Главное
Гид по Москве
Приметы и советы

Автор

Владимир Гаков
Полёт длиною в век
[b]Взлет на рассвете[/b]В 1909 году в небо на французской машине Farman VI поднялся первый россиянин – спортсмен и энтузиаст покорения неба Михаил Ефимов. Этот полет и стал днем рождения отечественного воздухоплавания. Вскоре его примеру последовал другой спортсмен – одессит Сергей Уточкин. Затем пилотские дипломы получили знаменитый цирковой борец Иван Заикин, первая российская «авиатрисса» (так тогда называли летчиц) Лидия Зверева, летавший на протезах морской офицер Александр Прокофьев-Северский…Уже тогда Москва стала одним из центров нового увлечения – именно из Москвы, со знаменитого Ходынского поля круги его расходились по всей стране...Российский ас, военный летчик Петр Нестеров первым в мире исполнил в воздухе «мертвую петлю», а авиаконструктор Игорь Сикорский построил самые большие в мире самолеты-гиганты – «Русский Витязь» и «Илья Муромец».К концу Первой мировой войны и началу советской эпохи полку отечественной авиации убыло. В первый же год войны погиб Нестеров, в 1915-м скончался в психиатрической лечебнице Уточкин, годом позже умерла от тифа Зверева. В 1919-м за сотрудничество с «красными» был расстрелян в Одессе белогвардейцами Ефимов, а красными – командир первого боевого авиаотряда русской армии, друг и соратник Сикорского, генерал-лейтенант Михаил Шидловский. Сам же будущий создатель первых вертолетов эмигрировал в Америку.Вместе с Прокофьевым-Северским – будущим создателем одной из ведущих американских авиакомпаний, Seversky, впоследствии сменившей название на Republic.Но остались в России уже известные конструкторы первых гидропланов Дмитрий Григорович и первого в мире автоматического ранцевого парашюта Глеб Колесников. Начинали свой путь в авиации соратник Григоровича и ученик Сикорского Николай Поликарпов, молодые конструкторы Андрей Туполев, Сергей Ильюшин, Семен Лавочкин, Артем Микоян и будущий создатель советской космической техники Сергей Королев.[b]Набор высоты[/b]Поэтому когда 9 февраля 1923 года постановлением Совета Труда и Обороны в стране был создан Совет по гражданской авиации, никого это событие не удивило.Авиация в СССР бурно развивалась, и новый праздник – День Аэрофлота – стал закономерной вехой.В том же 1923 году было создано и «Общество друзей Воздушного флота» (ОДВФ) со штаб-квартирой в Москве. В задачи Общества входила не только популяризация нового средства транспорта, но и, как бы сейчас сказали, «привлечение инвестиций» в новое и трудоемкое дело. Собирая средства на строительство авиапарка и аэродромов, Общество устраивало праздники воздухоплавания: всех желающих катали на немецких «юнкерсах», а когда храбрецов не находилось, бывало, что и силой заталкивали в аэроплан зазевавшихся! ОДВФ развивалось и крепло; уже за первый год существования движения число его членов превысило один миллион человек. А к 1925 году, когда ОДВФ влилось в Авиахим, капитал главного «спонсора» советского авиастроения достиг 4,5 млн рублей золотом, на которые было построено более сотни самолетов.К этому времени в стране появилась и настоящая коммерческая авиастроительная компания – акционерное общество Добролет (Российское общество добровольного воздушного флота). Акции этого ОАО были в свободной продаже, при этом любая организация, купившая акций на 25 тыс. золотых рублей, могла по собственному усмотрению использовать построенный на ее деньги авиатранспорт. Любопытно, что в рекламной кампании Добролета были задействованы такие выдающиеся деятели культуры, как художник-график Александр Родченко и поэт Владимир Маяковский. Их «креативные» усилия не пропали даром – за год основной капитал Добролета вырос в два с половиной раза – с 2 до 5 миллионов рублей.Поначалу авиапарк Добролета составляла импортная техника – главным образом, машины Гуго Юнкерса, которые собирали «отверточным способом» в подмосковных Филях.Тамошний Механический завод, или «Второй автомобильный завод «РуссоБалт» (ныне Государственный космический научно-производственный центр имени М. В. Хруничева), был создан накануне Первой мировой войны богатейшими людьми России – промышленным магнатом Николаем Второвым и братьями Сергеем и Степаном Рябушинскими. Последние – вместе с шестью другими сыновьями еще одного магната«миллионщика», Павла Михайловича Рябушинского, после его смерти управляли огромной финансово-промышленной империей, в которую входили текстильные мануфактуры, земельные угодья, банки, крупные паи в Бакинских нефтепромыслах, горнодобывающей промышленности, золотодобыче...И в поднимавшейся на ноги (точнее, на крыло!) российской авиации.[b]Встречным курсом[/b]Старшим поколениям россиян, а также французов, поляков, англичан памятен возглас «Юнкерсы» летят!» Ничего хорошего он не сулил. Однако к одноименным бомбардировщикам Luftwaffe, за штурвалами которых сидели асы Геринга, выдающийся немецкий авиаконструктор Гуго Юнкерс отношение имел опосредованное.После прихода Гитлера к власти убежденного противника нацизма посадили под домашний арест, и престарелый профессор даже не мог посещать предприятия, носившие его фамилию.Все началось с просьбы коллеги, профессора Рейснера помочь сконструировать самолет. Юнкерс согласился, а заодно выдвинул смелое по тем временам предложение – построить крылатую машину целиком из металла. Но по Версальскому мирному договору проигравшая страна лишалась всех надежд на развитие собственной авиапромышленности – как промышленности «двойного назначения ».Чтобы обойти рогатки, поставленные победителями, немецкий авиапром нашел удачный обходной маневр, обратив взоры на Советскую Россию. Большевикам позарез нужно было современное вооружение, в частности, авиация, и предложение на условиях концессии собирать немецкие военные самолеты под Москвой, в Филях, стало для Юнкерса манной небесной.За три года, начиная с 1922-го, под руководством немецких инженеров и с помощью немецких рабочих-металлистов на заводе в Филях было построено 170 крылатых машин с литерой Ju (Junkers). Между прочим, на стартовавшем в 1923 году с Ходынки Junkers F13, переименованном в «Промбанк», пилот Яков Моисеев открыл первую в стране внутреннюю регулярную воздушную линию Москва – Нижний Новгород. Самолет принимал на борт всего четырех пассажиров, не считая двух членов экипажа. А международное сообщение между СССР и Европой открылось на год раньше – когда немецкий же Fokker FIII, пилотируемый советским летчиком, доставил из Москвы в Кенигсберг (ныне Калининград) первых пассажиров, среди которых были и звезды – поэт Сергей Есенин с американской танцовщицей Айседорой Дункан.Первый советский пассажирский самолет АК-1 появился в 1924 году, однако в серию так и не пошел. И по-прежнему основа отечественного авиационного флота собиралась в подмосковных Филях (а двигатели закупались за границей). К началу 1925 года там уже трудилась пятая часть персонала всего советского авиапрома.Но в том же году налаженный конвейер дал первый сбой – Гуго Юнкерс вышел из концессии. Место Junkers заняла другая немецкая фирма – Dornier.К тому времени произошло объединение ОДВФ и Добролета в новую «общественно-коммерческо-промышленную» организацию – Авиахим (Общество друзей авиационной и химической обороны и промышленности). А Гуго Юнкерс после закрытия его производства в Филях заключил контракт с еще одной организацией – Укрвоздухпуть, возникшей, как легко понять из названия, на Украине и со временем составившей конкуренцию Добролету. Компания Укрвоздухпуть к 1927 году вышла в лидеры по налетанному километражу.1 ноября 1930 года акционерные общества Добролет и Укрвоздухпуть были объединены во Всесоюзное общество гражданского воздушного флота при Совета Труда и Обороны. И 26 марта 1932 года головная организация гражданской авиации получила всем известное ныне название – Аэрофлот.
