграммы о моей дикции уже написаны, и понял, что можно рискнуть.Передо мной лежат три его книги с дарственными надписями. Первую он подарил мне еще в Киеве: «коханому Сашеньке от друга-москаля с любовью!» Вторую – в Москве: «Эта книга украдена из библиотеки Григория Горина. Стыдно!» А третью – уже в Израиле, когда я выпускал журнал «Балаган»: «Дорогому Сашеньке Каневскому, который пытается переделать мировой бардак в «Балаган». Удачи тебе!» Он был талантлив во всем, даже в коротких посвящениях! Я, часто прилетая в Москву, непременно бывал у него. Он работал над сценарием о царе Соломоне и дал мне несколько уже готовых эпизодов для публикации в «Балагане». Потом театр «Гешер» заказал ему по этому сценарию пьесу.Он написал и привез в Тель-Авив ее сдавать. В это время в «Гешере» был поставлен спектакль «Кфар» («Деревушка»). И я, и Гриша были на просмотре. После первого акта я вышел таким же потрясенным, как моя дочь после «Тиля». И Горин был в восторге: – Слушай, выше уже невозможно прыгнуть. Я не стану сдавать пьесу – я увезу ее в Москву и буду еще работать и работать! И он не сдал. Но, к великому сожалению, и не завершил ее. Не успел.Он ушел из жизни всего через несколько месяцев после своего широко отмеченного шестидесятилетия.Ненавижу юбилеи – они репетиции похорон! И снова вспоминаю высказывание Марка Захарова о Горине: «Печальный философ, умеющий обернуться коверным и шутить уморительным образом о премудростях мироздания». Да, он был истинный Шут, с огромным сердцем, необъятной добротой и вечной тревогой. Все его герои родились в его душе, наполнены его кровью. И философ Свифт, и влюбленный Волшебник, и бунтарь Тиль, и самый «правдивый» человек Мюнхгаузен – все это он, Григорий Горин, смешной и мудрый, печальный и ироничный. Это он завещал нам устами своего героя: «Серьезное лицо – это еще не признак ума, господа. Все глупости на Земле делаются именно с этим выражением.Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!» В одной из его ранних сценок автор пьесы смешался с толпой зрителей, расходящихся после премьеры, и слышит отзывы о спектакле: и неожиданные, и обидные, и противоречивые. И завершается эта сценка коротким монологом Драматурга:– В висках стучит! Боль в сердце! Жар в крови!.. И все-таки, да здравствуют премьеры! Будь славен зритель – главный мой судья! Твой приговор хочу услышать я: Прошу не снисхожденья – высшей меры!..Григорий Горин навсегда приговорен к высшей мере нашей благодарности и любви![b]Израиль[/b]
Развлечения
АЛЕКСАНДР ШИРВИНДТ: БУДУ ДОНАШИВАТЬ СВОИ КОЛЕНКИ
[i]Общеизвестно, что породистыми бывают не только собаки – в людях порода часто проявляется еще ярче, чем в животных. Александр Ширвиндт – прямое этому доказательство. Вызывающе красив, не по эпохе аристократичен, искрометно остроумен, он всегда в центре внимания, окружен поклонницами, о нем рассказывают, его цитируют, его обожают. В спектаклях и фильмах ему поручают роли гордых баронов, герцогов, принцев, королей или обаятельных мошенников и шулеров. Не случайно актерам, у которых не сразу получалась роль Остапа Бендера, режиссеры подсказывали: «Играйте Ширвиндта!»[/i][b]– Как существует Театр сатиры под руководством народного артиста России Александра Ширвиндта?[/b]– Я – самодеятельный художественный руководитель, выбранный народом. Для меня это нелегкая должность, я человек вяло-мягкий.[b]– А театр, как ты когда-то сказал, это террарий единомышленников?