Главное
Путешествуем ВМесте
Карта событий
Смотреть карту

Автор

Наталья Бурлова

агроном

[b]Четыре вечера подряд знаменитый скрипач Сергей Стадлер за дирижерским пультом помогал артистам «Геликона» прочесть поставленную Дмитрием Бертманом «энциклопедию душевных состояний художника» — «Сказки Гофмана» Оффенбаха.[/b]Управляемый Стадлером оркестр как будто обрел некий скелет, удивительно прочный каркас, который заполнился глубоким содержанием. Слушателя до конца не покидает ощущение внутренней силы, питающей музыкантов. Источник этой силы найти нетрудно.Внешне довольно спокойный, Стадлер излучает почти осязаемую энергию. Во втором действии («Антония») оркестр, не теряя дирижера, обрел еще и скрипача. Соло Стадлера – одно из самых сильных впечатлений от спектакля.Вместе с Бертманом дирижер вслушивается в своеобразное завещание Оффенбаха — рассказ о внутреннем мире Художника.Душа Гофмана (Николай Дорожкин) — поле битвы Добра и Зла, где в поединке Музы и Дьявола нет и не может быть победителя, но есть сломленный поэт.Фантастический мир, созданный истерзанным сознанием Художника, причудлив и страшен, но черты мира реального в нем видны отчетливо, навевая мысли о том, что безумие Гофмана мнимое и что он, пьяный и совершенно невменяемый, и есть абсолютная Норма, а окружающие его здоровые и здравые «люди» — чудовищные отклонения.[b]P. S.[/b] [i]Через неделю после «Сказок» Стадлер вновь в «Геликоне». На сей раз — «Царская невеста». Переполненный зал театра три часа находится в напряжении, внимая истории всепоглощающей страсти, несущей смерть и дарующей жизни смысл. У этого напряжения два центра, два полюса — Лариса Костюк в роли Любаши и Сергей Стадлер в роли дирижера.В начале оперы Малюта Скуратов просит свою крестницу спеть песню «попротяжнее, чтобы за сердце хватало!» Думаю, что просьба его исполнена.[/i]
[b]Дмитрий Бертман объявил после премьеры оперы Пуленка «Диалоги кармелиток», что «Геликон» долгое время прожил в своеобразном женском монастыре по глубоко личным для театра причинам.[/b]«Диалоги кармелиток», с одной стороны, очень бертмановский спектакль, а с другой – совсем нет. Он кажется инородным для «Геликон-оперы», потому что вызывающе аскетичен, будто и в самом деле его создатели вели монашеский образ жизни. В нем почти нет ярких, запоминающихся сцен (кроме последней), мало провокационных деталей.Действие на сцене и правда происходит в монастыре. Монахини, якобинский террор, гильотина… Никаких современных аллюзий, мало не относящегося впрямую к действию. Просто классицизм какой-то.Однако Бертман не был бы Бертманом, если бы просто развел певцов по мизансценам и слушал оперу, которая действительно (замечание для огульно ненавидящих музыку XX века) совершенно прекрасна, в чем немалая заслуга дирижера-постановщика Владимира Понькина, компенсирующего сдержанность постановки яркостью музыкальных картин.Несмотря на костюмы, близкие к реальному времени, и конкретность событий (казнь 16 кармелиток, отказавшихся подчиниться требованиям революционного трибунала), спектакль решен в достаточной мере условно.Дом маркиза де ля Форс, монастырь, площадь, все это – стена из мятой жести бронзово-золотистого цвета во всю сцену (художники-постановщики – Игорь Нежный и Татьяна Тулубьева). Посредине стены – горизонтальный проход наверх, скрываемый большим той же фактуры жестяным панно, с дверью. Если его приподнять с одной стороны, получится кинжал – символ террора, если поднять совсем – крест, символ мученичества и жертвы.В финале мученицы идут по нему на смерть, поднимаясь вверх. А внизу солдаты катают шары, как в боулинге, попадая в дальний конец сцены, где каждый раз со стуком опускается с косым лезвием дверца – нож гильотины. Шар – голова...Этот финал на грани дурновкусия, но очень эффектен, действует эмоционально сильно. Смерть, как говорила героиня «Обыкновенного чуда», груба и безобразна, она приходит с мешком отвратительных инструментов. Почему бы не с шарами из кегельбана? «Диалоги кармелиток» в «Геликоне» – не просто коллективное житие компьенских монахинь, которые умирают «для других и даже вместо других», а более общее и, если угодно, всегда современное размышление о силе и красоте человеческого духа. Святость в спектакле не выхолощена и не завышена – наоборот, она нарочито снижена. Изобретательный Бертман для оперы, в которой решительно нет любовной истории, придумал пару влюбленных: священник и мать Мария, которая в исполнении Марии Масхулия наделена очевидным демоническим началом – потому и свеча у нее в руках не зажжется, и к мученической смерти избранных она не допущена.В спектакле много интересно продуманных деталей, нюансов. Так, неожиданно обращает на себя внимание своеобразная мини-гильотина – игрушка бильбоке в руках у Шевалье де ла Форс. Затем эта же игрушка возникает у главной героини оперы Бланш. Ее история встроена в историю кармелиток без натяжек, органично и интересно. Хотя, сравнивая двух исполнительниц партии Бланш в разных составах, можно сказать, что Наталье Загоринской больше удается болезненная фантазия героини, а Татьяне Куинджи – страх Бланш и его преодоление.Спектакль, как и сама опера, выстроен четко: каждое из двух действий ведет зрителя к наивысшей точке – молитве. Через скорбь и страдания к просветлению – идея катарсиса, реализованная «Геликоном» в «Диалогах кармелиток».
