Борис Сопельняк — все материалы автора

Борис Сопельняк

Последний узник Шпандау

Это короткое письмо было написано дрожащей старческой рукой 17 августа 1987 года. [i]«Написано за несколько минут до моей смерти. Спасибо вам всем, мои любимые, за все, что вы сделали для меня из любви ко мне. Скажите Фрайбург, что, к моему великому сожалению, начиная с Нюрнбергского процесса, я был вынужден вести себя так, словно не знаю ее. Мне не оставалось ничего другого, в противном случае все мои попытки обрести свободу оказались бы невозможными. Ваш дед».[/i] Письмо было адресовано каким-то таинственным директорам, и просил их старик только об одном: переслать письмо домой. Но откуда он знал, что через несколько минут умрет? Ведь за его жизнь головой отвечали сотни людей, и все они ни на секунду не спускали глаз со старика. Но он их перехитрил! Что-что, а это он делать умел. Ведь это он сорок шесть лет назад сумел обвести вокруг пальца своего ближайшего друга, который в те годы был одним из самых могущественных людей планеты, и ускользнул от его опеки. Ускользнул он от опеки и на этот раз. И, как сорок шесть лет назад, этот поступок вызвал массу пересудов и кривотолков. Главный вопрос, на который надо было ответить, был прост: помогли старику уйти на тот свет или он это сделал сам? Ответ породил целую лавину всевозможных справок, заявлений и докладных записок. Немаловажный факт: те самые таинственные директора подписали секретный протокол, в котором говорилось, что все эти документы не подлежат разглашению вплоть до 2017 года, причем предварительно микрофильмированные оригиналы должны быть уничтожены. Не буду говорить как, но одна из этих пленок оказалась в моем распоряжении. [i]«Для служебного пользования. Дело № 53052/7. Заявление. Я, Энтони Джордан, нахожусь в должности надзирателя в Межсоюзной тюрьме Шпандау, Берлин. Моими основными обязанностями являлись контроль за допуском в тюрьму Шпандау и наблюдение за заключенным № 7. Заключенному № 7 девяносто три года. Он может ходить без посторонней помощи и полностью себя контролирует. В понедельник, 17 августа 1987 года, я начал смену в 07.45. Между 13.30 и 13.40 заключенный № 7 спросил, может ли он выйти в сад. Я дал разрешение, и он ушел одеваться. В лифте мы спустились из камерного блока в сад. Затем я оставил его в лифте, а сам пошел и открыл двери садового домика, который расположен в ста метрах от лифта. Когда заключенный вошел в домик и закрыл за собой дверь, я встал под деревом на расстоянии около десяти метров от стены. Я подождал около пяти минут, а потом, как обычно, пошел проверить заключенного. Я посмотрел в окошко и сразу увидел, что заключенный лежит на спине. Я понял, что что-то случилось, и вбежал в домик. Одним плечом заключенный привалился к стене, а его ноги были на полу. Я увидел, что вокруг его шеи был электрический провод, другой конец которого закреплен на оконной ручке. Я подбежал и поднял заключенного, чтобы ослабить натяжение провода, затем стянул его с шеи. Глаза заключенного были открыты, казалось, он был жив. Я заговорил с ним. Он пошевелился, будто понял, что я сказал. Я на сто процентов уверен, что в тот момент он был жив. Когда я снял провод, то услышал, как он вздохнул. Затем я уложил его на спину, а под голову положил одеяло, чтобы ему было удобнее. В этом положении я оставил заключенного № 7, а сам побежал к телефону и проинформировал о случившемся старшего надзирателя. Настоящее заявление полностью правдиво. Я сделал его по своей воле и без принуждения».[/i] На этом хлопоты вокруг тела заключенного № 7 не прекратились. 19 августа профессор судебной медицины Лондонского университета Кэмерон, срочно вызванный в Берлин, произвел вскрытие и посмертное исследование тела заключенного № 7. Отчет Кэмерона многословен и насыщен медицинскими терминами, поэтому приведу лишь самое главное. «По моему мнению, – писал Кэмерон, – смерть вызвана следующими причинами: асфикция, сдавление шеи и подвешение». Так кто же этот таинственный человек, самоубийство которого вызвало такой переполох в Лондоне, Вашингтоне, Париже и Москве? Что это за узник, которого нельзя было называть по имени, а только номером 7? Кто он, этот странный заключенный № 7, ради которого четыре великие державы взвалили на себя бремя содержания внушительных размеров тюрьмы и солидного штата охранников и надзирателей? Заключенный № 7 – это «нацист номер три», заместитель Гитлера по партии и одновременно его преемник после Геринга, член Тайного совета Рудольф Гесс. Как известно, двенадцать нацистских военных преступников в Нюрнберге были приговорены к смертной казни через повешение, а семеро – к различным срокам заключения, в том числе Гесс, Функ и Редер – к пожизненному заключению. Было решено, что все узники Шпандау лишаются права называться по имени: им присвоили номера по порядку их выхода из автобуса, в котором их привезли в тюрьму. Так, Ширах получил № 1, Дениц – № 2, Нейрат – № 3, Редер – № 4, Шпеер – № 5, Функ – № 6, Гесс – № 7. Так как же «нацист номер три» потерял свое собственное имя? Как оказался в стенах Шпандау? Почему наложил на себя руки? Чтобы ответить на эти вопросы, не обойтись без короткого рассказа об истории германского нацизма и, конечно же, о жизни купеческого сынка Рудольфа Гесса. [b]Полновластный представитель фюрера[/b] Так называли в Германии Рудольфа Гесса. И это не было преувеличением: ни одно распоряжение правительства, ни один закон рейха не имели силы, пока их не подписывали Гитлер или Гесс. Но прежде чем добраться до захватывающих дух вершин власти, до четырнадцатилетнего возраста Рудольф жил вместе с родителями в Египте, потом уехал в Швейцарию, где по совету отца поступил в реальное училище, по окончании которого перебрался в Мюнхен и устроился на работу в торговую лавку. Как знать, быть может, из юного Гесса получился бы преуспевающий коммерсант, но вскоре грянула мировая война, и, одурманенный патриотическими лозунгами, Гесс вступил добровольцем в Баварский пехотный полк. Два года он храбро сражался на Западном фронте, получил ранение в ногу и звание вице-фельдфебеля. Осенью 1917-го пуля прострелила ему легкое, а командование, в качестве компенсации, решило присвоить Гессу звание лейтенанта. После позорного поражения Германии погоны пришлось снять, и Гесс решил вернуться к коммерческой деятельности. Знаний, полученных в реальном училище, было маловато, поэтому Гесс поступил на экономический факультет Мюнхенского университета. Там судьба свела его с профессором Хаузхофером, который читал курс геополитики. Мало кто знал, что Карл Хаузхофер был не только крупным геополитиком, но и крупным разведчиком. По стопам отца пошел и его сын Альбрехт, который стал ближайшим другом Гесса. А Хаузхофер-отец оказал на Гесса такое сильное влияние, что тот стал убежденным антикоммунистом, реваншистом и антисемитом. В 1920-м Гесс впервые услышал выступление Гитлера. Эта речь так его захватила, так потрясла, что он испытал нечто похожее на сексуальное наслаждение. Гесс тут же вступил в нацистскую партию и получил партийный билет № 16. А вскоре ему представился случай доказать свою преданность Гитлеру не на словах, а на деле. Во время одного из бурных митингов кто-то запустил в Гитлера пивной кружкой. Перехватить ее Гесс не успевал. И тогда он, не задумываясь, подставил свой лоб. Кровь – ручьем, шрам – на всю жизнь. Но эта отметина дорогого стоила, и Гесс ею гордился. Между прочим, почтительно-восторженное обращение, с годами ставшее названием должности, – фюрер, что значит вождь, тоже придумал Гесс. Но на этом он не остановился и на одном из митингов произнес слова, ставшие известными всей Германии: «Гитлер – это олицетворение чистого разума, Гитлер всегда прав, и во все времена он будет прав!» А вскоре состоялся хорошо известный «Мюнхенский пивной путч», поставивший своей целью свержение Веймарского правительства. Один из студенческих отрядов возглавлял Гесс. Закончился этот путч печально: рядовые нацисты были разогнаны, а Гитлер и Гесс оказались на скамье подсудимых. Гитлер получил пять лет, а Гесс полтора года лишения свободы. В Ландсбергской тюрьме они оказались в одной камере. Это их еще больше сблизило, и, не откладывая дела в долгий ящик, они начали писать программную книгу фюрера «Майн кампф». Точнее говоря, Гитлер диктовал, а Гесс писал. Мало кто знает, что первоначальное название книги было совсем другим, оно было длинным, витиеватым и скучным: «Четыре с половиной года борьбы с ложью, тупостью и трусостью». Редактор, а им был профессор Хаузхофер, посоветовал название изменить – так появилась «Майн кампф», то есть «Моя борьба». В тюрьме узники пробыли недолго. Уже в декабре 1924 года Гитлера освободили под честное слово, а через некоторое время, следом за ним, вышел на волю и Гесс. В день освобождения у Гитлера спросили, чем он теперь думает заняться. «Я начну все снова, с самого начала!» – рубанул в ответ Гитлер. Не все, далеко не все его сторонники верили в то, что ему что-то удастся. Ведь партия была разогнана и стояла вне закона. Более или менее верные сторонники передрались и ожесточенно сражались по идеологическим вопросам. В этой ситуации каждый надежный человек был на вес золота. Гесс был именно таким человеком, и Гитлер назначил его своим личным секретарем. Что было дальше, хорошо известно. 