[/b]– Да. Но я в этом террарии прожил жизнь, поэтому меня уже не кусают. А в общем живем нормально. Но есть проблема посещения: у нас зал – тысяча двести пятьдесят мест и наверху еще сто пятьдесят. Заполняемость в среднем семьдесят процентов – восемьсот мест. В любом другом театре – это аншлаг, а у нас – видны пустые места, наши актеры к этому не привыкли. Есть пять аншлаговых спектаклей, остальные до аншлагов не дотягивают, но заполнять тысячу четыреста мест ежедневно сегодня невозможно.[b]– Да и потери были у театра невосполнимые: Миронов, Папанов…[/b]– Да, это два кита, на которых многое держалось. После их ухода с нашей афиши осыпалось полрепертуара.[b]– Скажи, сложно быть худруком, именно тебе, всю жизнь играющему роли в театрах, в фильмах, выступавшему в капустниках: Ведь «худручество» – это совершенно другая профессия.[/b]– Конечно. Это производство, машина, которая должна двигаться без остановок. Каждый день забит до отказа. Но есть и свои радости, когда выходит хороший спектакль – результат твоей деятельности.[b]– Но это же в ущерб актерству. Бывает ли сожаление, мол, я просиживаю дни здесь, а мог бы!..[/b]– Нет. Этого нет. Что я теряю? В телесериалах участвовать не хочется. Эстрада? Уже не по возрасту.[b]– А если бы тебе предложили что-то супер-супер-супер?[/b]– Я бы выкрутился: уговорил бы худрука Ширвиндта отпустить актера Ширвиндта. Уверен, он бы что-то придумал, он меня слушается.[b]– С друзьями видишься? Просто так, без дела.[/b]– Сегодня просто так уже почти не бывает. Все дружеские встречи стали полуделовыми. Раньше приходили друг к другу попить водки, потрепаться, отогреться сердцем – и все! А сегодня непременно: «Да, кстати, старик, мне нужно чтобы ты протолкнул, порекомендовал, продвинул…»[b]– Увы, это болезнь времени: во-первых, рационализм, а во-вторых, вечный бег, в котором сам себе передаешь эстафету.[/b]– Да, к сожалению, это уже данность. Раньше мы неслись к коммунизму, теперь – к обогащению. И то, и другое – призраки.[b]– А теперь к тебе вопрос как к президенту академии юмора. Но сперва расскажу читателям один случай. Когда-то, еще в те времена, я встречался в Варшаве с известным польским писателем Ежи Юрандотом, который перевел сборник наших юмористических рассказов. Я сказал Юрандату: «Я привез вам от моих коллег поклон и благодарность за ваш юмор, мы многому научились у вас». Он ответил: «Это мы перед вами склоняем головы: у нас много дорог, мы можем выбирать, а у вас одна разрешенная тропинка и вы по ней умудряетесь продвигаться вперед!..» Тогда он был прав. Как ты оцениваешь сегодняшний юмор, когда и у нас появилось много дорог?[/b]– Сегодня все дороги заняты Жириновским и иже с ним – их пересмешить невозможно. Тем более что все наши признанные мастера постарели, а молодых не вижу.[b]– Совсем нет?[/b]– Они есть, но занимаются другим: сериалы, антрепризы, реклама, презентации – все то, что дает деньги. Раньше капустник – это была отдушина. А сегодня попробуй, затащи их бесплатно ковыряться в репризах. Обидно, что уровень юмора и сатиры опустился куда-то ниже печени. Сейчас даже известные, уважаемые артисты и писатели выходят и рассказывают анекдоты или беспощадно критикуют качество памперсов.[b]– Это старость, Сашенька, старость.[/b]– А по-моему, это леность и вседозволенность. Тебе не кажется, что мы напрасно всю жизнь боролись с «нельзя» – оказалось, что «нельзя» давало нам много «можно»?[b]– Давай опять будем все запрещать, авось, поможет? Ты – президент академии юмора, ты за все отвечаешь, ты и действуй![/b]– Ну, вот, нашел с кого спрашивать. «Я усталый старый клоун, я машу мечом картонным»: сатира – это уже не мое, она подразумевает злость. Мне ближе самоирония – это единственное спасение от всего, что вокруг.