[i]Молодые художники из Германии три года назад объединились в группу «Фиолетовое», чтобы исследовать ассоциативный театр.Название группа позаимствовала из творчества русского художника Василия Кандинского, и ему же посвятила свой проект «Violett – wass kan dinsky?», который показывали в Москве только два дня в галереях «L» и «Улица ОГИ». Василию Васильевичу Кандинскому, основоположнику абстрактной живописи, повезло: его имя иностранцы запомнили вместе с именами Малевича и Татлина. Художники инсценировали его бессюжетную пьесу «Фиолетовое»: фантастические костюмы плюс механизмы вроде «цветового пианино». Сначала берлинцы замахнулись на Третьяковку, но там «Violett» если покажут, то только к ноябрю. Форму, цвет и звук пришлось изучать в менее пафосной обстановке.[/i]«Форма, цвет и звук» – это очень скучно. Если речь не идет о Кандинском. Он до конца оставался самим собой. Даже когда в России и Германии власти вдруг перестали любить авангард, он создавал свой синкретический театр. В его постановках было все сразу – и танец, и игра с пространством, и цвет, и механика. И даже тема противоборства мужчины и женщины. Получалось алогично. Его композиция для сцены «Фиолетовое» (1914–1927) в конце двадцатого века запала в душу германцам.В Москве они убедились, что страсть Василия Васильевича к фиолетовому цвету объяснялась не неврозами, а строем городского пространства. Конечно, то, что фиолетовый – любимый цвет людей эмоциональных и яростных, племяннику Василию мог подтвердить дядя, психиатр Виктор Хрисанфович. Но то, что фиолетовый – любимый цвет Москвы, племянник мог увидеть сам.Берлинцы тоже подпали под очарование цвета. На посетителей «Улицы» проецировалось видео в сиренево-фиолетовых тонах. Розовые обнаженные манекены скромно выплывали из аквамариновых сумерек. Глаза девушек блестели «виолетом».Графические фантазии на темы Кандинского (тексты и рисунки) отливали тем же цветом. Правда, у классика лучше получалось отделить цвет от предмета и заставить его жить отдельной жизнью.Берлинцам отделаться от вызывающей предметности (вот видеомагнитофон, вот пакетики с синеватой жидкостью…) не удалось. Гармония и дисгармония механистического театра попрежнему зависит не от колористики, а от движения. И потому вопрос «А был ли Кандинский?» напрашивается сам собой.