[b]Историю о том, как и почему постановка оперы “Порги и Бесс” в “Геликоне” обернулась “оперно-джазовым ревю” “Гершвин-гала”, не знает только ленивый. В “Геликон”, конечно, приглашали в свое время темнокожих певцов, но отдать, как того требовал композитор, целую оперу афроамериканцам! Мы и своими силами справимся.[/b]Совсем без варягов, правда, не обошлись. Хореографом спектакля выступил петербуржец Эдвальд Смирнов, известный и представлениями Волочковой, и постановками с Виктюком, и ледовыми программами для фигуристов. Бертман, отнюдь не сторонник застывших форм, решил, что Смирнов борозды ему не испортит.Создатели действа заявили о своем объединении в “постановочный jazz band”. За визуальную сторону отвечали, конечно, Татьяна Тулубьева и Игорь Нежный. На поверхности лежит определение их создания как “рапсодии в черно-белых тонах”. Как сказала Тулубьева, цвет применительно к эпохе Гершвина кажется им фальшью. Белые ступени, по которым движутся одетые в чернобелое фигуры, чуть напоминают описание одного из первых мюзиклов Гершвина, песня из которого носила символичное название “Лестница в рай”. Иллюминация наверху оживляет имя великого композитора. Костюмы и декорации существуют не сами по себе, они – часть сложного механизма, приводимого в движение теми самыми фигурами.Теперь о фигурах и их мучителях. После спектакля исполнители выглядят хотя и довольными, но усталыми. А вы думаете, оперному артисту легко подчинить себя ансамблю, плясать и прыгать, как рыбки из колыбельной Клары или даже почти как цирковой тигр (пробег по стульям одного из героев дня, Олеся Парицкого). А дрессировщики щелкают кнутом: сложись вчетверо, ноги за уши (требует Смирнов), с улыбкой или какой там еще эмоцией на лице (вторит Бертман), и при этом пой правильно и хорошо. Владимир Понькин не только весьма тонко справлялся со своими прямыми дирижерскими обязанностями, но и прыгал, помаленьку степовал, соединял по ходу действия узами брака влюбленных. И даже стал первым в мире летающим дирижером! Правда, слухи о разных разностях еще до постановки ходили, были и всякие мистификации. Вполне в духе Гершвина: говорили же, что его знаменитая “Рапсодия” является увертюрой к опере “Хижина дяди Тома”! Про геликоновскую труппу и хор давно известно, что они могут все. Они это и подтвердили.Заразительным весельем и актерским темпераментом среди ветеранов выделялся не так давно принятый в театр отличный бас Дмитрий Скориков. Собственно, солировать было не так-то просто. Ибо, как это порой случается в “Геликоне”, на сцене одновременно два Порги, две Бесс, три Клары…Про песни и говорить нечего. В герои всем хочется. И почти всем можется! Дэвид Юэн, автор самой известной книги о Гершвине, написал: “Хороший джаз звучит как Гершвин. Весь остальной джаз звучит как черт знает что”. Сегодня Юэн мог бы сказать: хорошо то, что звучит и выглядит как “Гершвин-гала” в “Геликоне”.
[b]Новостные программы почти всех польских телеканалов 27 марта начинались с печальной вести о смерти одного из самых известных в мире польских писателей. Вечер на телевидении был посвящен размышлениям о Станиславе Леме, его творчестве и судьбе, документальным фильмам о нем, кадрам из последнего телевизионного интервью писателя. Анджей Вайда говорил об оптимизме Лема, о том, что он обладал огромным знанием о мире.[/b]Поляки вспоминали о гениальном ясновидении Лема, способности предвидеть не только технические изобретения (виртуальная действительность), но и нравственные проблемы, которые встают и будут вставать перед человеком.Литературные критики говорили о его особом месте в польской литературе: с одной стороны, Лем – классик научной фантастики, с другой – философ и культуролог, с третьей – тонкий стилист, создатель оригинального языка. Он как будто не позволяет ограничить себя какими-либо рамками.Лем писал об этике науки, познания, о нравственных проблемах человека, о поисках и ненахождении Бога (сообщение польского ультракатолического телеканала гласило, что умер «писатель, известный своими левыми взглядами и атеизмом»).Говорят, американский фантаст Филип К. Дик считал, что Лем – это группа людей, которые издают совместно написанные книги под этим псевдонимом. Он не верил, что один человек способен быть Лемом.На одном из главных интернет-порталов Польши wp.pl после текста о смерти Лема – более шестисот откликов, выражающих боль и ужас в связи с еще одной утратой Польши (за последний год поляки потеряли Папу Римского Иоанна Павла II, поэта Яна Твардовского): «...ушел большой Авторитет, великий Человек... нам осталось только бесконечное пространство холодного Космоса... огромная потеря для Польши... После его ухода останется пустота, которой никто не в состоянии заполнить... это был великий Писатель и Человек...» Однако сами же поляки с горечью признают, что три четверти польского общества Лема не знает, потому что он слишком труден для понимания. Чтение Лема требует большого интеллектуального усилия.Для тех же, кто смог сделать это усилие, Лем навсегда останется любимым автором, мудрым и тонким человеком. Жаль, говорят поляки, что Лем так и не получил Нобелевской премии. Но теперь она ему не нужна – его книги защитят себя сами.