[b]– Сменим тему. Удается вырваться на природу?[/b]– Конечно. Каждый день: моя вылазка на природу – это путь от подъезда к машине.[b]– А животные у тебя есть?[/b]– Дом всегда полон кошками и собаками. Когда-то на даче у моей жены даже была корова, но в период моего сватовства ее продали, очевидно, решив, что держать в семье и меня и корову накладно.[b]– Ты ведь часто бываешь в Израиле?[/b]– Ежегодно, лет двенадцать подряд, со спектаклями и концертами, в разных городах.[b]– Ты и у нас выступал, в Центре юмора, помнишь?[/b]– Конечно, помню! Как ты нас, меня и Державина, похитил после спектакля, усталых и голодных.[b]– А ты всю дорогу ворчал: «Мишка, мы идиоты, куда мы едем? Они будут кушать суп, а мы их развлекать!..» Но публика тебя удивила, признайся.[/b]– Да, там были отборные зрители. И ужин был неплохой. Хорошее место. Оно еще существует?[b]– Поменялись мэры, с нас потребовали огромные деньги за аренду, и мы сбежали.[/b]– И помещение погибло?[b]– Нет. Там сейчас отделение полиции.[/b]– Это твоя самая смешная шутка.[b]– Тебе уже семьдесят?[/b]– Увы!.. Совершенно не умею стареть, а давно бы надо научиться.–[b] Как себя чувствуешь?[/b]– В общем, ничего. Но уже стало понятно выражение «слаб в коленках». Оказалось, это, когда они, во-первых, болят, во-вторых, плохо сгибаются, а в-третьих, ослабели. Обратился к двум светилам по коленкам – оба дали диаметрально противоположные рекомендации, поэтому решил донашивать коленки в таком виде, как есть, ибо новые коленки мне не по карману.[b]– Кстати, когда я в Израиле рассказал о твоей проблеме, мне позвонили из самого крупного медицинского центра и просили передать, что они готовы тебе бесплатно поменять оба колена.[/b]– Это очень трогательно, передай мою искреннюю благодарность. Но знаешь, новые коленки к старым ногам – это все равно что на телегу поставить двигатель «Мерседеса». Нет уж, буду донашивать свои собственные![i]Израиль[/i]
Развлечения
ПЕЧАЛЬНЫЙ ШОУМЕН
[b]Мы познакомились много лет назад: он был стройный, динамичный, с пышными черными усами – красавец-гусар, разве что без эполет и сабли. Выражался хлестко и лаконично, будто шел в атаку: «Вперед!», «Летим!», «Врежем!».Сравнения тоже вполне бойцовские: «Это просто, как апперкот!» Он не раздумывая ввязывался в любые авантюры, обожал застолья – всюду был незаменимым тамадой: с бокалом в руке выдавал такие сольные программы, что даже самые неисправимые обжоры забывали о закусках.Однажды мы выступали в каком-то дворце культуры. Ему только что вырвали зуб, он приехал на концерт с перекошенным лицом, стонал от боли. И вдруг обнаружил в глубине сцены, за задником, натянутый батут. Тут же, как был – в костюме, при галстуке – взобрался на этот самый батут и принялся упоенно взлетать к потолку, немедленно забыв и про зубы и про выступление.[/b][i]Недавно, будучи в Москве, я был зван к нему в гости. Из кухни довольно-таки скромной квартирки вышел стального цвета красавец-кот посмотреть, кто пришел.[/i][b]– Это хозяин?[/b] – спросил я.– Хозяин, – [i]с некоторым даже подобострастием отвечал Якубович[/i]. – Я у него живу. Он – англичанин, поэтому такой важный, с ним надо только на «вы». На «кис-кис» не реагирует, откликается только на имяотчество: Профиндуй Модестович.[b]– Типично английское имя. Леня, а где жена, дочка?[/b]– Рядом. Живем в двух квартирах – они бы мой ритм жизни не выдержали. А тут у меня что-то вроде мастерской.