30 января 1933 года Гитлер стал канцлером рейха, и произошло это не без активного участия Гесса: именно он вел сверхсложные переговоры с промышленниками и финансистами, которые в конце концов решили отдать власть нацистам. Германия торжествовала! И лишь один дальновидный человек направил президенту Гинденбургу пророческую телеграмму. Это был известнейший в Германии военачальник генерал Людендорф. «Назначив Гитлера канцлером рейха, – писал он, – Вы отдали нашу священную отчизну одному из величайших демагогов всех времен. Я предсказываю Вам, что этот злой человек погрузит рейх в пучину и причинит нашему народу необъятное горе. Будущие поколения проклянут Вас в гробу». К этому времени Гесс стал для Гитлера незаменимым человеком, и он назначил его своим заместителем с правом принимать решения по вопросам партийного руководства от своего имени. Став членом Тайного совета и министром без портфеля, Гесс был допущен к разработке самых секретных и самых грандиозных планов рейха. Именно он был одним из вдохновителей агрессии против Польши, Норвегии, Дании, Бельгии, Нидерландов и Франции. Именно он требовал присоединения Австрии и Чехословакии и добился своего, подписав в марте 1938 года закон «О воссоединении Австрии с Германской империей», а в апреле 1939-го – Декрет о введении системы управления Судетской областью как неотъемлемой частью Германской империи. Не остался Гесс в стороне и от разработки плана нападения на Советский Союз, а также захвата Британских островов. Но главным качеством Гесса была его деловая хватка и верность фюреру. Гитлер это ценил и доверял ему безраздельно. Так было до весны 1941 года. А 10 мая того же года произошло то, что вызвало «непередаваемый, почти звериный рев» фюрера, и он приказал расстрелять Гесса, как только тот вернется в Германию. [b]Полет к британскому льву[/b] Все началось с того, что на Олимпийских играх 1936 года, которые проходили в Берлине, Гесс познакомился с первым пэром Шотландии герцогом Гамильтоном. Они так подружились, что герцог даже побывал в доме Гесса. Герцог не скрывал своих симпатий к нацистам, как не скрывал и того, что он в этих симпатиях не одинок. Гамильтон уверял, что среди английских аристократов немало сторонников тесного союза с Германией – это лорд и леди Астор, лорд Дерби, лорд Дуглас, а также Нокс, Локкер-Лэмпсон, Стенли, Бальфур и многие другие. Как выяснилось несколько позже, ничего удивительного в этом не было: ведь откровенно прогермански был настроен и тогдашний король Великобритании Эдуард VIII, и от престола ему пришлось отречься не только потому, что он решил жениться на разведенной американке, но и по причине своих прогерманских воззрений. Когда его, теперь всего лишь как герцога Виндзорского, отправили губернатором на Багамские острова, по дороге он остановился в Португалии. К этому времени Англия уже была в состоянии войны с Германией, но в Берлине, как это ни странно, жаждали мира. Есть сведения, что в Лиссабон был срочно направлен бригаденфюрер СС Вальтер Шеленберг с поручением убедить бывшего короля прилететь в Берлин и выступить по радио с обращением к английскому народу прекратить борьбу и заключить мир с Германией. За это выступление ему предлагался совершенно фантастический гонорар в 50 миллионов швейцарских марок. Осуществить этот план Шеленбергу не удалось: слишком плотно герцог охранялся агентами английской секретной службы. Есть, правда, и другие сведения: то, что не удалось Шеленбергу, удалось Гессу. В Мадриде он якобы все-таки встретился с герцогом, предложил Англии почетный мир и… совместный поход против Советского Союза. Герцог тут же передал это предложение брату-королю, но тот его решительно отверг. Не удалось в Лиссабоне, не получилось в Мадриде, но Гесс был не из тех, кто сдается при первой неудаче. К тому же его активно поддерживал профессор Хаузхофер, который считал трагедией для немцев и англичан – «братьеварийцев по крови» – вести войну друг против друга. Зная внушаемость Гесса и его веру в астрологию, профессор поведал ему о своем вещем сне: якобы он трижды видел, как Гесс управляет самолетом, который летит в неизвестном направлении. Несколько позже он указал и направление: большой остров к северозападу от Германии. Гесс все понял! В тот же день его секретарша Хильдегард ([i]это ее под интимным именем Фрайбург он упоминает в прощальном письме. [/i]– [b]Б. С.[/b]) получает указание собирать секретные данные о состоянии погоды на Британских островах. Пока готовили самолет и ждали подходящей погоды, активнейшую деятельность развернул профессор Хаузхофер. Он связался с «кружком старых друзей» в Англии, которые в апреле 1941-го дали «зеленый свет». Гесс тут же начал собираться в дорогу. Раздобыв карту, проложив маршрут и завершив неотложные дела, Гесс взялся за письмо к Гитлеру. Это было очень непростым делом: ведь ничего не сказав, надо было сказать все и в то же время никоим образом не бросить тень на фюрера. В конце концов он написал так: [i]«Мой фюрер! Когда Вы получите это письмо, я уже буду в Англии. Как Вы знаете, я нахожусь в постоянном контакте с важными лицами в Англии, Ирландии и Шотландии. Все они знают, что я всегда являлся сторонником англогерманского союза. Но переговоры будут трудными. Чтобы убедить английских лидеров, важно, чтобы я лично прибыл в Англию. Я достигну нового Мюнхена, но этого нельзя сделать на расстоянии. Я подготовил все возможное, чтобы моя поездка увенчалась наилучшим образом. Разрешите мне действовать».[/i] Официального разрешения Гесс ждать не стал и, видимо, поэтому сделал весьма недвусмысленную приписку: «Если мое предприятие провалится, переложите всю ответственность на меня, просто сказав, что я сумасшедший». И вот наступил вечер 10 мая 1941 года. Лишних людей на аэродроме не было, а те, кто готовил самолет, знали лишь то, что готовят его для капитана люфтваффе Альфреда Хорна. Правда, Хорн был очень похож на одного, очень известного в Германии человека, но мало ли кто на кого похож. Около шести вечера самолет взмыл в небо. Провожающие тут же разошлись, и аэродром мгновенно опустел, как будто тут никого не было, и никакой самолет отсюда не взлетал. Впереди было 1300 километров пути, впереди был хорошо разыгранный гнев фюрера (а то, что это был самый настоящий спектакль, довольно быстро прояснилось), впереди были не предусмотренные сценарием события в Англии. Гнев фюрера выразился не только в его зверином реве, но и в приказе арестовать всех сотрудников штаба Гесса – от шоферов до личных адъютантов. На самом деле приказ был отдан в такой форме, что исполнители прекрасно поняли – этот приказ выполнять не надо. Абсолютно ничего не предприняло гестапо и в отношении семьи Гесса. Больше того, по личному указанию Гитлера не было конфисковано имущество «нациста номер три», а его жена стала получать правительственную пенсию. Все это делалось тайно. А официальная пропаганда поспешила реализовать ту самую, недвусмысленную приписку Гесса. В коммюнике говорилось кратко и ясно: «Член партии Гесс, видимо, помешался на мысли о том, что посредством личных действий он все еще может добиться взаимопонимания между Германией и Англией. Гесс был душевнобольным идеалистом, страдавшим галлюцинациями вследствие ранений, полученных в Первой мировой войне». И хотя это сообщение передали все радиостанции Германии, к делу подключился министр иностранных дел Риббентроп. Прекрасно понимая, что его слова тут же разойдутся по всему свету, в беседе с зятем Муссолини, графом Чиано, Риббентроп заметил: «Гесс попал под влияние гипнотизеров. Его поведение может быть объяснено каким-то мистицизмом и состоянием его рассудка, вызванного болезнью». [b] Окончание во вторник, 24 мая[/b]

