Анна Щербина — все материалы автора

Приметы и советы

Народный календарь. Почему нельзя работать 25 декабря

Народный календарь. Как загадать заветное желание на Никонов день, 24 декабря

Народный календарь. Почему нельзя ложиться спать поздно 23 декабря

Народный календарь. Как призвать удачу 21 декабря

Народный календарь. Почему 20 декабря стоит взяться за пряжу и спицы

Народный календарь. Почему нельзя работать 25 декабря

Народный календарь. Как загадать заветное желание на Никонов день, 24 декабря

Народный календарь. Почему нельзя ложиться спать поздно 23 декабря

Народный календарь. Как призвать удачу 21 декабря

Народный календарь. Почему 20 декабря стоит взяться за пряжу и спицы

Анна Щербина

Не хочу размениваться по мелочам

15 марта исполнилось 75 лет Борису Мессереру - народному художнику России, лауреату Государственной премии, действительному члену Российской академии художеств. Он родился в Москве и принадлежит к тому талантливому и дерзновенному поколению шестидесятников, которое вторглось в литературу, театр, изобразительное искусство, с тем, чтобы избавить их от оков официальных канонов. Художник генетически связан с театром. Он из знаменитой династии, подарившей русскому балету талантливейших артистов, среди которых сияют имена его отца, неповторимого танцовщика и педагога Асафа Мессерера, и кузины - блистательной Майи Плисецкой. Мы встретились с художником в его мастерской. Я всегда хотел быть художником - В знаменитую мастерскую на Поварской я шла к Борису Мессереру как к театральному художнику, а познакомилась с Борисом Мессерером, художником, чьи работы разноплановы и интересны… - Я вообще часто сталкивался с тем, что пишущая братия, журналисты, плохо меня знают. Общеизвестно, что Борис Мессерер – театральный художник. К этому все и сводится. А по существу моя работа намного шире, чем театр. Я всегда хотел быть художником, делающим живопись и графику, хотел развиваться в станковом искусстве. Я рисую беспрестанно, офорты, литографии огромного размера, картины маслом и акварели. Все-таки театр для меня, как для творческой личности, не главное, а лишь одно из направлений. Другое, не менее, важное и даже может быть более трудоемкое - офорты. У меня есть станок, построенный мной, самый большой в России … - Вы сами его сконструировали? - Да, сам, на основе обычного станка, но с увеличенными размерами. С гордостью могу сказать, что такого размера офортов – два метра на один – в Москве никто не делает. - Удивительно, у вас в мастерской вообще много макетов, и не только театральных… - Я сделал огромное количество выставок в музее имени Пушкина, только в последние два года выставки «От Джотто до Малевича», выставка Филонова, выставка Модильяни, выставка масок… - А какая из ваших выставок запомнилась вам больше всего? - Сложно сказать. Наверное, «От Джотто до Малевича», которая прошла в ГМИИ им. Пушкина в 2005 году. Это была огромная экспозиция, разделенная на несколько разделов: от византийского искусства с иконами и мозаиками, от Джотто и Рублева до Малевича и Кандинского. - Кто повлиял на вас в вашем творческом пути? - Я учился у Артура Владимировича Фонвизина, замечательного художника-акварелиста и человека, которого я всегда буду почитать своим великим учителем. А также не могу не вспомнить Александра Григорьевича Тышлера. И хотя, может быть, мои работы акварелью менее известны, чем мои театральные постановки, я всю жизнь занимался акварелью. Вот, например, пейзажи Тарусы, которые будут выставляться 12 апреля в Третьяковской галерее. - Это не из того ли цикла, которым вы иллюстрировали книжку Беллы Ахмадуллиной? - Да, этот цикл изначально был задуман как цикл иллюстраций, но он сам по себе является большим и значительным циклом для меня. Он выполнен в особой технике и в особом звучании. Акварель для меня - это импрессионистическое видение мира. - А из зарубежных имен кого назовете? Почему-то, глядя на ваши офорты, мне показалось, что парижская школа начала века – тот же Хуан Грис, некоторые из работ Пикассо – могли бы быть вам близки… - Я не стал бы сейчас персонифицировать, потому что в этом можно запутаться. Кто больше, кто меньше. Я бы предпочел уйти от этого ответа. В художественном мире вообще все так или иначе влияют друг на друга, художник - человек чувствительный, подвержен влияниям. - А что интересней вам самому, офорты или акварели, или, может быть, все же инсталляции? - Для меня интересно все в равной степени. Каждый из стилей работы связан с определенным жизненным периодом, которые как-то сменяют друг друга, параллельно идут, и в этом причудливом их переплетении состоит вся моя жизнь. Поэтому я бы не стал выделять. Конечно, по молодости театральное дело больше захлестывало. Но сейчас я как-то отхожу от театра, потому что он, конечно, съедает все свободное время, а мне хочется успеть сделать что-то серьезное, то, по чему меня будут судить как художника. То есть, картины, графику – станковое искусство. А в театре – извечные проблемы: размениваешься по мелочам. Если нужно гвоздь забить или пуговицу пришить, то каждый раз надо ехать в театральные мастерские. - Ваши театральные работы выполнены в более ярких красках, чем ваши офорты…. - Все зависит от темы спектакля, хотя в целом, наблюдение отчасти верное. Вот, например, совершенно прозрачный, тонкий макет к «Нахлебнику» по Тургеневу во МХАТе, пока не реализованный …Дождь идет, помещичья усадьба и светом сделаны колонны. Театр диктует темы: одно дело – русская сказка, как, например, «Конек-горбунок», работу, которую вы видели у меня в мастерской, другое – тонкое настроение того же Тургенева в «Нахлебнике»…Просто вам попались такие работы. А так многие из моих театральных декораций выполнены в достаточно сдержанных тонах. - Какие темы интересуют вас в живописи? - В разные периоды меня интересовали разные вещи. Вы видите, здесь, в мастерской, навалены самые разные предметы – от самоваров до маслобоек и чугунных сковородок. Это предметы, некогда имевшие определенную функцию. Для меня они становятся одушевленными предметами, меня они волнуют как тема, отвлеченная от изначальной функции, и таким образом, они несут в себе определенную ностальгию. Ну кто сейчас слушает граммофон или взбивает масло в маслобойке? Но одухотворенность в этих предметах осталась… - Я смотрю, у вас такая коллекция граммофонов… - И граммофонов, и самоваров – там, чуть дальше…Но по приходе я не коллекционер. Эти предметы украшают нашу тусклую жизнь. - Да, и они становятся предметами-символами эпохи на ваших офортах… - Предметами для изображения, предметами-темами. На самом деле, любой старинный предмет может стать моей темой… - А что вы думаете о современном искусстве? - Я приветствую современное искусство. Авангардизм и то, в какой степени он проявляется, - личное дело художника. Считает ли он нужным быть только авангардистом или может себе позволить и какие-то импрессионистические этюды с натуры, - зависит только от него. Может быть и так, и этак. Не надо строить себе нерушимые авангардные бастионы, например, участвовать только в электрических, неоновых инсталляциях и на этом остановиться в своем развитии. Мне кажется, что художник вправе быть шире и делать работы и импрессионистического видения, более понятые публике, и в то же время абстрактные и концептуальные. У меня тоже есть концептуальные инсталляции с мавзолеем, посвященные Венедикту Ерофееву, и другие неожиданные вещи. - Вам много приходилось путешествовать. Говорят, русское искусство замкнуто на себя и абсолютно неинтегрированно в мировой арт-контекст… - В каком-то смысле так оно и есть. Конечно, мы стараемся как-то выйти за пределы России, но нас знают хуже. А что здесь такого? Это вполне объяснимо изоляцией станы в течение стольких лет… - А с точки зрения новых идей? - Искусство интернационально, а не привязано к какой-то стране. А идеи существуют везде. - А была ли в последнее время какая-нибудь выставка, которая произвела на вас большое впечатление? - Такого со мной сейчас уже не бывает. Это удел молодости. Сейчас у меня есть своя тема, что-то личное, которое мне и хочется донести до публики. - А ваши планы на будущее? - Этой весной у меня будет несколько выставок. 24 марта открывается выставка в ГМИИ им. Пушкина, посвященная широкому аспекту творчества, в том числе живописи, станковой графики. С 1 апреля в Академии художеств – выставка, посвященная именно театру. Третья – с 12 апреля в Третьяковской галерее, выставка акварелей, пейзажей города Таруса и презентации книги, о которой мы уже говорили. А в июне - большая ретроспективная выставка в Русском музее в Петербурге, где будет показано все вместе, и театр, и живопись, и графика, и макеты и инсталляции, - полный объем всего, что сделано.

Последний романтик

[b]Впервые на кинопробу он попал в 24 года. Это было на студии «Ленфильм». Скромное событие стало рождением блистательного актера нашего кино [b]Олега Стриженова[/b], потому что с той кинопробы начинался знаменитый фильм «Овод».[/b][i]О Стриженове, сыгравшем центральную роль, мгновенно заговорили все. Женщины не спали по ночам, мужчины пускались на всевозможные авантюры — доказать мужество и героизм натуры, мальчишки разрывали белоснежные рубашки и бредили революцией.Сценарист Евгений Габрилович, вспоминая тот день, писал о Стриженове: «...что за живость лица, жесты, вспыхивающие, как молнии, романтическая мятежность движений!» Этот романтизм наряду с глубочайшей интеллигентностью будет присутствовать потом во всех ролях актера, но никогда не превратится в штамп. Что общего у наивного, восторженного Артура и мрачного, фанатичного Ривареса в том же «Оводе»? Поначалу режиссер Александр Файнциммер вообще предполагал, что эти роли будут играть два разных актера. Но Стриженов справился с задачей без малейшей натяжки.Фильм «Сорок первый» Григория Чухрая стал классикой отечественного кинематографа благодаря участию в нем Олега Александровича.[/i]В свое время многим показался странным выбор Стриженова на роль Германна в фильм-оперу «Пиковая дама». Но артист настолько органичен в сложнейшей роли, что зрители не смогли поверить в то, что оперные партии исполняет не Олег Александрович, а профессиональный певец.Сам Стриженов признается: «Мне повезло. Я играл любимые роли из любимых произведений».Для многих зрителей он был воплощением чести и благородства, мужественности и нежности. Его часто сравнивали с великим французским актером Жераром Филипом, который навсегда остался символом самого настоящего романтического героя. У французов был Филип, у нас есть Стриженов.Он встречает юбилей на подъеме.Недавно в издательстве «Алгоритм» вышла его книга «Исповедь». Книга очень личная, откровенная, Стриженов рассказывает о своей работе, семье, о самой большой Любви.Ждет завершения фильм Владимира Басова-младшего, который он снимает по рассказу Виктории Токаревой. Стриженов играет русского эмигранта, предлагающего молодому английскому безработному, по сути, «поменяться жизнями».Партнер Стриженова — Сергей Безруков. Проблема, как всегда, одна — в деньгах...Стриженов не любит встречаться с журналистами, сейчас он скрывается от нас на даче. Поэтому мы обратились к одному из режиссеров, которым довелось работать с актером.Слово — Валерию Ускову: — Олег Стриженов силен не только как актер, но и как мыслитель. Не случайно в нашем с Владимиром Краснопольским фильме «Неподсуден» есть немало длящихся очень долго кадров, где Олег просто молчит на экране. Но молчит так, что от него нельзя оторвать взгляд. Вообще он, надо заметить, довольно сильная личность. И обладает огромным магнетизмом, сильным темпераментом, художественной нервозностью, которые его украшают.Мы получали огромное удовольствие, работая с Олегом. Ему только начинаешь рассказывать что-то о роли, а он уже все понимает, схватывает с полулета и мгновенно делает.Мне лестно, что рядом был такой актер, как Стриженов, со своими нервными срывами и поисками...Помню, как на фестивале «Киношок» он вышел на сцену в смокинге и при «бабочке». А вокруг — небрежно одетые его коллеги. Он же был один такой: подтянутый, одетый с «иголочки». На сцене стоял Артист! Тогда он читал Есенина... Впечатление было потрясающее! Стриженов — профессионал высокой пробы. Специфика кинопроизводства такова, что картина снимается как бы шиворот-навыворот, кусками, сцену обрывают на полуслове, чтобы возвратиться к ней через несколько дней. Олегу никогда не надо было ничего подсказывать, напоминать. Он помнил малейшие детали: были ли, например, засучены рукава рубашки его героя, какой был ремень на брюках... А главное — он помнил тот накал чувств, на котором мы остановили съемку. С ходу брал ту же ноту.Ему природа многое дала. Он — артист надбытового порядка, не играющий в романтического героя, а настоящий романтический герой.Я желаю ему много интересных ролей. По-моему, он сейчас в отличной форме. От души поздравляю! Из досье «ВМ»: Олег Александрович Стриженов родился 10 августа 1929 года в г. Благовещенске Амурской области. В 1953 году окончил Театральное училище им. Щукина и стал актером Русского театра драмы в Таллине. В 1954—1955-м — актер Театра драмы им. Пушкина в Ленинграде, с 1957-го — Театра-студии киноактера. С 1966 по 1976-й работал во МХАТе. Народный артист СССР.