Общество
Гужон неистовый
Одним из крупнейших предприятий тяжелой промышленности в Российской империи накануне ее падения считался Московский металлургический завод (ныне «Серп и Молот»).Впрочем, в самой Белокаменной он был известен всем просто как завод Гужона. Потому что не было в московской купеческой среде фигуры более колоритной, чем его строитель и фактический хозяин – Юлий Гужон.[b]Золотой Рожок изобилия[/b]Московская история не может пожаловаться на дефицит ярких личностей, но даже в такой достойной компании фигура Гужона выделяется своей неординарностью.Юлий Петрович Гужон родился в России, но до конца дней оставался подданным Франции (откуда родом был его отец) и ревностным католиком. Последние десять лет существования Российской империи бессменно возглавлял Московское общество заводчиков и фабрикантов, был членом и крупнейшим пайщиком московского Товарищества шелковой мануфактуры и упомянутого металлургического завода. Будучи страстным энтузиастом автомобилизма, получил первые в России автомобильные права. Писал вполне трезвые, умереннопрогрессивные – если не сказать, революционные – книги и брошюры по экономике и управлению производством.Выступал за приватизацию и против господдержки тяжелой промышленности. А на своем заводе поддерживал откровенно потогонную систему, нещадно эксплуатировал рабочих и жестоко расправлялся с забастовщиками.Даже под угрозой принудительной административной высылки из России! (Бывало в империи и такое – правительство приказывало фабриканту вступать в переговоры с забастовщиками, а тот – ни в какую…) Глашатай московского крупного капитала, сторонник монополизма, фабрикант-«миллионщик».Словом, по всем показателям – первейший классовый враг победившего в 1917 году пролетариата. Однако грустная ирония истории состояла в том, что в 1918-м «эксплуататора трудового народа» убили не красные, а напротив – белые офицеры.В середине позапрошлого века, а точнее, в 1845 году, в Белокаменной объявился некий француз, звавшийся Пьером Гужоном. Он решил создать свое дело в России и с этой целью построил небольшой гвоздильный заводик за Бутырской заставой. Спустя два года после прибытия в Россию у Гужона родился сын – Юлий, который наследовал дело отца. При Юлии Гужоне производство, перенесенное к Бабьегородской плотине (поближе к дешевой энергии), расширилось – к началу 1880-х годов заводик выпускал уже не только гвозди, но и пружины, мебельную фурнитуру и тому подобное.Но купцу 1-й гильдии Гужону этого было мало – прирожденный предприниматель, он нутром ощущал справедливость русской поговорки «Куй железо, пока горячо». И в буквальном смысле тоже – страна стояла на пороге металлургической революции. В предпоследнем десятилетии позапрошлого века по росту производства металла Россия обогнала все страны Старого и Нового Света, и Гужон решил воспользоваться столь удачно складывавшейся конъюнктурой.Поэтому он начал строить новый завод, выбрав подходящий пустырь за Рогожской Заставой и СпасоАндрониковым монастырем – там, где протекал ручей Золотой Рожок. И подал прошение на высочайшее имя – «разрешить железопрокатное производство, с постановкой машин и станков, на вновь устраиваемом мною заводе». 2 октября 1883 года в Петергофе царь подписал указ, утвердивший устав акционерного Товарищества Московского металлического завода. Владельцем 50% и земельного участка, а, стало быть, полновластным хозяином завода был Гужон.К февралю 1884 года строительство завода было завершено. Спустя год с небольшим на предприятии Гужона уже работало прокатное производство, и к 1890 году запустили первую мартеновскую печь. Правда, в 1885 году завод почти полностью выгорел, и по Москве ходили слухи, что, мол, это был типичный самоподжог…Как бы то ни было, Гужон предусмотрительно застраховал свое предприятие на весьма солидную сумму, которая и помогла фабриканту быстро отстроить завод заново, значительно его расширив и модернизировав.На первых порах большую финансовую помощь Гужону оказало еще одно иностранное семейство, на сей раз немецкое. Братья Вогау уже приняли российское подданство и успели сколотить немалый капитал на торговле чаем и прочими «колониальными товарами», после чего начали активно инвестировать в горнодобывающую и металлургическую промышленность, банковский сектор, а один из представителей клана Вогау накануне Первой мировой войны стал одним из первых в России автомобильных дилеров.Пока же, в начале 1880-х годов, Вогау финансировали завод Гужона, несколько раз спасая его от неминуемого краха. И не только металлургический завод, но и другую компанию, одним из главных пайщиков которой также был Гужон, – Товарищество шелковой мануфактуры.[b]Война труда и капитала[/b]Между тем металлургический завод рос и расширялся. В 1884 году на нем работали 200 рабочих, спустя десять лет – почти полторы тысячи, а к ноябрю 1917-го – более трех тысяч. Продукция Гужона не нуждалась в рекламе – москвичи хорошо знали, кто выпускал сталь, прокат, балки, рельсы, фасонное чугунное литье, благодаря кому «держались» мосты через Москвуреку у Воробьевых гор и через Пахру, перекрытия Политехнического музея и Брянского (ныне Киевского) вокзала.Однако в 1900 году Россия вступила в пору экономического кризиса, и в последующие три года не только Гужон – почти вся экономика страны «лежала на лопатках», не в силах подняться. Гужон уже было подумывал о закрытии завода, но его спасли французские банки. С их помощью была проведена финансовая реорганизация и учреждено новое Товарищество Московского металлургического завода с основным капиталом в 4 млн руб.К тому времени завод Гужона знали в Москве не только как крупнейшего производителя стали и проката, но и как одно из самых «конфликтных» московских предприятий.И другие-то российские фабриканты не отличались особой заботой о трудящихся – иначе б откуда случиться трем революциям кряду? А введенную Гужоном на его заводе систему иначе как потогонной назвать было нельзя. Даже в горячих цехах рабочий день длился 12 часов, уровень механизации производства был чрезвычайно низок, зато высок травматизм, отчего завод заслужил печальное прозвище «костоломный». Гужон ни в какую не желал вводить какие-либо социальные льготы для своих рабочих, считая, что это их только развратит.Тут современному читателю нужно хотя бы вкратце рассказать о «зубатовщине». Так называлась весьма своеобразная (мягко говоря) программа построения «полицейского социализма» в России, разработанная начальником Московского охранного отделения Сергеем Зубатовым. Полицейский чиновник был не на шутку обеспокоен ростом стачечной борьбы на московских заводах и фабриках. И с целью предотвратить революционный взрыв предложил властям неожиданное решение – позволить тогдашним «спецслужбам» создать под своим контролем различные организации защиты прав рабочих. Пока их не создадут другие политические силы – радикалы-социалисты. И вообще, как считал Зубатов, нужно в качестве превентивной меры трансформировать рабочие организации из политических в чисто экономические.Конечно, такая идея не могла не вызвать критики, причем и справа, и слева. «Охранители» видели в проектах Зубатова опасное заигрывание с «бунтовщиками и смутьянами», а социалисты и революционеры – банальную полицейскую провокацию.Тем не менее программа получила добро на самом верху – ее поддержали московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович и обер-полицмейстер Трепов.И – началось! Фабричная Москва переживала тогда удивительные времена. Рабочие впервые получили возможность вполне легально направлять свои претензии работодателям, а в случае отказа своим требованиям – посылать жалобы выше: в полицию! Оттуда «телеги» спускали фабрикантам – обычно с резолюциями типа: «разобраться», «удовлетворить». Российский капитал никогда не пытался перечить начальству и обычно подчинялся. И только один фабрикант заартачился – «французско-подданный» Гужон.Когда рабочие его шелковой мануфактуры зимой 1902 года устроили очередную стачку, Гужон, верный своим принципам (никаких переговоров с бастующими!), тут же вызвал полицию. Каково же было изумление фабриканта, когда прибывшие на место высокие полицейские чины предложили Гужону все-таки договориться с рабочими мирно и без кровопролития.Точнее – приказали, следуя инструкциям, полученным от Трепова. А когда Гужон отказался и тут же демонстративно уволил 1200 бастующих, на фабрику явился сам оберполицмейстер и чуть ли не пригрозил фабриканту арестом! По другой версии, Зубатов потребовал даже высылки Гужона на его «историческую родину» в 48 часов, в ответ на что Гужон пожаловался французскому послу…В общем, скандал разыгрался первостатейный, грозив обернуться международным. А тут еще в московских фабрикантах взыграло чувство «капиталистической солидарности» со своенравным французом, и они призвали Гужона не поддаваться, стоять до конца, а сами направили коллективную жалобу на московский «полицейский беспредел» министру финансов Сергею Витте.Закончилась эта поразительная история типично по-русски. В Москву прибыл разбираться министр внутренних дел Плеве. Забастовку прекратили, выдав рабочим 6 тысяч рублей и отправив «смутьянов» в деревню. Зубатова «ушли с повышением» – он стал директором Особого отдела Департамента полиции, проявив себя на этом посту тем, что создал первую в Российской империи систему политического сыска.Гужон выстоял и стал кумиром московской бизнес-элиты. А спустя три года, как известно, в Москве началась революция – первая, но далеко не последняя.[b]Реформатор трудового народа[/b]Поразительно другое. Поддерживая на собственных предприятиях самые «ретроградные» порядки, Юлий Гужон в другой своей ипостаси показал себя настоящим прогрессистом, реформатором, в современной терминологии – экономическим либералом!В общем, человеком передовых взглядов. Изложению их посвящены литературнопублицистические работы московского фабриканта, из коих главными стали две книги – «Нормировка рабочего дня» (1907) и «Несколько слов по вопросу об увеличении оборотных средств в народе и привлечении в Россию иностранных капиталов» (1909).В них Гужон высказывал смелую мысль о том, что России не миновать того же пути к «Промышленной эре», каковым уже прошли другие страны Европы. Когда идеи капитализма «овладеют массами», возрастет спрос на разнообразные товары, что гарантирует промышленный рост. А для поддержки этого процесса капиталами Гужон призывал открыть двери для иностранных инвестиций, не препятствовать деятельности иностранных компаний в России. «Если можно и патриотично на иностранных рынках занимать деньги на броненосцы и на стратегические линии в дебрях и степях далеких и необитаемых окраин, то почему нельзя употребить иностранные деньги для железных дорог внутри страны?»Кроме того, московский фабрикант резко критиковал российские власти за увлечение «госрегулированием» экономики (исключение Гужон делал только для Витте, положительно оценивая его поддержку железнодорожного строительства).Выступал за широкую приватизацию. Требовал дать больше полномочий Думе и Государственному совету.Призывал правительство отказаться «от излишнего вторжения в отношения между предпринимателями и их служащими и рабочими… предоставив как тем, так и другим печься о своей судьбе на... установленных законом основаниях».Даже не верится – написано век назад! Взгляды московского фабриканта не остались только на бумаге. Возглавив Общество заводчиков и фабрикантов после кровавых событий 1905 года, Гужон не скрывал, что мечтает видеть эту организацию своего рода «профсоюзом работодателей», и, как всякий профсоюз, Общество должно стать защитником не политических, а исключительно экономических интересов ее членов.Под руководством Гужона Общество и защищало последовательно интересы московской промышленности и торговли, выступая, в зависимости от обстоятельств, как против политики правительства (когда она расходилась с этими интересами), так и против рабочего стачечного движения, становившегося все более радикальным, политизированным.Энергия обрусевшего француза била через край. Где он только не заседал и не председательствовал! Постоянная совещательная контора железозаводчиков, Московский биржевой комитет, Совет съездов представителей торговли и промышленности, Московский военно-промышленный комитет, а также Общество распространения полезных книг, Французское общество взаимного вспомоществования, Московское скаковое общество, Московское автомобильное общество…А империя неудержимо катилась к мировой войне и череде революций. К началу Первой мировой Товарищество Московского металлургического завода имело основного капитала 5 млн руб., а прибыли – полмиллиона. С первых дней войны завод Гужона, как и большинство предприятий, перешел на выполнение оборонных заказов и благодаря им процветал. Но потом грянула сначала Февральская революция, а затем октябрь 1917-го.Гужон покинул Москву и перебрался в Крым. И был убит в 1918 году на своей даче под Ялтой на глазах всей семьи. Что самое поразительное – офицерами Добровольческой армии! По какой причине, за что – так и осталось тайной. Известно только, что представители вооруженных сил союзников направили ноту протеста крымскому правительству – Гужон был подданным Франции. Но… дело замяли.Впрочем, тогда в Крыму такое творилось – грабили, расстреливали без суда и следствия, не разбирая – свои, чужие… Например, еще одного московского купца-«миллионщика» Титова офицер застрелил после того, как Титов отказался сделать «добровольное пожертвование», заявив: «Хулиганам я не подаю!»Такие были времена.[b]«Серп и Молот» – от французакапиталиста[/b]После революции завод Гужона, как и следовало ожидать, был национализирован, стал называться Большим металлургическим заводом, а в 1922 году получил свое «советское» название – «Серп и Молот», не изменившееся и поныне.Историю завода в советский и постсоветский периоды плавной и поступательной не назовешь. Почти век продолжалась череда взлетов и падений, – но завод выжил и сегодня снова выдает продукцию.Первый спад наметился, естественно, после революций и окончания Гражданской войны. Если к началу Первой мировой у Гужона работали почти 4 тысячи человек, а 7 мартеновских печей выплавляли более 90 тысяч тонн стали в год, то к 1921 году выпуск продукции уменьшился в 50 раз. Впрочем, тогда простаивал не только «бывший Гужон» – практически вся московская индустрия.Затем все наладилось, и завод – теперь уже «Серп и Молот» – снова вышел в лидеры столичной тяжелой промышленности. Но грянула Великая Отечественная, и производство было частично эвакуировано на восток – в Нижний Тагил, Омутнинск, Златоуст.После окончания войны – новый подъем, а затем – угроза закрытия предприятия в 1972-м: не вписывалась тяжелая металлургия в облик образцового (в том числе экологически чистого) коммунистического города, в который собирались тогда превратить столицу СССР.Но тогда пронесло. А потом пришли всем памятные девяностые, когда обвалился внутренний рынок и объем продукции «Серпа и Молота» упал в 5–10 раз. К середине 1990-х годов завод снова оказался на грани краха, было даже введено внешнее управление, поскольку предприятие задолжало всем – государству, московскому бюджету, поставщикам сырья, транспортникам, энергетикам. А главное – собственным сотрудникам.Затем завод нашел выход из ситуации, но конъюнктура требовала вывода производства за границы Москвы.Однако энергия, которую неистовый Гужон вдохнул в отечественную металургию, продолжает работать на страну. И в этом главный итог его необычной жизни.