Гордость русских моряков

Граф Толстой против НКВД

[b]Приходилось ли вам прикасаться к документам, извлеченным из тьмы веков или секретных хранилищ? Если да, тогда вы поймете мое волнение, когда я взял в руки выцветшую, а прежде серо-синюю папку. Это дело Георгия Давыдовича Венуса, 1897 года рождения, выходца из василеостровских немцев. Из-за ветхости папки номер дела, к сожалению, не сохранился.[/b]Арестовали Венуса 8 января 1935 года как «участника контрреволюционной организации». 11 февраля ему было предъявлено стандартное и самое страшное по тем временам обвинение в «шпионаже, активной контрреволюционной деятельности и участии в террористической организации, ставившей целью свержение советской власти».Как ни трудно в это поверить, но на первом же допросе Венус свою вину признал. И хотя впоследствии от данных показаний пытался отказаться, его участь была предрешена.Друзья, а их было немало, от Венуса мгновенно отвернулись и сделали вид, что никогда его не знали. Понять их в принципе можно: за связь с врагом народа можно было оказаться в соседней камере.Так вот, от Венуса отвернулись все, кроме одного. Этим человеком оказался Алексей Толстой: он отправил письмо всесильному Ежову, который в те годы возглавлял НКВД.Это был поступок![b]Муза, рожденная в окопах[/b]Так кто же он такой, Георгий Венус? Почему ради его спасения пошел на смертельный риск популярнейший советский писатель и бывший граф Алексей Толстой? Как я уже упоминал, родом Венус был из обрусевших немцев, не одно поколение которых работало на бумагопрядильной фабрике Кенига. Но Георгий пошел не в цех, а в хорошо известное реальное училище Екатериненшуле.Юноша был талантлив: он писал стихи, брал уроки в Академии художеств, мечтал стать живописцем. Увы, но этим мечтам не суждено было осуществиться – помешала война. В 1915 году Георгий поступил в Павловское пехотное училище и через восемь месяцев, приняв присягу, стал прапорщиком.Потом – фронт, бои, ранения, награждение Георгиевским крестом… Революция застала Венуса в окопах.Зимой 1918-го он вернулся в Петроград, как бывший офицер тут же был арестован ЧК и брошен в Петропавловскую крепость.Двадцать девять дней ждал он решения своей участи, видел, как каждый день уводили на расстрел его соседей, приготовился к казни и сам, но совершенно неожиданно «по слабости здоровья» его освободили и отпустили на все четыре стороны.Так как он ходил с немецкой пулей в легком и кашлял кровью, то решил пробираться в теплые края. После ряда приключений Венус оказался в занятом немцами Харькове и тут же был мобилизован в войско гетмана Скоропадского.Пробыл он в этом самостийном войске буквально несколько дней и, сбросив ненавистную форму, спрятался у давних знакомых, живущих на окраине города.Не прошло и нескольких дней, как в Харьков вошли деникинцы. Венус тут же выбрался из подполья и добровольно вступил в известный своими жестокостями Дроздовский полк, так как, по его словам, «в те дни считал, что деникинская армия нанесет поражение большевикам». В белой армии он находился до самого разгрома Врангеля и вместе с остатками его войска чуть ли не на последнем пароходе отплыл в Турцию.Как известно, Врангель рассчитывал на реванш и основной костяк своей армии сохранил. Сохранить-то сохранил, но содержать не мог: офицеры месяцами не получали жалованья и в самом прямом смысле слова голодали.Венусу пришлось труднее, чем кому бы то ни было: ведь он по-прежнему кашлял кровью, и ему нужно было более или менее прилично питаться. Когда становилось совсем невмоготу, Венус шел на берег Босфора, ловил черепах, разбивал их о камни, а мясо вываривал на костре.Трагический конец был практически предрешен, но… его спасла мать, находившаяся в большевистской России. Как это ни странно, почта в те времена работала исправно, что позволило матери Венуса связаться со своим состоятельным братом, который жил в Берлине, и попросить его оказать помощь сыну. Дядя тут же помог племяннику, сначала прислав ему денег на пропитание, а потом и вытащив его в Берлин.Сидеть на дядиной шее Георгий не хотел и занялся поисками работы. Совершенно неожиданно нашел спрос его талант живописца: после пустякового экзамена его охотно приняли в рекламное бюро. Днем Венус рисовал рекламные плакаты, убеждая покупать то мыло, то подтяжки, а по вечерам бегал в литературные эмигрантские кружки, которых в Берлине было великое множество.Начал он, как водится, со стихов и даже выпустил небольшой сборник под названием «Полустанок», но потом перешел на прозу. Два года работал Венус над романом «Война и люди», который в 1926 году был напечатан в Ленинграде. Роман тут же заметили, о нем восторженно отозвался даже Горький.А в газетах писали: «Автор рисует головокружительную кампанию белого отряда на Украине, закончившуюся неудачей, отступлением и сдачей Перекопа Красной Армии. Белая армия дана не только в действии и боях, но и в быту. Ценно то, что у Венуса показано не только организационное разложение белой армии, но и вырождение белой идеи».Так случилось, что Венус довольно близко познакомился с Виктором Шкловским, который тут же взял шефство над молодым писателем. Так как в это время в Берлине находился мэтр эмигрантской литературы Алексей Толстой, Шкловский решил рекомендовать ему своего воспитанника, сопроводив его к бывшему графу с краткой запиской: «Дорогой Шарик! Посылаю тебе молодого и талантливого писателя Георгия Венуса. Я уже доучиваю его писать. Но пока что ему надо есть. Не можешь ли ты дать ему рекомендацию? Он – красный. Твой В. Шкловский».Толстой взял Венуса под свою опеку, и его стали печатать регулярнее. А вскоре Венус принял радикальное решение, которое не только в корне изменило его жизнь, но и, в конце концов, привело к трагическому концу: он решил вернуться в Россию.Полпредом Советского Союза в Германии в то время был Николай Крестинский, тот самый Крестинский, который до этого был наркомом финансов и даже членом политбюро ЦК ВКП (б), а в тридцатые годы станет первым заместителем наркома иностранных дел и будет расстрелян. А ведь как все хорошо у него начиналось. Гимназия – с золотой медалью, затем юридический факультет Петербургского университета, должность присяжного поверенного.Жить бы ему и дальше на Невском проспекте, выступать в суде, защищая обеспеченных петербуржцев, если бы не увлечение большевистской литературой. Со временем Николай Крестинский и сам стал пописывать, печатаясь в «Правде».Когда его решили назначить полпредом в Германии, будто предчувствуя неладное, Крестинский отбивался изо всех сил, но когда на его кандидатуре настоял Ленин, пришлось согласиться и в ноябре 1921 года отправиться в Берлин.Тогда же, не без деятельного участия Крестинского, начался период, если так можно выразиться, незаконных, но очень тесных брачных отношений между СССР и Германией. Тут и буйно расцветшая торговля, и многомесячные командировки наших военачальников в Германию, а немецких в Советский Союз и, конечно же, поездки всевозможных делегаций по линии культурного обмена.И надо же было так случиться, что именно во время этого бурного советско-германского романа Венус явился в советское полпредство, где его встретил никто иной, как сам Крестинский.Полпред приветствовал решение Венуса вернуться в Россию и собственноручно подписал соответствующее разрешение. Разве могло тогда прийти ему в голову, что эта подпись для Венуса практически означала смертный приговор, а сам Крестинский, который восемь раз арестовывался царскими жандармами, в девятый раз будет арестован чекистами и погибнет от большевистской пули?!Но пока что все шло нормально, и в 1926-м Венус оказался в Ленинграде. Среди его друзей и единомышленников такие известные писатели и художники, как Лавренев, Чуковский, Пастернак, Катаев, Яр-Кравченко, Попов и многие другие. Жизнь была прекрасна, Венус много писал, много печатался, стал широко известен. Его книги «Стальной шлем», «Самоубийство попугая», «Зяблик в латах», «Хмельной верблюд», «Притоки с Запада», «Молочные реки» и многие другие были высоко оценены критикой.И вдруг как гром среди ясного неба: арест, обыск, двухнедельное пребывание в тюрьме и приказ в десятидневный срок на пять лет отбыть в город Иргиз! Где он, этот Иргиз? Венус кинулся к Чуковскому, тот – выше. В результате ссылку в Иргиз заменили ссылкой под Куйбышев.Сохранить членство в Союзе писателей помог тот же Чуковский.В Куйбышеве Венуса с семьей поселили в пригородном поселке Красная Глинка. Он пытался писать, но его не печатали. Пришлось обратить свои взоры к Волге и устроиться бакенщиком. Зарплаты бакенщика не хватало даже на еду, поэтому Венус начал промышлять рыбалкой, благо рыбы в Волге было предостаточно. По утрам известный всему Союзу писатель крадучись пробирался к местным жителям и менял рыбу на молоко, овощи и фрукты.А потом Венус садился за стол и писал, писал несмотря ни на что! Постепенно он пробил стену молчания: его начали печатать в местных газетах и даже издали небольшую книжку под названием «Дело к весне».Жизнь понемногу налаживалась. Венус расправил крылья и строил планы на будущее. Но в апреле 1938-го последовал новый арест. Обвиняли его, как я уже говорил, в «шпионаже, активной контрреволюционной деятельности и участии в террористической организации, ставившей целью свержение советской власти». Допросы велись с пристрастием, и признания выбивались дичайшие.Когда речь шла о нем самом, Венус сдавался и подписывал все, что ему подсовывал следователь, – это видно из протоколов. Но когда пытались выбить показания против его друзей, он стоял непоколебимо как скала и, хоть и снова начал харкать кровью, ни одного дурного слова о том же Чуковском или Пастернаке так и не сказал.[b]Опасные хлопоты[/b]Именно в эти дни на защиту Венуса поднялся Алексей Толстой. Он отправил Ежову письмо, в котором характеризовал Георгия Венуса как честного человека.Ежову это не понравилось, и он приказал любой ценой добыть показания против бывшего графа. Тут уж за Венуса взялись, если так можно выразиться, по полной программе. Но как ни старались заплечных дел мастера, выполнить приказ Ежова так и не смогли: Венус выстоял и не предал своего старшего друга. Честь ему и хвала, а то ведь одному богу известно, как сложилась бы судьба самого Толстого! А теперь о письме. Оно отпечатано на машинке, на той самой машинке, с валика которой сошли «Хождение по мукам», «Петр I», «Гиперболоид инженера Гарина» и многое другое.«Глубокоуважаемый Николай Иванович! Я получил известие, что в Куйбышеве недавно был арестован писатель Венус. Венус был сослан в Куйбышев в марте 1935 года как бывший дроздовец. Он этого не скрывал и в 1922 году написал книгу «Пять месяцев с дроздовцами». Эта книга дала ему право въезда в Советскую Россию и право стать советским писателем.Он написал еще несколько неплохих книг. Вся ленинградская писательская общественность хорошо знает его как честного человека, и, когда его выслали, писатели несколько раз хлопотали за него, чтобы ему была предоставлена возможность писать и печататься.В Куйбышеве он работал и печатался в местных органах и выпустил неплохую книгу рассказов.Он жил очень скудно и хворал малярией. Основной материальной базой его семьи (жена и сын) была переписка на машинке. Перепиской занималась его жена.После ареста у его жены был обыск, и была взята машинка. Прилагаю при этом моем письме письмо его сынишки (к моей жене), которое нельзя читать равнодушно.Николай Иванович, сделайте так, чтобы дело Венуса было пересмотрено. Кроме пятна его прошлого, на его совести нет пятен с тех пор, когда он осознал свою ошибку и вину перед Родиной. Во всяком случае, я уверен в этом до той поры, пока он не уехал в Куйбышев. Его письма из Куйбышева ко мне содержали одно: просьбу дать ему возможность печататься и работать в центральной прессе.В чем его вина, я не знаю, но я опасаюсь, что арестован он все за те же откровенные показания, которые в марте 1935 года дал следователю, то есть о том, как он, будучи юнкером, пошел с дроздовцами.Нельзя остаться равнодушным к судьбе его сынишки. Мальчик должен учиться и расти, как все наши дети».В принципе на этом можно было бы поставить точку – самое главное сказано. Но Толстой берет свой знаменитый «паркер» и приписывает от руки: «Крепко жму Вашу руку. Алексей Толстой. 22.11.1938 г. гор. Пушкин».Вот, собственно, и все.Великий русский писатель Алексей Толстой уцелел. Но для двух других действующих лиц эта история закончилась трагически. Ежова, как известно, в феврале 1940 года расстреляли.А вот Венус так и не доставил наслаждения палачам пустить ему пулю в затылок. Находясь в Сызранской тюрьме, он заболел туберкулезным плевритом – не исключено, что после пыток и побоев дала себя знать пуля, которую он носил в легких еще со времен войны), был переведен в тюремную больницу и 8 июля 1938 года умер.А за два дня до смерти он сумел передать на волю записку, адресованную жене и сыну. «Дорогие мои! – писал он дрожащей рукой. – Одновременно с цингой с марта у меня болели бока. Докатилось до серьезного плеврита. Сейчас у меня температура 39, но было еще хуже. Здесь, в больнице, неплохо. Ничего не передавайте, мне ничего не нужно. Досадно отодвинулся суд. Милые, простите за все, иногда хочется умереть в этом горячем к вам чувстве. Будьте счастливы. Я для вашего счастья дать уже ничего не могу. Я ни о чем не жалею. Если бы жизнь могла повториться, я поступил бы так же».В отличие от большинства людей, которые в те мрачные годы ушли в небытие, мало что после себя оставив, Георгий Венус оставил книги. В них его душа, его мечты.Переиздать бы эти книги, дать им вторую жизнь – это было бы второй жизнью автора, мало прожившего, но много страдавшего человека.