Пикник на обочине

[b]Там он был вовсе не истопником, а знаменитым актером, покорявшим женские сердца, но так и не сыгравшим Пушкина. Почему Пушкина? Да кто его знает? [/b][i]«Страстной бульвар» — это слепок нашей жизни, а Пушкин действительно наше все, считает режиссер. Автору сценария и исполнителю главной роли Сергею Колтакову юбилярные кучеряшки и бачки, бесспорно, к лицу. Съемка началась два года назад, монтаж был закончен год назад. Следовательно, картину, участвовавшую в XXI Московском кинофестивале, по праву можно назвать очередным «предчувствием» Хотиненко.[/i][b]— Пушкинская линия у вас изначально задумывалась как пародия на грандиозные торжества, устроенные в честь великого поэта? [/b]— Тогда даже в голову не могло прийти, что по всей стране пройдут такие празднования. Два года назад я практически навязал такое количество «Пушкина» в картине.Меня считали за сумасшедшего и относились к этой идее очень настороженно. Если тогда это воспринималось как преувеличение, то сейчас это реальность. Снимали, конечно, с пережимом, но никак не пародию. Скорее, иронию, потому что Пушкин действительно «наше все». Можно бесконечно над этим иронизировать, но от этого все равно никуда не убежишь. Вот в чем фокус. Десять лет пройдет — и забудут про иронию. С этим ничего не поделаешь. Герою в его «прошлой жизни» не удалось сыграть мечту — Пушкина. Проснувшись с похмелья одним осенним утром, Андрей Соколов (Сергей Колтаков) видит у себя на окне здоровенного черного ворона.[b]— «...ты добычи не дождешься, черный ворон, я не твой»? [/b]— Ворон из мифологии, конечно же. Но захотелось немножко поменять кровавый имидж этой птицы.Она обычно или парит над покойничками, или читается как вестник беды. У меня это не знак беды, а знак судьбы. Хотелось сделать его симпатичным и смешным, поэтому птица у нас говорящая и... пьющая.[b]— В картине пьют постоянно и все, даже птицы. Это сделано сознательно? [/b]— Не надо все воспринимать буквально. Мы снимали не детектив и не правду жизни. Это не бытовая драма — это театр жизни.[b]— К какому жанру вы относите свою картину? [/b]— Естественно, это драма. Но ни одну свою картину я не снимал в одном жанре. Эта не исключение. Здесь трагическое и комическое затянуто в один узел.[b]— Извините, мне было не до смеха. Разве что — сквозь слезы.[/b]— Вы, наверное, очень серьезный человек. В фильме масса смешных сцен, которые специально снимались, чтобы зритель в этот момент смеялся. Например эротическая.[b]— Она с трудом воспринимается как эротическая.[/b]— В определенном смысле она, конечно, пародийная, ироничная. У русского кинематографа нет практики и традиции снимать постельные сцены. Поэтому мне даже в голову не приходило всерьез этим заниматься. Актеры веселились и мы тоже за кадром, снимая ее. Я вас уверяю: придете в зал — публика в этом месте будет обязательно хохотать, что и требуется в принципе.[b]— По фильму создается впечатление, что вы не очень жалуете «слабый пол». Да и «слабым» у вас его можно назвать с трудом.[/b]— Женоненавистником меня тоже назвать нельзя. В фильме есть пролог. В кочегарке сидят мужики и под «белую» обсуждают, как и почему мужики наши стали подкаблучниками. Но сцена тоже ироничная, и ничего от серьезности в ней нет. На мой взгляд, она просто смешная. И дальше раскрывается ее содержание: есть женщина, казалось бы, несчастная, покинутая мужем и собственным ребенком.Но какой у нее порыв и мощь, когда она поет! Она взлетает. Если бы я был женоненавистником, я бы ее на метлу посадил.[b]— О чем ваша история? [/b]— История поколения, которое растерялось, не смогло себя найти в сегодняшней жизни. Но это не приговор. Мы еще не знаем, поражение это или победа. Я только констатирую. Кто-то ушел во внешнюю жизнь, в суету. А для очень многих людей это оказалось неприемлемым. По многим причинам.Из-за принципа или неспособности перестроиться. Мы снимали историю человека, который пытается найти этот ориентир. И ищет он его внутри, а не снаружи. Конечно, это намного сложнее, чем стать социально успешным человеком.[b]— Вы сознательно оставили таких людей за кадром? [/b]— Есть люди, которые могут и хотят помочь герою, но их нет специально в кадре. Всегда, когда герой хочет сменить свое амплуа, с ним что-то случается. Кто-то или что-то его не пускает. Его как бы не пускают в другую жизнь. В финале, жестоко избитый (он как раз ехал начинать другую жизнь), полуживой доползает до обочины дороги и видит людей у костра. Они пекут картошку. И они счастливы. Это фильм про людей на обочине. На обочине, но у костра. Это картина не для отдыха. Хочется надеяться, что, кроме отдыха, зрителю надо еще что-то почувствовать. Это картина для чувств.