[b]– А сын, Артем?[/b]– Уже женатый дядька, огромный, толстый. Работает на телевидении. Я ему квартиру купил, тоже рядом.[b]– Чистота у тебя просто-таки медицинская. Никогда не поверю, что здесь нет женщин.[/b]– Чистота и аккуратность – это мой бзик. Артем говорит, что когда ночует у меня, боится ночью выйти в туалет, – возвращается, а кровать уже застелена.В гостиной замечаю манекен в кителе, увешанном орденами и медалями.[b]– Ты их коллекционируешь?[/b]– Все честно заработал, в том числе и за Чечню – я там не раз выступал перед солдатами.На полке – две фигурки «ТЭФИ»: Якубович был дважды признан лучшим ведущим года.[b]– Ощущаешь свою принадлежность к касте неприкасаемых?[/b]– Заблуждаешься. Вокруг меня в основном молодежь, которая уверена, что я нудный, капризный старик, который всем мешает. Наверное, это естественно. Представь себе, что я завалился в вигвам к индейцам. Они обсуждают, как лучше раскурить трубку мира, как помоднее разукрасить задницу, – а тут я со своими претензиями.[b]– Но ведь без тебя «Поле чудес» рухнет.[/b]– Это единственное, что их заставляет меня терпеть. Все изменилось, Саша, все. Я тоже пережил эмиграцию, никуда не уезжая. Другие люди, другая страна. У меня за годы жизни в записной книжке набралось около тысячи номеров телефонов. Всех друзей и приятелей я всегда поздравлял с днем рождения и т. п. Все удивлялись, если я почему-то не позвонил. А сейчас удивляются, что я про них помню. И еще брюзжат: «А чего это ты так рано звонишь?» Сегодня дружат не с человеком, а с делом, с выгодой, с деньгами. Так вот, я собрался с силами и как тот врач, который сам себе вырезал аппендицит, вычеркнул из книжки почти все номера. Оставил только несколько – самых-самых.[b]– Но у тебя, наверное, много деловых переговоров?[/b]– Для этого у меня есть другой телефон, – он звонит без перерыва. А первый все больше молчит.[b]– Но друзья какие-то остались?[/b]– Те, которые любили меня и которых любил я, – их уже нет. Или умерли, или эмигрировали, или превратились в развалины. А некоторые сами себя вычеркнули из моей жизни по причине безумной занятости – на дружбу уже времени не хватает.Саша, ты отдаешь себе отчет в том, что мы родились в середине прошлого столетия? Для сегодняшних ребят мы – динозавры, исторические персонажи, какими для нас были Тутанхамон, Суворов или Котовский. Мы для них – два памятника, которые нудно воркуют о прошлом. И мы просто устали, во всяком случае я.[b]– Брось! Ты для меня всегда был эталоном энергии. Уверен, что ты и сейчас пробежишь стометровку за четырнадцать секунд.[/b]– И с места не сдвинусь: лень напрягаться да и силы надо беречь. У Игоря Губермана есть такие строчки: «Мне, чтобы утром умереть, вполне достаточно подпрыгнуть».Для себя я бы их переиначил так: «Мне, чтобы утром умереть, вполне достаточно проснуться».[b]– Ты же был королем любой гулянки![/b]– Сейчас я редко хожу в гости. Честно говоря, стараюсь вообще никуда не ходить. Когда я один – я могу писать. Знаешь, я сделал величайшее открытие и сам себя выдвинул за него на Нобелевскую премию. Правда, я ее еще себе не присудил.[b]– Что же это за открытие?[/b]– Я пишу лучше, чем говорю. Писать – стало моим главным кайфом. Пишу, пишу, пишу – рука не успевает за мыслью. Дико ругаюсь, когда отвлекают.[b]– Что-нибудь уже опубликовал?[/b]– Пока нет. Пока только пишу.[b]– Кем ты себя больше ощущаешь: шоуменом, писателем или, может быть, киноактером? Ты ведь и в кино снимаешься.