[b]Вчера в Малом зале Центрального дома литераторов обсуждали тему «Катынь – боль не только Польши, но и России».[/b]Вечер был организован Фондом социально-экономических и интеллектуальных программ, Союзом писателей Москвы и журналом «Знамя».Катынь – одно из самых страшных преступлений в истории ХХ века и одна из самых болезненных точек в польско-российских отношениях. Расстрел почти 22 тысяч польских офицеров, взятых советскими войсками в плен после 17 сентября 1939 года, был осуществлен весной 1940 года НКВД по приказу Сталина. И хотя Катынский лес в Смоленской области не был единственным местом захоронений жертв этого расстрела, однако именно Катынь стала символом этого преступления.Только в 1990-е годы Россия официально признала совершенное преступление, и началось совместное российско-польское расследование. Тогда же были опубликованы первые документы по этой трагедии. А в марте этого года Главная военная прокуратура РФ в одностороннем порядке расследование прекратила, выдав полякам 67 томов материалов из более чем 180 имеющихся. Остальные согласно решению некой межведомственной комиссии содержат государственную тайну и выдаче не подлежат. А люди, приказавшие расстрелять просто так 22 тысячи польских офицеров, врачей, священнослужителей, и исполнители этого приказа виновны, по мнению прокуратуры (ее на вечере представлял полковник Шаламаев), всего лишь в «превышении власти»... Этот вердикт звучит как насмешка.Об этом говорили на вечере его организатор Сергей Филатов, Мариэтта Чудакова, историк Наталья Лебедева, генеральный секретарь польского Совета по охране памяти борьбы и мученичества Анджей Пшевожник, Леонид Млечин и другие. Александр Гурьянов из общества «Мемориал» сформулировал основные требования, без удовлетворения которых Катынское дело не может быть прекращено: юридическая квалификация преступления (разумеется, не «превышение власти»), полный список виновных всех уровней, точный список жертв. По мнению собравшихся, обязательно нужен документ, определяющий позицию государства (а не частных лиц) по отношению к Катыни как к преступлению против человечности.
[b]Москва нынче – рай для англоманов. Инициативы Британского Совета знакомят желающих с самыми разными сферами британской жизни и культуры. 28 сентября на фестивале «Новая драма» пройдет Британский День. А в октябре Британский Совет представляет шестой ежегодный фестиваль «Новое британское кино».[/b]За семь дней фестиваля можно будет увидеть десять фильмов последних двух лет. В программу включено современное британское кино, главным образом молодое.Мироощущение, если судить только по сюжетам фильмов, складывается нерадостное. Зато вполне отвечающее жизненным обстоятельствам.В сегодняшнем мире тема номер один – терроризм. Его последствия для межнациональных отношений. И эти отношения сами по себе.После пресс-конференции, посвященной фестивалю, был показан фильм, который через две недели откроет его: «Прощальный поцелуй» Кена Лоуча. Финал его оптимистичен для героев, но не снимает проблемы, заявленной широко.…Глазго, наши дни. Встреча пакистанца из правоверной мусульманской семьи и учительницы из католической школы. Но молодому человек семья уже выбрала правильную невесту-соотечественницу. А семью учительницы не устраивает жизнь дочери в грехе с мусульманином…Фестивальные фильмы – о любви и ее отсутствии, результатом которого является ненависть. К отдельным людям и к целым народам.[i]Фестиваль пройдет с 4 по 10 октября в Центральном доме предпринимателя и в кинотеатре «Художественный».[/i]
[b]Отношения Польши и России в последнее время хорошие и разные… Культура, как всегда, пытается лечить раны, нанесенные другими сферами человеческой жизни. Больше года назад Россия была Почетным гостем на Варшавской международной книжной ярмарке. На XVIII же Московской таковым стала Польша.[/b] Краковский институт книги, посольство Польши и Польский культурный центр в Москве знакомили россиян с современной польской литературой. Как на изобильных стендах, так и путем встреч с литераторами разных направлений и поколений.Заявленная команда поляков не целиком появилась на ярмарке. Живой классик польской литературы Тадеуш Ружевич до Москвы не доехал. Команда осталась без представителей старшего поколения.Ежи Сосновский, самый старший из приехавших (он родился в 1962 году), очень молод как писатель. Он дебютировал в 2001 году романом «Апокриф Аглаи» (русский перевод вышел в 2004 году в издательстве «Азбука-классика»), будучи активным литературным критиком, теле- и радиожурналистом и педагогом. К приезду писателя издательство АСТ выпустило его книгу «Ночной маршрут». На встрече с читателями Сосновский говорил о своем «разводе с постмодернизмом» еще во времена студенчества, о теологическом аспекте своих произведений (что, по мнению писателя, роднит его творчество с кино Кшиштофа Занусси).