Сергей Соловьев: Хочешь быть Матиссом — стань им

[i][b]Сергей Соловьев [/b]собирается отметить день рождения на съемочной площадке. Видать, роммовская закваска не дает покоя даже в полуюбилейную дату. На перепутье дорог, времен, имен и помыслов режиссер никогда не стоял. Объясняют это по-разному: честолюбием, характером, работоспособностью, себялюбием, талантом, упрямством. Каждый выбирает то определение, какое ему больше нравится. Или придумывает свое.Таким пасьянсом можно занять скучные часы досуга. На самом деле о Сергее Соловьеве, да простит он мне эту дерзость, говорить серьезно, с пафосом и ученическим преклонением совершенно невозможно. Как прилежная вгиковка, я шла на встречу чуть ли не с живым классиком (некоторые картины этого режиссера уже «проходят» по истории отечественного кино на всех факультетах ВГИКа). Разговор состоялся на подоконнике пятого этажа «Мосфильма», пока съемочная группа искала ключи, устанавливала аппаратуру, приводила в чувство будущих звезд, обращалась к режиссеру по делу и без, другими словами, работала.[/i][b]— Сергей Александрович, вы часто повторяете, что пришли в кино из-за фильма «Летят журавли» Михаила Калатозова...[/b]— В этом нет ничего удивительного. Конечно, приятно было бы отметить свою исключительность: все ничего не понимали, а ты оказался самым тонким, самым умным, все понял и пришел. На самом деле все мое поколение и самые близкие предшественники — Глеб Панфилов, Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Василий Шукшин — пришли в кино изза того, что увидели фильм «Летят журавли». Никакого исключительного художественного подвига и особенного отроческого прозрения тут, конечно, нет. Был действительно великий фильм, который воспитал и привел в кино поколение кинематографистов.Я — один из их числа.[b]— Даже сомнений не возникало: только режиссерский ВГИКа? [/b]— Ни тени сомнения. В 13 лет увидел эту картину, и все определилось. Мне было совершенно все равно, сколько лет я буду поступать: один, два, десять. [b]— Похвальное упрямство.[/b]— Не упрямство, просто знал, что ничем другим я заниматься не буду. И это не оттого, что у меня характер кремень, а вот такой магической силой обладала эта картина. Даже для тех людей, которые в то время уже были на «Мосфильме», появление этой картины ознаменовало слом эпох. Стало сразу понятно, что было время до «Журавлей» и после «Журавлей». Вообще эта лента сформировала вторую кинематографическую половину XX века.[b]— Вы поступили на режиссерский в то время, когда Никита Сергеевич Хрущев издал указ: брать во ВГИК на творческий факультет только людей с колоссальным жизненным опытом.* Однако вам еще не исполнилось и 17. Чем вы так поразили приемную комиссию? [/b]— Впервые оказавшись во вгиковском коридоре, увидел сумрачных пожилых людей, я бы даже сказал с уголовным отливом. Всем своим видом они наглядно являли суровый жизненный опыт. Тем не менее Михаил Ромм, может, потому что не мог терпеть никаких указов по отношению к себе, может, из-за упрямства или социального сопротивления, меня взял. Конечно, я отношусь к этому факту как к самому счастливому случаю в моей жизни. Мало того, что поступил во ВГИК в 16 лет, с первого раза, я поступил действительно в великую мастерскую. Учился вместе с Динарой Асановой, Виктором Титовым. В это время еще не окончили Андрон Кончаловский, Андрей Смирнов, Андрей Тарковский, Вася Шукшин. Конечно, это было великое везение, что меня приняли.[b]— С 16 лет находясь в гуще отечественных и мировых киноимен, трудно распознать «своих»? Что изначально во всем виноваты Михаил Калатозов и оператор Сергей Урусевский, уже понятно.[/b]— Я узнал их сразу. Это Андрей Москвин, величайший оператор и абсолютный гений [b](работал над такими картинами, как «Юность Максима», «Иван Грозный», «Овод», «Рассказы о Ленине». — А.Щ.). [/b]В мировом кино — Франсуа Трюффо, Жан Виго, Эрманно Ольми, практически весь Антониони, ранний Феллини, Висконти. Эти люди и заварили бульон, в котором по сей день что-то варится. Недавно по телевизору показывали «400 ударов» Трюффо. Думаю, дай посмотрю минутку — сел и просмотрел всю картину. Для меня это константы в кино. С ними ничего не происходит, наоборот, это как старое вино.[b]— Вы работали с замечательными актерами. Самый главный критерий отбора? [/b]— Уникум личности. Я всегда с большим напряжением отношусь к просьбам посмотреть того или другого очень способного и очень талантливого актера. Главный талант актера, конечно, талант преображения, но меня это никогда не интересовало в кино. Многие актеры, с которыми пришлось работать, были с гениальными актерскими способностями, но не было никакой разницы на площадке в отношении к Ульянову, Абдулову или Тане Друбич. Все были абсолютно на равных правах, несмотря на то, что одна врач по профессии, а другой переиграл тысячу ведущих ролей.[b]— Отличается ли сегодняшний ВГИК от того, в котором учились вы? [/b]— Конечно. И тоже на личностном уровне. Когда заходишь сегодня во ВГИК, то не видишь «Васи Шукшина».[b]— Может, вы его еще просто не знаете.[/b]— Нет. Его просто нет. Знаете, когда Василий Шукшин учился только на втором курсе, все во ВГИКе знали, что учится Василий Макарович Шукшин. К нему и относились как к Василию Макаровичу. Не так давно я сам вел во ВГИКе актерский курс. Вышли замечательные актеры: Ксюша Качалина, Лена Коренева, мальчики были прекрасные. Можно, конечно, винить внешние обстоятельства за то, что у них не все удачно складывается в профессии. Но и у Васи Шукшина не было уникальных возможностей проявиться после института. И «папы» с «мамой» тоже не было. Я когда окончил ВГИК, попал на улицу, два года болтался никому не нужный. Конечно, было тяжело. Когда-то Лев Гумилев написал из лагеря Анне Андреевне Ахматовой: «Мама, у меня такое впечатление, что все места в жизни уже заняты». Наверное, все когда-то сталкивались с этим ощущением. И это абсолютно естественный момент. Когда ты учишься, тебя формируют обстоятельства: надо что-то досдать, снять, прийти на лекцию. И вдруг все заканчивается. Теперь надо учиться формировать обстоятельства самому, чтоб оказаться на своем месте. Для этого необходим личностный запас прочности. Вот его-то не всегда хватает у сегодняшних ребят. Винить их трудно: они попали в сверхсложное время, в этой системе они никому не нужны.[b]— А не хочется помочь, «уступить молодым дорогу»? [/b]— Помню, на «Мосфильме» я был председателем комиссии по делам молодых и держал речь, требуя организации объединения «Дебют». Речь состояла из таких тезисов: «Со мной стоит целое поколение, которое вы лишили... они бродят по этим коридорам никому не нужные...». Объединение создали. В результате «в молодых», лет до пятидесяти ходили по «Мосфильму»: я, Никита Михалков и Коля Губенко. Куда делись и где сейчас те молодые, в поддержку которых затевалось это объединение? На том собрании сидел Ефим Дзиган, старый режиссер, который поставил «Мы из Кронштадта». Слушал меня внимательно, вдруг сказал: «Если он (указывая на меня) действительно организует объединение «Дебют», то я требую создания объединения «Финал». Конечно, бред говорить: молодое кино, старое кино. Искусство развивается по более сложным законам. Старик Матисс значительно моложе десяти тысяч молодых болванов, которые что-то окончили и кричат, что тоже хотят быть, как Матисс. Хочешь быть, как Матисс, пожалуйста, иди и становись Матиссом.[b]— Вы сейчас снимаете картину, в которой ваш сын играет одну из главных ролей. Этим обстоятельством вызвано такое любовное название фильма? [/b]— Картина называется «Нежный возраст». «Нежный», так как речь идет об отрочестве, а этот возраст самый нежный и одновременно важный в жизни каждого человека.Мне всегда казалось, что я знаю, из чего состоит жизнь моих детей. Но вот однажды мой сын сказал мне несколько вещей, которые меня заинтересовали. Разговор затянулся. В результате я понял, что вообще ничего не знаю, чем заняты голова, душа и время поколения, которому сейчас 24 года. Меня поразила история, которую он рассказал. Картина о жизни того поколения, которое в начале 80-х пришло в школу октябрятами, стало пионерами, потом поумирали все генеральные секретари. Вскоре выяснилось, что октябрята, пионеры, генеральные — никому не нужные чушь и бред. А на самом деле нужны «бабки». Основное образование было перенесено из классов, учебников и библиотек в школьные сортиры, где меняли жвачку на презервативы — практически осваивая рыночную экономику. Я поражен ценой, которую заплатило это поколение за идиотизм и бездарность взрослых. Картина об этой цене, о том, как я ее понимаю и как понимают ее они.[b]— Когда смотришь ваши фильмы, создается впечатление, что это одна очень длинная картина.Зритель увидит новое продолжение старой истории? [/b]— В общем, это верно, про длинную картину. Но на самом деле их две или три. Первая — экранизация русской классики, которую сейчас буквально вынули из культурного и нравственного багажа людей. Недавно перечитывал «Войну и мир». Ощущение, как в первый раз: страшно интересно. Хотелось, чтобы этот интерес сохранился не только у меня, поэтому время от времени снимаю экранизацию классики. Вторая — музыка в кино, в самом широком смысле этого слова. По этой картине у меня большое количество долгов. Когда-то с Булатом Окуджавой мы написали настоящий мюзикл. Назывался «Вера, Надежда, Любовь». Три новеллы о трех женщинах. Очень жалею, что его не снял. Третья — может, самая серьезная — об отрочестве. «Сто дней после детства» — картина об отрочестве начала 70-х годов. «Наследница по прямой» — о 80-х, а новая картина — об отрочестве конца 80-х. Если хотите, можете назвать это и продолжением, но я убежден, что решающим в жизни любого человека является период от 12 до 16 лет. Это или вторичное рождение, или человек остается с руками, ногами, но так и не родившимся. У меня, я помню, было ощущение, что я жил какое-то время мало того, что недоумком (это дело поправимое), но, кроме недоумства, была и катаракта. И вдруг начал различать цвета, видеть, как интересно сменяются времена года. Это было настоящее второе рождение. Но эта стабильность второго рождения всегда связана с быстротекущим временем. Поэтому я постоянно возвращаюсь к этой теме в разные временные отрезки.[b]— Не мешает работать сегодняшнее настроение в отечественном кинематографе? [/b]— Настроение такое же, как и во всем обществе. При полном безобразии форм жизни все равно все живое в России направлено на то, чтобы сберечь себя. Это сейчас самый главный процесс. Наш кинематограф бездарно, по-идиотски разгромлен, просто с точки зрения хозяйственной. Все его проблемы лежат не в сфере кинематографического сознания или кризиса художественных идей. Все проблемы — в отсутствии кинотеатров нового поколения, которые должны были быть построены еще десять лет назад. Тогда бы кинематограф был процветающей экономической отраслью России.Любому дебилу можно привести пять цифр, из чего складывается экономика кино в России, с таким количеством зрителей. Не может огромный кинематограф существовать только для ублюдочного видеорынка. Сейчас во всем мире кино развивается, и во всем мире стоят очереди в кинотеатры. Люди идут смотреть качественное зрелище, слышать звук нового типа. Мы ничего не хотим делать, поэтому и занимаемся озарениями: «А может быть, нужно снимать еще более зрительские фильмы?!». Бред какой-то.[b]— А что можете сказать о сегодняшней работе Союза кинематографистов, который вы возглавляли восемь лет до Никиты Михалкова? [/b]— Ничего, поскольку давно там не был. Я и так там очень долго сидел. Когда наконец меня оттуда выпустили, смог серьезно заняться любимым делом. Любая общественная работа, конечно, благородный поступок. Но если параллельно ты пытаешься заниматься тем, что называется искусством, любая общественная работа вредна. Трудно представить себе общественника-пианиста. Если он восемь часов в день не позанимается, он перестанет быть пианистом.Почему-то считается, что в кино можно быть общественником, не занимаясь по восемь часов в день. Потом приходится нагонять.[b]* Это не ошибка. Инициатива именно Хрущева! — А. Щ.[/b]

Рублев приехал из Свердловска

[i]Нечасто бывает, что дебют становится главной ролью жизни и событием культуры. Именно так произошло с Анатолием Солоницыным.[/i][b]История с географией [/b]В школьные годы любимые предметы были история и география. Однажды учительница почти заставила подростка выучить отрывок из «Войны и мира» и выступить на конкурсе чтецов. Неожиданно для всех и для самого себя Анатолий стал лауреатом. В Москве он пробует поступить одновременно в два института: Историко-архивный и в ГИТИС. В первый попадает, во второй — не проходит по конкурсу.«Штурм» ГИТИСа продолжается три года подряд — безуспешно. Театральное образование Солоницын получает в студии при Свердловском драматическом театре. Играл там в новосибирском «Красном факеле», в Таллинском русском драматическом театре. В последние годы выступает на сцене Ленинградского драматического, играет в спектакле «Гамлет», поставленном в Московском театре Ленинского комсомола, работает в Театре-студии киноактера.[b]Судьба-индейка [/b]А как же кино? Первое причастие было очень скромным. Глеб Панфилов, готовясь поступать на высшие режиссерские курсы, снимал для свердловского телевидения тридцатиминутную ленту, в которой Солоницын и сыграл свою первую роль. Молодой режиссер уехал в Москву с твердым намерением написать сценарий, где Анатолий Солоницын сыграет главную роль. Актер продолжает работать в театре и верит, что настоящий дебют в большом кинематографе будет связан с именем Панфилова. И вдруг (а без этого понятия не обходится ни одно значительное событие в искусстве, как и в жизни вообще) актеру попадается сценарий будущего фильма Андрея Тарковского «Андрей Рублев». Без приглашения едет в Москву. Недовольство худсовета и всей съемочной группы не смогли переубедить Тарковского. Андрея Рублева будет играть никому тогда не известный актер из Свердловска Анатолий Солоницын. Он сыграл и во всех последующих фильмах Тарковского.[b]Тихий омут [/b]Уже в роли Андрея Рублева проявились характерные особенности солоницынского дарования. В самой напряженной, драматичной ситуации, которая, казалось бы, должна потребовать от актера бурного всплеска эмоций, Солоницын старается заземлить все «экстремы» в характере своих героев.Мягкая, притушенная пластика движений, внимательный взгляд...Неброская, но убедительная выразительность. О Солоницыне говорят — «интеллектуальный актер», но скорее он актер «режиссерский»: целиком и полностью доверяет авторам фильма, старается понять и воплотить их творческие замыслы. Не потому ли так любили работать с Анатолием Солоницыным режиссеры? Не так много сыграл актер, зато почти каждая роль стала явлением.Сочный и выразительный рисунок секретаря губкома — в фильме Никиты Михалкова «Свой среди чужих, чужой среди своих». Комиссар Евстрюков «В огне брода нет» Глеба Панфилова, архитектор Калмыков «Любить человека» Сергея Герасимова, Рыбник Йоста — предатель и ничтожество в «Легенде о Тиле», небольшая роль Костика в картине Вадима Абдрашитова «Поворот», циничный строитель Толя в кинокомедии Николая Губенко «Из жизни отдыхающих». Последняя роль Анатолия Солоницына — журналист Малинин в картине Абдрашитова «Остановился поезд». Он был актером в сущности одной темы, но не одного образа. Его интеллектуализм не обнажается и не исповедуется. Солоницын всегда несколько отстранен от своего героя, не погружается до конца «в образ», но всегда странным образом присутствует в нем. Никогда не играя себя, актер везде оставался собой.