[/b]– Это все не главное. Один мой приятель сказал: ты сотворил для этой страны три глобальные акции.[b]– А именно?[/b]– Первое: я реанимировал смокинг. В восемьдесят восьмом году, когда вел конкурс «Московские красавицы», я вышел в смокинге. После этого все ведущие шоумены стали носить смокинги. Второе: в девяносто втором году я впервые попал в бильярдную. Там было неуютно, грязно, столы с порванным сукном.Мне предложили сыграть. Я не знал, каким концом кия надо бить, а о том, чтоб попасть в шар, и речи быть не могло. Я стал учиться, привел туда Листьева, Ярмольника… Мы привлекли к этому виду спорта внимание прессы. Короче: сейчас это солидная федерация, и я – вице-президент.[b]– А третье?[/b]– Я поднял на крыло нашу малую авиацию. Я первый сел за штурвал малого самолета. Мне стали звонить со всех концов страны: «Значит, можно летать? Где? Как? Когда?» Итог: сегодня в стране масса клубов, где орлята учатся летать. Кстати, я окончил Калужское авиационное училище. Сегодня я – пилот третьего класса, могу летать вторым пилотом на ЯК-40, возить пассажиров.[b]– Довольно-таки оптимистичный финал для интервью. Может быть, напоследок еще толику оптимизма? Читатель это любит.[/b]– Ладно, слушай. Реальная история с кучей хэппи-эндов. Мои приятели встречали Новый год. Одна из них, очень высокопоставленная дама, ровно в 22.45 по кабельному телевидению поздравила свой электорат с наступающим годом Обезьяны и погладила сидящую рядом макаку, специально привезенную из зоопарка. Обезьяна не терпела фамильярности и прокусила ей руку. Поэтому ровно в 23 часа дама оказалась в больнице Склифосовского, где ей зашили и забинтовали руку, и она вернулась праздновать. Ровно в 24 часа они выстрелили шампанским и в 0.15 выбежали во двор, чтобы запустить петарду, которая взорвалась, сожгла одному шапку и полшевелюры, а второму врезалась в лицо, спалила нос и брови. В 0.45 они уже все вместе снова оказались в Склифосовского.[b]– Спасибо, очень зажигательный финал.ДОСЬЕ «ВМ»[i]Леонид Якубович родился в 1945 году в Москве. Окончил Инженерно-строительный институт по специальности «Вентиляция и кондиционирование воздуха». Работал на Автозаводе им. Лихачева, в строительно-монтажном управлении. Активный участник КВН. Автор более трехсот рассказов и монологов для эстрады, нескольких пьес. Во второй половине 80-х возглавлял первый в стране Аукционный дом. С ноября 1991 года ведущий программы «Поле чудес». Снимался в фильмах «Однажды двадцать лет спустя», «Московские каникулы», сериале «Русские амазонки» и др. Заслуженный артист России. Сын Артем, как когда-то отец, окончил МИСИ. Дочери Варваре 6 лет.[/b][/i]
Развлечения
АЛЕКСАНДР И ЛЕОНИД КАНЕВСКИЕ: ЗНАЕМ МЫ НАШЕГО БРАТА
[i][b]Братья Каневские уже довольно давно живут в Израиле. Но и там, и здесь они по-прежнему считаются «нашими». Оба родились в Киеве, оба учились в Москве. Александр – в МАДИ, Леонид – в «Щуке» (Высшем театральном училище им. Щукина). Впрочем, Александр довольно быстро распрощался с автодорожной специальностью, превратившись в драматурга и сценариста. Ну а Леонида – «знатока» из легендарного телесериала – и представлять не надо: кто же не помнит обаятельного майора Томина?[/i]– Первый вопрос к вам, Леонид: вы много лет играли прославленного инспектора уголовного розыска. Посоветуйте, с чего начать это интервью?[/b]– С перекрестного допроса.[b]– Так и сделаем. Саша, что такое, по-вашему, юмор?Александр:[/b] Раньше я бы ответил, что юмор – это сатира, пропущенная через мясорубку цензуры. Теперь я отвечу, что юмор – это черта характера.