Общество
Человек, придумавший «двигатель»
Оптимистически провозгласив, что «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать», Ломоносов, конечно же, имел в виду все что угодно, но только не рекламный бизнес. Просто потому, что таковой в просвещенном «осьмнадцатом» столетии отсутствовал как факт – и не только в России, но и во всем мире. Печатная реклама в газетах во времена Ломоносова уже цвела пышным цветом в Европе и Америке и робко пробивалась в России, отставшей в этом отношении от западных стран почти на век. А вот специфического бизнеса не было.Он возник в середине века следующего. На сей раз почти одновременно на Западе и у нас, так что тут россиянам испытывать комплексы нет нужды. Хотя первым человеком в Российской империи, научившимся делать деньги не с помощью рекламы – этим-то занимались уже не один век! – а на ней самой, оказался всетаки человек «пришлый» – чех Людвиг Метцль.[b]Билборд на всю Россию[/b]Зато знакомый сегодня даже детям лозунг «реклама – двигатель торговли», вопреки расхожему заблуждению, родился не на Западе, а на нашей российской почве! Открытием этого «ньютонова закона» бизнеса мы, оказывается, обязаны креативщикам из первого отечественного рекламного агентства, созданного тем же Метцлем в 1878 году.Впрочем, тогда, 130 лет назад, детище обрусевшего чеха называлось лапидарно «Центральной конторой объявлений». Первоначально она открылась в Санкт-Петербурге, но вскоре появилось и московское отделение, по темпам и широте охвата клиентов быстро затмившее столичное. По сути это было самое настоящее рекламное агентство в нынешнем понимании. Оттуда, из конторы Метцля, «есть пошел» весь российский рекламный бизнес.Увы, биография основоположника оте чественного рекламного бизнеса полна досадных лакун и очевидных противоречий – так что восстанавливать ее приходится буквально по крохам. Известно, что Людвиг Метцль родился в 1854 году в Праге (тогда столице Богемии) и в ранней молодости вместе с братом Эрнестом перебрался в Россию, где обрел вторую родину и стал называться Людвигом Морицевичем. И где смог развернуться по-настоящему, затеяв невиданный в то время в Российской империи бизнес.Начинал Метцль с малого, на скромные собственные средства открыв ту самую «центральную контору», в задачу которой входили прием и размещение в тогдашних СМИ разнообразных объявлений – от коммерческих до частных (вроде брачных и некрологов).На первых порах Метцль работал исключительно на провинциальную прессу, но со временем, явив недюжинный коммерческий талант и набравшись опыта, осуществил блистательный захват газетножурнального рынка обеих столиц империи. И даже вышел на международный уровень, добившись для конторы (в 1891 году преобразованной в товарищество «Торговый дом Л. и Э. Метцль и Ко.») эксклюзива на прием иногородней и иностранной рекламы и размещение ее в 80% российских газет.К этому времени о фирме братьев Метцль в России знали все, кто так или иначе имел дело с бизнесом и периодической печатью.В 1882 году в Москве, на Ходынском поле, открылась крупнейшая в империи Художественно-промышленная выставка, на которой братья за свой счет построили павильон столичной и провинциальной печати.Экспозиция в нем должна была наглядно продемонстрировать успехи отечественных СМИ, достигнутые за последнюю четверть века – царствование императора Александра II.Но вот незадача – незадолго до открытия выставки царяреформатора убили народовольцы, и в качестве главной VIP-персоны павильон братьев Метцль посетил новый самодержец – Александр III, начавший свое царствование, как известно, со свертывания реформ отца.По иронии судьбы одним из первых правительственных документов, вышедших в том же 1882 году, стали «Временные правила о печати», существенно ограничившие свободу прессы. Так что, вероятно, братья Метцль уже и сами были не рады своей затее. Но – пронесло: государь в целом остался доволен и даже пожаловал главу фирмы золотой медалью «За полезное».[b]Победоносная кампания[/b]К началу прошлого века разросшееся предприятие братьев Метцль практически монополизировало внутренний рынок печатной рекламы. Торговый дом был преобразован в «Российское акционерное общество объявлений» с уставным капиталом 2 миллиона рублей и двумя штаб-квартирами – в СанктПетербурге и Москве. Московский офис сначала располагался на Кузнецком мосту, 3, а после сноса дома переехал на Мясницкую, 22.Масштабы деятельности новоиспеченного АО были сопоставимы с крупнейшими мировыми рекламными агентствами. Собственно, и сама бывшая «Л. и Э. Метцль и Ко.» постепенно превратилась в своего рода «транснациональную корпорацию», имевшую отделения не только в обеих столицах и многих крупных городах Российской империи, но также и в Варшаве, Париже, Берлине, Нью-Йорке, Бостоне, Буффало…В 1901– 1902 годах фирма добилась и своего первого «эксклюзива» на внешних рынках, получив исключительное право размещения российской рекламы во всех ведущих газетах соседней Персии. А к концу своей деятельности (которая, как нетрудно догадаться, завершилась в 1917 году, о чем речь пойдет ниже) – во всех ведущих мировых СМИ! Только вот кто к этому времени руководил фирмой, по сей день остается вопросом спорным. В ряде источников можно прочитать, что Людвиг Метцль скончался в 1900 году, и его дело продолжил брат Эрнест. В других – информация дается с точностью до наоборот: якобы в последний год позапрошлого века умер как раз Эрнест, и единоличным владельцем фирмы остался ее основатель Людвиг. Скорее всего, правы последние.В пользу их версии говорит, в частности, единственный дошедший до нас портрет Людвига Метцля, написанный Леонидом Осиповичем Пастернаком – отцом знаменитого поэта и прозаика. Ныне оригинал хранится в крупнейшем парижском музее d’Orsay и, что важно, датирован 1907 годом.Зато с полной уверенностью можно утверждать, что «Российское акционерное общество объявлений», кем бы оно к тому времени ни возглавлялось, благополучно дожило до октября 1917 года. А после революции детище Людвига Метцля по вполне понятной причине прекратило свое существование в России – хотя в Варшаве еще какое-то время продолжал работать филиал.[b]Служба по контракту[/b]Чем же обогатил Людвиг Метцль отечественный рекламный рынок? Прежде всего тем, что привил вкус к рекламе русским газетам и журналам. А кроме того – новым качеством самой рекламы, которую начали профессионально готовить не рекламодатели (как это было до Метцля), а профессионалы. Тогда последних, разумеется, не называли креативщиками или копирайтерами – таких слов-то никто не знал, но по сути первые «кадры» отечественного рекламного бизнеса вышли из «Конторы объявлений» Метцля.Благодаря ему российская периодическая печать получила новый источник дохода, в разы превышавший «навар» от подписки. При Метцле, заключившим контракты с большинством провинциальных газет, коммерческую выгоду получили не только издатели и типографии по всей России, но и региональный бизнес.Современники отмечали, как с появлением рекламы в провинции сразу же оживлялась торговля и предпринимательская деятельность – притом что до этого на окраинах огромной империи десятилетиями стоял предпринимательский «штиль».Конкретно «Л. и Э. Метцль и Ко.», заключая контракты с газетами, принимала на себя обязательства поставлять в них в течение года рекламные объявления на строго фиксированную сумму. В типовых контрактах, разработанных Метцлем, оговаривались и неустойки – в случае недопоставки «товара» (коим в данном случае были рекламные объявления) его фирма покрывала недостающую сумму за свой счет.В свою очередь, договор обязывал газету не принимать объявлений со стороны, а собственные объявления издателей ограничивались узким спектром «социальной рекламы» – информацией о выставках, лекциях и тому подобных культурных мероприятиях, а также объявлениями медицинского характера (в частности, некрологами).Подобный «эксклюзив» был одинаково выгоден и Метцлю, превращая его в монополиста на российском рекламном рынке и в периодической печати, давно истосковавшейся по стабильному доходу, не зависящему от капризов подписчиков и во многом несовершенной системы розничных продаж.Как следствие, в российских СМИ конца позапрошлого века произошло перераспределение полномочий – собственно редакции постепенно переходили в зависимость от набиравших силу «рекламных отделов».В последние десятилетия позапрошлого века «для порядочно идущей ежедневно газеты» в столице считалось привычным получать до 100 руб. дохода с объявлений. Как говорится, ничего личного – только бизнес…К концу столетия соотношение редакционной и рекламной части в провинциальных газетах установилось в пропорции примерно один к одному. В столице тенденция выражалась еще отчетливее, что вызывало раздражение прежде всего самих журналистов, а также либеральной публики: «столичная пресса переполнена бесчисленными рекламами, надувающими публику», «печатают за деньги заведомо лживую и хитро замаскированную рекламу», «необходимо очистить общество от мошенников печати».Любопытно и тогдашнее российское определение рекламы: «Объявления о продаваемых товарах и предлагаемых услугах, с целью привлечь потребителей расхваливанием, часто преувеличенным, качеств товара».Напомню – это голоса более чем столетней давности![b]Россия – родина слоганов[/b]Однако остановить неизбежную коммерциализацию прессы было уже невозможно – нравилось это кому-то или нет. Во многом благодаря рекламному «конвейеру» братьев Метцль газетноиздательское дело успело превратиться в доходную отрасль – как тогда писали, «издание газеты – такое же прибыльное предприятие, как добывание угля или фабрикация спирта». Теперь газеты издавали не столько в целях просветительских, сколько с желанием разбогатеть.Помимо сбора объявлений, фирма брала на себя также услуги по проведению подписных кампаний для тех изданий, с которыми сотрудничала. Всего в каталоге «Л. и Э. Метцль и Ко.» значились сотни периодических изданий, отсортированных по разделам.Отдельно издавался «Рождественский торговый указатель», где потребителей особенно интересовали разнообразные предпраздничные скидки. Так что братьев Метцль можно считать и родоначальниками системы «сезонных распродаж» в России.