В Америке вниз смотреть нельзя — упадешь

[i]Когда ведутся переговоры о гастролях московских театров или отдельных спектаклей за границей, удивляешься: неужели кто-то в России и тем более на Западе готов взять на себя ответственность за финансовое обеспечение проекта? Как планировать гастрольный тур, например, в Америку на октябрь — ноябрь этого года, вкладывать немалые деньги в рекламную кампанию, когда мы каждый день ждем то 17-го, то 31-го, то 1-го?..Наверное, стране эдакая загадочная непредсказуемость придает шарма в глазах зарубежных партнеров. В октябре пройдут большие гастроли московского театра «Et cetera» в Соединенных Штатах. Организацию и проведение обеспечивает американское театральное агентство «L.A.V. Entertainment».Мы беседуем с президентом агентства [b]Вадимом Зильберманом[/b].[/i]-Сегодня только на территории большого Нью-Йорка проживает один миллион русскоязычного населения.Несмотря на плавильный котел США (здесь все постоянно меняется, переезжает с места на место или просто исчезает), при словах «русский театр» эта миллионная масса превращается в одно целое: глаза загораются, откладываются важные business meeting (деловые встречи).Если ты вовремя не успел купить билет — перед спектаклем тебе не на что рассчитывать, даже на галерку.[b]— Любой московский театр позавидует такому зрителю.[/b]— Мне кажется, это желание хоть на короткий срок отойти от непростой жизни русских эмигрантов в Соединенных Штатах, понять, что утрачено и чего им действительно здесь не хватает.[b]— Чего же? [/b]— Духовного общения, как высокопарно бы это ни звучало. Здесь очень низок профессиональный уровень людей, которые обслуживают русскоязычное население. Что бы понять, о чем я говорю, один пример. Руководитель программ русского телевидения двенадцать лет назад в городе Черновцы руководил подпольным цехом по производству крышек для консервирования. Сегодня этот человек руководит телезнаменитостями Мариной Бурцевой и Юрием Ростовым, объясняя им, как нужно работать. Что касается пишущей братии, то многие люди просто не в состоянии понять, о чем пишут местные журналисты. Поэтому приезды российских звезд театра и эстрады, конечно же, вызывают небывалый ажиотаж и брожение среди русской эмиграции. А Америка — это прежде всего коммерция: спрос определяет предложение и предложение определяет спрос.[b]— Какой же спрос у сегодняшнего зрителя? [/b]— Спрос на хороший, художественный театр. Русскоязычная публика совершенно отвергла халтуру. Спектакли на двух актеров в потертых джинсах или сокращенные до неузнаваемости большие спектакли — здесь это больше не проходит.Конечно, тяжело вывозить мхатовскую «Татуированную розу», в которой заняты 18 человек, соответственно около сорока — обслуживающего персонала. Постановка Романа Виктюка — имя, которое может привлечь публику, принести деньги в кассу. Но математически вывести «полноценную» «Розу» невозможно.Поэтому что делает человек, который пытается организовать эти гастроли? Предлагает Ирине Мирошниченко (исполнительнице главной роли) выполнить функции продюсера, режиссера и актрисы одновременно. Ирина начинает резать спектакль. В результате остается шесть человек, без костюмов и декораций.Жуткое зрелище. Зритель, конечно же, это не принял. Вместо шести спектаклей они сыграли два. В шести городах выступления этой команды были отменены.[b]— Вернемся к работе вашего агентства. Какие гастроли запомнились американской публике? [/b]— В марте прошли гастроли совместной постановки театра «Ленком» и Российского театрального агентства спектакля «Чешское фото» с Александром Калягиным и Николаем Караченцовым в главных ролях.Около восьми тысяч человек посмотрели спектакль. Для американских гастролей это очень серьезная цифра. На Бродвее мы играли два спектакля в день, настолько был велик интерес в Нью-Йорке. Пришлось даже объявлять дополнительный спектакль, который тоже оказался полностью продан. Первый раз за свою практику я был свидетелем того, что приглашенных гостей было некуда посадить.[b]— Театр «Et cetera» приезжает со «Смуглой леди сонетов» Бернарда Шоу. Чем этот спектакль, на ваш взгляд, может быть интересен публике в Америке? [/b]— Мне кажется, получается интересная перекличка: Шекспир, «Глобус», Калягин, «Et cetera». Единственное несоответствие: говорят, Шекспир был плохим актером. Калягин настолько велик как актер, что ему удалось показать плохого актера Шекспира. Отношение Шекспира и власти, актера и власти, актера вне времени. Это интересно. Интересен настоящий художественный театр. Устал народ от «Татуированной розы», разделенной на три части. Хочется предлагать только полномасштабную и полноценную продукцию. Может, я и высоко поднимаю планку. Но вниз смотреть нельзя — упадешь. А в Америке это вообще недопустимая роскошь.[b]— Почему предстоящие гастроли вы называете «большими»? [/b]— Театр привозит большой спектакль. Полностью костюмы и декорации. Был очень интересный эпизод в Миннеаполисе. Когда выбиралась площадка для спектакля, местный продюсер был несказанно удивлен, узнав, что к ним едет костюмированный спектакль. Но он чуть не упал, когда заговорили о монтировке сцены и объяснили, что театр везет с собой около тонны декораций.Он принял нас за сумасшедших. Для американского театра это немыслимо: декорации, костюмы, сложный грим, большое количество действующих лиц на сцене. В мюзиклах — да, конечно, но в драматическом театре это ненужная роскошь. Настоящего драматического спектакля (привычного для русской публики) здесь нет. Можно обсуждать отдельные имена, удачные режиссерские находки. Но по большому счету, зрителю предлагаются «сценки», а не спектакль.

Баловень судьбы

[i][b]Михаил Левитин[/b], художественный руководитель театра «Эрмитаж», режиссер и писатель, может с гордостью коллекционировать определения, коими награждают его критики.«Писатель, занимающийся режиссурой» — для всей режиссерской братии, «пишущий режиссер» — для литераторов, «бунтарь» и «непредсказуемая личность» для комитета культуры. После легендарного спектакля 1982 года по Даниилу Хармсу «Хармс! Чармс! Шардам! или Школа клоунов» Левитин выходит на передовую и сражается с «критиками» каждым спектаклем и выпущенной книжкой.Готовясь к встрече с известным демиургом, решила сделать «ход конем».Новинка личного сезона — огненно-рыжий цвет моих волос — не подвела: «Да вы попали в мой любимый цвет! Но стоп, стоп — это [b](т.е. «бабы». — А.Щ.) [/b]все в прошлом. Так о чем мы будем говорить?».[/i][b]— Поклонники Станиславского любовно заметили, что система родилась из потребности хоть как-то оправдать лицедейство. Ощущаете ли вы греховность своего занятия? [/b]— К счастью, да. Как человек небезгрешный, благодаря вашему вопросу начинаю понимать, почему я этим занимаюсь: оправдываю свою греховность. Если театр не хочет оставить мозги зрителей в девственном состоянии, то тогда мы действительно занимаемся греховным делом. Искусство — это всегда прорыв в запретную зону. Иногда приближаешься к ней слишком близко.У меня это чувство всегда сопровождалось появлением моих лучших спектаклей или книжек. Может, мы и не имеем права заглядывать за запретную черту, но я не задумываюсь об этом, когда занимаюсь искусством. Как не задумываешься, когда любишь: грешишь ты или не грешишь.[b]— Отношения режиссера и актера похожи на своеобразную любовную игру: режиссер предлагает, куда-то ведет, чем-то соблазняет актера. Как с этим делом у Левитина? [/b]— В моем театре любовная игра находится в стадии огромного понимания: когда партнеры знают, что нужно другому человеку, как и чем понравиться режиссеру. По большей части мне уже не приходится уговаривать или соблазнять.[b]— Так на чем же строятся ваши отношения с труппой? [/b]— На сострадании и необходимости друг в друге. В жизни эта необходимость тоже иногда возникает, только в театре она длится дольше.[b]— Как же родится азарт, если вокруг сплошное бесконфликтное понимание? Чем увлекаете вы? [/b]— Открытым существованием персонажей, актеров, себя самого. Пока я непритворно существую в пределах своего театра, актеры мне верят. Все разговоры о лицедействе лицедеев — условные разговоры.Конечно, для интереса окружающих можно поерничать, сыграть что-то грозное. Актер оценит, но больше он оценит подлинность твоего существования. Я хочу, чтобы даже мои слабости стали их достоянием. Так же, как и актеры для меня всегда варианты меня самого.[b]— Получается, что в театре надо знать друг про друга все? [/b]— Во всяком случае очень остро чувствовать другого. И это не так сложно, как может показаться. Благодаря спектаклям и репетициям ты узнаешь о человеке, как вы говорите, «все». Во всяком случае главное: его темперамент, мотивы поведения, его реакцию.[b]— Как пишущему человеку, конечно, вам это на руку.[/b]— Мне иногда кажется, что первые черновики моих будущих книг возникают на репетиции. Косвенным образом, но мои актеры всегда играют жизнь моих будущих персонажей.[b]— Но режиссер и писатель — все-таки разные занятия. Как они соединяются у Левитина? [/b]— Режиссерской работе не хватает объема, «мыслить целым миром» может только литератор. Режиссер — это воля, четкость, ясность изложения, поведения, а писатель — постоянная эмоциональная раздвоенность. Но эти два разных занятия объединяет одно — необходимо остро чувствовать другого человека.[b]— Без чего не может обойтись Михаил Левитин? [/b]— Я тоскую без сложных ситуаций в жизни. Не могу долго греться в лучах любви. Жизнь меня баловала и балует, при всех потерях. Но я все время нуждаюсь в мужских событиях. Наверное, поэтому у меня не встречи, а битвы, из которых я всегда выхожу победителем.[b]— Всегда? [/b]— Должен выйти. То, что женщине кажется моим поражением, всего лишь моя сознательная капитуляция. Просто мне уже стало неинтересно. Мне нужны настоящие драмы, страсти, ссоры, исчезновения. Каждый раз я должен рассматривать партнера как что-то новое, неизвестное, добытое мной с колоссальными боями.[b]— Очень похоже на игру в любовные отношения.[/b]— Может быть. Но это не я играю — играют моя душа и мой организм. Мне необходимы такие столкновения.[b]— «Битвы» мешают работе? [/b]— Нет, что вы. Очень, очень помогают.[b]— Может, вы сознательно придумываете себе приключения? [/b]— Может быть. Мне в жизни их действительно не хватает. Я их беспрерывно ищу, беспрерывно. Необходимо попадать в ситуации, в которые нормальный человек никогда не попадет. Я должен увидеть все страны, любить самых красивых женщин и чтоб меня любили, написать свои книги… Мне должно быть интересно.Фантастически интересно. Жизнь я всегда воспринимал как фантастику, а когда она становится однообразной, я страдаю. Очень.[b]— Выходит, вы счастливый человек? [/b]— Да. Я абсолютно счастливый человек, несмотря на то, что корни моего счастья не всегда понятны окружающим. Окружающим кажется, что счастьем именно они обеспечивают человека. Что счастье, например, это внимание к тебе общества. Полная фигня. Мне никогда не было интересно критическое мнение, если это мнение не принадлежит художнику с большой буквы. Получив статью о моих спектаклях Виктора Шкловского, я готов жить этим десять лет. Хвалить должны равные.[b]— Чье мнение вам дорого? [/b]— Я хочу нравиться своим детям. Хочу, чтоб мои сын и дочь, сидя на спектаклях, были рады, что эти спектакли поставил их отец. Читали книжки и гордились, что они написаны мной. Хочу быть интересным тем, с кем работаю. Хочу быть собой.[b]— Коль заговорили о детях, чем они занимаются? [/b]— Дочь, актриса у Петра Фоменко, Оля Левитина. Играет много спектаклей в фоменковской мастерской, у меня в «Занде».[b]— Не хотите взять ее к себе в труппу? [/b]— Не хочу. Школу папы она уже прошла дома. Пусть побудет рядом с Петром Наумовичем.[b]— В работе родственные отношения мешают? [/b]— Нет. Дети абсолютно внимательны ко мне как к художнику. А сын Миша заканчивает последний класс школы. Думаю, найдет себя в философии и истории. Красивые дети.Очень похожи на маму, но какое-то безобразие у них есть и от меня.[b]— На какой вопрос вы не можете ответить? [/b]— Почему я с десяти лет, когда написал первую пьесу, занимаюсь только тем, что люблю. Может, потому, что мама поехала рожать меня из театра. Наверное, она смотрела «Любовь Яровую» или «Огненный мост», потому что у меня буквально с рождения увлеченность двадцатыми годами. Видно, через пупок я все-таки смотрел на сцену. Но, по-крупному, я никак не могу понять, почему так четко распорядилась судьба: постоянно быть занятым только театром, литературой и любовью. И я безмерно ей за это благодарен.[b]— Как вы выбираете пьесу для постановки? [/b]— Я ставлю репертуар моего детства: то, что хотел поставить до восемнадцати лет. Вообще моя жизнь — это бесконечные созвучия. Все, что было в моем прекрасном, золотом детстве, постоянно рифмуется с тем, что происходит сейчас. Круг бесконечно смыкается.[b]— Так легко прописать будущее.[/b]— Да. К сожалению, я многое знаю из своего будущего. Например, всегда утверждал, что лучшая пьеса — «Живой труп» Льва Толстого. Тогда я еще не был обременен своими семьями, не был в сложных отношениях с моими женами, но уже с детства знал, что в моей жизни все будет именно так. Я ничего не сочиняю, никакого волшебства тут нет. Просто с детства было сильное и цельное ощущение своей судьбы. Иногда даже боюсь каких-то догадок и отбрасываю их от себя.[b]— То есть новый спектакль о вас? [/b]— Он очень связан со мной — это воплощенная мечта. Я так рад, что мне самому интересно его смотреть. Убежден, что на него всех собак спустит половина критически пишущего населения: он совсем не соответствует хрестоматийному и нехрестоматийному — любому прочтению пьесы «Живой труп». Как будто есть какое-то правильное ее прочтение.Ведь ничего не видели. Выдумки одни. Для меня самого существовал «Живой труп» только с гениальным артистом Михаилом Романовым, который играл Федю Протасова в киевском театре имени Леси Украинки.Все остальные «Живые трупы» — бесконечная тоска. Я рад, что совершенно стихийно возникла необходимость в этой постановке и что Давид Боровский включился в это дело.Рад даже приключениям внутри спектакля: за коврами к нему я ездил в Бразилию, а каждый венский стул брел к нам из другой страны.[b]— Вы признаете свои ошибки? [/b]— Я знаю, когда был недостаточно сильным, недостаточно убедительным. Это фиксируется сразу организмом, но считать это ошибкой трудно.[b]— Что вы больше всего любите и ненавидите в театре? [/b]— Люблю за то, что я здесь не один. И ненавижу театр за то, что я здесь не один.[b]— Что окажется в сухом остатке, если выпарить все наносное? [/b]— Останется тот самый мальчик, который живет в коммунальной квартире, в маленькой комнате с отцом и мамой. Людьми, своим поведением напоминающими гениальных клоунов и непроизвольно обучающими его умению жить чистосердечно. Не заботясь о том, какое впечатление ты производишь на окружающих. И умению любить. Да, я бы сказал так: научившими его любви, а первое все вычеркните.