Войцех Кучок родился на 10 лет позже Сосновского, но дебютировал в литературе раньше, в середине 90-х годов.Русский читатель может познакомиться с его романом «Дрянье» («НЛО», 2005). В рамках ярмарки был показан фильм Магдалены Пекож «Рубцы» по сценарию, написанному самим Кучоком. Фильм, имеющий весьма опосредованное отношение к книге на порядок ниже ее по замыслу и качеству исполнения. Книга же весьма интересна по языку и теме (ад в данном случае – это не какие-то там «другие», а непосредственно семья).Самую молодую (ей едва исполнилось 22 года) представительницу польских литераторов в Москве, Дороту Масловскую («Польско-русская война под бело-красным флагом», «Иностранка», 2005) преследовали неприятности. По приезде она почувствовала себя плохо и пропустила первую встречу с читателями. Вечером того же дня должна была состояться двойная встреча с Масловской и россиянкой Ириной Денежкиной. Масловская прибыла на встречу буквально на 5 минут, Денежкина же, в связи с болезнью, не присутствовала совсем.Книги их (абсолютно неправомерно) часто сравнивают в прессе. По словам самой Масловской, «сравнение наших книг – это упрощение, какими всегда оперируют массовая культура и СМИ. Только потому, что мы обе молоды и пишем о молодых, нас сравнивают. При этом форма, которой пользуется Денежкина, гораздо более традиционна». От себя добавлю, что сравнение это сильно льстит Денежкиной.Масловскую же формальная сторона литературы весьма интересует. Ее первая книга, «Польско-русская война», написана как поток мышления наркомана. Вторая же, еще непереведенная на русский, – в ритме одного из жанров поп-культуры, хип-хопа. «Павлин королевы» – это горько-ироничный роман о той богемно-медиальной среде, в которую Масловская попала после ошеломительного успеха «Войны» (120 тыс. распроданных экземпляров с момента выхода в 2002 году).При этом Масловская считает, что популярность «Войне» сильно навредила, ибо это «литература для ограниченного количества читателей». И еще… по другой причине: – Это очень неприятная, аморальная и развращающая ситуация, когда внезапно все на тебя смотрят, все тобой интересуются, о тебе пишут желтые газеты…На финальной, общей встрече с гостями говорили о польской литературе, о страдании как объекте жизни и описания… Завершили пожеланием из серии «Польско-российской дружбе – крепнуть!» Литературной – в том числе.
[b]Театр «Геликон-опера» давно не баловал столичную публику премьерами. Ближайшая – «Повесть о настоящем человеке» Прокофьева под названием «Упавший с неба» – ожидается в мае. Так что геликоновский концерт к 8 Марта не где-нибудь, а в Колонном зале Дома союзов – не худший вариант напомнить о себе.[/b]«Геликон» вообще любит тешить публику театрализованными концертами. Себя показать и людям не наскучить поющими навытяжку оперными солистами. Назывался концерт «С корабля на бал». Вместо звонков публику приветствовали пароходные гудки. Приятный голос зазывал в плавание. А на палубе, то бишь на сцене, красовался корабль из геликоновского спектакля «Петр Великий».Заинтригованный зритель ждал развития темы, расшифровки, так сказать, метафоры. Однако ее не последовало. А жаль. К хорошему, то есть режиссерски продуманным концертам, привыкаешь быстро. Зато вполне по-геликоновски было заявлено участие знаменитых негеликоновцев. Маквала Касрашвили блеснула веристским репертуаром (Сантуцца из «Сельской чести» Масканьи и Тоска). А знаменитый контртенор Эрик Курмангалиев объединил Россини со Штраусом, спев арию Танкреда и куплеты князя Орловского.Основу же «экипажа» составили звезды театра. Светлана Создателева, Татьяна Куинджи, Наталья Загоринская и Марина Андреева представляли прекрасный пол. Николай Дорожкин, Сергей Топтыгин и Игорь Тарасов – вторую, не менее прекрасную половину труппы. Кроме того, «Геликон» предъявил публике молодое пополнение.Несколько номеров концерта стали своеобразным отчетом о зарубежной работе театра. Сцена из «Набукко» в исполнении Создателевой и Тарасова и хор из кантаты Танеева «Иоанн Дамаскин» – bravi оркестр и хор! Совершенно готов к игровой форме проведения концерта оказался маэстро Владимир Понькин. Он и подтанцовывал, и собственноручно разводил по сцене артистов, да и вообще был лоцманом слегка заплутавшего корабля.Корабль до порта назначения – зрительских аплодисментов и всеобщей радости – доплыл. Хотя и хочется пожелать ему в дальнейших рейсах большей командности. И вмешательства капитана.