Если на первых порах «Центральная контора объявлений» оказывала своим клиентам ограниченный набор услуг (прием объявлений, высылка рекламодателям контрольных экземпляров газет, оказание консультационных услуг по выбору оптимальных рекламных площадок), то пришедшее ей на смену АО этот спектр значительно расширило. Теперь сотрудники фирмы сами занялись «креативом» и «копирайтом» – начали изготавливать художественные клише газетных объявлений, составлять рекламные тексты и слоганы и бесплатно переводить их на другие языки, а специально созданный отдел разрабатывал целые рекламные кампании и стратегии продвижения на рынок конкретных товаров. Словом, контора превратилась в полноценное рекламное агентство!Но, конечно, главным открытием Людвига Метцля стала обессмертившая его фраза: «Объявление есть двигатель торговли». Замените слово «объявление» более привычным ныне «реклама», и закон «рекламной механики», равносильный ньютонову и выраженный прекрасным ямбом, готов! (Хотя этот броский слоган придумал в 1880-х годах не сам Людвиг Метцль, а, по свидетельству авторитетных источников, исполнительный директор фирмы – В. А. Поляков.) Между прочим, даже если не впадать в ультрапатриотический раж (в духе пресловутой «Россия – родина слонов»), есть все основания утверждать, что ставшую расхожей фразу ДЕЙСТВИТЕЛЬНО импортировала в мир Россия.Что это всего лишь буквальный перевод с английского или французского, было уверено большинство – включая автора этих строк. Но – ошиблись! Имеются расплывчатые датировки французского «Реклама – душа торговли» и канонического английского «Реклама – двигатель торговли» (в оригинале «Advertisement moves the goods»), но и те и другие относятся к первым годам ХХ века. А на русском языке общепринятое «Реклама – двигатель торговли» уже в 1901 году впервые зафиксировано в качестве названия книги, брошюры или заголовка статьи в периодике. Так что если признать версию авторства Метцля–Полякова (а это, напомню, 1880-е годы), то остается согласиться с правотой великого Ломоносова. Может «рождать собственных Невтонов» российская земля – еще как может!В целом же всего вышесказанного, безусловно, достаточно, чтобы увенчать «чешскоподданного» Людвига Морицевича Метцля лаврами «пионера российской рекламы». А год основания его «Центральной конторы объявлений» считать датой рождения отечественного рекламного бизнеса.Что и «затвердила» стартовавшим в этом году проектом «Юбилей российской рекламы» Ассоциация коммуникационных агентств России (АКАР), сама отмечающая 15-летие со дня основания.Главные юбилейные мероприятия состоятся 22–28 сентября, под знаком «Юбилея рекламы» пройдет и ежегодный Московский международный фестиваль рекламы Red Apple, а в Нью-Йорке параллельно стартует очередная, пятая по счету Неделя рекламы (Advertising Week), организуемая Американской ассоциацией рекламных агентств.В столице поддержку проекту оказывает Комитет по рекламе, информации и оформлению Москвы, а информационную поддержку – крупнейшие российские СМИ. Так что можно не сомневаться, что юбилей выйдет на славу. В планах организаторов – гала-концерт с участием звезд, уникальный «парад брендов» на одной из центральных московских улиц и открытие памятной доски на Мясницкой, 22. И многие другие «креативные» сюрпризы, раскрывать которые было бы просто негуманно по отношению к москвичам и гостям столицы.В общем, как говорится, был бы повод, а погулять с размахом – за этим дело не станет.Сделаем так, как завещал великий Метцль: «Реклама – двигатель торговли»! В том числе и самой рекламой.[b]Справка «ВМ»И САМ ПОПИСЫВАЛ В ГАЗЕТКИ…[/b][i]Между прочим, Людвиг Метцль и сам не был чужд журналистики. Он много писал в газеты и журналы – в частности, в «Торгово-промышленную газету», одним из соиздателей которой было Министерство финансов. Пробовал себя «рекламный магнат» и в амплуа издателя: с 1884 года издавал журнал «Радуга», а в 1886–1888 годах – ежемесячный литературный журнал «Эпоха» (о чем упоминает в своей переписке Антон Павлович Чехов).[/i][b]Справка «ВМ»РЕКЛАМИСТ, РЕКЛАМИРУЙ СЕБЯ САМ![/b][i]Контора братьев Метцль не только рекламировала «чужие» товары и услуги, но, пользуясь своим монопольным положением на рынке, с не меньшей активностью «пиарила» саму себя. А кроме того, впервые в России пропагандировала рекламный бизнес в целом: «Всякий производитель какого бы то ни было товара или же торгующий им должен, если он желает увеличить свой сбыт, прибегнуть к газетной рекламе, иначе трудно в настоящее время выдержать все прогрессивно увеличивающуюся конкуренцию. Приличная реклама, в которой не обещается больше того, что [она] в состоянии дать, принесет всегда пользу, и суммы, затраченные на публикацию, всегда возвратятся с избытком. Фирма приобретет известность, товар находит все больше покупателей, и дело крепнет».На рекламном плакате агентства изображен связанный по рукам и ногам человек, а текст гласит: «Вы связаны массой разных мелочей, благодаря которым вы не можете осуществить намеченной цели – развить свое дело. Если же вы обратитесь в Торговый дом «Л. и Э. Метцль и Ко.», то вам помогут достичь желаемого при помощи умелой рекламы, заключающейся в правильном распределении объявлений по изданиям, в их изящном внешнем и логическом содержании».[/i]
Общество
Германия России подарила паровоз
[b]Наведение мостов[/b]Построил в 1862 году завод в Коломне и основал соответствующую компанию, названную Обществом Коломенского машиностроительного завода, военный инженер и предприниматель граф Аманд Егорович Струве (1835–1898). Он происходил из дворянской семьи обрусевших немцев (на родине их фамилия произносилась как Штруве), еще в середине XVIII века связавших свою судьбу с Россией. На новой родине большинство Струве делали карьеру на поприще дипломатии, и только Аманда привлекла стезя военного инженера. Окончив военное инженерное училище и военную академию в Санкт-Петербурге, молодой человек отправился продолжать обучение за границу. А вернувшись, расстался с военной службой в чине инженер-полковника и три года работал инженером на строительстве Московско-Нижегородской железной дороги.В 1860 году успехи военного инженера, освоившего гражданскую профессию строителя железных дорог и железнодорожных мостов, были замечены.Его пригласили на самостоятельные проекты в крупную компанию – Общество Московско-Саратовской железной дороги. Первым успешным делом стала постройка временного железнодорожного моста длиной почти в четверть километра через Москву-реку в Коломне.Благодаря мосту в 1862 году вступил в строй коломенский участок дороги длиной в 124 км, ставший девятнадцатой железнодорожной линией в Российской империи.Когда строившаяся дорога подошла к Оке, понадобился еще один мост – постоянный, в два с лишним раза превышавший по длине только что построенный. И снова руководство компании обратилось к Струве, причем на сей раз ему поручили и самостоятельно наладить производство железных ферм для моста, пообещав выплатить дивиденды с прибыли после начала эксплуатации.Так военный инженер вступил на ниву предпринимательства. И в сентябре 1863 года новоиспеченный «купец» (так тогда называли вообще всех предпринимателей, а не одних только торговцев) заключил соглашение с крестьянами села Боброва об аренде земельного участка под мастерскую, где и начали изготавливать металлоконструкции для будущего моста через Оку.Затем Струве проектировал и строил мосты через Оку в Серпухове и киевский через Днепр (он простоял до начала Великой Отечественной войны и был уничтожен в 1941-м). В 1870 году поступил новый заказ, на сей раз от Товарищества Харьковско-Николаевской железной дороги. Предполагалось объединить две ветки строившейся дороги мостом через Днепр. Это был самый масштабный проект, в котором пришлось принимать участие отставному военному инженеру – огромная металлическая конструкция длиной почти в километр по проекту состояла из 12 ферм, опиравшихся на два каменных устоя по обоим берегам реки, и речных «быков» (так на Руси называли контрфорсы или устои) на кессонах.Строительство моста было завершено на год раньше запланированного срока, что принесло более миллиона рублей экономии. А о надежности конструкции говорит тот факт, что кременчугский мост, восстановленный после Великой Отечественной, по-прежнему покоится на тех балках, что были спроектированы и установлены более века назад.И наконец, венцом деятельности Струве-инженера стал знаменитый Литейный мост в Санкт-Петербурге, которым и сегодня любуются жители и гости северной столицы.[b]На всех парах[/b]А главным детищем Струвепредпринимателя стал завод в Коломне.Первоначально он предназначался для производства мостовых конструкций, но быстро перепрофилировался на выпуск паровозов и вагонов. Первый в России паровоз вышел из цехов Коломенского завода в 1869 году. Отечественный паровозы были удостоены высших наград на Всемирной выставке в Вене в 1873 году, на международных выставках в Милане в 1906-м и в Бордо в 1907-м. А чуть позже на заводе освоили производство речных судов и тогдашних предшественников автомобилей – локомобилей.В 1871 году Общество Коломенского машиностроительного завода акционировалось. В состав обновленной компании теперь входило еще и Кулебакское металлургическое общество, а сам завод состоял из нескольких подразделений – паровозостроительного, вагоностроительного, пароходостроительного, мостового, мартеновского и еще одного, названного «отделом общих машин». За последующие четыре десятилетия на Коломенском машиностроительном заводе были построены первые в России речной грузовой и пассажирский пароходы, первое морское судно для Каспия и первый трамвай.Как ни странно, впервые воспользовались услугами нового городского транспорта, быстро ставшего чрезвычайно популярным, не столичные жители, а киевляне.И наконец, в 1907 году планка была поднята на общемировой уровень – на заводе в Коломне было выпущено первое в мире судно с дизельной установкой! К 1903 году Общество «Коломенского машиностроительного завода» превратилось в один из флагманов не только московской, но и российской тяжелой индустрии.Тогда правление компании возглавлял еще один иностранец – на сей раз подданный Великобритании. Звали его при этом Антоном Ивановичем Лессингом, и был он, несмотря на подданство, совладельцем петербургского торгового и банкирского дома и в то же время московским купцом 1-й гильдии.