Ананасы от Ромашина

[i]С Анатолием Владимировичем мы встретились на его даче в Пушкине. Совершаем трепетный ритуал обхода поместья. «А все-таки за кирпичом я успел до твоего приезда съездить», — «Николай II» из знаменитой климовской картины в резиновых сапогах и рабочей спецовке водружает на стол корзину с только что сорванными яблоками: «Посиди вот тут — покачайся, я на минутку — стекло привезу». Качаюсь. Яблочный аромат, тишина. Умные вопросы, так старательно составленные заранее, как и «сквозная нить» разговора, предательски растворяются в моем умиротворенном мозгу.«Ты о чем-то конкретном хотела поговорить?» — «Да нет, так...» — «Тогда давай чай пить».[/i][b]— Анатолий Владимирович, на дачу убегаете от светской суеты? [/b]— Я живу здесь. С радостью. В этом есть какая-то прелесть, может быть, связанная с возрастом — все-таки через полтора года мне семьдесят лет. Здесь тишина, покой, камин, нет суеты, которой Москва так подавляет. Где в Москве я сяду на террасу и буду любоваться белочкой на елке? Этот дом, можно сказать, я сам построил: спроектировал, многое делал своими руками: мебель, например. Очень люблю этим заниматься, а потом, у меня наследник, которому уже два с половиной года, — надо построить для него дом.[b]— Наследник не единственный? [/b]— У меня трое детей. Старшая, довольно известная барышня, Танечка Ромашина, окончила мхатовскую школу и десять лет работала диктором на телевидении. Младшая дочка окончила Ленинский педагогический. Живет в Испании, ее мать испанка. Родила мне внука Педро, или Петьку, как мы его зовем. И последнее мое произведение — Димочка. Скажу честно, это создание очень заряжает на жизнь, заставляет радоваться каждому прожитому дню.[b]— К тому же рядом и молодая жена (актриса Юлиана Оррен. — А. Щ.).[/b]— Мы вместе уже десять лет, а как будто вчера встретились. Первый раз в жизни я венчался. Мне кажется, я ее устраиваю.[b]— Выходит, личная жизнь удалась? [/b]— Я беспокойный человек: не выношу болотного покоя. Мне необходимо, чтоб жизнь бурлила. Юлечкина молодость, ее энергия на меня действуют очень положительно, и она тоже, по-моему, не скучает. Не даю скучать.[b]— Чего в жизни вы боитесь по-настоящему? [/b]— Предательства и равнодушия. Уверен, что человеческое равнодушие — причина всех грехов, вплоть до убийства. Убивают от равнодушия, а не от страсти.[b]— Что вас может удивить? [/b]— Меня удивляет каждый рассвет, каждое утро.[b]— С высоты прожитых лет можете сказать, чего в жизни человека больше: случайностей или предопределенности? [/b]— Мне кажется, когда человек чего-то не знает или не может объяснить, то говорит: «свыше», «случай». Это наше оправдание перед неизвестностью. Недаром ученые утверждают, что мозг человека изучен только на восемнадцать процентов, поэтому я уверен, что человечество спасет только его невежество. Вообще наука тормозит любое развитие.[b]— ? [/b]— Она ставит границы: яблоко упало, потому что есть земное притяжение. А в это время существует такое чудо, как «эффект гроба Магомета», который без всякой поддержки несколько тысяч лет висит в горах. Что это такое и где же тут земное притяжение? [b]— А как вы объясните любовь? [/b]— Это сумасшедшая реакция, которая, как только понимаешь и можешь объяснить — исчезает. Необъяснимость — это и есть великое таинство и сила. Анализ начинается только тогда, когда страсти утихают или исчезают совсем.[b]— Что вы говорите своим студентам во ВГИКе на первой лекции? [/b]— Стараюсь не обещать безоблачной жизни. Например, в этом наборе у меня было 26 человек, а заканчивает — 16. Десять человек за три года исчезли по разным причинам: кому-то я в категорической форме посоветовал сменить профессию — бесперспективно, кто-то не смог заплатить за обучение.[b]— Что самое сложное в актерской профессии? [/b]— Не открою Америку: она чрезвычайно зависима — от пьесы, которую кто-то написал, от режиссера и так далее. Я скажу так: это трагическая профессия.[b]— В чем же трагедия? [/b]— Если я скульптор, то могу сломать несовершенную, как мне показалось, скульптуру и создать новую. Писатель, композитор, художник могут уничтожить свое произведение, если оно их не устраивает. А актер даже не знает, удалась его работа или нет до тех пор, пока ее не увидит зритель. Без зрителя существование актера бессмысленно, а если зритель посмотрел недоделанную работу, то ты уже опубликовал свой брак.[b]— А разве актер не чувствует, что в какой-то сцене, например, он «не дотягивает»? [/b]— Я могу чувствовать дискомфорт внутри себя, но чтобы проверить его обоснованность, актеру необходимо показать свою работу зрителю. В следующий раз я сыграю лучше, поправлю неточности, но сотня или две зрителей уже увидела твой брак. Корректировка роли идет за счет публичных промахов — в этом тоже трагичность.[b]— Вам никогда не хотелось бросить актерство? [/b]— У меня был момент, когда я бросил все: оставил семью, ушел из театра, вышел из партии. Есть такой морской термин: «поворот все вдруг», и у меня все случилось именно так — я стал абсолютно «чистым» человеком.[b]— Вы как-то объясняли для себя этот уход? [/b]— Нет. Ушел и все.[b]— И долго вы оставались «чистым человеком»? [/b]— К счастью, нет. Театр все-таки заразная вещь. Одно предложение, другое... Сергей Бондарчук предложил попробовать преподавать — так я оказался во ВГИКе. Дал мне курс, получилось, и, слава богу, до сих пор преподаю. Потом опять пригласили в Театр Маяковского на конкретную роль. Начались съемки — начались опять непонимания, мягко выражаясь, в театре с Гончаровым. Ушел во второй раз. В это время Сергей Проханов делал свой театр. Ему нужна была опора на «имя», а мне было интересно работать с молодыми, очень. Это было семь с половиной лет назад и, как сейчас вижу, имело смысл.[b]— Почему все-таки не сложились отношения с Театром Маяковского? [/b]— Я вдруг перестал ощущать свой приход в театр как радость. Это безнравственно: идти в театр без радости — все равно, что ложиться в постель с женщиной, которую не хочешь. Слово «люблю» откладываю в сторону. Мне очень нравится, что в испанском языке нет слова «люблю» по отношению к женщине. То есть мужчина, объясняясь в любви женщине, говорит: «Хочу тебя». Испанцы считают, что любить можно кашу, вино, но не женщину. Женщину можно только хотеть.[b]— Здорово, но кашу иногда тоже очень хочется.[/b]— Ну хорошо, женщину я хотел бы, как банан, в крайнем случае, или ананас — диковинное что-то, но не как кашу.[b]— Мы говорили о театре...[/b]— Да. Я не хочу сказать, что меня в Театре Маяковского чем-то обидели — нет. Признание, все свои награды я получил именно в этом театре и благодарен за все дни, проведенные в его стенах. А эти дни сложились в двадцатисемилетнюю службу. Меня до сих пор зовут в этот театр, значит — обид нет.[b]— Почему же вы не соглашаетесь? [/b]— Три раза в одну речку не входят.[b]— Что такое звездность и звездные капризы, если взглянуть изнутри? [/b]— Когда я пришел в Театр Маяковского, меня сразу ввели в спектакли, где моими партнерами стали Штраух, Глизев, Козарев, Ханов, Самойлов — суперзвезды. Бабанова — легенда. Я, мальчишка, только с театральной скамьи, безусловно, испытывал страх, но их талант настолько был выше той «звездности», о которой ты говоришь, что зачеркивало неравенство между нами. И, извини за нескромность, уверен, если бы рядом с ними играл человек, который бы их не устраивал, попросту говоря, был бездарен, его бы убрали. Они могли поставить условия.Когда я играл Князя К с Марьей Ивановной Бабановой в спектакле «Дядюшкин сон», поставленном Марией Иосифовной Кнебель, не могу забыть, как она каждый раз перед выходом на сцену говорила: «Возьми меня за руку. Держи крепче. Скажи: Машка, хватит!». Я, называя по имени-отчеству, уговаривал ее не волноваться, она злилась и требовала, чтоб я сказал именно эту магическую для нее формулировку: «Я же тебя прошу сказать: Машка, хватит! Неужели так сложно?». Я произносил: «Маша, хватит! («Машкой» Бабанову назвать я все-таки не мог)», — и она шла на сцену. Несмотря на свой опыт и признание публики, перед каждым спектаклем она дрожала, как школьница. За свой многолетний опыт я пришел к выводу: когда перед тобой действительно талантливый человек, работать легко.Когда фигура, зараженная фанаберией, даже небездарная, — невероятно сложнее.[b]— Часто говорят, что актерская профессия содержит элемент простого дуракаваляния.[/b]— Дуракаваляние — это вообще вся наша жизнь.[b]— А как же генеральные задачи: дом, дерево, сын? [/b]— К этим задачам точно никогда не относился серьезно. Если б я хоть на секунду мог представить, как это трудно, например построить дом, я бы никогда не ввязывался в это дело. Эйзенштейн, например, считал, что наукой движет только любопытство.Гениально! Это и есть дуракаваляние.[b]— Есть роли, под которыми вы и сейчас бы подписались? [/b]— Нет. Ни одной.[b]— Как это? [/b]— Все свои роли сейчас я бы сыграл по-другому.[b]— Молодежь вас пугает? [/b]— Наоборот, я на нее очень надеюсь: сейчас много молодых людей, которые могут увлечь идеей. Просто выходить на сцену и получать аплодисменты мне уже не интересно.[b]— Какое ваше самое несбыточное желание? [/b]— Вот если б была такая лавка, где можно было бы торговать талонами на жизнь, я бы, не задумываясь, променял последние года три на три дня или даже на три часа будущего лет этак через сто. Хоть одним глазком взглянуть или одной ноздрей почувствовать запах того, что будет твориться вокруг, — ужасно интересно.[b]— А если эти три часа будут самыми страшными в вашей жизни? [/b]— Неважно — мне интересно.[b]— Что поддерживает вас на плаву, если случается депрессия? [/b]— У меня не бывает депрессий.[b]— Вы шутите? [/b]— Я не имею права быть в плохом настроении, разговаривая с тобой или приходя в театр. Станиславский говорил: «Все настроения оставляйте вместе с галошами в гардеробе».[b]— Хорошо, меня и зрителя вы обманули, но, оставшись наедине с собой, чувствуете, что мир рушится...[/b]— Надо рядом постоянно иметь женщину, тогда мир не будет рушиться.