[b]– Юмор – это талант?А.:[/b] Скорее, болезнь. А еще точнее, это образ жизни, особое видение даже самых трагических моментов. У истинных юмористов мозги всегда немного набекрень.Леонид: Есть в России такой афоризм: «Сатира помогает нам жить, а юмор – выжить». Чтобы выжить, имея такого старшего брата, мне необходимо было спасительное чувство юмора: ведь он меня бил.[b]А.: [/b]Не бил, а учил, человека из тебя делал. Правда, до конца не удалось: в восьмом классе он начал знакомиться с борьбой и штангой, бить его стало небезопасно, вот я и не доглядел – он пошел в артисты.[b]Л.: [/b]Это особенно огорчило папу – он был крупным специалистом по технологии переработки фруктов и овощей… Мечтал, что кто-то из нас пойдет по его стопам. На Сашу он давно махнул рукой – тот уже с шести лет кропал стихи. А я был толстым мальчиком, любил покушать и папа часто брал меня с собой на фабрики, в совхозы… Я там с удовольствием ел, пил, пробовал, опять ел… Так продолжалось до седьмого класса.[b]– А что было в седьмом классе?Л.:[/b] Я поступил в драмкружок при клубе МВД.[b]– Ага! Значит, именно тогда милиция вошла в вашу жизнь?Л.:[/b] И театр… Я стал бегать на репетиции, в доме появился Станиславский, и папа понял, что последователей у него не будет.[b]– А вы, Саша, окончили Автодорожный институт?А.: [/b]Так точно.[b]Л.:[/b] Он даже построил один мост.[b]– Где именно?А.: [/b]Не скажу, я хорошо отношусь к вашей редакции. Адрес моего моста я даю только врагам.[b]– Ладно, не надо конкретности, но куда вас направили после окончания института?А.:[/b] Туда, куда я попросил. Я пришел на комиссию по распределению и заявил: «С детства люблю города с двойным названием: Монте-Карло, Буэнос-Айрес, Баден-Баден… Поэтому пошлите меня в Кзыл-Орду». Они рассмеялись и спросили, почему именно в Кзыл-Орду? Я не усел ответить, ответил мой бывший декан, француз, остроумнейший, любимый всеми нами доцент Сюньи. Он сказал: «Я знаю, почему Каневский хочет в Кзыл-Орду: там женщины носят паранджу – это единственное, чего он с них еще не снимал». Раздался хохот, и меня направили в Кзыл-Орду.[b]– Так вы, оказывается, сердцеед…А.:[/b] Как-то на одной из телепередач меня спросили, знаю ли я в себе какой-либо порок. «Знаю», – ответил я. – «Большой порок?» – «Очень большой. Но, к сожалению, с каждым годом он становится все меньше и меньше»… Я ответил на ваш вопрос?[b]– Вполне. А теперь вернемся к вам, Леонид. Вы окончили Щукинское училище и потом служили в разных московских театрах…Л.:[/b] Всего в двух: сперва в Ленкоме, а затем – в Театре на Малой Бронной. Мне, вообще, присуще постоянство.[b]– Вы работали с Анатолием Эфросом?Л.:[/b] Да. Он – мой учитель, гениальный режиссер, счастье, что я попал в компанию его артистов.[b]– А где вы снимались первый раз?А.:[/b] Это уже вопрос ко мне. На «Беларусьфильме» был запущен в производство фильм «Сорок минут до рассвета» по сценарию моему и покойного Роберта Виккерса. Там снимались известные актеры, такие как Глеб Стриженов, Дмитрий Милютенко. Леня тогда только окончил Щукинское. Я попросил режиссера Бориса Рыцарева пригласить Леню на какой-нибудь эпизод. Его вызвали. Он прилетел, счастливый и гордый, рассчитывая, конечно, на главную роль. Но Рыцарев предложил ему сыграть завмага в деревне, небольшой эпизод.[b]Л.:[/b] Конечно, я был в шоке. Я сказал режиссеру: «Боря, где ты видел заведующего сельпо в белорусской деревне с моим лицом?!» Это было убедительно, режиссер задумался, посмотрел на меня, посмотрел в сценарий и вдруг его осенило: «Даю биографию: твой завмаг-еврей остался здесь после войны!»