А кроме компании братьев Струве, возглавлял Общество Выксунских горных заводов и входил в состав правления еще одной компании. Формально бельгийской, но при этом носившей «родное» название – Общество доменных печей и фабрик на Ольховой в Успенске (Донец). Кроме Лессинга, в правление Общества Коломенского машиностроительного завода входили еще два крупных акционера с «нетитульными» фамилиями – Э. Ф. Радзевский и И. А. Бисер, а интересы «семьи» представлял сын основателя компании – Александр Амандович Крюденер-Струве. Общие собрания пайщиков по традиции проходили в Коломне.К концу последнего предвоенного десятилетия руководство завода озаботилось тем, что мы сегодня назвали бы словом «диверсификация». Российская деревня остро нуждалась в передовых сельскохозяйственных машинах и орудиях – молотилках, веялках, торфяных прессах, локомобилях и проч. Коломенский машиностроительный завод к тому времени уже наладил выпуск подобной продукции, сбывая ее через дочернюю фирму – Торговое товарищество «Работник». Правление его находилось в Париже, а заводы – в Рязани и Александровске Екатеринославской губернии (ныне украинский город Запорожье).Это был не единственный международный проект, в котором «коломенцы» приняли участие накануне Первой мировой и последовавших за нею двух революций.В 1911 году, совместно с российской ≪дочкой≫ знаменитой французской автомобильной фирмы Citroen Общество Коломенского машиностроительного завода учредило в Москве акционерную компанию по изготовлению шестерен. А затем при финансовой поддержке Петербургского международного коммерческого банка и в альянсе с пятью другими крупными отечественными промышленными компаниями выступило одним из соучредителей Русского судостроительного общества. Коломенский завод застолбил за собой эксклюзивную поставку дизельных двигателей, всего фасонного литья и высококачественной стали.Кульминацией этой экспансии стало объединение детища Аманда Струве с не менее именитой питерской акционерной компанией «Сормово».[b]Поезд в XXI век[/b]С началом Первой мировой войны объединенная московско-питерская компания была оперативно переведена на военные рельсы. Уже весной 1915 года поступил первый госзаказ на производство и поставку детонаторов и гранат. Для выполнения его был приобретен Бачмановский завод Товарищества «Эмиль Липгарт и Ко», на базе которого удалось наладить производство оружия. А затем – целый промышленный холдинг, Общество Белорецких заводов, в состав которого входили несколько крупных заводов на Урале – два чугуноплавильных, железоделательный и прокатный, листопрокатный. К октябрю 1917 года в состав стремительно расширявшегося «суперхолдинга» влились целый горнозаводской округ (КатавИвановский), купленный у богатейшего предпринимателя и вельможи князя Белосельского-Белозерского, и контрольный пакет Товарищества Ташинского чугуноплавильного завода.В планах была еще покупка Русского общества артиллерийских заводов в Царицыне и Пермского лесопромышленного и торгового общества… Но этим планам не суждено было сбыться – наступил октябрь (а по новому стилю – ноябрь) 1917-го.С приходом Советской власти завод, разумеется, национализировали. Но не закрыли. Поначалу он продолжал выпускать небольшими партиями паровозы, вагоны, трамваи, дизельные установки, а начиная с 1931 года, наладил производство первых серийных советских тепловозов. Экспериментальные серии Щэл=1 и Ээл=1 были построены еще в 1924 году.До войны предприятие (с 1935 года – Коломенский тепловозостроительный завод имени В. В. Куйбышева), кроме основной продукции, выпускало еще и паровозы и тендеры-конденсаторы для них, а также электровозы, дизели, проходческие щиты и тюбинги для метро, турбины. А в конце 1934 года на заводе заложили три первые подводные лодки класса «Щука», спустя три года спущенные на воду и отбуксированные в Горький (ныне – Нижний Новгород) на завод «Красное Сормово».С началом войны выпуск всей продукции гражданского назначения был прекращен – завод перешел на ремонт танков и производство бронепоездов и боеприпасов. Только в 1943 году на Коломенском заводе опять начали выпускать паровозы. Что до «профильной» продукции, то в первые послевоенные годы в СССР использовались в основном, американские тепловозы, доставшиеся нам по ленд-лизу, а выпуск отечественных возобновил лишь в марте 1947-го.Сегодня ОАО «Коломенский завод» со штатом более восьми тысяч человек входит в состав «Трансмашхолдинга».В прошлом году детище Аманда Струве вошло в список «300 крупнейших компаний России». Одно из крупнейших предприятий транспортного машиностроения по-прежнему проектирует, производит и обеспечивает сервисное обслуживание магистральных локомотивов и дизельных агрегатов. И через два года намерено торжественно отпраздновать знатный юбилей.Полтора века в строю – это не шутка.
Общество
Память об английском инвесторе Гарднере жива до сих пор
В конце позапрошлого века на вопрос, какой фарфор лучший, большинство подданных Российской империи, не задумываясь, ответили бы: «Кузнецовский». Однако построил знаменитый завод англичанин по фамилии Гарднер.[b]Не боги горшки обжигают[/b]Первые попытки создать отечественный фарфор были предприняты еще при Петре I, однако успехом не увенчались. Только при дочери царя-реформатора – Елизавете по высочайшему указу в Санкт-Петербурге был основан Императорский фарфоровый завод. Между прочим – всего третье такое предприятие в Европе! А поскольку в Старом Свете каждый производитель фарфора берег тайну его изготовления пуще жизни, пришлось создавать фарфор собственный – «российского обжига». Рецепт его вскоре получил профессор-химик Дмитрий Виноградов, после чего началось промышленное производство материала для изящной посуды, разнообразных статуэток и прочих приятных глазу предметов, украшавших тогда каждый зажиточный дом.Экспериментировали с фарфором и «русский Леонардо» – архангельский самородок Михайло Ломоносов, и почти забытый ныне другой талантливый самоучка – московский купец Иван Гребенщиков.Но главного успеха добились не эти экспериментаторы, а «залетная птица». Случилось так, что никому дотоле не известный английский купец Фрэнсис Джейкоб Гарднер накануне достижения «возраста Христова» решил начать бизнес в далекой загадочной Московии. Поначалу он, правда, прибыл в тогдашнюю столицу империи Санкт-Петербург – было это в 1746 году, сменил имя на Франц, однако вскоре решил перебраться в Белокаменную, трезво поразмыслив, что в Санкт-Петербурге иностранных коммерсантов и так хватало.Сферой приложения сил и заработанных капиталов предприимчивый англичанин выбрал для себя фарфор.Тем более что ему представилась уникальная возможность завладеть секретом «русского фарфора». В долговую тюрьму попал брат к тому времени умершего Ивана Гребенщикова – Андрей.За вызволение Гребенщикова из казенного дома англичанин запросил свою цену: продать ему семейный секрет фарфора. При этом Гарднер пригласил русского самородка возглавить будущее производство. Кстати, именно благодаря Андрею «гарднеровский» фарфор наполнился яркими красками русского лубка.Сам же Гарднер, прежде чем открыть свой заводик, много поколесил по России – от Соловков до Сибири, выискивая особую глину, без которой фарфор не «зазвенит». А лучшую нашел все-таки в знакомой ему Малороссии – на Черниговщине (так называемую «глуховскую»). И только после этого подал в Мануфактур-коллегию заявку на открытие под Москвой фабрики.[b]Две ставки: уникальность и массовость[/b]Хотя фарфоровое производство под руководством Гребенщикова реально заработало еще в 1754 году, официальное открытие фабрики Гарднера состоялось в 1766-м.«Дмитровский» фарфор изначально был фарфором европейским, так как первых мастеров Гарднер выписал из того же прославленного саксонского Мейсена. Одним из них был Иоганн Миллер, успевший поработать и на Императорском фарфоровом заводе под руководством Дмитрия Виноградова.В 1777 году завод изготовил для высочайшего двора прекрасный «орденский» сервиз – «Георгиевский». За последующие пять лет были выпущены еще три – «Андреевский», «Александровский» и «Владимирский», все они предназначались для пышных дворцовых приемов в честь кавалеров означенных орденов. Первый же сервиз очень понравился Екатерине II, и Гарднер удостоился высочайшей аудиенции. И хотя гордый англичанин отклонил предложение императрицы принять российское подданство, московский генерал-губернатор пожаловал Гарднеру право ставить на его изделиях изображение московского герба, а князь Юсупов, некогда управлявший Императорским фарфоровым заводом, обещал английскому коммерсанту свое покровительство.Наряду с «эксклюзивом», предназначенным для дворца и домов высшей аристократии, Гарднер наладил и массовый выпуск фарфоровой посуды. Она высоко ценилась в России, число работников постоянно росло, причем лишь управляющий и художник были иностранцами.Когда в 1813 году Франц Гарднер покинул сей мир, его детище считалось лучшим фарфоровым заводом в России. Дело продолжили наследники, в 1829 году получившие золотую медаль на Первой промышленной выставке, а спустя четверть века – особую благодарность императора и почетное право ставить на изделиях изображение теперь уже государственного двуглавого орла. В Российской империи это был эквивалент знака качества.[b]Династия из Гжели[/b]Однако уже к началу XIX века у гарднеровского фарфора в России хватало местных конкурентов, поскольку в те стародавние времена дело сохранения «коммерческой тайны» находилось в состоянии зачаточном. Секреты всего и вся продавались направо и налево – достаточно было найти подходящий случаю придорожный кабак. И естественным образом большинство средних и мелких фарфоровых предприятий сосредоточилось в центре традиционной российской керамики – деревне Гжели (ныне Раменский район Московской области).Там же еще в конце XVIII века занялся новым для себя делом зажиточный крестьянин-старообрядец Яков Кузнецов. Поначалу он владел кузницей и придорожным постоялым двором, а затем вместе с двумя сыновьями построил небольшой фарфоровый заводик. В 1812 году – за год до смерти Франца Гарднера – предприятие перешло к старшему сыну Терентию.Спустя два десятилетия он построил новый завод у деревни Дулево, а его сын открыл третье предприятие в далекой Риге – фарфорово-фаянсовый завод, выпускавший столовую и чайную посуду. Так росла и ширилась, прирастая новыми производственными мощностями, «фарфоровая империя» Кузнецовых. К началу прошлого столетия только на заводе в Дулеве трудились 2250 рабочих.