Меня хватит на 150 миллионов жизней
[b]«20 ноября хлеб будет отпускаться по купону от 8 октября», — примерно такие сообщения печатались в московских газетах поздней осенью 1918 года. 8 октября был день ее рождения. Ей — 26 лет.[/b]На работе той осенью сотрудникам выдавали полусгнившую картошку, и домой она несла ее сама. Нести, правда, было недалеко, по Поварской до Борисоглебского. Там, на углу, до сих пор живет вяз, который видел не только Пушкина, но и ее — Марину Цветаеву в подобранном веревкой ботинке и с мешком картошки на санках.Она работала в розовой зале «особняка Ростовых», в бывшем здании ЧК, в будущем Дворце искусств, в информационном отделе Наркомата по делам национальностей.Составляла сводки из газет и писала «аннотации». В этих сводках было и про белую гвардию, а значит, про ее мужа: Сергей Эфрон воевал на Дону. В 1919 году в том самом Дворце искусств она прочитает публике во главе с Луначарским: «Так вам и надо за тройную ложь / Свободы, Равенства и Братства!» А от смехотворного гонорара за это чтение откажется.Она будет пить чай из каких-то веточек — разумеется, настоящий чай тоже был в дефиците. Иногда кто-нибудь из друзей принесет ее дочерям подарок – кусок сахара. Отопления в доме, как вы догадываетесь, тоже не будет. Ну и что. «Меня хватит на 150 миллионов жизней», — скажет она. И ее действительно будет хватать – до тех пор, пока она будет не только существовать, но и – «жить». Пока будет возможность — нет, не надеяться «на лучшее», а здесь и сейчас, вопреки и назло – оставаться не служащей, а поэтом. Цветаева закончит за эту голодную зиму шесть пьес.Теперь уже оппозиция «быт и бытие» Цветаевой («повседневность и творчество») стала слишком привычной, но точнее все равно ничего не придумается. Но это не потому, что другие «ключи» к Цветаевой не подбираются, а потому, что этот ключ неприложим больше ни к кому, даже к Анне Ахматовой (оттого, быть может, встреча двух поэтов после возвращения Цветаевой в Россию и не стала «исторической»). Ее неустроенность, ее безбытность, ее «несовместность с жизнью» (то есть с «канарейками» и «абажуром») — это не испытание ее силы и мужества, но только подтверждение их.До тех пор, пока у нее будет хватать сил и мужества, 31 августа 1941 года не случится.