[b]– Саша, ваши творческие пути с братом потом еще пересекались?А.:[/b] И потом, и до. Еще учась в Щукинском, он часто звонил мне из Москвы в Киев и требовал, к примеру: «Напиши мне монолог к Восьмому марта». Я отвечал: «Мне некогда, возьми что-нибудь из сборника моих рассказов». Через десять минут звонила мама: «Почему ты ребенка обижаешь? Немедленно напиши ему рассказ!» Я тут же перезванивал ему в Москву и орал: «Ты почему маме жалуешься? Она же нервничает!» А он очень спокойно отвечал: «А ты напиши, не волнуй маму».[b]– Приходилось писать?А.:[/b] Конечно, он же – вымогатель.[b]– Леня, а в спектаклях вашего брата вам приходилось когда-нибудь играть?А.:[/b] Чтобы не упрекали в семейственности, я никогда не предлагал свои пьесы театрам, в которых он служил.[b]Л.:[/b] А театр «Гротеск»? Я же был там и членом худсовета и участвовал в твоих шоу-программах.[b]– А что это за театр?Л.:[/b] Как только замаячила перестройка, мой братец-авантюрист решил создать свой театр. Пригласил в художественный совет меня, Эдуарда Успенского, Григория Гладкова, Павла Дементьева и Леонида Якубовича. Я его, как мог, отговаривал, но он уже завелся – пошел к Лужкову (тот был тогда заместителем мэра Москвы) и получил шикарное помещение на Таганке.[b]– И театр состоялся?Л: [/b]Конечно. Я обзвонил своих коллег, самых популярных, и сказал: ребята, денег нет, все, что заработаем от сбора, разделим между вами – это будет, конечно, по чуть-чуть, но помогите создать театр… И вы знаете, все откликнулись, все пришли!.. И Сергей Юрский, и Аркадий Арканов, и Михаил Мишин, и Татьяна Догилева, и Семен Альтов, и Лева Новоженов, и весь «Крокодил», и вся «Литературка», клуб «Двенадцать стульев»… Вел это представление тогда еще неизвестный телезрителям Леонид Якубович, собственно, с этого вечера и началась его карьера шоу-мена. Кто не мог приехать, прислали свои книги и пластинки для аукциона: Жванецкий, Горин, Задорнов…[b]– Как приятно, что существовала такая солидарность.А.:[/b] Да, тогда не все измерялось деньгами, были другие приоритеты.[b]– В Израиле не хотите создать такой театр?Л.:[/b] Ради бога, не подавайте ему эту идею! Он уже имел там и Театральную гостиную, и газету «Неправда», и журналы «Балаган» и «Балагаша»!..[b]– Так чего же вы их зарыли?А.:[/b] Я – плохой бизнесмен. В той жизни я умел делать товар, но его всегда продавали другие. В этой – я лихорадочно искал директоров, но приходили либо неумейки, либо профессиональные жулики. Вот и надоело сидеть месяцами без зарплаты и держать своих помощников на полуголодной диете.[b]– К сожалению, это нормальная сегодняшняя ситуация. А теперь поговорим о театре «Гешер», в котором вы, Леонид, служите, оставив Театр на Малой Бронной, где вы были одним из премьеров. Вы связали свою судьбу с русскоязычным, а ныне, двуязычным театром в Израиле. Это был огромный риск. Как вы решились?[/b]– Обстановка в Москве подтолкнула: театры пустовали, в то тяжелое время людям было не до искусства. Это было грустно, оказалось невостребованным делом, которому я служил всю жизнь. А тут Женя Арье предложил войти в труппу создаваемого им театра. Честно говоря, я немного растерялся: в пятьдесят лет совершать такой кувырок!.. А потом подумал: а почему нет? Это же здорово: вернуться во времена молодости, когда Анатолий Васильевич Эфрос делал театр Ленком, вернуться в 1963-й год, но уже со своим жизненным и актерским опытом. И я принял предложение Жени, тем более что я знал его как режиссера, и еще знал, что он почитатель Анатолия Васильевича… Да и отъезд в Израиль брата – тоже подталкивал.