Я обошлась бы без поцелуев

Прочтите для начала несколько писем и подумайте: как нужно относиться друг к другу, чтобы доверить бумаге такие душевные, идущие от самого сердца слова.«Дорогой друг! От Вас еще нет весточки. Не знаем, как доехали и как поживаете. Хорошо ли устроились? Хорошо ли работается в библиотеке? Ваш Иван».Проходит несколько дней, от дорогого друга по-прежнему нет ни строчки, и обеспокоенный Иван отправляет еще более тревожное письмо, которое на этот раз подписывает «Ваш Базиль».Что за конспирация? Зачем? От кого нужно таиться? От кого? Конечно, от жены, от кого же еще! И Базиль, он же Иван, сообщает об этом в следующем письме: «Сегодня великолепный солнечный день со снежком. Мы с женой гуляли по той дороге, по которой – помните – мы так чудесно гуляли однажды втроем. Я все вспоминал и жалел, что Вас нет».Значит, треугольник, классический любовный треугольник? Да, треугольник, и, судя по всему, с довольно острыми углами и неизбежными в таких случаях выяснениями отношений.Последствия не замедлили сказаться, что видно из смиренно-умоляющего письма женщины. «Никому не будет хуже, если мы вновь будем все втроем вместе».Иван промолчал. И тогда отчаявшаяся женщина срывает маски и, наплевав на конспирацию, выплескивает всю свою боль и всю свою любовь в полном безысходной тоски письме.«Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Я знаю, я чувствую, никогда ты сюда не приедешь! Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитей связана с мыслью о тебе. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда тебя очень любила. Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, и только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью – и это никому не могло бы причинить боль… Крепко тебя целую».Затем следовала подпись: «Твоя Арманд».А как было подписано письмо с описанием великолепного солнечного дня и прогулки втроем? «Ваш Ленин».[b]Несчастлив в браке, счастлив в любви[/b]Да-да, что бы ни говорили пуритане, пытающиеся сделать из Ленина сухого, лишенного нормальных человеческих чувств борца за дело рабочего класса, он, будучи неудачливым в браке, был счастлив в любви.Что касается Надежды Крупской, то, по свидетельству современников, она была далеко не красавицей.К тому же ее всю жизнь мучила базедова болезнь, а это пучеглазие, потливость и повышенная возбудимость, не говоря уже о сердцебиении и нервных срывах. Не случайно в качестве партийных псевдонимов к ней прилипли не совсем благозвучные клички Минога и Рыба.Встреча Ленина с Инессой Арманд изменила всю его жизнь! Он стал веселее, оживленнее, часто улыбался, сыпал шутками, начал следить за своей внешностью.Крупская все это видела, все понимала и… смирилась. Она даже говорила, что «в доме становится светлее, когда приходит Инесса».[b]Милая девушка с передовыми мыслями[/b]Так кто же она такая, эта чаровница Инесса Арманд? Начнем с того, что никакая она не Арманд, а Стеффен. Ее отец – французский оперный певец Теодор Стеффен. Мать – Натали Вильд, полуфранцуженка, полуангличанка, тоже певица, а несколько позже учительница пения. Отец умер рано, дать образование дочери мать не могла, и Инессу забрала с собой тетка, которая нашла племяннице в Москве место преподавательницы французского языка.Обворожительная, изящная и раскованная Инесса на балах и вечеринках пользовалась сумасшедшим успехом. Она прекрасно танцевала, очаровательно болтала не только по-французски, но и по-русски. А ее внешность! «Пышная прическа, грациозная фигура, маленькие уши, чистый лоб, резко очерченный рот, зеленоватые глаза» – так описывал ее в своем дневнике один из влюбленных современников.Но Инесса была практичной девушкой и всем подпоручикам, студентам и присяжным поверенным предпочла сына купца 1-й гильдии, владельца торгового дома «Евгений Арманд с сыновьями» – Александра Арманда.У семьи Армандов были текстильные фабрики, лесные угодья, доходные дома и многое другое. Александр оказался мягким, добрым человеком, жену ни в чем не ограничивал, но в одном был непреклонен: он не только любил детей, но и, как тогда говорили, любил их делать.Инесса это тоже любила – и рожала чуть ли не каждый год. Пятеро детей – даже по тем временам достаточно много! Но ни роды, ни заботы о детях не убили в ней духа суфражизма – модного тогда движения женщин за равные права с мужчинами.Инесса вступает в «Общество улучшения участи женщин», запоем читает книги идеологов народничества, а оказавшись на отдыхе в Швейцарии, сближается с социалистами. Тогда же в ее дневнике появляется запись: «После короткого колебания между эсерами и эсдеками, под влиянием книги Ильина «Развитие капитализма в России», становлюсь большевичкой».Инесса не знала, что Ильин – это ее судьба, что Ильин – это Ленин. Кстати, Лениным Владимир Ульянов стал лишь в 1901 году, когда одну из своих статей в журнале «Заря» впервые подписал этим псевдонимом. Естественно, и Владимир Ильич не знал, что, напечатав небольшую книгу, «увел» в большевистский стан многодетную купеческую жену.Тем временем в личной жизни Арманд произошла такая революция, что ее имя на долгие годы стало предметом насмешек и сплетен. Инесса по уши влюбилась во Владимира, младшего брата своего мужа.А как же муж? Как дети? Несчастный, но благородный и великодушный Александр отпустил Инессу вместе с детьми, само собой разумеется, назначив солидное содержание. Больше того, он согласился не оформлять развод, так что формально Инесса оставалась его женой и, следовательно, наследницей капиталов и совладелицей текстильных фабрик.Поселились «молодые» на Остоженке, сняв квартиру в доме купца Егорова. Так как Владимир считал себя социал-демократом, они вместе со свежеиспеченной большевичкой «ударились» в революцию. И вот уже после двух арестов Инессу на два года ссылают в Архангельскую губернию. Вместе с женой в ссылку поехал ее невенчанный муж Владимир.Климат там был отвратительный – и Владимир серьезно заболел: врачи обнаружили туберкулез. Инесса заметалась! Надо любой ценой добраться до Швейцарии, туберкулез умеют лечить только там! Деньги, слава богу, были, а за деньги можно все. Но Швейцария Владимиру не помогла. Похоронив любимого, Инесса стала глушить тоску… учебой. Она поступила в университет, за год прошла полный курс экономического факультета и была удостоена ученой степени лиценциата экономических наук.В 1909-м Инесса переехала в Париж. Там и произошла встреча, решившая ее судьбу: она познакомилась с Лениным. Завороженный женскими чарами Инессы, Владимир Ильич даже не пытался скрывать своих чувств, тем более что жена, видя, как благотворно влияет на него Инесса, не особенно противилась их близости. В те же годы Ленин, Крупская и товарищ Инесса (так ее прилюдно называл Ильич) затеяли совершенно новое дело: в пригороде Парижа, который по-русски назывался Длинная Ослица, а по-французски куда более благородно – Лонжюмо, они открыли партийную школу. Сюда под видом сельских учителей из России приехали 18 рабочих-большевиков, которых учили не только азам марксизма, но и методам конспирации, способам тайнописи и другим премудростям нелегальной борьбы с царизмом.Как только выпускники школы вернулись в Россию, выяснилось, что квалифицированные руководители нужны не в Париже, а в Петербурге. Раз надо – значит надо.И в Петербург отправляется элегантно одетая дама с паспортом на имя Франциски Казимировны Янкевич. Надо ли говорить, что это была Инесса Федоровна Арманд! Два месяца пани Янкевич будоражила Петербург. А потом ее арестовали. Тут же выяснилось, что пани Янкевич не кто иная, как находящаяся в розыске Инесса Арманд.Вот-вот состоится суд, а потом – каторжная тюрьма, выжить в которой удается далеко не всем. И тут в Петербург примчался Александр Арманд. Сколько он привез с собой денег, история умалчивает, но из Петербурга он уехал с пустыми карманами.Зато Инесса таинственным образом оказалась в варшавском поезде, причем на границе ее никто не досматривал и паспорта не проверял.Из Варшавы Инесса перебралась в Краков, а оттуда в Поронино, где ее с нетерпением ждал… ну конечно же, «Базиль», он же «Иван», а в последнее время «Ваш Ленин».Как же они были счастливы! Ленин непрерывно строчил статьи для «Правды», Инесса ему помогала, под псевдонимом Елена Блонина писала и сама, но в какойто момент, взглянув друг на друга, они швыряли в угол карандаши, надевали подходящую обувь и уходили в горы. Они так много гуляли и лазали по горам, что в шутку их стали называть «партией прогулистов».[b]Война все меняет[/b]К сожалению, как это часто бывает, счастье оказалось недолгим: началась Первая мировая война. После кратковременного ареста австрийскими властями Ленин был освобожден и уехал в нейтральную Швейцарию. Инесса последовала за ним.Некоторое время Ленин, Крупская и Инесса жили в горной деревушке Зоренберг. Где-то грохочут пушки, а здесь – безмятежная сельская идиллия. Инесса играла на рояле, Ленин писал, Крупская вычитывала корректуру. Но и на сей раз счастье было недолгим, Ленин рвался в Россию: ведь в феврале 1917-го там произошла революция, царь отрекся от престола, и к власти пришло Временное правительство.– Что еще за Временное правительство? – возмущался Ленин. – На каторгах сидели большевики, забастовки организовывали большевики, за поражение в войне ратовали большевики, а в правительстве нет ни одного нашего человека. «Никакого доверия Временному правительству!» – таким будет наш текущий лозунг. Мы должны во что бы то ни стало туда ехать, хотя бы через ад.Должны-то должны, но как? Помочь взялся швейцарский социалист Фриц Платтен, который, вступив в сговор с немцами, провез через воюющую с Россией Германию в якобы опломбированном вагоне 31 сторонника Ленина, потом на шведском пароме переправил их в Стокгольм, а оттуда – в Россию.Инесса и в мыслях не допускала отпустить Ленина одного, вернее, с Миногой, поэтому весь долгий путь она не отходила от своего Базиля ни на шаг. До России они добрались благополучно, но как только Ленин и его сторонники появились в Петрограде, все они оказались под угрозой не только ареста, но и расстрела. Дело в том, что Временное правительство заявило: «Каждого русского политэмигранта, посмевшего проехать через Германию, в России будут отдавать под суд как изменника Родины».Играть со смертью Ильич не стал и в тот же день покинул Петроград. Так он оказался в Разливе, а потом и в Финляндии. Ильич тогда уцелел, а вот 140 видных большевиков оказались за решеткой.Уцелела и Арманд: ее спасло то, что все это время она находилась в Москве и даже была избрана депутатом Московской городской думы. А после победного Октября Ильич назначил ее заведующей Женским отделом ЦК РКП (б). С одной стороны, это назначение Инессу обрадовало – чуть ли не каждый день она виделась с Лениным, а с другой – уж очень странным делом пришлось ей заниматься.В соответствии с учением Маркса, нужно было убедить женщин России в том, что их главная задача не забота о семье, а классовая борьба, что домашний труд вот-вот отомрет, что вместо кастрюль и корыт появятся общественные кухни и прачечные, что воспитание детей на себя возьмут детские сады и ясли.А что касается любви, то она должна быть свободной, настолько свободной, что ее следует рассматривать как свободу выбора партнера – и не больше.Инесса моталась по фабрикам и заводам, выступала на митингах и собраниях, писала статьи и фельетоны и в конце концов свалилась с ног, причем в прямом смысле слова. В феврале 1920-го Ленин посылает ей записку.«Дорогой друг! Итак, доктор говорит, воспаление легких. Надо архиосторожной быть. Непременно заставьте дочерей звонить мне (12 – 4) ежедневно. Напишите откровенно, чего не хватает? Есть ли дрова? Кто топит? Есть ли пища? Кто готовит? Компрессы кто ставит? Вы уклоняетесь от ответов – это нехорошо. Ответьте хоть здесь же, на этом листке. По всем пунктам. Выздоравливайте! Ваш Ленин. Починен ли телефон?»На этом Ленин не успокаивается. И вот уже он пишет ей новое, умоляюще-тревожное письмо. «Дорогой друг! Грустно очень было узнать, что Вы переустали и недовольны работой. Не могу ли помочь Вам, устроив в санатории? Если не нравится в санаторию, не поехать ли на юг? К Серго на Кавказ? Серго Орджоникидзе устроит отдых, солнце, хорошую работу. Он там власть. Подумайте об этом. Крепко, крепко жму руку. Ваш Ленин».«Еду!» – решила Инесса и сообщила об этом Ленину. Ильич тут же озаботился организацией поездки. Но устроить в санаторий – это одно. А обеспечить безопасность? Ведь на Кавказе еще стреляют, да и по Кубани гуляют недобитые банды. И обеспокоенный Ленин отправляет члену Реввоенсовета Кавказского фронта Серго Орджоникидзе шифрованную телеграмму: «Очень прошу Вас, ввиду опасного положения на Кубани, установить связь с Инессой Арманд, чтобы в случае надобности эвакуировать ее и ее сына, или устроить (сын болен) в горах около Каспийского побережья, и вообще принять все меры».Меры были приняты, и в конце августа 1920 года Инесса Арманд вместе с сыном приехала в Кисловодск. Постепенно она стала поправляться, набирать вес и даже начала ходить в горы. Но вскоре прогулки пришлось прекратить, так как совсем рядом стучали пулеметы. Как оказалось, это пытались прорваться из окружения остатки белогвардейского десанта генерала Фостикова. Тут же было принято решение всех отдыхающих немедленно эвакуировать.До ближайшей остановки, которая была во Владикавказе, тащились четверо суток. Кто-то в пути заболел, кто-то чуть было не отстал – всем им на помощь приходила Инесса. Отдохнув денек во Владикавказе, горе-курортники двинулись дальше, но буквально через сутки застряли в Беслане. На этот раз надолго. Там было такое скопище людей, такая мерзость и грязь, что, как считали врачи, именно эта стоянка стала для Инессы роковой.До Нальчика все-таки добрались, и даже неплохо провели там целый день, а ночью Арманд стало плохо. Утром ее отвезли в больницу. Диагноз установили быстро – холера.Инесса то теряла сознание, то приходила в себя. От обезвоживания она сильно похудела. Потом начались судороги. Стал хриплым, а затем совсем пропал голос.Инесса сражалась двое суток. В полночь она потеряла сознание. Врачи делали все возможное – инъекции, уколы, капельницы, но утром ее не стало. В тот же час из Нальчика полетела телеграмма: «Вне всякой очереди. Москва. Совнарком. Ленину. Заболевшую холерой товарищ Инессу Арманд спасти не удалось тчк Кончилась 24 сентября тчк Тело перепроводим в Москву тчк».[b]После смерти[/b]Москва встречала Инессу с нескрываемой печалью. От Казанского вокзала до Дома союзов гроб с ее телом несли на руках. В газетах были напечатаны некрологи. Похороны состоялись 12 октября. Вот как описывала это событие одна из столичных газет: «У Дома союзов шпалерами выстраиваются пулеметчики. Не по-осеннему жарко. Оркестр Большого театра под управлением знаменитого Вячеслава Сука играет траурный марш Шопена. После марша – партийный гимн «Интернационал». Траурная колесница медленно трогается».Первым за скорбной колесницей шел человек, для которого эта утрата была невосполнимой, для которого это была не просто потеря друга, а потеря любимой женщины. Когда шедшая неподалеку от Ленина Александра Коллонтай взглянула на Ильича, она была ошеломлена. «Ленина невозможно было узнать, – написала она в тот вечер в своем дневнике. – Он шел с закрытыми глазами, и, казалось, вот-вот упадет».Поразительно, но через четыре года Коллонтай вернулась к этой записи и дополнила ее провидческими словами: «Смерть Инессы Арманд ускорила смерть Ленина: он, любя Инессу, не смог пережить ее ухода».Надо сказать, что в этой непростой ситуации исключительно деликатно вела себя Крупская. Они видела, как страдает муж, понимала, что сейчас ему не до нее, что помочь ему может только время.Спустя полгода, когда Владимир Ильич пришел в себя от перенесенного удара, он собственноручно написал председателю Моссовета письмо, в котором просил распорядиться о посадке цветов на могиле Инессы Арманд, а также похлопотать о небольшой плите.И еще... Сразу после кончины Ильича, когда еще не был решен вопрос о строительстве мавзолея, ходили слухи, что Крупская предлагала похоронить Ленина рядом с Инессой Арманд.Что и говорить, это было бы не просто благородным поступком, а стало бы великолепным памятником любви, верности и преданности не только до гроба, но и за гробом.