Кстати, на рижском заводе учился азам фарфорового дела и будущий владелец всего этого обширного хозяйства, самый известный представитель промышленной династии – Матвей Сидорович Кузнецов. Благодаря которому известный на всю Россию и далеко за ее пределами фарфор уже называли исключительно «кузнецовским». Вместе с новыми фарфоровофаянсовыми фабриками в распоряжение предприимчивого московского купца переходили и ноу-хау их прежних владельцев, и квалифицированные кадры, работавшие на предприятиях.Новый владелец оснастил завод последними технологическими новинками, практически обойдясь без кредитования, выросли обороты и был значительно расширен ассортимент – помимо традиционного фаянса, завод начал выпускать изделия из полуфаянса и майолики. А также, разумеется, из фарфора.В 1889 году Матвей Кузнецов учредил «Товарищество производства фарфоровых и фаянсовых изделий М. С. Кузнецова» с основным капиталом в три миллиона серебряных рублей и правлением в Москве. Пайщиками компании были только свои – члены также разросшейся семьи Кузнецовых. А спустя три года ненасытный «фарфоровый король» праздновал новую победу. И какую! На сей раз он «отхватил» поистине «королевский» кусок – тот самый легендарный завод Гарднера, к тому времени, кроме фирменного фарфора, также выпускавший стремительно входившие в моду изделия из фаянса.Некогда процветавшее предприятие переживало не лучшие времена, и владелица с легким сердцем продала свое дело за 238 тысяч рублей, а за дополнительные 5000 – все заводские модели, формы, рисунки и образцы. Сумма сделки по тем временам была немалой, но Матвей Кузнецов не прогадал. Теперь он был владельцем не только нового предприятия (пусть и изрядно запущенного), но и первосортного, говоря современными словами, бренда – с полуторавековой историей, богатыми традициями, квалифицированными специалистами, отработанными технологиями и ноу-хау.Между тем экспансия на рынке не сбавляла обороты. Кузенецов не только скупал готовые предприятия конкурентов, но и внимательно изучал «карту местности» для будущих производственных мощностей. Оценивались близость источников сырья (в частности, Товарищество Кузнецова добывало особенно ценную белую глину в карьерах Черниговской, Херсонской и Екатеринославской губерний – то есть поблизости от собственных предприятий), наличие подъездных путей и прочей транспортной инфраструктуры, состояние местного рынка сбыта и экономикогеографическое положение в целом.[b]Поставщик Императорского двора[/b]Ассортимент кузнецовской продукции поражал широтой и разнообразием – столовая и чайная посуда, терракотовые фигурки, вазы, шк а т ул ки, стилизованные под древнерусскую роспись печные изразцы, наконец, техническая керамика (те же фарфоровые изоляторы).Производство, говоря современными словами, было диверсифицированным – удовлетворяло потребностям всех слоев тогдашнего российского общества. Состоятельный класс мог приобретать настоящие произведения прикладного искусства, изящные и, разумеется, недешевые. Эскизы выполнялись известными художниками, а изготавливали их на предприятиях Кузнецова только самые лучшие мастера – также «с именем». Вместе с тем выпускались и фарфоровые изделия попроще (эстеты считали их даже аляповатыми), которые охотно покупали для украшения своих скудных жилищ низшие сословия, включая рабочих и крестьян. А для церковных учреждений Кузнецов наладил специальный выпуск фарфоровых иконостасов, к сожалению, дошедших до наших дней в считаных экземплярах.При этом любая продукция из кузнецовского фарфора – и дорогая, и дешевая – неизменно оставалась высококачественной.В 1903 году основной капитал «Товарищества производства фарфоровых и фаянсовых изделий М. С. Кузнецова», получившего звание поставщика императорского двора, составлял 3,9 миллиона рублей. За следующее десятилетие он вырос до 5 миллионов.Почти два десятка предприятий товарищества, на которых трудились более 12,5 тысячи рабочих, выпускали две трети всего российского фарфора, майолики и других керамических изделий.Вся эта продукция продавалась в 15 собственных торговых центрах, расположенных в крупнейших городах Российской империи, и была хорошо известна за рубежом. Не только в Европе, где успешно конкурировала со знаменитыми британским «веджвудом», саксонским «мейсеном» и французским «севром», но и в избалованной аналогичными изделиями Азии – в Турции, Персии, Афганистане. Добрался кузнецовский фарфор даже до страны-родоначальницы – Китая! Русский «фарфоровый король» скончался в феврале 1911 года в Москве – за шесть лет до того, как в результате известных событий все его предприятия были национализированы новой властью...[b]Кстати[/b][i]В Москве был хорошо известен магазин Кузнецова на углу Большого Златоустинского переулка и Мясницкой улицы, построенный в конце XIX века по проекту знаменитого архитектора Федора Осиповича Шехтеля. Это было одно из первых московских зданий в стиле модерн, по сей день сохранившее изящество и благородство линий, присущие этому архитектурному стилю.За заслуги перед отечественной экономикой Матвей Сидорович Кузнецов был награжден орденами Святого Станислава и Святого Владимира двух степеней, Святой Анны, а также орденом Бухарской звезды, французского кавалерийского Креста и орденом Почетного легиона.[/i]
Общество
ЗАО «Московский шёлк» начинает свою историю с 1820 года
СРЕДИ иностранцев, перебравшихся в Российскую империю при Петре и Екатерине, были и авантюристы, искатели фортуны, и те, кто связал свои жизни и свое дело с новой родиной.Здесь они женились, заводили детей, находили друзей и постепенно становились «русскими». Без многих фамилий, таких как Сименсы или Нобели, сегодня трудно представить себе российскую экономику в начале прошлого века. Другие незаслуженно забыты, хотя созданные ими предприятия живы по сей день, внося свой вклад в экономику уже нынешней России и ее столицы.Таким был Альберт Осипович Гюбнер – дореволюционный московский «ситцевый король».Впрочем, начиналось все с мануфактуры не гюбнеровской, а отечественной, основанной в 1820 году. Тогда на месте нынешней Саввинской набережной располагалась одноименная патриаршая слобода – на ее-то территории предприимчивый московский купец Родион Востряков и основал свою фабрику «по набивке бумажных тканей, шерсти и полушерсти».В 1847 году перебравшийся в Россию из Эльзаса 29-летний Альберт Хюбнер – немец по рождению, французский подданный и московский временный купец третьей гильдии (ставший Альбертом Осиповичем Гюбнером) – затеял свое собственное текстильное дело.На базе купленной им маломощной фабрики он создал собственную ситценабивную мануфактуру. Во второй половине позапрошлого века она стала одним из ведущих московских текстильных предприятий. Притом, что в Первопрестольной конкурентов у Гюбнера, в 1856 году принявшего российское подданство, а спустя год принятого в купцы второй гильдии, хватало.Вскоре не только Москва – вся Россия знала фирменные товары «от Гюбнера»: мебельные ткани, тонкие полотна для платков и плотные с начесом. В 1871 году было создано «Товарищество ситцевой мануфактуры Альберта Гюбнера» с основным капиталом в 1,2 миллиона рублей.После его смерти в 1890 году товарищество возглавляли наследники Гюбнера. В 1913 году основной капитал приблизился к 5 миллионам рублей, товариществу принадлежала новая огромная фабрика в Хамовниках, имевшая отделы: отбельный, красильный, набивной, отделочный, а также лабораторию, граверную и рисовальную мастерские. Это было предприятие, как бы мы сказали сегодня, инновационное – 18 набивных машин, более двух десятков паровых двигателей, 4 парогенератора, дизельная турбина, более сотни электромоторов суммарной мощностью 2 тысячи лошадиных сил. Ткани для отделки и другие материалы поступали к Гюбнеру от полутысячи поставщиков, среди которых значились крупнейшие на то время мануфактуры.Предприятие постоянно наращивало обороты. Если в 1896 году было произведено около миллиона кусков (кусок равнялся 43 метрам), то в 1912-м – почти вдвое больше.Поразителен и размах деятельности московского «ситцевого короля». Гюбнер одним из первых наладил собственную оптовую сеть, его магазины и торговые склады охватывали не только всю Россию, от Риги и Харькова до Самарканда, Ташкента и Харбина, но были открыты в Париже, Варшаве, Гельсингфорсе (Хельсинки) и китайском Тяньцзине. Однако такой широкий охват приносил и определенные проблемы – сбыт отвлекал крупные средства, необходимые на развитие производства. Хотя товарищество финансировалось из собственных прибылей, в 1900 году все же пришлось прибегнуть к облигационному займу – оборотного капитала катастрофически не хватало.И когда в 1914 году было создано крупнейшее в России промышленно-финансовое объединение (сегодня мы назвали бы его холдингом) «Товарищество на паях для внутренней и вывозной торговли мануфактурными товарами», компания Гюбнера стала одним из главных пайщиков.Казалось бы, положение компании было сверхустойчивым, но с началом Первой мировой войны все разом вспомнили, чьим именем названа фабрика. Во время прокатившихся в 1914–1915 годах по обеим столицам империи «патриотических погромов» (громили, естественно, собственность немцев и всех прочих с «нетитульными фамилиями») пострадала и фабрика Гюбнера. К этому добавились и политические стачки, когда останавливались все предприятия – без учета национальностей их хозяев.А дальше были две революции, национализация в 1918-м, Гражданская война… Только после окончания последней заработала и бывшая фабрика Гюбнера, в 1925 году переименованная в «Хамовническую ситценабивную и красильную фабрику имени Я. М. Свердлова» (с 1962 года – «Московский шелковый комбинат имени Я. М. Свердлова»). К тому времени это было крупнейшее предприятие данного профиля в стране. Оно не остановилось и после 1991 года, когда страна буквально «влетела» в новую экономическую реальность.После череды реорганизаций и переименований в 1996 году на бизнес-карте столицы появился новый объект – закрытое акционерное общество «Московский шелк». Его головное предприятие давно выведено на окраины, на нем заменено до 95% оборудования.В частности, еще в 1990 году – последнем «советском»! – на ткацком производстве был создан участок по выработке ворсовых тканей на базе вязального оборудование немецкой фирмы Karl Mayer.Так, спустя без малого век, замкнулся круг времен.