[b]А.: [/b]Я его заманивал оттуда, писал «Письма брату».[b]Л.:[/b] Которые я не получал – он их публиковал в газетах, журналах, мне их передавали друзья и просто знакомые, но не брат![b]– И все-таки, Леонид, вы были так популярны в СССР, о вас уже сочинялись анекдоты, вас приветствовали прохожие, вас обожали милиционеры.Л.:[/b] Некогда жалеть: в год выпускаем по два-три спектакля, вечерами играем, днем репетируем. Нас прекрасно принимают зрители, мы участвовали почти во всех театральных фестивалях мира, много раз получали призы. Театр настолько московский, что у меня пропадает ощущение переезда. Кстати, совсем недавно мы очень успешно выступали в Москве, на сцене МХАТа… За эти годы я снимался во многих фильмах – израильских, российских, грузинских, и в десяти сериях продолжения «Знатоков». Сейчас снова снимаюсь в Москве, в новом телесериале, так что – скучать не приходится, тем более что половину времени я провожу в Москве.[b]– А теперь аналогичный вопрос к вам, Саша: вы были преуспевающим писателем, ваши произведения издавали, ставили на сценах театров, экранизировали. Вы зарабатывали много денег, имели даже свой театр. Как вы рискнули все это бросить? Почему вы уехали в Израиль?А.:[/b] Этот вопрос мне задают во всех интервью, причем так часто, что я уже сам стал об этом задумываться… Да, было благополучие, но… Я не могу жить без будущего, а это было время, когда исчезла перспектива, пропало «завтра», оставалось только «вчера».[b]– Вы жалеете, что приехали в Израиль?А.:[/b] Нет. Я полюбил эту страну, у меня там уже много друзей.[b]– Вам все там нравится?А.:[/b] О, нет. Многое я категорически не приемлю: и сохранившийся социализм, и демократия, переходящая в демагогию, и левантийская лень, и восточная необязательность…[b]– Значит, как сатирику, вам там работы хватает?А.:[/b] И там, и здесь: я часто бываю в Москве, много выступаю в концертах и на телевидении, моя повесть «Тэза с нашего двора» инсценирована и идет на сценах нескольких театров… А, главное, в Москве – дочь и внуки, мои друзья, могила нашей мамы. Это – на всю жизнь.[b]– Саша, вам, наверное, не раз говорили, что вы внешне очень похожи?А.:[/b] Конечно. Однажды, во время моего выступления, из зала пришла записка: «У вас с вашим братом одно лицо, правда?» Я ответил: «Правда. Мы его носим по очереди».[b]– Что это значит?А.:[/b] До двадцати пяти его носил я, после двенадцати пяти – он. Однажды, когда у нас двоих брали интервью на Всесоюзном Радио, диктор решила порадовать меня: «Вы очень похожи на своего брата, и голос у вас такой же, как у него!». И тут я заорал на всю страну: «Это он похож на меня!.. Я – старший! Это мое лицо и мой голос – он похитил их у меня и выдал за свои. Он даже имя у меня украл: назвался в сериале Шуриком, а это я Шурик, я!».[b]– А как вы, Леонид, на это отреагировали?Л.:[/b] Я ему очень спокойно ответил: «Попробуй теперь докажи».
Развлечения
Эксклюзивы
Вечерка ТВ
Приметы и советы
Проще, чем кажется
Мнения
Ольга Кузьмина  
Ольга Кузьмина  

По Москве шагал... Шагал!

Михаил Щипанов
Михаил Щипанов

Видит око, да зуб неймет: чем обернется изъятие российских активов

Дарья Ефремова
Дарья Ефремова

Горький праздник Большой книги

Александра Ерошенко
Александра Ерошенко

Мы открываем красоты города

Все мнения
О проекте
▲
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.