Крёстный путь великого старца

Крёстный путь великого старца

Крёстный путь великого старца

Сто лет назад ушел из жизни человек, которого одни считали гениальным писателем, совестью земли Русской и называли великим старцем, другие – матерым человечищем, рядом с которым в Европе некого поставить, третьи – великаном, колеблющим трон Николая II и его династии. Но были и другие – те, которые называли Льва Николаевича не иначе как антихристом и исчадием ада, врагом царя и отечества, а также опаснейшим антиправительственным злоумышленником.[b]…а радости и счастья нет[/b]Так кем же он был, наш великий старец? С кем он воевал всю свою долгую жизнь? Кто посмел встать на его пути и, если так можно выразиться, только и делал, что все эти годы вставлял ему палки в колеса? Имя этому «трехголовому змию» – церковь, жена и жандармерия. Но если церковь и жандармерия преследовали Льва Николаевича по сугубо служебным мотивам, то Софья Андреевна, как ни грустно об этом говорить, из-за денег.Причем не из-за тех, которые есть, но их трудно поделить, а из-за тех, которые, возможно, потекут рекой после смерти престарелого графа.Самое удивительное, что и все благородное семейство во главе с Софьей Андреевной и его ближайшие друзья, не стесняясь, обсуждали этот вопрос в присутствии самого Льва Николаевича. Не трудно представить, как травмировали такие разговоры далеко не молодого человека. Со временем эти с позволения сказать обсуждения приобрели такой скандально-позорный характер, что дочь Александра перестала разговаривать с матерью, а потом вообще уехала из Ясной Поляны, а его ближайший друг Владимир Чертков называл графиню погибшим существом, потерявшим человеческий облик, которое всю жизнь занимается убийством мужа.Формально речь шла о том, в чьих руках после смерти Льва Николаевича окажется право собственности на его произведения и, что особенно важно, кто будет распоряжаться его неизданными дневниками. Когда стало известно, что в соответствии с неписаным договором эти дневники хранятся у Черткова, который, конечно же, даст им ход и позволит напечатать, в Ясной Поляне Толстому объявили войну.Так кто же он такой, этот Владимир Чертков? Происхождения Владимир Григорьевич был самого что ни на есть благородного. По материнской линии он потомок декабристов Чернышевых, а по отцовской – из аристократов, близких к царскому двору. О богатстве рода Чертковых ходили легенды: у них были десятки имений и тысячи крепостных. Одним из крепостных Чертковых, между прочим, был дед Антона Павловича Чехова.Мало кто знал, что Владимир вырос в обстановке острых религиозных дискуссий: побывав в Англии, его мать вернулась в Россию убежденной евангелисткой. А так как отец и все остальные родственники были православными христианами, домашние дискуссии часто перерастали в яростные споры, а споры – в скандалы.Наслушавшись всего этого, Владимир все чаще стал задавать себе вопрос: «В чем моя вера?» И надо же так случиться, что именно в это время таким же вопросом стал задаваться Лев Толстой. Чертков об этом, конечно же, не знал, он шел своим путем. Для начала Владимир оставил военную службу и почти на целый год уехал в Англию.По возвращении он решил стать, как тогда говорили, прогрессивным помещиком и в своем родовом имении основал ремесленную школу: он считал, что, освоив несложные ремесла, крестьяне бросят пить, станут более развитыми. Не тут-то было! Русского мужика заграничными штучками не возьмешь: заниматься резьбой по дереву, чеканкой или гончарным делом в свободное от пахоты время он не станет, а пойдет в кабак.Разочаровавшись в делах просветительских, Чертков с удвоенной силой ударился в изучение глубинных основ религии. В 1883 году он обратился с пространным письмом к Толстому и попал, если так можно выразиться, на свежевспаханную почву: как раз в это время Лев Николаевич работал над рукописью, которая называлась «В чем моя вера?» Через некоторое время они встретились и больше не расставались: никто не понимал Толстого так, как Чертков, никто не разделял его взглядов так преданно и безоглядно, как Чертков, поэтому никто, кроме Черткова, не мог стать его «одноцентренным» другом. По сути дела, Владимир Чертков стал первым истинным толстовцем, а впоследствии руководителем движения, которое получило название толстовства.Самое удивительное, первое время и Софья Андреевна была в полном восторге от Черткова. Толстой не удержался и отметил это в одном из писем: [i]«Чертков мне очень помог в семье. Он имел влияние на весь наш женский персонал. И, может быть, это влияние оставит следы»[/i].Но как только Чертков создал народное издательство «Посредник» и стал там печатать так называемые народные рассказы Толстого, идиллии пришел конец.Причина? Да в деньгах, в чем же еще, если не в деньгах! Раньше все, что выходило из-под пера Толстого, автоматически становилось собственностью Софьи Андреевны, а тут, нет, вы только представьте, в «Посреднике» великому Толстому, рукописи которого с руками оторвет любой издатель, не платят ни копейки.[b]Скандал вышел страшенный[/b]– Ты зверь! – кричала в лицо мужу Софья Андреевна. А потом, накинув халат, выскочила на улицу. Дело было зимой, да не в имении, а в Москве, где масса народу и все графиню знают.– Уеду! – заходилась она. – Куда глаза глядят, лишь бы, тебя, зверя, не видеть!Никуда она, конечно, не уехала, а вот простудилась сильно.– Кликуша! – прячась по углам, шепталась прислуга. – Больной притворяется. И как ее граф терпит?! В деревне бы ее враз вылечили. Как? А вожжами! Ничто так не лечит полоумных баб, как хорошая порка!А тут еще масла в огонь подлил старший сын Сергей, который встал на сторону матери. Тогда-то в тайном дневнике Льва Николаевича появилась полная горечи запись: [i]«Сережа оскорбил меня больно. Такой же он, как мать, злой и не чувствующий. Очень больно было. Хотелось сейчас же уйти… И в самом деле, на что я им нужен? На что все мои мучения?»[/i]Но Лев Николаевич никуда не ушел. Да и куда? В конце концов, он в своем доме, в родном поместье, и с какой стати его надо покидать? А вот на компромисс он пошел и выдал Софье Андреевне доверенность, включающую в себя исключительное право на издание своих сочинений, написанных до 1881 года, и, само собой, на получение доходов от этих изданий.Как ни странно, обстановка в доме от этого лучше не стала. В июне 1884 года в его дневнике появляется еще одна горькая запись. [i]«Сегодня косил, потом купался. Вернулся бодрый, веселый, и вдруг со стороны жены начались бессмысленные упреки. Я ничего не ответил, но мне стало ужасно тяжело. Я ушел и хотел уйти совсем, но ее беременность заставила меня вернуться с половины дороги в Тулу. Ночью родилась дочка – Александра. Казалось бы, живи и радуйся, а радости и счастья нет»[/i].[b]Мать детей или подруга ночей?[/b]Эти бесконечные беременности поначалу сильно смущали, а потом стали раздражать великого старца, ведь его жена рожала тринадцать раз, причем одиннадцать детей выкормила собственной грудью. Вечная возня с пеленками и распашонками, с докторами и повитухами так действовала ему на нервы, что он во всеуслышание начал мечтать о времени, когда все дети подрастут, и он [i]«закажет для Софьи Андреевны гуттаперчевую куклу с вечным поносом»[/i].Справедливости ради надо сказать, что Лев Николаевич тоже был далеко не белым и пушистым, и поводы для скандалов время от времени давал и сам. Скажем, в статьях и книгах он категорически осуждал «плотские утехи», уверял, что [i]«сожитие с чужой по духу женщиной – гадко»[/i], а сам частенько навещал яснополянскую крестьянку Аксинью Базыкину. Потом, поостыв к Аксинье, испытал, как он сам писал, [i]«дьявольский приступ страстной похоти»[/i] к кухарке Домне. Деревня не город, там все на виду, поэтому о жеребячьих выходках графа знали и крестьяне, и обитатели господского дома. Само собой разумеется, знала об этом и Софья Андреевна.Ревностью она воспылала чудовищной и скандал закатила тоже чудовищный! А чуть позже в ее дневнике появилась полная горечи запись: [i]«Как я хотела и часто хочу бросить все, уйти из жизни так или иначе. Боже мой, как я устала жить, бороться и страдать. Как велика бессознательная злоба самых близких людей и как велик эгоизм!»[/i]Постепенно капризы, истерики и кликушеские выходки Софьи Андреевны стали чуть ли не ежедневным «блюдом» в жизни Льва Толстого. Переносил он это со стоической кротостью, но его организм был уже изношен и реагировал на эти стрессы по-своему: один за другим произошли пять обморочных припадков, сопровождавшихся страшными судорогами. Все тело бедного страдальца крутило и корежило, словно корень старого дуба.Графиня же в эти минуты молилась и просила Бога только об одном: «Только бы не сейчас, только бы не на этот раз!» Почему не на этот раз? Да потому, что она не знала, составил ли муж завещание, и если составил, то в чью пользу. Дошло до того, что однажды ночью, когда судороги отпустили Толстого, он приоткрыл глаза и с брезгливым содроганием увидел, как Софья Андреевна воровато роется в его бумагах.– Нет, голубушка, завещание ты не найдешь, – усмехнулся он, – в этом я тебя переиграл. – Во-первых, оно давно составлено, а во-вторых, хранится в надежном месте. Но дрянь ты несусветная! Чего угодно я от тебя ожидал, но только не этого: рыться в чужих бумагах, да еще ночью, да еще воспользовавшись болезнью их владельца – это подло, низко и гадко.Эх, ты, а еще благородных кровей, ведь в твоем роду были и графы, и князья, а отец жил в Кремлевском дворце, имел звание гоф-медика и лечил самого государя. Ой, как больно! – скривился он от судороги. – Господи, или дай силы, или прибери меня в свои чертоги!К утру судорога отпустила, и Лев Николаевич наконец-то заснул.[b]Завещание[/b]А за три месяца до этого Лев Николаевич отправился на своем красавце Делире как бы на прогулку. На самом деле, путая следы, он ехал к условленному месту в двух верстах от Ясной Поляны, где его ждали трое посвященных в дело заговорщиков.В глубине леса, около большого пня, он остановился и поприветствовал «господ конспираторов», которые привезли с собой все необходимое для завершения задуманной акции: большой кусок картона и несколько листов бумаги, а английское резервуарное перо – так тогда называли только что появившиеся авторучки – Лев Николаевич захватил с собой.– Ну что ж, приступим, – сказал он, садясь на пенек и положив на колено картон с чистым листом бумаги. – Начну с даты: сего тысяча девятьсот десятого года, июля дватцать второго дня. Ну вот, – чертыхнулся он, – сгоряча «двадцать» написал через «т». Исправлять? А ну их, – махнул он рукой, – пусть думают, что я был неграмотный.Документ получился довольно пространный, но главное в нем было то, что все, написанное после 1881 года, принадлежит не семье, а Черткову, который должен издавать эти рукописи [i]«на прежних основаниях, то есть не преследуя никаких материальных личных целей»[/i].– Это для того, – добавил Толстой, – чтобы не подумали, что Владимир Григорьевич будет извлекать из этого какуюлибо личную выгоду.После того как на том же пеньке завещание подписали трое свидетелей, оно обрело не только форму, но и силу официального документа и пересмотру не подлежало.Что касается Софьи Андреевны, то, продолжая провоцировать мужа, никаких угрызений совести она не испытывала, так как считала, что борется за интересы семьи, что Лев Николаевич целиком и полностью принадлежит семье, что он кормилец и поилец, что в его годы надо думать не о себе и каких-то призрачных читателях, а о жене, детях и внуках. Больше того, она была убеждена, что в этой, как, впрочем, и всякой другой войне, все средства хороши, иначе говоря, цель оправдывает средства. И она не гнушалась никакими средствами. То кричала на всех углах, что обратится к царю с просьбой признать мужа недееспособным и установить над ним опеку, то грозила покончить с собой и даже стрелялась, правда, из пугача, то намеревалась утопиться и бросалась в пруд, заведомо зная, что воды там по пояс, то прилюдно нюхала какую-то гадость, а потом симулировала потерю сознания.И хотя все эти выходки носили откровенно театрализованный характер, на нервы они действовали: Лев Николаевич все чаще подумывал о том, чтобы послать все к черту и уйти из дома. Уйти навсегда, чтобы не видеть и не слышать поселившегося в Ясной Поляне кошмара. Но тут произошло событие, которое во многом реабилитировало Софью Андреевну: она доказала, что является не только «подругой ночей», но и по-настоящему надежным другом.Дело в том, что как раз в это время Толстой закончил «Крейцерову сонату».В копиях и списках повесть ходила по рукам, у читающей публики она вызвала огромный интерес. Повесть была настолько популярной, что, приветствуя друг друга, вместо: «Как ваше здоровье?», люди спрашивали: «Читали ли вы «Крейцерову сонату»? Даже смертный враг Толстого обер-прокурор Святейшего синода Победоносцев, и тот не то что прочитал, а изучил повесть в три приема и назвал ее «могучим произведением». «Крейцерову сонату» напечатали даже в Женеве, но в России к печати не допускали.И тогда Софья Андреевна, вопреки желанию мужа, отправилась в Петербург, чтобы добиться приема у Александра III и уговорить его дать разрешение на выход в свет «Крейцеровой сонаты». И что вы думаете, она пробилась в Аничков дворец, и, как она позже писала: [i]«Царь встретил меня, стоя в дверях. Государь понравился, приятный, певучий голос, ласковые и очень добрые глаза, конфузливая и добрая улыбка, высок, толст, силен. На переделке повести он не настаивал и довольно быстро согласился на публикацию «Крейцеровой сонаты» в полном собрании сочинений»[/i].Вернувшись в Ясную Поляну, графиня чувствовала себя триумфаторшей! Она даже записала в своем дневнике: [i]«Не могу не чувствовать своего внутреннего торжества, что, помимо всех в мире, было дело у меня с царем, и я, женщина, выпросила то, чего никто другой не мог добиться. И влияние мое, личное, в этом деле, несомненно, играло главную роль»[/i].Но Лев Николаевич этой победы не оценил и даже не на шутку разгневался, когда узнал, что Софья Андреевна просила царя стать добровольным цензором произведений Толстого, и тот с радостью согласился. [i]«Левочка был недоволен моими похождениями и свиданием с государем, – появилась новая запись в ее дневнике. – Он говорил, что теперь мы как будто приняли на себя какие-то обязательства, которые не можем исполнить, что прежде он и государь игнорировали друг друга, теперь все это может повредить нам и вызвать неприятное»[/i].Скандалы закипели с новой силой! Даже дочь Татьяна, и та не выдержала и написала в письме брату Андрею: [i]«Это неслыханно, окружить 82-летнего старика атмосферой ненависти, злобы, лжи, шпионства и даже препятствовать, чтобы он уехал отдохнуть от всего этого. Чего еще нужно от него? В имущественном отношении он дал нам гораздо больше того, что сам получил. И теперь ты не стесняешься обращаться к нему, ненавидимому тобой, с разговорами о его завещании»[/i].Как видите, все снова вернулось на круги своя: все дело в завещании, все дело в том, кому что достанется, иначе говоря, все дело в деньгах пока еще живого великого старца. Он это прекрасно понимал и в отчаянии написал Черткову: «[i]Я путаюсь, желаю умереть, приходят планы убежать или даже воспользоваться своим положением и перевернуть всю жизнь. Неужели так и придется мне умереть, не прожив хоть один год вне того сумасшедшего, безнравственного дома, в котором я теперь принужден страдать каждый час»[/i].[b]Продолжение в «ВМ» от 26 октября 2010 года[/b]