Как забеременеть от Джигарханяна

[i][b]Джигарханян Армен Борисович[/b]. Набираю номер: «Армен Борисович?» — «О-у?» — за долю секунды понимаю, что встреча состоится. Лечу на служебный вход «Ленкома».Армен Борисович уже там. «Пойдем, солнышко». «Интервью» начинается со взгляда: Джигарханян больше играет, чем рассказывает, разговор с ним, кроме прочего, и зрелищно увлекателен. Поднимаемся на лифте в мужскую гримерку, не спеша идем по коридору, аккуратно здороваясь со всеми, кого встречаем. Удивительная аура у этого человека — с ним очень уютно.[/i]-Когда в наш театр пришел Сергей Газаров [b](сегодняшний режиссер в театре п/р А. Джигарханяна. — А. Щ.), [/b]я понял, как хорошо быть английской королевой.[b]— Понравилось раздавать приказания? [/b]— Понравилось, что ты можешь только подкинуть идею, мысль, а доводить ее до конца будет кто-то другой. Ежедневная же работа вообще делается без твоего ведома. Знаешь, актерская профессия, оказывается, ни с чем не совместима. Ни с чем. Даже с педагогикой.[b]— Это субъективно? [/b]— Я уже в том возрасте, когда все субъективно. Много лет назад я прочел, как Немирович-Данченко, прослушивая одну известную актрису, посоветовал ей отречься от любовников, семьи, общества, если она хочет работать в театре, — «театр не любит делиться». Мудрость этой фразы я понял только сейчас. Аркадий Исакович Райкин называл это «законом сохранения эмоций». Тратиться разрешается только на сцене, в жизни надо только набирать.[b]— Но и в жизни иногда приходится тратиться, хотя бы на...[/b]— Это ваши проблемы. Не женитесь, не влюбляйтесь, не разводитесь, если это вас уводит от сцены.[b]— А вам удается следовать завету театрального мудреца? [/b]— Человек, как известно, слаб. Поэтому мы и не достигаем ошеломляющих актерских высот. Давайте сразу договоримся — не искать контраргументы. Их множество: «Актриса Пиписькина родила восьмерых детей и продолжает пользоваться популярностью у публики...». За других отвечать не берусь, но за свою довольно длинную жизнь убедился: если ты хорошо рассказываешь анекдот, сидя за столом, это не значит, что ты сможешь рассказать его на сцене.[b]— Вы столько всего переиграли, что уж точно знаете, какой эмоции какой жест соответствует. Можете запрограммировать успех? [/b]— Могу. Но думаю, что это не нужно делать актеру.[b]— Почему? [/b]— Чистота пропадает. Как в любви: если возникает потребность кому-то рассказать про свою любовь, значит, она уже ущербна. Если я прихожу к своему другу, а вы к своей подруге и рассказываете, как мы сильно любим друг друга, значит, любви уже нет, она ушла.[b]— А что такое любовь? [/b]— Не знаю. Наверное, это необходимое заполнение пустоты.[b]— ? [/b]— Когда человек рождается, у него есть легкие, которые заполняются кислородом, есть желудок, который должен заполняться какой-то едой, но есть сердце и душа, которые требуют заполнения любовью. Это вещь сложная, потому что очень простая и ясная.[b]— Я поняла: если б вы не стали актером, вы бы были философом.[/b]— Не думаю. Когда уже есть рассуждения Шекспира о любви, вряд ли можно что-то еще к этому добавить. Мы слушаем «Маленькую ночную серенаду» Моцарта и забываем о своих ночных серенадах, а у нас ведь тоже бывают свои «маленькие ночные».Или Леонардо да Винчи: смотришь — и на тебя обрушивается могучая сила таланта, как стихийное бедствие.Гипноз — это и есть искусство.[b]— У вас были провалы? [/b]— Что называть успехом и что провалом? Не знаю.[b]— Тогда скажем так: было ли вам стыдно? [/b]— Было. Когда врешь: я имею в виду сцену. В жизни все иначе: есть ложь во спасение, например. Я не коллекционирую ни провалы, ни успехи. Я двигаюсь вперед. Хочу быть живым, чтобы клетки не отмирали, хочу волноваться, удивляться по-настоящему.[b]— А что вас может удивить? [/b]— Все, если я живой, если я не всезнайка. Удивляют самые примитивные вещи: природа, животные, дети. Их проявления поразительны. Взрослея, мы начинаем убивать в себе природу. Кто-то выдумал некие моральные законы, мы их подхватили. Выстроили систему общения и сами стали ее рабами. В одной пьесе Радзинского есть очень хорошая фраза: «Почему так много принцесс на свете и так мало королев?».[b]— И вы знаете ответ? [/b]— Потому что мы живем в мире условностей.[b]— Но если ты живешь в обществе, а не в бочке, ты должен считаться с его законами, хочешь ты этого или нет.[/b]— И мы придумали разные красивые слова: «имидж», например. Появились профессионалы, которые лучше вас подберут вам ваш образ. Так постепенно человек мертвеет. Это длинный и малозаметный процесс.[b]— Чему вы учите своих ребят в театре? [/b]— Я никого ничему не учу.[b]— А вы знаете, чего они хотят? [/b]— Не знаю.[b]— Зачем же вы создали свой театр? [/b]— Отвечаю на этот вопрос определенно: пережил драму. Я даже не боюсь это сказать: сегодня у меня нет иллюзий по отношению к коллективному творчеству. Понятие «театрасемьи», «театра-дома» сильно пошатнулись в моем представлении. Сильно. А тот же театральный мудрец, о котором мы с вами вспоминали, Немирович-Данченко, говорил о диктатуре в театре. И он был прав. Правда, он, хитрец, прибавил одно слово: «добровольная» диктатура.[b]— Но почему «драма»? [/b]— Потому что я уже очень много лет в театре и, казалось бы, должен знать его законы. Но только недавно понял, что знать и жить — это разные вещи. Все представления об «очаге» оказались наивны.[b]— Если я вас правильно поняла, вернись вы на четыре года назад, не стали бы организовывать свой театр? [/b]— Нет. Пусть мое признание не прозвучит как разочарование. Просто я реальный человек. Можете даже не писать об этом. Скажу так: все гораздо сложнее, чем я думал. Коллективное творчество — очень опасная вещь. Мы вступаем в некие неестественные взаимоотношения, а золотой формулы существования в театре нет. Коллективное творчество держится только на компромиссе. Пока человек молод, он может немножко энергии выделить и на компромисс, а когда человек стареет и у него дефицит не только на энергию — тратиться на компромиссы уже не хочется. Вот тогда и наступает миллион терзаний.[b]— Маяковка держится на компромиссе? [/b]— Да. Компромисс присутствует. Без него не было бы театра.[b]— Вы как-то сказали, что у каждого главного режиссера в театре должны быть свои апостолы.[/b]— Да.[b]— Вы один из них? [/b]— (долгая пауза) Не знаю.[b]— Вам никогда не хотелось изменить Гончарову? [/b]— Это очень сложный вопрос. Это даже гораздо сложнее, чем создание семьи.[b]— Что такое хороший театр? [/b]— Когда его можно сравнить с природой. Природа живет по жесточайшим биологическим правилам, ведь есть львы, есть кролики, есть обезьяны и шакалы, есть естественный отбор. А в наших театрах разве слабый, то есть бездарный, погибает? Наоборот, всевозможные профсоюзы встают на его защиту, выработали целую систему взглядов по этому поводу: нельзя иметь любимчиков, труппа должна равноправно играть спектакль и т. д. и т. п. Я двадцать пять лет в Театре Маяковского, и двадцать пять лет Гончаров не мог уволить одну актрису, которая вообще не актриса. Она «молодой специалист», у нее есть диплом. В нашем маленьком театре такая же актриса проработала один сезон. Всем стало очевидно, что мы «разные люди», но, будучи в штате, она забеременела. Сейчас наш театр второй год платит ей зарплату за то, что она вовремя это сделала. Я вообще не понимаю этого — у нас контрактность и так далее. Не хочу в это вдаваться — не мое дело! Когда начинаются «но» — все естественное заканчивается. [i](Машет руками, брови сгущаются, как тучи, седая голова «уходит» в плечи — удивительно обаятелен даже в гневе. Мой взгляд невольно падает на диктофон, который лежит на столике рядом с рукой Армена Борисовича. Взгляд пойман. Почему-то становится неловко.) [/i][b]— Мы тоже сейчас вступаем в некие не очень естественные отношения — я записываю ваше негодование.[/b]— Оно не кусается. Вот когда одно «но» наслаивается на другое, ваше «но» не устраивает меня, а мое вас, — мы начинаем разве что не кусать друг друга. И то это зависит от степени вашей порядочности. Иногда кусают. Я все это говорю со знаком плюс. Для меня нет ничего плохого в том, что естественно. Я даже за тех людей, которые меня ненавидят или на меня доносят, — это нормальные явления. Я бы сказал — закон природы. Не может шакал любить волка или льва.[b]— Как вы относитесь к критике? [/b]— Не читаю. Я вообще отношусь сомнительно к такому понятию, как театроведение. Даже не знаю, что это такое. Честно говорю.[b]— А чье мнение для вас дорого? [/b]— Кто плачет в зале — вот кто мне интересен. Он единственный. Как любит повторять Гончаров: «Кто беременеет от меня». А рецензии я никогда не читаю, правда. Даже боюсь говорить, скажут, кокетничает. Вот вчера играл спектакль и во время поклона увидел женщину, которая сидела с красными от слез глазами, — больше мне ничего не надо, никаких слов.[b]— Вы чувствуете, когда роль «дошла» до зрителя? [/b]— Нет. Никто не чувствует. Это не пирамидон, это внутривенный укол, который действует через сутки. Вы можете сейчас не аплодировать, а ночью не заснуть. А я, актер, ничего не должен чувствовать.[b]— Хорошо, а как же тогда узнать, удачно сыграна роль или нет? [/b]— Я и не знаю. И не должен ни перед кем отчитываться. Вы отчитываетесь в любви кому-то? [b]— Ни в коем случае.[/b]— Вот и все. Игра — это самоудовлетворение, некий мир, в который я сознательно погружаюсь. Вы всего лишь случайные свидетели и мне совершенно не интересны.[b]— Кажется, я запуталась...[/b]— Мне интересен тот, которого я хочу, которого я люблю или не люблю, имею в виду партнера по спектаклю: ко мне сын приехал из Америки с какой-то бабой [b](последняя премьера театра Джигарханяна «Возвращение домой» Л. Пинтера. — А. Щ.). [/b]А что вы по этому поводу будете думать, какое у вас образование, кто вы по своему содержанию, мне совершенно не интересно. Может, вы лишь любопытная пустышка и пришли в театр, потому что какой-то богатый меценат вас пригласил. У искусства другие взаимоотношения с залом. Истинные.[b]— Человек слаб, вы говорили.[/b]— Поэтому то, что я сказал, совсем не означает, что сам так живу. Конечно, мне интересно, задела моя игра или нет. А вообще истинные проявления только у детей и у животных. В искусстве это, к сожалению, почти невозможно. Мир, как сказал Достоевский, «постоянное самоотравление собственной фантазией».[b]— И часто вы «отравляетесь»? [/b]— Да, каждая минута здесь — это некая фантазия на тему. Каждая минута.[b]— Актерство — врожденная болезнь? [/b]— Должен быть зуд. Да, надо болеть сценой. Я снимался в двух-трех фильмах, связанных с альпинизмом.Во-первых, выяснилось, что я боюсь высоты, и истинный страх, оказывается, очень парализующая вещь. Так вот, эти люди больны высотой, и постоянное преодоление страха дает им остроту жизни. Один великий дрессировщик, которого я очень любил и люблю, честно признался, что каждый день боится заходить в клетку. Вот это и есть страсть, болезнь.[b]— Вы категоричный человек? [/b]— Вообще, я думаю, понятия «черное» и «белое» неверны. Жизнь окрашена в миллиард цветов. Истинная депрессия, истинная радость, горе — не сценичны. Если они по-настоящему живые — никому не хочется о них рассказывать. Как только вы начинаете рассказывать, то обязательно чуть прибавите. Я себя ловил на этом: начинал режиссировать какую-то страшную историю, случившуюся в моей жизни. Прибавлял новую деталь, которой не было, и верил в эту деталь. И сейчас уже сложно сказать, где заканчивалась правда и начинался вымысел. «Над вымыслом слезами обольюсь» — придуманное всегда красочнее. А правда некрасивая. Нефотогеничная.[b]— Боитесь чего-нибудь? [/b]— Думаю, страх вообще самая главная эмоция нашей сегодняшней жизни: за себя, за близких. Хотя по своей натуре я человек плюса, все равно понимаю, что безответственно входить в клетку к разъяренным диким зверям.[b]— Ваше любимое состояние? [/b]— Одиночество.[b]— Были бы деньги, купили бы необитаемый остров? [/b]— Нет. Много бы ездил, где меня не узнают. Я не кокетничаю. Узнавание — приятная вещь, но иногда хочется понаблюдать, посмотреть. Я очень люблю ездить. Очень.[b]— Какая страна самая-самая? [/b]— Не скажу. Слишком много. Очень люблю Америку, причем тихую Америку, не Нью-Йорк, хотя понимаю, что это космос. Я там знаю такие уголки, что можно с ума сойти. Однажды мы с режиссером Владимиром Наумовым были в Нью-Йорке, был какой-то праздник, и по одному из авеню шел огромный поток людей. Наумов был удивлен: «Ты обратил внимание, сколько людей и никто не толкается». Видят другого. Видят. А иногда на меня идет человек и думаешь: сейчас снесет — он ничего не видит.[b]— Жизнь тяжелая.[/b]— Спасибо за объяснение.[b]— У вас нет такого ощущения, что с годами обрастаете мудростью? [/b]— Ни в коем разе. Нет. Бесконечно сомневаюсь. Как актер каждый вечер выхожу на сцену, чтобы сомневаться: что по-настоящему, а что нет, зачем они пришли и смотрят, а давай я сегодня что-то изменю в роли, и так без конца. А если я закостенею от знаний и мудрости, то ничего не получится.[b]— Поэтому вы не ужились во ВГИКе? [/b]— Меня упрекали, что я неверно веду себя. Не удивляйтесь, правда. Однажды у ребят был экзамен сценического движения, и они придумали действительно забавные вещи, смешные. Одна дама с кафедры, наклонившись ко мне, сказала, что педагогам смеяться нельзя.[b]— Почему? [/b]— Оказывается, профессора и студенты находятся по разные стороны баррикад. А когда профессор появляется в конце коридора, студенты должны, как ошпаренные, бежать в аудиторию, обосраться от страха. Не могу понять таких законов. Страх — это насилие, а мы про любовь делаем. Актерство — это же любовь. Мы должны влюбиться друг в друга. А если они будут бежать, как ошпаренные, какой тогда смысл?