[b]«Это какая-то шпионская история?» – спросили Кшиштофа Занусси на пресс-конференции в пресс-центре издательского дома «Комсомольская правда» после просмотра десятиминутной нарезки из его нового фильма «Persona non grata». Он уклончиво ответил, что это психологическая драма с элементами детектива.[/b]В сочинении «шпионских историй» Занусси, классика польского и мирового кино, автора интеллектуальных, философских фильмов, заподозрить трудно. А вот психологической драмой является почти каждый из них. Правда, напряжение, как правило, сосредоточено внутри героя (или героев), даже если вызвано оно внешними cобытиями. В новом же фильме, похоже, внешние обстоятельства будут играть немаловажную роль, ибо речь идет ни много ни мало о польско-российских отношениях. Дипломатических.Дипломатия дипломатией, а отношения между нашими двумя странами простыми не назовешь. И не счесть попыток их выяснения путем художественных высказываний, преимущественно со стороны, скажем правду, пострадавшей – польской: от Мицкевича до Тадеуша Конвицкого с его романом «Польский комплекс». В кино, особенно в кино последних лет, этих попыток на удивление мало. Фильм Занусси появляется именно сейчас, когда острые углы между странами сглаживаются, усиливается взаимный интерес и, пожалуй, симпатия.Дадим слово режиссеру: «Persona non grata» – «история о взаимоотношениях Западной Европы, поляков, русских, о взаимных подозрениях, недоверии и при всем при этом – восхищении, которое все-таки есть». Никита Михалков, сыгравший одну из ролей в фильме (и выступивший в качестве продюсера), добавляет, что предметом фильма является «болезненная любовь» между Россией и Польшей.Участие Михалкова в фильме Занусси явилось воплощением давней мечты обоих. Главная же роль в фильме принадлежит любимому актеру Занусси Збигневу Запасевичу. Основные вехи на кинопути того и другого отмечают фильмы, сделанные ими вместе. Пан Кшиштоф говорит, что он верен своим актерам. На первом месте в их списке, безусловно, Запасевич. «За стеной», «Защитные цвета», «Императив», «Год спокойного солнца», «Жизнь как смертельная болезнь, передающаяся половым путем» – вот неполный, но впечатляющий перечень совместных работ Занусси и Запасевича. Новая работа, сказал Занусси, была интересной, хотя и трудной. Так, персонаж Запасевича говорит в фильме, кроме родного, на русском, английском и испанском (часть съемок проходила в Уругвае) языках.Другие польские актеры тоже вполне узнаваемы для российского зрителя: Даниэль Ольбрыхский, Ежи Штур, Анджей Хыра.Политическая линия фильма отнюдь не отменяет человеческой. Любовь и счастье, считает Занусси, являются темой любого произведения искусства.Фильм смонтирован, но еще не озвучен. Картину совместного польско-российско-итальянского производства ждут фестивали – может быть, Каннский (если успеют) и Венецианский – и зрители. В России – осенью.
[b]«Зеленая птичка», конечно, не «Синяя». За ней просто так не пойдут. Надо придумать завлекательное название, желательно с намеками и аллюзиями. Что и сделал Константин Богомолов. В изобретательности ему, конечно, не откажешь. За титулом «Поварвор, его жена, близнецы и зеленый любовник», помимо очевидной отсылки к фильму Гринуэя (впрочем, нереализованной), так и видится лихая интрига, что-то эдакое, постмодернистское уже на уровне сюжета. Тогда как сказка Гоцци, великого консерватора, таит в себе отнюдь не постмодернистские трюки.[/b]Несмотря на свой здоровый консерватизм в деле литературной традиции, жанр своего опуса Гоцци обозначил так же, как его современник Вольтер – «философическая сказка». Согласитесь, что до «меланхолического фарса», выбранного режиссером в качестве метода освоения, далековато.Но пусть даже так. Дескать, взглянем по-новому и докажем старику Гоцци, что он заблуждался относительно своей же пьесы. Так ведь фарс – это тоже жанр. Со своими требованиями и правилами. Герой фарса у нас, очевидно, Труффальдино. Это вам не хрестоматийный адвокат Патлен…Заметим, что Труффальдино терпит крах, что нехарактерно для героя фарса. А некоторый, с позволения сказать, нравственный урок в конце сказки – это тоже из фарса? Буффонада – это еще не фарс. Тем более, если буффонада принадлежит режиссеру.Определение «меланхолический» к спектаклю применить временами можно. Особенно это касается своеобразного пролога в виде стихотворения Стивенсона (при чем здесь Стивенсон?) и финала – переделанной песни из репертуара Утесова «У Черного моря». Меланхолия, видимо, происходит из темы ушедшего детства. «Мальчишки нет уж в этом саду» – это про что? Чьи страдания по утраченному детству мы должны понять? Режиссера? А при чем тут Гоцци? Видно, в конце Богомолов и сам спохватился, что Гоцци ни при чем. И в песне Черное море стало синим, а Одесса – Венецией.В качестве автора музыкального оформления выступил также Константин Богомолов. Советские песни в устах героев Гоцци – это, конечно, смешно.Первый раз. И второй. Третий – уже не очень. Добавляет нездорового психологизма героям. А они ведь должны быть просты как три копейки – что в фьябе Гоцци, что, простите, в фарсе.Фарс, кстати, – это жанр, где очень важно слово. Каждое. Для Гоцци гораздо меньше, особенно в не сильно изящном переводе Лозинского, раскроенном к тому же режиссером весьма произвольно. Часто в ущерб сюжету.