Сначала награда, потом расстрел

Камень на шее Черчилля

Неотвратимый знак судьбы

Загадка дела Валленберга

От Курска и Орла…

Память о войне… Трудное, порой мучительное, но святое чувство.Летят годы, идут десятилетия… Иной раз кажется, что это чувство притупляется, но подходит День Победы или очередная годовщина какой-либо битвы – и снова ноют раны, снова в душах людей вспыхивает боль об отцах, дедах и старших братьях, оставшихся на полях войны. А рядом с этой болью – гордость, огромная гордость за нашу Родину, сломавшую хребет фашизму.Вот и сейчас, в канун 67-летней годовщины со дня Курской битвы, я побывал на этой обильно политой кровью земле. Теперь здесь тихо, так тихо, что даже отдаленный рокот трактора кажется неуместным в стрекоте кузнечиков и щебете жаворонков. А шестьдесят семь лет назад на этих полях гремело одно из величайших сражений Великой Отечественной войны.В ходе зимнего наступления Красной Армии в районе Курска, Орла и Белгорода образовался огромный выступ, глубоко вдававшийся в расположение противника. Его протяженность по фронту достигала 550 километров. Наши войска оказались в довольно сложном положении: в случае удара с севера – со стороны Орла и с юга – со стороны Белгорода мощнейшая группировка советских войск могла попасть в котел.Именно поэтому в район Курского выступа приехали заместитель Верховного главнокомандующего Г. К. Жуков и начальник Генерального штаба А. М. Василевский. Проанализировав обстановку, они составили соответствующий документ, который Георгий Константинович за своей подписью направил Сталину: «Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным.Будет лучше, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно выбьем основную группировку противника». [b]«Цитадель» как средство восстановления престижа Германии[/b]К этому времени военнополитическое положение Германии резко ухудшилось. Достаточно сказать, что в зимней кампании Красная Армия разгромила более ста немецких дивизий: только безвозвратные потери в живой силе составили 1 миллион 135 тысяч человек. Главная ударная сила гитлеровцев – бронетанковые войска тоже оказались в тяжелом положении. Это вынужден был признать даже генералинспектор бронетанковых вой ск Гудериан. 9 марта 1943 года он направил в генеральный штаб сухопутных войск донесение, в котором сообщал: «К сожалению, в настоящее время у нас нет уже ни одной полностью боеспособной танковой дивизии».Чтобы поднять моральное состояние вермахта, восстановить военный и политический престиж Германии, было принято решение провести большое летнее наступление. «Мы должны наступать из политических соображений!» – заявил фельдмаршал Кейтель в мае 1943 года. 15 апреля 1943 года в оперативном приказе № 6 Гитлер провозгласил: «Я решил, как только позволят условия погоды, провести наступление «Цитадель» – первое наступление в этом году. Оно должно завершиться быстрым и решающим успехом. На направлениях главных ударов должны быть использованы лучшие соединения, наилучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов».Для проведения операции на Курском направлении было сосредоточено более 900 тысяч солдат и офицеров, около 10 тысяч орудий и минометов, 2700 танков и штурмовых орудий, а также свыше 2 тысяч самолетов.Все эти приготовления велись в обстановке строжайшей секретности, но советская военная разведка своевременно вскрыла планы врага. Еще 12 мая, то есть почти за два месяца до гитлеровского наступления, наши разведчики сообщили: «Сведения о подготовке немцами операции с целью прорыва нашего фронта в районе Курск–Белгород соответствуют действительности. Название «Цитадель», повидимому, является условным обозначением операции, планируемой немцами в районе Орловского выступа».Но это еще не все! 3 мая на совещании в Мюнхене план «Цитадель» был утвержден окончательно, а 5 мая об этом узнал наш Генштаб. Эти данные были подтверждены сведениями, которые с помощью подпольщиков города Ровно раздобыл легендарный разведчик Николай Кузнецов.Интереснейшую информацию передала в Москву действовавшая в Швейцарии группа Шандора Радо. Разведчики сообщили не только о самом факте появления «тигров», которые должны были решить исход сражения под Курском, но и раздобыли его тактикотехнические данные: скорость, толщину брони, калибр орудия и, самое главное, уязвимость танка при атаках с воздуха.Усилили свою активность и партизаны. Когда стало очевидным сосредоточение фашистских войск в районе Курского выступа, они начали наносить регулярные удары по вражеским коммуникациям.Летели под откос поезда с живой силой и боевой техникой, взрывались мосты, минировались шоссейные дороги.А белорусские партизаны так искусно заминировали железнодорожные ветки вокруг Витебска, что оттуда не мог вый ти ни один поезд.В результате там скопилось огромное количество вагонов с живой силой, техникой, боеприпасами и горючим.Партизаны сообщили об этом на Большую землю. Вскоре последовал массированный налет советских бомбардировщиков – и Витебский железнодорожный узел был уничтожен, само собой разумеется, вместе со всеми стоящими на путях эшелонами. [b]Главный враг рейха – Ванюша Алешкин[/b]Весь план снабжения войск, подвоза техники и людей трещал по швам. В Михайловском районе действовал большой партизанский отряд, против которого каратели были бессильны. И тогда они разработали операцию «Белый медведь», суть которой была в поголовном уничтожении населения окрестных деревень. Сохранился документ, подписанный руководителем этой операции генералом Хойзингером. Рассказывая о своих подвигах, бравый генерал с гордостью сообщает, что в результате операции было сожжено 18 деревень и расстреляны 520 «пособников партизан». А знаете, кто эти пособники? Восьмидесятилетние старики и годовалые ребятишки.…Неподалеку от оживленной автомобильной трассы Железногорск–Киев стоит скромный памятник – скорбящая женщина и мальчик в форме суворовца. А на постаменте надпись: «Здесь похоронены мирные жители поселка Большой Дуб, расстрелянные и заживо сожженные немецкофашистскими карательными войсками». То же самое выбито с другой стороны, только название поселка – Звезда.На обелиске – фамилии расстрелянных и, что самое главное, их возраст. Убивали целыми семьями. Пятеро Алешкиных, девять Кондрашевых, одиннадцать Федичкиных, тринадцать Ворониных… Алешкины – дед с бабкой и трое внуков, старшему шесть, младшему один годик. Федичкины – дед с бабкой, дочери и шестеро внуков, младшему два года. Кондрашевы – тоже старик, старуха и внуки, младшему один годик.Каратели думали, что свидетелей их злодеяний нет, но они ошиблись. Надежда Тимофеевна Дугинова успела спрятаться в огороде. Она видела, как повесили ее мужа, как расстреляли детей, но не шелохнулась, словно окаменев от горя.Видела, как бежала по улице ее соседка с внуком на руках – их сразила пулеметная очередь.Видела, как пятилетний Ванюша Алешкин спрятался в бочке с водой. Когда закончился воздух, и он вынырнул, здоровенный эсэсовец схватил его за ноги, пристрелил и швырнул в погреб, где уже полыхал огонь. [b]Здесь русский человек стоял…[/b]Тем временем на Центральном, Воронежском и Степном фронтах шла напряженная подготовка к предстоящим боям.Надо было организовать глубоко эшелонированную, многополосную оборону на 200–300 километров в глубину. Рыли траншеи и ходы сообщений, сооружали доты и дзоты, устанавливали минные поля. Но самое главное, шло пополнение людьми и боевой техникой.А техника к лету 1943-го была уже не та, что в начале войны! В тылу на полную мощность работали заводы, выпускавшие новые штурмовики, истребители и бомбардировщики: за год их сошло с конвейера около 35 тысяч. За тот же год наша промышленность дала фронту 24 тысячи танков. Тогда же началось массовое производство самоходных артиллерийских установок с более мощной пушкой – против нее не мог устоять даже хваленый «тигр».И что особенно важно, были разработаны подкалиберный и кумулятивный снаряды, которые прошивали и прожигали любую броню. 130 тысяч орудий, минометов и «катюш» было выпущено в 1943 году, тогда же появились новые образцы противотанковых пушек, а также пулеметов и автоматов.И вот приготовления закончены. Фашистским войскам противостояло 1,3 миллиона солдат и офицеров, более 19 тысяч орудий и минометов, 3,5 тысячи танков и самоходных орудий, 2 с лишним тысячи самолетов. Эти цифры говорят о многом: впервые в ходе войны наши войска превосходили противника не только в живой силе, но и в технике.1 июля в гитлеровской ставке, расположенной в Восточной Пруссии, состоялось последнее большое совещание перед началом операции «Цитадель». На следующий день об этом стало известно в Москве, и в войска ушла телеграмма, в которой сообщалось, что немцы могут перейти в наступление в период от 3 до 6 июля.Когда примерная дата гитлеровского наступления стала известна в дивизиях и полках, само собой разумеется, командиры захотели узнать не только день, но и час начала наступления. В тыл врага были заброшены самые отчаянные разведчики с одним-единственным заданием – добыть «языка».4 июля в районе Белгорода разведчики захватили немецкого сапера, который сообщил, что его группа получила задание расчистить минные поля и снять проволочные заграждения.– Утром будем наступать! – не без гордости заявил он. – «Тигры» сомнут вашу оборону, и через день мы будем в Курске! Всему личному составу выдан сухой паек и даже шнапс, чтобы отметить взятие города, – хвастливо закончил он.Напряжение нарастало. Надо было принимать решение о начале артиллерийской контрподготовки, но для этого нужно абсолютно точно знать время начала немецкого наступления.«Верить или не верить пленным? – рассказывал несколько позже о своих сомнениях Константин Рокоссовский. – Если они говорят правду, надо начинать запланированную нами артиллерийскую контрподготовку, на которую выделялось около половины боекомплекта снарядов и мин. А если это ловушка, если нам подбросили дезинформацию, что тогда, чем мы встретим немцев, когда они пойдут вперед? Времени на запрос разрешения Ставки не было, и я решил: была не была, и отдал приказ о начале контрподготовки».В 2 часа 20 минут тихую июльскую ночь расколол грохот канонады. 600 стволов, да еще два полка «катюш» извергали смертоносный огонь.Через полчаса, израсходовав четвертую часть боекомплекта, орудия умолкли. В 4 часа 30 минут артналет повторили снова, но с привлечением уже около 1000 орудий.Эффект от контрподготовки был неплохой, но все же не такой, какого ждало советское командование. Много лет спустя Г. К. Жуков признает: «Как Центральный, так и Воронежский фронты начали контрподготовку слишком рано: немецкие солдаты еще спали в окопах, блиндажах и оврагах, а танковые части были укрыты в выжидательных районах. Лучше было бы контрподготовку начать примерно на 30–40 минут позже».Итак, по вражеским позициям выпущена половина боекомплекта. А вдруг впустую? Вдруг немцы и не думают наступать? Тянулись мучительные минуты ожидания, и никто не знал, что будет дальше.Наконец около пяти утра появились немецкие самолеты. Тут же заговорила и артиллерия. Это был самый парадоксальный случай в истории войны, когда жесточайший огонь врага у наших командиров вызвал вздох облегчения. А когда поднялась пехота, поддержанная 500 танками и 300 бомбардировщиками, стало ясно, что операция «Цитадель» началась.Самые ожесточенные бои развернулись в районе Ольховатки. Здесь стоял насмерть танковый батальон капитана Михеева. После ожесточенной бомбежки на батальон навалилась лавина немецких танков. Михеев знал, что и пушка, и броня «тигра» мощнее, чем у «тридцатьчетверки». Единственный выход – подпустить поближе и бить в упор. Так и делали! Вот уже больше десятка факелов полыхает на поле, а танки все лезут и лезут…А рядом, у деревни Самодуровки, дорогу фашистским танкам преградила батарея капитана Игишева. Тридцать танков навалилось на батарею, девятнадцать из них артиллеристы сожгли, а остальных заставили повернуть назад. Батарейцы погибли все до одного, но врага не пропустили.И все же к концу дня фашисты вклинились в нашу оборону. Вклиниться-то вклинились, но выйти на оперативный простор немецкие дивизии не смогли. Да и потери они несли огромные. Только в первый день было подбито 586 немецких танков и 203 самолета. 7 июля было уничтожено 520 танков и 229 самолетов, а 8-го – 304 танка и 161 самолет.Именно в эти дни бессмертный подвиг совершил летчик-истребитель А. К. Горовец. 6 июля, возвращаясь с задания, Горовец увидел большую группу бомбардировщиков противника, но из-за повреждения рации не мог сообщить об этом своим. И тогда он решил атаковать в одиночку! Девять самолетов сбил лейтенант в ходе этого боя, но и сам погиб. В тот же день открыл свой боевой счет впоследствии трижды Герой Советского Союза Иван Кожедуб – до конца войны он собьет 62 самолета противника.Одним из самых трудных дней для войск Центрального фронта было 7 июля. В этот день противник нанес чудовищной силы удар в районе Понырей. Триста танков прорвалось на этом участке. Их не смогли остановить ни пушки, ни «тридцатьчетверки».И тогда против «пантер» и «тигров» вышли саперы. Чтобы было ловчее работать, они шли налегке, сняв сапоги и гимнастерки. Одни ползли по чистому полю, открытые всем пулям и снарядам, другие – выскакивали из-за бугров, третьи – поджидали в воронках. А когда до танка оставались считанные метры и он мог свернуть в сторону, перед ним появлялся солдат, не защищенный никакой броней, кроме отваги. Единственным его оружием была противотанковая мина. И танки подрывались один за другим! Триста танков… Страшно подумать, какая это сила, но саперы оказались сильнее, остановив эту бронированную лавину.Сейчас на этом месте воздвигнут памятник героямсаперам, на обелиске которого высечены удивительно точные и пронзительные слова из поэмы Евгения Долматовского:[i]Здесь не было ни рвов, ни скал,[/i][i]Здесь не было ни рвов, ни рек,[/i][i]Здесь русский человек стоял,[/i][i]Советский человек.[/i]«Целый день в районе Понырей не смолкал гул ожесточенного сражения, – несколько позже писал об этих боях Г. К. Жуков. – Враг бросал в бой все новые и новые танковые части, но и здесь ему не удалось сломать оборону».То, что не удалось под Понырями, почти удалось под Прохоровкой: в этом районе немцы продвинулись на 30–35 километров. Даже Жуков признал, что к исходу 11 июля на этом участке Воронежского фронта наступил «опасный кризис сражения». И немудрено, ведь именно на этом направлении немецкое командование собрало в железный кулак отборные танковые дивизии – «Рейх», «Адольф Гитлер», «Мертвая голова» и другие. Им противостояла 5-я гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова, 5-я гвардейская армия генерала Жадова и еще два танковых корпуса. Небо прикрывала 5-я воздушная армия.И вот 12 июля в 8 часов 30 минут началось крупнейшее в истории Второй мировой войны встречное танковое сражение. С обеих сторон в нем участвовало 1200 танков и самоходных орудий. Сражение шло весь день до самой темноты. В итоге противник потерял около 400 танков и начал отходить.С этого дня фашисты больше не наступали, а наши солдаты их гнали и гнали, вплоть до самого Берлина.Так закончился первый, оборонительный, этап Курской битвы. На Центральном фронте это произошло 12 июля, а на Воронежском – 23 июля.Вечная слава… Как хочется надеяться, что так оно и будет, что мы никогда не станем манкуртами, не помнящими своего рода-племени, что никогда не забудем тех, кто отдал самое дорогое – свою жизнь – за то, чтобы жили мы, благодарные и достойные их подвига потомки. [i]фото ИТАР-ТАСС[/i]