Эдуард Тополь вернулся на Восточный фронт

[i]Его книги стали бестселлерами в жанре детектива.«Красная площадь», «Чужое лицо», «Журналист для Брежнева», «Кремлевская жена»... Их издавали в Германии, Англии, Америке, Японии, Франции, Голландии, Италии, Швеции. В Советском Союзе, увидев свет в «самиздате», его романы ходили по рукам и зачитывались до дыр. Эти книги писал человек, который сорок лет прожил в Советском Союзе, прежде чем уехать на Запад.[/i][b]-Эдуард Владимирович, сейчас в Москве вы представляете свою новую книгу, написанную в соавторстве с Александром Стефановичем, — «Я хочу твою девушку». Одновременно вышла из печати другая ваша книга — «Освобождение от Незнанского». «Освобождение» от соавтора, да? [/b]— В этой книге собраны судебные документы, заключения судебной экспертизы и постановление суда, гласящее, что Фридрих Незнанский не имеет никакого отношения к написанию книг «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь». Эдуард Тополь признан единственным автором этих произведений.[b]— Но вы же сами вписали фамилию Незнанского на обложки.[/b]— По глупости и по молодости. Благодаря популярности этих двух книг Незнанский получил звание писателя. Им создана артель, которая под именем «Незнанский» выпускает море макулатуры.[b]— Простите, не сведение ли это личных счетов? [/b]— На российском книжном рынке последние годы процветает артельный метод производства литературного суррогата. Начало положил Фридрих Незнанский, и это моя вина — я ввел его в книжный бизнес. Когда другие издатели увидели, как из воздуха люди делают огромные деньги, издавая каждые две недели новый детектив, родилось целое направление «писателей». Сегодня все книжные уличные прилавки забиты макулатурой. Это то же самое, как продавать «сучок» на улице. Но на продажу ликеро-водочных изделий ввели акцизные марки, за торговлю подделками можно посадить или хотя бы оштрафовать. А вот за продажу литературной отравы нет никаких наказаний. Примерно сто тысяч человек (тираж «его» книг) каждые две недели получают порцию яда. Я несу перед Богом за это ответственность. Книга «Освобождение от Незнанского» формально завершает цикл многолетней и серьезной борьбы. Я от Незнанского очистился, мне б еще очистить от него прилавки — и было бы замечательно.[b]— Несколько слов о вашей новой книге «Я хочу твою девушку».[/b]— В книге два героя: Эдуард Тополь и Александр Стефанович (режиссер, один их бывших супругов А. Б. Пугачевой. — А.Щ.), которые излагают разные точки зрения на жизнь. Мы антиподы.После одной альма-матер — ВГИКа — наши дороги разошлись. Встретившись в конце двадцатого века, два человека решили посмотреть, кто как жил. Несмотря на несколько провокационное название, это философский роман.[b]— Вы пробовали писать по-английски? [/b]— Нет, я не умею писать по-английски. К сожалению, а то был бы очень богатым человеком, очень.— Не хотите повторить «советский» опыт киносценариста? — Сегодня кино в России делают случайные люди. Нет структуры, какой раньше была, к примеру, киностудия «Мосфильм». Сегодня это вопрос случайных встреч, случайных знакомств и случайных денег. Я в эту схему не вписываюсь: не собираюсь бегать и искать Васю или Колю, которые, может быть, заплатят гонорар.[b]— Вы часто приезжаете в Москву? [/b]— Каждые три-четыре месяца. В Америке я отписываюсь, здесь — познаю жизнь. В России всегда обстановка фронтовая, боевая и интересная.[b]— Неужели вас еще можно чем-то удивить? [/b]— В России меня уже ничто не может удивить. Здесь все может случиться: завтра может наступить подлинная демократия, что маловероятно, или будет установлен сталинский режим. Сегодня в России такое количество материала — тут простор для двадцати Достоевских. И кто-то должен замахнуться и сказать: «Я молодой и талантливый, я подниму эту махину».[b]— Для этого надо по крайней мере не думать о хлебе насущном.[/b]— У нас, кроме господина Толстого, все остальные писатели гонялись за куском хлеба, в том числе и Федор Михайлович.[b]— Когда вы пишите дома, небось, все ходят на цыпочках? [/b]— Угадали. Говорю, что меня нет в Америке, я в Сибири. Ко мне бесполезно обращаться в это время. Чтобы что-то написать, нужно увидеть, а чтобы увидеть — себя нужно в это погрузить.[b]— Расскажите о своей семье.[/b]— У меня есть дочь от первого брака, от второго — сын, полтора года. Это главное мое произведение. Зовут его Антон.[b]— Вас не смущают «ножницы»: папа в возрасте и кроха сын? [/b]— Наоборот, радует. Я недавно прочел, что гении рождаются именно при такой большой разнице. Нужно, чтобы возраст жены равнялся половине возраста отца плюс семь лет. У меня не совсем так, но достаточно близко.[b]— Кто первый читает ваши рукописи? [/b]— Моя жена.[b]— Чего вам хочется больше всего? [/b]— Молодости. Хочу жить долго, уверенно, желательно обеспеченно и — работать. Я думаю, что еще не все написал. На самом деле мы все хотим одного — любви с первой минуты нашего рождения. Ради нее мы делаем все в этой жизни: работаем, грабим банки, открываем материки, пишем книги — только ради того, чтобы завоевать еще один кусочек любви.

Цыпленок Табака

[i]В театральное училище она поступала шесть раз. Сезон проработала на Таганке, куда Юрий Любимов пригласил ее, увидев в любительском спектакле. Окончила курс Олега Табакова в Школе-студии МХАТ.С тех пор более десяти лет [b]Евдокия Германова [/b]— актриса Театра-студии Табакова. В кино ее открыла режиссер Ольга Наруцкая, пригласив в свою картину «Нам не дано предугадать». Потом были «Ниагара», «Кикс», «Серп и молот», «Мусульманин».[/i][b]—Евдокия, чтобы встретиться с вами, пришлось мобилизовать все свои репортерские ресурсы. Простите, это сознательная работа на имидж? [/b]— Во мне нет ложного кокетства: ах, я буду отказываться от интервью и тогда любое мое интервью будет на вес золота. Я знаю, что работа, которую делаю, — вот критерий. У меня был такой случай: пришла к Табакову и сказала, что хочу первый гонорар отдать в детский дом. Он сказал: «Дуся, если хочешь что-то сделать — ты делай, а не говори об этом». Потом я так и поступала. И, когда он недавно узнал о каких-то моих поступках, которые я не афишировала, сказал: «Дуся, диагноз: жить будешь». Это важно — тоже опыт. Сейчас все больше позируют, жизнь подчиняют придумыванию все нового позирования, а сущность профессии, твоя самость пропадает. Выгодно тусоваться — и ты тусуешься, не замечая, как деградируешь — как шарик сдуваешься. Я же вижу это каждый день: еще не успел шариком стать, а уже сдулся. Во как.Сейчас я очень осторожна.[b]— Сейчас? [/b]— Да, как ни странно. Очень легко «выдуться» куда-то не туда — ведь кажется, что уже можешь в профессии практически все, а это самое страшное.[b]— Не секрет, что ваши отношения с худруком складывались непросто...[/b]— Я по характеру не подарок, не было роли, от которой я бы не отказалась сначала, но Табаков знает, что это не профессиональные выкрутасы. Слава богу, что моя влюбленность в этого человека никогда не перерастала в чисто женскую заинтересованность. Он всегда оставался учителем, гуру. У меня были романы, но это другие люди и другой счет.Когда за спиной шесть безрезультатных попыток поступления в театральные вузы, когда думаешь покончить с собой — тебе даруется человек, который в тебя верит, берет на курс, дает роль Жанны Д’Арк — начинаются другие отношения, вообще все другое. О нем столько разного говорят, и я ловилась на какие-то провокации, но тут же убеждалась: слова — это только слова, главное — поступки. И я их вижу, знаю. Уйти от Табакова я не могу и не хочу.[b]— Однако в свое время Олег Павлович уволил вас из театра.[/b]— Попросту говоря, выгнал. Это был урок — и для него тоже. Я не дрожу за свое место и играю не ради денег: сколько дают, столько и получаю. Я не карьеру здесь делаю, я душу сохраняю. «Карьеру» делаю в других местах: в кино у меня получается, в антрепризных спектаклях. Но я понимаю, что там получается, потому что я могу быть здесь. Здесь моя душа. Я защищена этим человеком.[b]— Актерские фетиши: удача, чудо, случай — и у вас? [/b]— Чудо — это целенаправленное движение в одну точку, которое потом назовется чудом. Мне бог даровал Табакова — чудо, которое было запрограммировано: я настойчиво пыталась быть в этой профессии. И видно где-то там выше решили, что коль так хочет, пускай получит.[b]— До какой степени актер вправе «раздеваться» перед зрителем? [/b]— Актерство предполагает обнажение души, но создание роли — это тяжелая работа, а не просто эмоциональный выплеск истерички или умопостроения философствующей девственницы.Опыт шестилетнего отчаяния, когда сам в себя не веришь, — это страшный опыт. И слава богу, что он у меня есть, — не знаю с чем бы я работала, с чем бы существовала в своей профессии. С одним больным самолюбием? [b]— Вы исключаете для себя женскую судьбу — семью, мужа? [/b]— Ой, у меня характер сложный для семейной жизни. Я была замужем, но очень скоро поняла, что просто мучаю человека. И ушла. В разные периоды жизни у женщины, естественно, возникают разные мужчины. Но я поняла одну вещь: все хорошо не бывает.Не дает бог всего — чего-то лишает. Как это ни банально. И чепуха все эти счастливые семейные актерские пары — попытка хотя бы на людях выглядеть счастливыми. Бог дает одно, берет другое не потому, что жадный или люди этого не заслужили. Не в этом дело, а в том, что другие рецепторы начинают работать.Творчество не может родиться в состоянии покоя, счастья. Когда что-то не так — это мобилизует.Мне требуется одиночество, чтобы подзарядиться. Я рано поняла, что в этой жизни могу рассчитывать только на себя. В жизни люди приходят, уходят, случаются более и менее удачные встречи, но главное, что остается, — работа.[b]— Бывают ситуации, когда не все зависит от трудолюбия и таланта актера. Вы боитесь «простоя», невостребованности? [/b]— Не боюсь. Не боюсь «славы», которая за мной сложилась, человека, с которым тяжело работать. Такая слава пугает людей бесталанных.[b]— Что самое опасное в актерской профессии? [/b]— Когда бог отнимает достоинство, он взамен ничего не дает. Боюсь потерять это качество. Тогда уже ничто не спасет. Мне трудно сформулировать, чего я хочу, но я совершенно точно знаю, чего не хочу и никогда не буду делать.