Начнем с того, что вообще-то это не детектив. У Гоцци чуть не в первой сцене сообщается, кто чьи дети, почему они оказались там, где оказались, и даже примерно чего можно ждать. В спектакле этой самой сцены вообще нет.Затем, например, в сказке Гоцци есть такие персонажи: яблоки поющие и золотая вода, звучащая и пляшущая. Именно за ними отправляется герой для сестры. Это глупая прихоть королевы, но отнюдь не Гоцци. Наверное, это для него важно, а не просто так. Не для равновесия: дескать, в «Любви к трем апельсинам» апельсины, а в продолжении (а «Зеленая птичка» – именно продолжение «Апельсинов») пусть будут яблоки.Что до решения образов, то оно кажется по крайней мере странным. Типичнейшая маска из commedia dell’arte Труффальдино становится мудро-циничным российским мужичком-середнячком. А придворный поэт и пророк Бригелла представляет собой нечто среднее между вампиром и котом Бегемотом… Это на уровне режиссерского замысла. Вообще кажется странным, что Константин Богомолов, который умеет работать с артистами (чтобы это понять, достаточно было видеть его спектакль «Что тот солдат, что этот» по Брехту на малой сцене театра им. Гоголя), не пожелал воплотить это умение. Или на сей раз ему это не удалось? А еще у Гоцци есть что-то вроде морали. В сказке терпит крах лжефилософская идея близнецов о корыстном себялюбии, по поводу которой Ренцо, помнится, говорят: «Ты философствуешь, но не философ». В спектакле же все просто запутано, местами смешно, довольно многоцветно (художник-постановщик Надежда Яшина). Но непонятно про что, для кого и зачем.В финале сказки Гоцци говорится, что «тот философ, кто сознает ошибки». Режиссер Константин Богомолов еще очень молод. Поживем – увидим.
[b]Молчание вещей[/b][i]Вторая симфония Густава Малера – не самое легкое произведение даже для меломанов. А уж как полтора часа музыки, не поддающейся дотошному рациональному анализу, истомили статусную публику, пришедшую «на Гергиева» из престижности концерта, не стоит и говорить.[/i]Между частями новоиспеченные меломаны невпопад вылезали с аплодисментами. А мобильники то и дело звали своих владельцев к гораздо более неотложным делам, чем смешные раздумья на тему «Почему ты жил? Почему страдал? Неужели все это только огромная страшная шутка?» – именно так обозначил композитор содержание первой части симфонии.Как ни трудно было сосредоточиться и музыкантам, и залу (концерт начался в 21.00, Гергиев часов 20 добирался из Японии) – сначала все пошло как следовало бы. Если бы не некоторое равнодушие (усталость?) оркестрантов: и чем дальше от Гергиева они сидят, тем заметней механистичность их игры.Логика показалась запутанной (впрочем, не Гайдн же!), и лишь наступившая наконец (после аплодисментов невпопад) более спокойная вторая часть дала вздохнуть. Но тут началась истерика чьего-то треклятого мобильника, из-за которого маэстро пришлось с присущим ему изяществом мастерового скруглить фразу и будто бы естественно затянуть паузу, пока владелец не вышел из зала (видимо, этот новый русский был настолько нов, что не научился еще выключать свой золотой мобайл).Дальше, как ни обидно, чудная симфония пронеслась будто над головами неизвестно для кого. Детали ухнули в неуловимый ухом мир – а дирижер не то палочкой махал, не то отмахивался: мол, не царское это дело, или, как говаривал великий русский классик, нельзя жить так подробно…Ну что ж, вообще-то быстро и подробно только Ольга Лепешинская перебирает ножками в старой хронике.Ждавшие от Малера гениального воплощения формулы поэта Готтфрида Бенна «Художник должен передать тот крик, который испускали бы вещи, если бы они не были немы», остались разочарованы. Нелепо было бы заподозрить маэстро в недобросовестности – он, как всегда, трудоголически выкладывался по полной, судорожно напрягая разведенные пальцы, нервно поправляя челку и непроизвольно разбрызгивая пот с лица.Часом позже канал «Культура» показывал небольшое интервью с Гергиевым за кулисами. Он задается там вопросом: «Зачем публика ходит на концерты?» Так вот, Валерий Абисалович: в том числе и на вас, на такого вот неотразимого трудягу, посмотреть (намеренно не пишу «поглазеть»). Хотя, по легенде, сам Малер сказал когда-то: «Если исполнение не может отвлечь слушателя от всего, что его окружает, то либо исполнение плохо, либо это плохой слушатель».Если интерпретатор сам не рождает новые идеи (как это было, например, недавно в оригинальной трактовке Третьей симфонии Малера Национальным филармоническим оркестром России под управлением Теодора Курентзиса), он, по крайней мере, должен служить развитию идей. А для чего тогда вообще вся культура?.. Ведь тогда это не она, а эстрада! Но в конце концов мало быть просто колоритным и даже харизматичным артистом, чтобы привести малеровское чудо-юдо номер два к грандиозному финалу с хором «Ты воскреснешь» на стихи Клопштока. Нечеловеческий драйв, апофеоз, сдерживаемый, кажется, лишь условностями нотной записи, – это любимое занятие Валерия Абисаловича и наркоманически ожидаемое времяпрепровождение его поклонников. Нечего и говорить – тутти, укрепленное консерваторским хором Бориса Тевлина, воодушевляло.