Великих князей закапывали заживо

Запоздалый бунт великих князей

Первыми страшное слово «война» произнесли советские дипломаты

Романовы оказались на троне случайно

Под двумя револьверами и маузером находился в Сокольниках Ленин

Армии, подобной русской, не было и нет

Когда мы говорим о Победе – а я глубоко убежден, что это слово надо писать только с прописной буквы, – то прежде всего вспоминаем о героической обороне Москвы, о мужестве защитников Ленинграда, об ожесточенной битве под Сталинградом, о грандиозном противостоянии на Курской дуге, о решительном штурме Берлина и, конечно же, о Параде Победы, увенчавшем все победоносные сражения Великой Отечественной войны.И это правильно! Но при этом не надо забывать, какой ценой достигнуты эти победы, с чего начинали наши отцы и деды, через что им пришлось пройти, прежде чем они оказались на Красной площади. Если отбросить просталинскую ложь и честно посмотреть в глаза Истории, то летом 1941-го у самых записных оптимистов и мысли не было о том, что советский солдат поднимет красное знамя над куполом Рейхстага.Да, говорили, что наше дело правое, да, уверяли, что мы победим, но одновременно с этим закладывали взрывчатку под все более или менее значительные здания Москвы, а всех партийных бонз эвакуировали в Куйбышев и там же строили бункер для Сталина.Основания для этого были, и основания более чем серьезные. Ведь в соответствии с планом «Барбаросса» предполагалось «нанести поражение Советской России в быстротечной кампании за 8–10 недель, еще до того, как будет закончена война против Англии». Для этого надо было захватить Москву и Ленинград, потом выйти на линию Астрахань, Волга, через Казань и Котлас дойти до Архангельска. Как это ни покажется странным, одним из самых ярых противников этого плана был Герман Геринг. Гитлер требовал перебросить всю авиацию, в том числе и ночные истребители, на Восток, а Геринг возражал, мотивируя это тем, что тогда англичане смогут безнаказанно бомбить немецкие города.«Я не хочу этой войны с Россией, – яростно убеждал он одного из своих ближайших друзей генерала Каммхубера. – На мой взгляд, это худшее, что мы могли теперь предпринять. Но этой войны хотят Риббентроп и Геббельс. Они сделали так, что этой войны захотел и фюрер. Я спорил с ними до посинения, но меня никто не слушает. Теперь я умываю руки».Мало кто знает, что несколько позже, а именно в сентябре 1941-го, Геринг предотвратил полное уничтожение Москвы и Ленинграда.Будучи уверенным, что война уже выиграна, Гитлер предложил Герингу провести самую крупную в истории воздушной войны бомбежку Москвы и Ленинграда.– Надо собрать в один кулак все наши бомбардировщики, дислоцированные во Франции, Скандинавии и Средиземноморье, после чего начать круглосуточные воздушные налеты на Москву и Ленинград, – вдохновенно вещал фюрер. – Эти города должны быть полностью уничтожены! И бомбардировки надо продолжать до тех пор, пока там будет хоть что-то шевелиться.Бои вот-вот прекратятся, и мы приступим к вывозу всего имеющегося в России продовольствия в Германию. Среди населения возникнет голод, а с ним и беспорядки. Это значит, что потребуются значительные силы, чтобы держать население под контролем. А бомбежка – мощные удары объединенными воздушными флотами люфтваффе – уничтожит огромные массы населения быстро и без всяких беспорядков. Каково, а?! – воскликнул Гитлер. – Гуманно и чисто! Под громкие восторги окружающих, восхищенных «блестящим озарением фюрера», все обернулись к будущему исполнителю этой «гуманной» акции. Но Геринг молчал. А потом, к ужасу присутствующих, заявил, что будет верхом глупости уводить самолеты со всех фронтов ради одной-единственной операции. Гитлер пронзил его испепеляющим взглядом, а потом отвернулся и сделал вид, что Геринга на совещании не существует. С этого момента отношения Гитлера с его рейхсмаршалом стали меняться от плохих к очень плохим.Но совещание продолжалось. Фашистским бонзам предстояло обсудить так называемый еврейский вопрос, тем более что по мере захвата новых земель количество евреев заметно увеличилось. Но так как решение этого вопроса взял на себя Гитлер, никакого обсуждения не было.– К концу войны на территории Германии, включая покоренные земли, не должно остаться ни одного еврея! – категорически заявил он. – Следует решительно от них избавиться! В конце концов, несколько миллионов мертвых евреев – это не так уж много.А когда стих гул одобрения, масла в огонь подлил Геббельс.– Я думаю, что гениальное предложение фюрера должно распространяться не только на евреев, но также на русских и украинцев, – выпалил он. – Выстрел в голову не всегда является лучшим аргументом, но именно так мы будем действовать против недоразвитых славян.– Что касается русских и украинцев, а заодно и поляков, проживающих на оккупированной территории, – я предлагаю рассматривать их лишь как рабочую силу рейха, – подал голос Гиммлер. – Уровень образования покоренных народов следует ограничить умением считать не более чем до пятисот и писать свое имя. А вот умение читать им ни к чему.– Да, да. Именно так! – поддержал его Гитлер. – Как рабочая сила они нам нужны. Но лишь в ограниченном количестве, – многозначительно добавил он. – Прокормить эту ораву будет трудно, поэтому всех лишних отправить на свидание с далекими предками, – сострил фюрер.[b]То «котлы», то «клещи»[/b]Но «умыть руки» Герингу не удалось и пришлось командовать подчиненными ему люфтваффе, а ведь они насчитывали 4980 самых современных самолетов. Кроме того, брошенная на нас фашистская армада насчитывала 5,5 миллиона солдат и офицеров, 4300 танков, 192 боевых корабля, 47 тысяч орудий и минометов.Красноармейцев и командиров в Красной Армии было примерно столько же, да и танков с самолетами не намного меньше, но… 1941-й – это бесчисленные «котлы», «клещи», окружения и отступления. Только в середине июля Красная Армия потеряла около 1 миллиона солдат и офицеров, из которых 724 тысячи попали в плен. В конце лета – начале осени на Левобережной Украине противник пленил еще 665 тысяч человек – это произошло из-за нелепейших требований Сталина: «Киева не сдавать и мостов без разрешения Ставки не взрывать». Результатом третьего крупного поражения в 1941-м стало пленение под Брянском и Вязьмой еще 663 тысяч бойцов Красной Армии.Официальные сообщения истине, мягко говоря, не соответствовали. Например, в сводке Совинформбюро, переданной по радио 31 мая 1942 года, говорилось: «В боях под Харьковом наши войска потеряли до 5 тысяч убитыми и пропавшими без вести 70 тысяч человек», тогда как на самом деле в этом сражении полегло и пропало без вести 230 тысяч человек. Эту чудовищную ложь санкционировал лично Сталин. «Если бы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе – с потерей 18–20 дивизий, которую пережил Юго-Западный фронт, то, я боюсь, с вами поступили бы очень круто», – писал он Тимошенко и Хрущеву.Намек – более чем зловещий: все хорошо помнили о расстреле чуть больше года назад бывшего командующего Белорусским особым военным округом, а затем Западным фронтом, Героя Советского Союза генерала армии Дмитрия Павлова.[b]«Ни шагу назад!»[/b]Война тем временем продолжалась, и доблестные советские генералы вели ее все так же бездарно: вскоре грянула трагедия Крымского фронта, потери составили 177 тысяч человек, из которых 149 тысяч попали в плен. И тогда Сталин издал хорошо известный приказ № 227, который вошел в историю под названием «Ни шагу назад!» Долгие годы его полный текст был неизвестен, но недавно этот уникальный документ был извлечен из архивов, и мне довелось ознакомиться с его подлинным текстом, на котором сохранилась правка Сталина.Основной лейтмотив документа: отступление без приказа – преступление, которое будет караться по всей строгости военного времени. Констатируя, что часть войск Южного фронта, идя за паникерами, покрыла свои знамена позором, Сталин пишет такие горькие слова: «Население страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, а многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток… Территория советского государства – это не пустыня, а люди – это рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены и дети. У нас уже нет преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и вместе с тем нашу Родину.Из этого следует, что пора кончить отступление. Ни шагу назад! Таким должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови, защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности. Паникеры и трусы должны истребляться на месте».Призывы – призывами, но как добиться поставленной цели? И тут Сталин предпринимает потрясающий по своей циничности и, если хотите, наглости ход: он заявляет, что методам укрепления дисциплины надо учиться у врага.Оказывается, после поражения под Москвой в немецких войсках расшаталась дисциплина. И тогда, чтобы восстановить порядок, фашистское командование сформировало более ста штрафных рот из солдат и около десятка штрафных батальонов из офицеров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости.Кроме того, сзади неустойчивых дивизий поставили заградотряды с приказом расстреливать на месте всех, кто вздумает самовольно оставить позиции или попытаться сдаться в плен. «Эти меры возымели действие, – пишет Сталин, – и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой».Далее Сталин практически один к одному переносит опыт вермахта на Красную Армию. Военным советам фронтов и армий приказано сформировать штрафные батальоны для средних и старших командиров и политработников, а также штрафные роты для рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины. Тут же говорится о заградотрядах, которым вменено в обязанность «в случае паники и беспорядочного отхода частей расстреливать на месте паникеров и трусов и тем помочь честным бойцам выполнить свой долг перед Родиной».Как же этот приказ был встречен в войсках, достиг ли поставленных перед ним целей? Я мог бы привести множество свидетельств фронтовиков, в которых говорится о своевременности появления этого приказа, о том, что он помог остановить немцев на берегах Волги, что он отрезвил солдат, удесятерил их силы и наполнил сердца неукротимой ненавистью к врагу. Но есть немало и других свидетельств: об обреченности попавших в штрафбаты людей, о неправомерных расстрелах, о жестокости заградотрядов, о судах над командирами, которые не смогли взять ту или иную высотку. Но факт остается фактом: советский солдат не только выстоял, но и погнал немцев на запад, он почувствовал вкус победы, он понял, что немец не так уж и силен и его можно бить. И били, да так, что от хваленых немецких дивизий летели пух и перья! Недаром же фашистский генерал Бутлар вынужден был сообщить в одном из донесений: «В результате упорного сопротивления русских уже в первые дни боев немецкие войска понесли такие потери, которые были значительно выше потерь, известных нам по опыту кампаний в Польше и на Западе. Стало совершенно очевидно, что способ ведения боевых действий и боевой дух противника совсем не похожи на те, с которыми мы встретились в предыдущих войнах».[b]Где русские – там победа[/b]И что же из этого следует? А то, что наука поражений не прошла даром, и воевать наш солдат научился. Чего только не придумывали обитатели гитлеровского бункера, чтобы поднять боевой дух вермахта! Начали с обещаний выделить каждому желающему несколько гектаров русской или украинской земли. Не помогло! Тогда перешли к призывам помнить о величии Германии, о том, что каждый немец должен убить не менее ста русских варваров, о том, что германец – абсолютный хозяин мира, что немцы призваны поставить весь мир на колени и поэтому должны уничтожать все живое, сопротивляющееся на их пути. И они уничтожали… Но лишь до поры до времени.Вчитайтесь в трофейный документ, обнаруженный недавно в одном из архивов, и все станет ясно. Докладная записка начальнику генерального штаба сухопутных войск генералу Гальдеру называется весьма красноречиво: «Кровавые потери действующей армии в личном составе за период с 22.06.1941 г. по 10.04.1945 г. на Востоке». Опуская подробности этой многословной докладной, назову цифру, которая до сих пор была неизвестна: за указанный период только вермахт, без учета ВВС и ВМС, потерял на Восточном фронте 6 381 587 человек. До конца войны оставалось еще три недели, и за это время Германия потеряла еще около 600 тысяч солдат и офицеров. К ним следует добавить еще одну цифру: 4 541 900 фашистских вояк оказались в советском плену.Но и наши потери были огромны. Итоговая цифра просто ужасающа – 27 миллионов человек. Эта цифра, так сказать, официальная, ее двадцать лет назад назвал в своем докладе М. С. Горбачев, и до сих пор ее никто не пересматривал. Но ведь не менее официальные цифры оглашались и раньше, и мы без тени сомнения принимали их на веру. Первым это сделал Сталин: в феврале 1946-го он заявил, что Советский Союз потерял в войне 7 миллионов человек. Прошло пятнадцать лет, и Н. С. Хрущев сообщил, что «война унесла 2 десятка миллионнов жизней советских людей». Через четыре года Л. И. Брежнев поднял планку еще выше, отметив, что «мы потеряли свыше 20 миллионов человек».Так можно ли доверять нынешней, с позволения сказать, официальной цифре, тем более что существует немало авторитетных свидетельств, что она занижена?! Одни историки говорят, что мы потеряли более 30 миллионов человек, другие считают, что около 40, а третьи – свыше 40 миллионов человек. Заметьте, какова точность: «около», «более», «свыше»… Поучиться бы нашим историкам у своих зарубежных коллег! Ведь смогли же наши союзники по Второй мировой войне раз и навсегда заявить: США на всех фронтах и морских театрах военных действий потеряли 1 миллион 76 тысяч человек. Потери Англии убитыми и ранеными составляют 744 тысячи 400 человек.Ну, да бог с ними, с историками, они ведь тоже на службе. Главное другое, главное то, что наши отцы и деды победили и доказали, что армии, равной русской, не было и нет. Так было и так будет! Это не я так сказал, эти слова принадлежат Александру Керсновскому, жившему в середине прошлого века и посвятившему свою жизнь изучению истории русской армии.«Со времен Тридцатилетней войны первой армией в мире была созданная Густавом Адольфом шведская армия, – писал он в одной из своих работ. – Но наступил день – день Полтавы, когда ее знамена склонились перед юной армией Петра, одетой по-иноземному, но мыслившей по-русски и дравшейся по-русски...Прошли годы – и мир потрясли победы армии Французской республики, но на полях Италии ее синие полубригады были сокрушены чудо-богатырями Суворова.Так и повелось: стоило только какой-нибудь европейской армии начать претендовать на звание «первой в мире», как всякий раз на своем победном пути она встречала неунывающие русские полки – и становилась «второй в мире».Где русские – там неизбежная победа. Так было и так будет! Вот основной вывод нашей военной истории».