Общество
Дело английских немцев Бромлеев живёт и процветает
[b]Импортные серп и молот[/b]История одного из старейших московских предприятий тяжелой промышленности началась более полутора века назад. В 1857 году в Замоскворечье сыновья мелкого чиновника Ивана Бромлея – 27-летний Эдуард и 19-летний Федор – решили основать собственное дело, открыв скромную мастерскую.Необычная на русский слух фамилия новоявленных предпринимателей имела совсем уж причудливую генеалогию. Их отец первоначально звался Джоном Бромли, был по происхождению подданным британской короны, а после того как в 1714 году на английский престол под именем Георга I взошел ганноверский курфюрст Георг Людвиг, переехал на историческую родину последнего. В Ганновере у Бромли – теперь уже Иоганна Бромлея – родились три сына, Альберт, Эдуард и Фридрих. А вот карьера как-то не заладилась. И он отправился с двумя младшими сыновьями искать счастья в далекую и загадочную Московию.В Москве он принял российское подданство – вместе с именем Иван – и поступил на госслужбу. И, в общем, не бедствовал. А его сыновья, начав свое дело, вскоре записались в московское купечество: Эдуард – в 1859 году, а Фридрих, сменивший имя на Федора, – десять лет спустя (позже в Россию переехал и Альберт Бромлей, после принятия российского подданства сменивший имя на Эмилий). Начинали братья с производства всяких полезных в хозяйстве «железок» – топоров, пил, молотков, серпов и кос. А затем перешли к выпуску небольших паровых машин мощностью от 3 до 35 лошадиных сил.К 1863 году штат мастерской увеличился до сотни человек, а ручной привод заменили на 12-сильную паровую машину. В следующем году братья приобрели более 10 гектаров земли у Калужской заставы против Нескучного сада с расположенными на ней двухэтажным каменным корпусом и небольшим деревянным домом. Получив разрешение московского генерал-губернатора на дополнительную застройку, Бромлеи к началу 1870-х годов построили два больших двухэтажных корпуса.К этому времени новыми производственными мощностями владело уже товарищество «Братья Э. и Ф. Бромлей», учрежденное в 1869 году «бывшими ганноверскими подданными». Его владельцы теперь не ограничивались выпуском хозяйственной «мелочовки», а освоили выпуск современных станков.Сверлильные и строгальные станки братьев Бромлей получили золотую медаль на Всероссийской промышленной выставке 1871 года в Санкт-Петербурге, а в следующем году – серебряную медаль на Московской промышленной выставке. Десятилетием позже к этим трофеям добавился не менее почетный: на Всероссийской художественно-промышленной выставке в Москве продукция братьев Бромлей была отмечена государственным гербом – тогдашним «знаком качества».К тому времени были построены новые мастерские для сборки больших и тяжелых станков, оборудование для которых заказывалось на германских, московских и петербургских предприятиях или же производилось на месте – на заводе Бромлеев.Начиная с 1868 года фирма освоила производство оборудования для городских водопроводов. К концу века компания Бромлеев неизменно выигрывала, говоря современным языком, тендеры на обустройство водопроводами не только Москвы, но и многих городов.Но до этого еще много воды утекло. В 1881 году компания претерпела первую в своей истории реорганизацию: теперь это был торговый дом «Братья Бромлей и Ко». Учредителями стали оба брата, а паями владели также примкнувший к семейному делу старший брат Эмилий и трое детей Эдуарда Бромлея – Наталья, Егор и Мария (в замужестве Адамова). Чуть позже к ним присоединился еще один брат – младший Николай.[b]Дело встало на колеса[/b]На упомянутой Всероссийской художественно-промышленной выставке 1882 года Бромлеи продемонстрировали мощнейшую на то время 100-сильную паровую машину. Вскоре московский завод получил три важных заказа. Во-первых, он взялся поставить чугунные и железные колонны, кронштейны, балки и стропила для трибун ипподрома Императорского московского скакового общества (сегодня это всем известный Московский ипподром). Далее завод изготовил железные балки и арматуру для строившегося Музея изящных искусств – нынешнего Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. И наконец, в 1891-м Бромлеи получили крупный заказ на поставку оборудования для мастерских на строительстве Сибирской магистрали – Транссиба.Все это потребовало расширения и модернизации производства. За считаные годы были построены новые корпуса для двух цехов – литейного и механического. И к 1895 году производственные площади завода составляли 15 тысяч квадратных метров. Здесь работали более тысячи рабочих.Бромлеи стремились идти в ногу со временем, а потому семейное дело в 1896 году прошло процедуру акционирования. Было учреждено «Общество механических заводов Бромлей», главным пайщиком стал Русский банк для внешней торговли, а совладельцами московского завода остались Эдуард и Федор Бромлеи. К тому времени годовой объем производства перешагнул символический рубеж в 1 млн руб. – сумма для тогдашней российской промышленности немалая.Основной капитал составлял 1,5 млн руб. А с первого же года нового, ХХ века младший Бромлей – Николай Эдуардович, к которому перешло руководство семейной промышленной империей, освоил выпуск новинки, перевернувшей вскоре мир. Это было новейшее чудо техники – автомобиль.Первые «авто» (кстати, автомобилями тогда именовали не только «самодвижущиеся повозки», но и моторные лодки!) в России были импортными. Впрочем, тогда и импортеров-то в Старом Свете было всего два – Германия, к которой чуть позже присоединилась Франция.Первые российские автофанаты охотно покупали немецкие «бенцы», французские «рено» и даже заокеанские «паккарды», однако фирма Бромлеев постаралась не уронить честь отечественного производителя. В отличие от импортных машин, Бромлеи выпускали, говоря современным языком, «внедорожники» – как гласила реклама, «единственные всецело строящиеся в России и приноровленные к нашим плохим путям сообщения».И хотя это увлечение продлилось недолго – всего три года, в истории российского автомобилестроения остались и несколько серийных авто марки «Бромлей» с керосиновыми моторами мощностью от 4 до 9 лошадиных сил. Погодите улыбаться: это было более века назад, когда первые «лошадки на колесах» представляли собой диковину.[b]Приход «красного пролетария»[/b]В 1905 году победное шествие Бромлеев на российском рынке впервые было решительно приостановлено.Причины оказались лишь отчасти экономическими, но в большей мере – социальными. Когда Москву охватил пожар первой русской революции, опорным пунктом восставших рабочих в Замоскворечье стал как раз завод братьев Бромлей. Камни мостовой на Калужской площади не раз окрашивались кровью, и даже после подавления вооруженного восстания предприятию потребовался не один год, чтобы восстановить производство.Но уже к 1910 году завод снова вышел в лидеры московской тяжелой индустрии. Увеличение объемов производства стало возможным за счет заказов, поступивших в связи со стремительным строительством железных дорог. Помог заводу и резкий рост спроса на всевозможные двигатели: Российская империя, хоть и с запозданием, вступила в новый век. В последний предвоенный год была осуществлена дополнительная эмиссия акций (основной капитал вырос до 3 млн руб.), сокращена номенклатура продукции, и все силы и освободившиеся ресурсы руководство компании решило бросить на новое направление – тяжелые металлорежущие станки.Однако уже следующий год внес серьезные коррективы в эти планы: 1914-й – год начала Первой мировой войны. Завод братьев Бромлей оперативно перевел производство на выполнение оборонного госзаказа. Теперь промышленный гигант, на котором трудились почти три тысячи человек, выпускал станки для обработки снарядов, шанцевый инструмент, патроны и разнообразные двигатели. Особым успехом у военных пользовались оригинальные ножницы для резки проволочных заграждений, изобретенные талантливым инженером Егором Эдуардовичем Бромлеем. К последнему году существования Российской империи основной капитал предприятия вырос до 6 млн руб.Но уже в следующем году все кардинальным образом поменялось. Заводу катастрофически не хватало оборотных средств для модернизации, штаты сократились до 2 тысяч человек, из которых многие тоже вскоре ушли. Не в отпуск или в увольнение – в революцию…В ноябре 1918 года завод был национализирован и получил новое имя – «Государственный машиностроительный завод № 2». Есть сведения о том, что после национализации предприятия Ленин вызвал к себе в Кремль Бромлея (только вот кого именно из семейного клана, установить не удалось – как и даты смерти двух братьев-основателей) и, по одной версии, предложил ему уехать за границу. А по другой – напротив, остаться. Как бы то ни было, по крайней мере один из Бромлеев точно остался и впоследствии даже строил Турксиб, где и умер от сердечного приступа.Само же дело Бромлеев пережило и Гражданскую вой ну, и разруху, и НЭП. В 1922 году завод был переименован в «Красный пролетарий», и название это сохранил по сей день.[b]Люди и роботы[/b]Начиная с 1926 года, когда был достигнут довоенный уровень производства, «Красный пролетарий» на долгие десятилетия закрепился в числе передовиков не только столичной, но и всесоюзной индустрии станкостроения. С началом Великой Отечественной войны завод был эвакуирован на Урал, но уже весной 1942го, когда непосредственная угроза для Москвы миновала, часть производства вернули в столицу. Звучит невероятно, но в 1944 году, когда война еще продолжалась, на «Красном пролетарии» впервые в мире было освоено поточное конвейерное производство станков – до полутысячи изделий в месяц! В 1975 году началось строительство филиала в Новых Черемушках, куда впоследствии переместилось все производство. Именно там в 1980-е был освоен серийный выпуск станков с числовым программным управлением (ЧПУ), а затем и производство промышленных роботов.В начале следующего десятилетия – первого в истории новой России – реорганизованный в акционерное общество открытого типа Московский станкостроительный завод «Красный пролетарий» имени А. И. Ефремова переживал не лучшие времена.Как, впрочем, и вся крупная промышленность. Неотвратимо падал спрос на отечественные станки с ЧПУ, а все «робототехническое» направление уже в 1993-м было закрыто.К 1996 году на бывшем флагмане столичной тяжелой индустрии трудились чуть более полутора тысячи человек.Однако в последние десять лет началось новое возрождение завода, окончательно перебазировавшегося с Малой Калужской в Новые Черемушки. На сегодняшний день благодаря усилиям новых поколений рабочих и управленцев «Красный пролетарий» обеспечивает почти четверть внутреннего рынка по токарным станкам. Так что дело «аглицких немцев» Бромлеев живет и процветает.[b]Справка «ВМ»[/b][i]В 1904 году братья Бромлеи наладили выпуск насосов с керосиновыми двигателями для первого в мире нефтепровода Баку– Батум, построенного еще одними братьями-«иностранцами» – Нобелями. А кавычки потому, что в отличие от Альфреда Нобеля (чем он прославился, знает каждый) оставшиеся в России Людвиг и Роберт Нобели были, как и Бромлеи, подданными Российской империи. И все силы положили на подъем той самой российской «нефтянки», что на долгие десятилетия стала основным источником валютных поступлений сначала советской, а затем «новорусской» экономики.[/i]