Поэтому некоторые, дождавшись вожделенного допинга, не очень к месту повскакивали с новеньких филармонических кресел, вопя «Браво!» Другие же, расстроенные сильно пригоревшими краями не пропеченной в середине симфонии, понуро поплелись в длиннющие очереди гардероба, прикидывая: как бы завтра просочиться на «Пиковую даму»? Ведь во второй половине оперы к остервенению Гергиева неизменно плюсуется экстатичность самого душераздирающего Германа на свете – мариинского тенора Владимира Галузина.[b]«Не надо спасать всю Россию от Мариинского театра!»[/b][i]Так заявил экспрессивный маэстро Гергиев на следующий день, на пресс-конференции перед показом «Пиковой дамы» в том же Зале имени автора оперы. Минутой раньше, правда, речь шла о том, что артисты Мариинки осуществляют даже уже не экспансию, а просто-напросто захват… впрочем, на международномуровне, разных сцен мира. В России мариинцы ведут себя спокойно, и к нам приехали в рамках проекта «Мариинский театр в Московской филармонии».[/i]Итак, во второй вечер реконструированный зал принял на своей сцене практически полноценный оперный спектакль, а партер зала – оркестр во главе с Валерием Гергиевым.Питерцы привезли свою «Пиковую даму» со знаменитым Германом – Владимиром Галузиным. С учетом особенностей зала была сделана специальная «сценическая версия». Режиссер постановки Алексей Степанюк решил совместить в прочтении оперы два подхода: костюмно-исторический и условно-коцептуальный.(Обычно – или то, или другое.) Впрочем, о наличии второго поначалу сложно было догадаться. Все было вполне традиционно, в духе «большого стиля»: дети-няни, мундиры, «Искренность пастушки» – такая, какой вы ее видели и еще не раз увидите…Единственное, что было немного «не отсюда», сценография Владимира Арефьева. Она была будто к другому спектаклю. Эмблематические знаки-символы: Летний сад – скамейка с одной стороны, статуя – с другой. У Лизы дома всего два стула (один у музыкального инструмента, другой для самой хозяйки), а ведь дом не из бедных… Если это опять-таки знаки, то остальное должно быть под стать.На заднем плане то открывались взору, то закрывались электронные панно, большую часть действия сохранявшие синий цвет, и только во время посиделок у Лизы игравшие некоторыми цветами радуги, от зеленого до красного – закат, не иначе.Посреди сцены – белый прямоугольник, отражающий свет. Зачем он нужен, стало понятно в последней сцене, когда он со всей яркостью отразил зеленый цвет сукна игорного стола, и по нему заплясали игроки – хор в смокингах (а с ними персонажи, по-прежнему в костюмах). Да еще потом, прощаясь с Германом, прямоугольник посветил, как волшебный фонарь, несколькими столь же экзотичными цветами.Прослушав балладу Томского о трех картах, Чекалинский восклицает: «Se non e vero, e ben trovato», что-то вроде «Если это и неправда, то неплохо придумано». Про театр всем изначально понятно, что это «non e vero». Так хорошо бы, чтобы было «ben trovato»…Из концептуальных замыслов я вижу один: кажется, это некоторая амнистия старой графини, про которую все-таки до конца обычно непонятно – она «старая колдунья» или нет. Тут вполне порядочная бабушка (кстати, самый живой персонаж в спектакле – заслуга Ирины Богачевой), которая умирает, осенив себя крестным знамением. Вот вам и ведьма! По-моему, читается следующая мысль: история со старухой – плод больного воображения Германа. На ту же идею работала и сцена в казарме, когда, сообщив нужную информацию, графиня преспокойно уселась на кровать, будто в гости пришла, а сумасшедший Герман схватил кровать за спинку и утащил со сцены.Безумие Германа потрясающе сыграно Владимиром Галузиным. Сыграно всем – голосом (от легкой истерики до тяжелого бреда), движением, даже, что вообще сомнительно в оперном актере, а тем более в таком пространстве, глазами.Лизой стала москвичка Ольга Гурякова – не самая, скажем прямо, очевидная кандидатура на эту партию. Диапазон велик: от Мими и Татьяны, признанных ее успехов, до Лизы. Но на Лизу чего-то не хватило – ни вокально, ни драматически. Брутальный Томский Виктора Черноморцева и спокойный Елецкий Александра Гергалова дополняли картину.Но один из главных героев был не на сцене, а в партере. Точнее, там, где размещался оркестр. Валерий Гергиев очутился в странной ситуации – дирижировал спиной к солистам. Иногда это чувствовалось. К счастью, не так уж часто. Но все же значительная доля зрительского внимания была поглощена наблюдением за маэстро, который священнодействовал над оркестром. Особенно зажигательно прозвучала сцена в игорном доме.Остальное внимание направлялось у кого куда. У моих соседей – на чтение краткого содержания. Интерпретация, кстати, начинается прямо там: нам сообщают, что Герман в Летнем саду рассказывает Томскому, что «он влюблен в девушку, в незнакомку, и хочет выиграть крупную сумму денег, чтобы жениться на ней («Я имени ее не знаю»)». Замечу, что это уже вчитывание, ибо Герман говорит: «Она знатна и мне принадлежать не может», и ни слова о деньгах, которые ему в этой связи нужны.В стране Пушкина и Чайковского «Пиковая дама» все еще, очевидно, не входит в обязательный минимум нормального человека. Так что не надо защищать Россию от Мариинского театра и от Филармонии, которые своими новыми проектами существенно меняют ситуацию.