Москва бьет с носка

[i]По его сценариям снято более тридцати картин. К ошеломляющему успеху своего главного детища — «Москва слезам не верит» — [b]Валентин Черных [/b]шел витиеватой дорогой. Взрослую жизнь начал судовым сборщиком. Был авиамехаником, рыбаком, журналистом, работал редактором киножурнала «Фитиль», режиссером ТВ.Сегодня Черных преподает на сценарном факультете во ВГИКе, возглавляет киностудию «Слово». Имеет массу врагов и завистников. Этот человек чувствует время, знает людей и не боится говорить то, что думает.Его проза — калька с нашей жизни — действует как внутривенный укол. «Это не цинизм, — разъясняет Валентин Константинович, — просто вижу вещи в реальном их свете».[/i][b]— Вы не скрываете, что агрессия — доминанта вашего характера...[/b]— Это часто прикрытие. Моя агрессия от комплекса провинциала. Когда приезжаешь завоевывать Москву — без поддержки родственников и друзей, без жилья — это вырабатывает определенные качества: не тронь, а то получишь.[b]— А когда «завоевана» не только московская квартира, но и место под солнцем, психология провинциала меняется? [/b]— Чтобы художнику быть в форме, быть конкурентоспособным — агрессивность необходима. Надо постоянно доказывать, что ты можешь. Молодым легче — от них еще чего-то ждут: нового и свежего. Чем старше, тем тяжелее удивлять и не повторяться.[b]— Прошлые достижения смягчают неизбежные провалы? [/b]— Неудачу не прощают. Я сам начинаю это понимать, руководя студией, поэтому не приглашаю режиссеров — своих ровесников. К шестидесяти годам все свои примочки они уже использовали и начинают повторяться. Можете сами проанализировать картины наших корифеев.[b]— Считается, что с возрастом появляется мудрость.[/b]— На самом деле никакой мудрости не появляется. Склероз появляется. Старики становятся болтливыми, зацикленными на себе, обидчивыми, особенно если мозг не натренирован. Я пишу каждый день или роман, или рассказ, или эссе, или сценарий, или дневник. Вот мы поговорили, я запишу про вас: как вы выглядели, говорили, что вокруг творилось — я нормальный графоман.[b]— Как вы начинаете работу над сценарием: заранее выстраиваете историю или по ходу? [/b]— Я знаю, с чего начнется и чем закончится.[b]— А если режиссер начинает гнуть сценарий «не туда», что вы делаете? [/b]— Раньше ругался, сейчас ничего не делаю. Поумнел. Режиссера не переделаешь. По моим сценариям сняты тридцать два художественных фильма, из них только семь удачных.[b]— Можно высосать историю из пальца? [/b]— Высосать несложно, но малоинтересно. Скажу так: живя в Москве тридцать семь лет, я не пишу о коренных москвичах.[b]— Почему? [/b]— Я их плохо знаю. Все мои знакомые, с которыми я начинал, — провинциалы, которые потом стали москвичами, но психология коренного москвича у них так и не сформировалась. «Москва слезам не верит» — история о провинциалах, которые завоевывают Москву.[b]— А настоящая дружба возможна между коренным москвичом и «москвичом» первого поколения? [/b]— Для дружбы надо иметь московскую психологию.[b]— А что такое московская психология? [/b]— Москвич, как и парижанин или римлянин, — особый, ни на что не похожий мир. Москвич ценит время, умеет считать деньги, быстр в движении, медлителен на дружбу и быстр на драку. Недаром говорят, что «Москва бьет с носка». Это очень агрессивный город.[b]— Понимаю, почему вы выбрали именно такое название для картины.[/b]— Эта пословица наиболее характерна для города. Кстати, ее очень трудно перевести на другие языки — иностранцы не понимают, что она значит. Думают, что фильм про войну. Немцы сначала перевели как «Несентиментальная Москва».[b]— Не хотите написать продолжение? [/b]— Предложения есть, но серьезных действий пока ни я, ни Меньшов не предпринимали. В прошлом году был телемарафон к двадцатилетию ленты, и актрис из фильма спросили, что произошло в их жизни за двадцать лет. Женщины на минуту забыли, что они актрисы, и начали рассказывать о своих внуках. Я тогда подумал: о чем они говорят? Актриса должна быть всегда молодой, соблазнительно играть любовь — какие внуки? Фильмы о бабушках, конечно, тоже интересны. Если будет продолжение, то это будет фильм о молодых. У Антонины трое сыновей, у Катерины дочь.Кстати, Юля Меньшова начинала как хорошая актриса. Она и Алентова похожи даже в интонациях. Но я точно знаю, что поколение героев, которые были главными в «Москве», главным уже быть не может.[b]— Вам не обидно, что лавры и обожание зрителей собирают актеры, отчасти режиссер, а сценариста обычно даже не знает зритель? [/b]— Для актера это очень важно: всеобщее обожание, чтобы его узнавали на улице. У писателя совсем другая психология. Мы не на сцене, мы — в зале. Из зала тоже интересно наблюдать за происходящим.[b]— Какой вы видите современную действительность? [/b]— Это сложный вопрос. Неудачи сегодняшнего кино в том, что многие писатели и режиссеры не смогли сориентироваться во времени. Привыкли писать медлительную добрую киноповесть, да еще по заказу, а сейчас никто ничего не заказывает, да и трудно перестраивать сознание, когда надо предлагать самому и конкурировать. Надежда на новое поколение. Оно резко отличается от предыдущих — очень прагматично и сразу хочет все понять: как писать, как продать, как выиграть, как быстрее достичь успеха. И у них нет пиетета перед старшими. Это радует. Я это замечаю по студентам ВГИКа.[b]— Вас это в самом деле радует? [/b]— Если молодой человек — способный и непочтительный, это заставляет и самого быть в форме. Могут быть конфликты, что естественно в творческом вузе, но «нелюбимчику» я уделяю больше внимания, чем всем остальным: не дай бог, он почувствует мою антипатию. Сейчас у меня больше власти и возможностей, но и молодые вырастают, становятся величинами в кино и могут потом сквитаться.[b]— Это робость? [/b]— Это разумность.[b]— А если разрыв неизбежен? [/b]— Иду на компромисс: предлагаю перейти на другой курс.[b]— Мы говорили о современности...[/b]— В свое время Гитлер издал приказ: «Прекратить работу над оружием, которое не может быть введено в производство в течение года». Наша страна живет сегодня по этому же принципу.Продержаться хотя бы год. Расплатиться с офицерами, пенсионерами, учителями, врачами. Кино, культура по-прежнему существуют по остаточному принципу. Давно известно, что и человек, и строка, которые живут одним днем, всегда проигрывают.Сегодня кино в кризисе. Деньги дают телевидению. Утром деньги — вечером кто-то кого-то готов облить грязью. Но исчезни ныне самый популярный ведущий на полгода с экрана — забудут и о нем, и о его передаче. А кино живет десятилетиями. Уже сотни раз повторялись по телевидению фильмы Рязанова и Ростоцкого, Данелии и Гайдая.Фильмы по моим сценариям тоже десятки раз в год идут по всем каналам ТВ.Если говорить о современной истории, я думаю, что наконец настала пора осмысления. Мы явно переоценили и Горбачева, и Ельцина. Переоценили, но не ошиблись. Не из кого выбирать. Каждое время выдвигает своего лидера. Из сегодняшней команды в двенадцать игроков-претендентов явно лидирует Путин, остальные могут играть только в защите или полузащите.Сегодня мы как народ-кентавры: наполовину — советские, наполовину — непонятно какие. Феномен кентавра может осмыслить только искусство.[b]— Какие проекты осмысливает сейчас ваша студия? [/b]— Начинаем работать над картиной по сценарию Анатолия Усова, который называется «Русский Гафнюк» — о том, как русских выдавливают из Средней Азии. Черный человек, который всю жизнь прожил в Средней Азии, вынужден уехать в Россию, и он уверен, что его должны принять — ведь он русский. Приезжает и видит, что его никто не ждет, он никому не нужен. Для меня это принципиально: я хочу, чтобы этот фильм был поставлен у нас на студии.[b]— Почему? А вдруг он окажется неконкурентоспособным? [/b]— Есть миллионы людей, которые тронулись с места, возвращаются в Россию, — и миллионы, которые готовы это сделать, миллионы, которые вернулись и плохо здесь живут. Это кино про них, значит, будут смотреть миллионы. Мы хотим сказать: да, трудно, но если вы русские люди — будьте русскими. Если рядом с вами плохо людям — поделитесь, примите, иначе вас когда-нибудь выгонят и вас никто не примет и не поделится.[b]— Какой тост вы произнесете на своем дне рождения? [/b]— Я уже двадцать пять лет не праздную день рождения и не произношу тостов. Но у меня есть одно личное успокоение: никогда не беги за уходящим трамваем, потому что обязательно придет следующий.

Эксклюзивы

Внимательней, студент! Новые схемы аферистов и как не попасться на их уловки

Русский стиль: топ самых модных зимних аксессуаров в этом сезоне

Ассорти из осадков и высокое давление: какой будет погода в Москве на будущей неделе

Почти на 20 процентов: какие алкогольные напитки подорожают после Нового года

Врач-диетолог Писарева рассказала, о чем сигнализирует постоянный голод

Внимательней, студент! Новые схемы аферистов и как не попасться на их уловки

Русский стиль: топ самых модных зимних аксессуаров в этом сезоне

Ассорти из осадков и высокое давление: какой будет погода в Москве на будущей неделе

Почти на 20 процентов: какие алкогольные напитки подорожают после Нового года

Врач-диетолог Писарева рассказала, о чем сигнализирует постоянный голод

Вечерка ТВ

Гуляем ВМесте. Московские ярмарки

Без штампов. Беременность и отношения. Видеоподкаст

Жизнь без границ. Акжана Абдикаримова

Астропрогноз на 2025 год и январь

Приметы и советы

Народный календарь. Почему нельзя работать 25 декабря

Народный календарь. Как загадать заветное желание на Никонов день, 24 декабря

Народный календарь. Почему нельзя ложиться спать поздно 23 декабря

Народный календарь. Как призвать удачу 21 декабря

Народный календарь. Почему 20 декабря стоит взяться за пряжу и спицы

Народный календарь. Почему нельзя работать 25 декабря

Народный календарь. Как загадать заветное желание на Никонов день, 24 декабря

Народный календарь. Почему нельзя ложиться спать поздно 23 декабря

Народный календарь. Как призвать удачу 21 декабря

Народный календарь. Почему 20 декабря стоит взяться за пряжу и спицы

Проще, чем кажется

Как выбрать искусственную елку

Как безопасно кататься на «ватрушке»

Проще, чем кажется: как выбрать спортивный зимний инвентарь

Как выбрать валенки

Как побороть застенчивость при поиске работы

Как выбрать искусственную елку

Как безопасно кататься на «ватрушке»

Проще, чем кажется: как выбрать спортивный зимний инвентарь

Как выбрать валенки

Как побороть застенчивость при поиске работы

Автор

Установите vm.ru

Установите vm.ru