Общество
Сладкая продукция «Эйнем» всегда отличалась высоким качеством
[b]Куда там мануфактуре![/b]История «конфетной империи» началась в 1850 году, когда в Москву из королевства Вюртемберг – одного из множества «лоскутов», покрывавших тогда территорию Германии, прибыл Фердинанд Теодор фон Эйнем. Став на русский манер Федором Карловичем, Эйнем быстро обнаружил, что в Москве толькотолько начал входить в моду пиленый сахар. Производством его и занялся предприимчивый немец.Дело было прибыльным, и уже год спустя коммерсант открыл на Арбате собственную кондитерскую фабрику.Вскоре разразилась Крымская война. Для России она, как известно, закончилась бесславно, зато российский бизнес расцвел – тот же Эйнем разбогател на поставках шоколада в армию, расширил производство и перенес фабрику на Мясницкую улицу. А после того, как ее владелец привлек в компаньоны земляка Юлиуса Фердинанда Хойса, которого в России стали называть Юлием Федоровичем Гейсом, обладавшего незаурядным коммерческим талантом по части сбыта и рекламы (Гейс был страстным фотографом), дела партнеров резко пошли в гору.В 1860 году компаньоны открыли на Театральной площади кондитерский магазин, а подкопив деньжат, выписали из Европы новейшую паровую машину и построили новую фабрику на Софийской набережной. Но и этого Эйнему и Гейсу было мало, и вскоре на другой набережной Москвы-реки – Берсеневской, напротив храма Христа Спасителя, – выросли новые фабричные корпуса. Для Москвы зрелище было невиданное: одно дело – текстильная мануфактура, а тут какие-то «конфекты»! Огромный производственный комплекс с главным зданием в три этажа, многочисленными цехами и служебными помещениями и уже совсем диковинными крытыми переходами между корпусами был оснащен новейшим западным оборудованием. А контролировали процесс изготовления сладостей квалифицированные специалисты-кондитеры, которых владельцы фабрики также выписали из-за границы. Самое любопытное, что благодаря импортным паровым машинам на огромной фабрике работало всего несколько десятков человек! К тому времени продукция «Эйнем» (точнее «Товарищества паровой фабрики шоколадных конфект и чайных печений Эйнемъ») уже имела награды со всероссийских мануфактурных выставок: бронзовую (Одесса, 1864) и серебряную (Москва, 1865) медали. Фирма прославилась своей карамелью, леденцами «монпансье», шоколадом, пастилой, печеньем, напитком какао. После открытия бисквитного отделения – с исключительно английским оборудованием и английскими же мастерами – впервые в России начала выпускать это традиционно британское кушанье. А с началом работы филиала в Симферополе – мармелад и глазированные шоколадом фрукты.[b]Сладость творчества[/b]В 1878 году, после скоропостижной кончины Эйнема, только-только отпраздновавшего полувековой юбилей, предприятие перешло в руки Гейсу, которому вдова бездетного компаньона продала все свои акции. К тому времени торговая марка «Эйнем» была уже известна по всей России, и благоразумный Гейс решил не менять название.К началу последнего десятилетия позапрошлого века фабрика на Берсеневской набережной, обросшая новыми корпусами, превратилась в одно из крупнейших кондитерских предприятий не только Москвы, но и всей Российской империи. Постоянно рос штат, причем Юлий Гейс проявил себя не только хватким бизнесменом, но и смелым новатором в том, что мы сегодня назвали бы «менеджментом» и «корпоративной культурой». Он одним из первых в России ввел восьмичасовой рабочий день, создал фабричные общежитие, столовую, больничную кассу, открыл для детей-подмастерьев школу, а рабочим за 2 5 - л е т н ю ю безупречную службу выдавал именную серебряную медаль и назначал пенсию.Но главное, чем прославилась «Эйнем» при Гейсе, – широта ассортимента и не просто грамотное, но, говоря современными словами, креативное продвижение товара на рынок. Бывший фотограф-любитель особое внимание уделял внешнему виду упаковки и названиям.Коробки со сладостями отделывались шелком, бархатом, кожей, а внутрь вкладывались жестяные фигурки херувимчиков, открытки и театральные программки. И даже ноты – «Шоколадного вальса», «Вальса Монпансье» или «Кекс-галопа», – которые специально для «Эйнем» писал известный композитор Яков Фельдман (автор знаменитого романса «Ямщик, не гони лошадей»)! Среди прочего «креатива» выделялись пузатые мучные «соленые рыбки», цветные фигурки животных и овощей из марципана, которые многие родители даже вешали на рождественскую елку. Апофеозом стало появление в начале прошлого века названия «Эйнем» на первых дирижаблях, летавших в небе над обеими столицами и крупными городами империи.Все эти новаторские ходы принесли ожидаемый результат. К коллекции трофеев прибавились золотая медаль Всероссийской промышленно-художественной выставки в Нижнем Новгороде в 1896 году (с правом печати российского герба на упаковке) и Гран-при Всемирной парижской выставки 1900 года. Наконец, накануне Первой мировой войны товарищество «Эйнем» удостоилось заветной для всех российских предпринимателей чести – стало поставщиком императорского двора.[b]Главная кондитерская страны[/b]К началу прошлого века компания владела двумя фабриками в Москве, филиалами в Симферополе и Риге и многочисленными фирменными магазинами в Москве и Нижнем Новгороде. Но с началом войны производство пришлось перепрофилировать в связи с нуждами фронта – упор делался на плиточный шоколад и печенье, а кроме того, фабрика «Эйнем» на свои деньги основала лазарет для раненых солдат.А потом наступили всем известные события октября 1917-го. Еще до первой годовщины революции фабфрика на Берсеневской была национализирована и переименована в «Государственную кондитерскую фабрику № 1».Этого Юлий Гейс, к счастью для него, уже не застал. В некоторых источниках можно прочитать, что он вернулся на историческую родину, в других – что был похоронен на старом немецком кладбище в Лефортове (ныне Введенское), по соседству с могилой своего друга и делового партнера Теодора Эйнема.В начале 1920-х годов фабрика была под угрозой закрытия, но, в отличие от конкуренток, продолжала работать, хотя выпуск продукции упал до 15% от дореволюционного. А в 1922-м предприятие переименовали в «Красный Октябрь». Хотя еще несколько лет в скобках добавляли сакраментальное «Бывш. Эйнем» – настолько велика была популярность марки! К 1925 году фабрика вышла на дореволюционные показатели. В основном это было достигнуто за счет непрекращавшегося технического перевооружения производства. Кстати, в том же году советская власть не пожалела драгоценной валюты для закупок новейших машин в Германии, и на прилавках впервые появились едва ли не самые популярные конфеты «Красного Октября» – «Мишка косолапый». И вслед за этой маркой за одно десятилетие знакомые и сегодня «Южная ночь», «Стратосфера», «Суфле», «Сливочная помадка с цукатом», «Сливочная тянучка», ирис «Кис-Кис»… В начале 1930-х годов это была уже самая крупная московская кондитерская фабрика со штатом 5000 человек, выпускавшая в год около 60 тысяч тонн «сладкой» продукции. В военные годы производство сладостей было практически свернуто – не считая специальных сортов шоколада для летчиков и моряков-подводников («Гвардейский», «Кола»), – а вместо них выпускались концентраты каш для нужд фронта. При приближении немцев к столице в октябре 1941-го часть оборудования была эвакуирована в Куйбышев (ныне Самару), но основные цеха не прекращали работы, за что коллектив семь раз награждался переходящим знаменем Государственного комитета обороны. После войны, в 1946 году, оно было передано фабрике «Красный Октябрь» на вечное хранение.В послевоенный период старейшая московская кондитерская фабрика, выросшая еще на три этажа, превратилась в своего рода испытательный полигон всего нового в кондитерской отрасли.Там, в частности, обкатывались первые отечественные механизированные поточные линии по производству карамели и ириса. Фактом всесоюзного признания деятельности фабрики «Красный Октябрь» стало награждение ее в 1966 году высшей наградой страны – орденом Ленина.А международного – Гран-при Всемирной выставки 1958 года в Брюсселе.[b]Фаворит не рвется на пенсию[/b]В 1991 году наступили иные времена, и фабрика перешла на арендную форму, а годом позже стала акционерным обществом открытого типа. К реконструкции оборудования были привлечены многие ведущие зарубежные фирмы с мировой известностью.Так, австрийская фирма в 1997 году установила новую поточно-механизированную линию для семидесятилетного фаворита – «Мишки косолапого» (и других конфет аналогичного типа). Швейцарский концерн поставил оборудование и содействовал пуску трех современных автоматизированных линий для производства шоколадных и пралиновых масс. А немецкая компания выступила партнером в создании еще одного уникального комплекса конфетного производства.У ОАО «Московская кондитерская фабрика «Красный Октябрь» появились филиалы в Рязани, Коломне и Егорьевске и дочерние предприятия – в частности, дореволюционная питерская «конкурентка»: бывшая фабрика «Товарищества Ж.Бормана» (в советский период – кондитерская фабрика имени К. Самойловой). В настоящее время «Красный Октябрь» вместе с двумя «родственными» ОАО – «Бабаевский» (бывшее «Товарищество «Абрикосов и сыновья») и «Рот Фронт» (бывший «Торговый дом Леновых») – находится в составе холдинга «Объединенные кондитеры».А все цеха в 2007 году были выведены из центра Москвы в новые помещения общей площадью около 50 тысяч квадратных метров на Малой Красносельской улице.Сегодня там работают четыре основных цеха – шоколадный, карамельный, конфетный и розничный. Кроме того, есть собственные полиграфический и красочный цеха. На предприятии свято блюдут традицию, заложенную основателями-немцами: обращать внимание не только на вкус, но и на цвет выпускаемой продукции. Не завяла и другая традиция, у основания которой также стояли Фердинанд Теодор фон Эйнем и Юлиус Фердинанд Хойс, – использовать исключительно натуральные продукты, воздерживаться, насколько возможно, от различных химических добавок и суррогатов.Так что можно сказать, «сладкая жизнь» на бывшей «Эйнем», которой через восемь лет стукнет полтора века, цветет и пахнет! А о том, какой была фабрика век назад, рассказывают экспонаты музея, размещенного в старом здании на Берсеневской набережной (вместе с цехами по производству шоколада ручной работы).Кто там только не побывал за последнее время – от московского мэра и членов столичного правительства до космонавтов, поэтов, композиторов, артистов. Включая и заезжих знаменитостей, например, знаменитого американского иллюзиониста Дэвида Копперфилда. И магам ничто человеческое не чуждо, так же падки на сладкое!
Общество
Эксклюзивы
Вечерка ТВ
Приметы и советы
Проще, чем кажется
Мнения
Ольга Кузьмина  
Ольга Кузьмина  

По Москве шагал... Шагал!

Михаил Щипанов
Михаил Щипанов

Видит око, да зуб неймет: чем обернется изъятие российских активов

Дарья Ефремова
Дарья Ефремова

Горький праздник Большой книги

Александра Ерошенко
Александра Ерошенко

Мы открываем красоты города

Все мнения
О проекте
▲
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.