[b]«Надо возделывать свой сад», – сказал когда-то один мудрый человек устами персонажа философской сказки. Акцент можно поставить где угодно. Каждый – должен – заниматься – своим – делом. Это демонстрирует спектакль студентов-сценографов II курса РАТИ (ГИТИС) «Недосказки».[/b]Будущие властители материального мира театра под руководством Дмитрия Крымова создали гимн Предмету на сцене. Объяснили, чем, собственно, прекрасна их профессия. Показали, что с предметом можно сделать все, что угодно. Больше того, можно использовать человеческое тело как предмет. Обнажить спину, провести контуром брови, глаза, рот. Смешно говорить об актерской состоятельности спины с нарисованным лицом, однако персонаж живет – рукотворный в лучшем смысле слова.Спектакль разбит на семь эпизодов, не считая начала и конца – семь маленьких «недосказок». Во всех смыслах. Во-первых, это недосказка, где что-то недосказано, не сказано впрямую. Грубо говоря, если вам покажут ботинок, то это не обязательно только ботинок. Во-вторых, это недо-сказка, то есть не совсем сказка. Это не фольклорная клюква (хоть перед началом звучит магнитофонная запись бесед фольклористов с носителями богатств устного языка). В основе и вправду русские народные сказки, хотя есть и неясная «Земляничная поляна» с Красной Шапочкой.Одним словом не определишь, что с этими сказками сделано. Тут и стеб, но не настолько, чтобы это раздражало, и глубокая символика, и мировая, простите, скорбь… Нет в спектакле только того единственного, к чему художник на сцене отношения не имеет – слова. Сегодня, когда оно все больше обесценивается, авербальное действует сильнее.На сцене – двенадцать человек. И двое «за сценой»: художник по свету Иван Виноградов и автор музыкального оформления спектакля (и части музыки) Иван Лубенников. Поражает ансамблевость двенадцати, при том, что в будущем каждый из них – сам за себя. Их объединяет великая идея театральной Условности.Пожалуй, никто так не сталкивается с ней, как художник. Потому что поверить человеку (актеру) на сцене легче, чем предмету, вещи, обстановке. И тут или играть в реализм, притворяясь, что яблоко и вино на столе настоящие, или обнажить прием.Вышли, постелили коврик, набросали красных кубиков, прикрепили грибочки – «Земляничная поляна». У «Красной Шапочки» «лицо» где-то на уровне живота: глазки нарисованы, губки бантиком – сложенные руки, она ими жует жвачку, надувая пузырь – воздушный шарик, шланг от которого держит ее «поводырь». Он подбирает кубики-ягодки, вкладывая в мягкие тряпошные руки Красной шапочки, которыми и отправляет их ей в «рот». Безумно смешно и очень симпатично. Тряпочные «девицы» ростом по колено, собственно, к ногам и прикрепленные, размахивают «руками» деревянными в красных перчаточках – пытаются собирать ягодки. Им не сильно удается, и они от зависти этими самыми руками и забивают Шапочку. А потом из бутылок красным побрызгали да крестик сверху поставили. И все это под отбитый на ведрах и просаксофоненный марш из «Седьмой симфонии» Шостаковича.Еще в «Начале» нас окунают в царство Условности – выйдя с чемоданами, двенадцать дружно их открывают: оттуда вываливается вся бутафория, из которой они будут «делать театр». Делать жизнь в театре. Только отстранившись предварительно от себя, набелив лица и оставив себя реальных на час представления.«Невеста» отпиливает себе кусок деревянной ноги с туфлей – это ее ребенок. Позже этот кусок станет перекладиной креста для Красной Шапочки, затем – стрелой Ивана Царевича, который полетит себе в поисках Царевны (на потолке проецируется Святой Себастьян, утыканный стрелами), а попадет в зеленую лягушку, выращенную внучкой в ведре заместо репки. Иван Царевич ее демонстративно исцелует, а потом, не превратившуюся в царевну, изжарит...Каждый ботинок и клочок бумаги играет в руках людей, занимающихся своим делом. С декабря спектакль войдет в репертуар Центра Анатолия Васильева.Спешите видеть.
Вопрос дня
Кем ты хочешь стать в медиаиндустрии?
Спецпроекты
images count Мосинжпроект- 65 Мосинжпроект- 65
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.