26 апреля – очередная годовщина атомной катастрофы в Чернобыле

Первое покушение на Ильича многие годы было за семью печатями

Этот заговор созрел сразу после Октябрьского переворота. Когда по призыву большевиков солдаты начали брататься с немцами, а пытавшихся остановить их офицеров поднимали на штыки, нашлись люди, которые сразу поняли, откуда дует ветер и кто виноват в этом неслыханном позоре.Да и петроградские газеты, которые все чаще доходили до окопов, не оставляли никаких сомнений. Ленин – вот кто во всем виноват! Ясно, что он – германский шпион, что революция совершена на немецкие деньги, что великую Россию он хочет сделать германской провинцией, что большевистские вожди – это евреи, причем не только русского, но и немецкого происхождения, находящиеся на содержании у Германии.И главный из этих русско-немецких евреев – Ленин. А если серьезно, то никакой он не Ленин, а Ульянов, а если еще серьезнее – то Бланк: во всяком случае, его дедушка по материнской линии – Сруль Бланк.Что касается его жены, прибалтийской немки Анны Гросшопф, то в ее роду были не только немцы, но и шведы, так что ее дочь Мария, впоследствии мать вождя революции, по материнской линии была полушведкой-полунемкой, а по отцовской – еврейкой. А вот в жилах отца Ленина, Ильи Николаевича Ульянова, кроме русской, текла еще и калмыцкая кровь, отсюда и несколько монголоидный или, как тогда говорили, татарский тип лица у Владимира Ильича.Начитавшись газет и насмотревшись на творившиеся на фронте безобразия, многие офицеры оставили позиции и двинулись в Петроград. То, что они там увидели, укрепило их решимость убить Ленина. Они были убеждены, что, лишившись своего главаря, большевики долго не продержатся, и вытурить их из Смольного будет проще простого.Шестеро фронтовиков нашли друг друга без особого труда, тем более что воевали на одном участке и хорошо друг друга знали. Выяснив, что их цели совпадают, они решили создать террористическую организацию, наименовав ее «Охотничьей бригадой».Для начала нашли конспиративную квартиру. Назвав ее «предбанником», свезли туда оружие, боеприпасы, бомбы и гранаты. Потом, вспомнив прочитанные в гимназические годы детективы, придумали себе клички. Так появились Капитан, Технолог, Моряк, Макс и Сема. На самом деле это были: подпоручик Ушаков, капитан Зинкевич, военный врач Некрасов, вольноопределяющийся Мартьянов, еще один Некрасов и женщина по фамилии Салова. Несколько позже они привлекли в свои ряды сбежавшего из окопов солдата Спиридонова. Как покажет время, это было большой ошибкой! Так случилось, что чудом выживший после всей этой катавасии подпоручик Ушаков написал нечто вроде воспоминаний, правда, под псевдонимом Г. Решетов. Мне удалось найти эту рукопись, поэтому, рассказывая о событиях той январской ночи, я буду не только ссылаться на документы, но и время от времени цитировать Григория Решетова.Первую сходку назначили на середину декабря. В «предбанник» приходили по одному и в разное время. «Наконец вся братва в сборе, – писал несколько позже подпоручик Ушаков. – Главное, что пришел Старый Эсэр (он и в самом деле один из руководителей партии эсэров, поэтому его фамилию я раскрывать не буду).Его появление для нас весьма многозначительно, через него мы как бы вырастаем на целую голову. Без него мы – просто партизанская шайка, лихими налетами пытающаяся учинить неприятелю вред, а с ним мы – политическая сила, наполненная горячим желанием истреблять коммунистов».Не откладывая дела в долгий ящик, «партизаны» решили выследить Ленина и либо бросить в него бомбу, либо расстрелять. В Смольный не проникнуть – это ясно, а вот подкараулить на митинге – вполне возможное дело. Но для этого надо совершенно точно знать, когда и где он будет выступать. Как это сделать? Да проще простого: не зря же в свое время они подсуетились и устроили в канцелярию Смольного Технолога.[b]«Охотники» выходят на тропу войны[/b]Теперь все зависело от него, и Технолог «Охотничью бригаду» не подвел! Однажды вечером он появился на пороге «предбанника» и, рухнув на стул, выкрикнул:– Сегодня! В восемь вечера. Цирк Чинизелли. ([i]На самом деле речь идет о Михайловском манеже.[/i] – [b]Б. С.[/b])– Что там, митинг? – уточнил Капитан.– Митинг. Провожают на фронт отряд красногвардейцев.– Он выступает? Это точно?– Точно. Сам слышал. Отряд сформирован из рабочих Выборгского района – на радостях, что их будет провожать Ленин, они кричали об этом в коридорах Смольного.А вот как это было на самом деле. Обратимся к воспоминаниям Николая Подвойского, который в то время был народным комиссаром по военным делам.«Первого января 1918 года, под вечер, я вхожу в маленькую рабочую комнату Владимира Ильича. Он прерывает беседу с незнакомым мне, поевропейски одетым, высоким тридцатилетним человеком.Указывая на меня, Владимир Ильич говорит своему собеседнику:– Это товарищ Подвойский, наш военный специалист.Потом, обернувшись ко мне, добавляет:– Это товарищ, который через воюющую с Россией Германию вывез нас из Швейцарии – Фриц Платтен.Завязалась беседа, в ходе которой я обратился к Владимиру Ильичу от имени рабочих Выборгского района, чтобы Ильич непременно сам проводил на фронт первый батальон Красной армии. Владимир Ильич согласился и пригласил с собой тов. Платтена».Кто это нашептал Ленину – ангел-хранитель или сам Господь Бог, но, если бы он не пригласил Платтена в Михайловский манеж, этот день был бы последним в жизни вождя революции, а возможно, что это был бы последний день и самой революции. Напомню, что это он, швейцарский коммунист Фриц Платтен, организовал и осуществил в якобы опломбированном вагоне доставку Ленина и тридцати одного его сторонника из Швейцарии в Россию, а сам вынужден был вернуться домой.Это было в апреле 1917-го, когда власть в России принадлежала Временному правительству, и вот теперь, когда власть была в руках большевиков, преодолев не одну границу, за несколько дней до злосчастного митинга Платтен добрался до Смольного.Тем временем заговорщики подошли к цирку. Народу – тьма-тьмущая! Толпа гудит, шумит, скандалит и чего-то ждет.– Все ясно, они ждут Ленина, – удовлетворенно просипел неожиданно простудившийся Капитан.И снова обратимся к записям Ушакова: «Вот какой-то автомобиль, нырнув с улицы, подлетел к цирку. Кто-то трое вышли из автомобиля и по очищенному проходу вошли в цирк. И вот он уже на трибуне. Да, это он! Разве я мог не узнать его сразу?! Плотный. Городское пальто. Руки в карманах. Шапка. Он стоит величественно и просто. Он улыбается и терпеливо ждет. А люди в шеренгах кричат и кричат, они не хотят остановиться, тянут «ура», и дух величайшего одушевления царит в полуосвещенном цирке».Как ни близко подобрался к трибуне подпоручик Ушаков, стрелять он не решился. Вопервых, тут же схватят, а погибать, будучи растерзанным толпой, как-то не хотелось. А во-вторых, был приказ Капитана: убить Ленина, когда тот будет уезжать с митинга.Наконец, оратор спустился с трибуны, и толпа рванула к выходу. Вместе с ней на улице оказался и Ушаков. Все, теперь можно действовать! Но Ушаков никак не решится. Разыскав Капитана, он предложил убить Ленина на мосту: там, мол, автомобиль обязательно притормозит. Капитан этот план одобрил, добавив, что теперь успех дела в руках подпоручика.Решающие минуты Ушаков описал поразительно эмоционально и, главное, не пытаясь оправдаться.«Туман. Ночь. Минуты – вечность. А вот и автомобиль. Он свернул к мосту. Он уже на мосту! Теперь его – бомбой, только бомбой! Кидаюсь вперед и почти касаюсь крыла. Смотрю – он в автомобиле. Он тоже на меня смотрит, я даже вижу его глаза. Бомбу! Но почему автомобиль уходит, а бомба в руках? Я боюсь, я струсил? Нет, я ничего не боюсь, но бросить бомбу не могу. Словно кто-то связал по рукам и по ногам. Я не могу разжать руки, не могу выйти из оцепенения. Но что это за выстрелы звучат у моста? Ура, это Капитан! Он бьет наверняка. Я слышу, как пуля ударила в кузов. Потом еще одна. Я тоже выхватываю наган и, стреляя, бегу за автомобилем. Я не верю своим глазам – автомобиль остановился. Теперь ничего не стоит его догнать и бросить бомбу! Но нет, автомобиль не остановился, это просто сообразительный шофер свернул машину в переулок».[b]Чья кровь на руке Платтена?[/b]А тем временем в машине… В машине творилось нечто невообразимое.– Стреляют! – слабо вскрикнула сидевшая рядом с шофером сестра Ленина.– Надеюсь, не в нас? – проронил еще не отошедший от митинга Ильич.– То-то и оно, что в нас, – процедил сквозь зубы Тарас Гороховик и до отказа втопил педаль газа.Машина взревела, но быстрее не поехала.– А-а, мать твою так! – заорал Тарас. – Я же говорил, что резина совсем лысая, когданибудь да подведет! А уж в гололед…В этот момент машина вскарабкалась на мост. Тарас глянул в зеркало заднего вида и обомлел: какой-то человек бежит почти вровень с ними и на ходу ведет огонь.– Держитесь крепче! – крикнул Тарас и вильнул вправо.Дзынь! Пуля пробила заднее стекло, пролетела навылет и пробила переднее. Осколки брызнули в лицо, кровь залила глаза, крыло чиркнуло по ограждению моста, но Тарас выровнял машину.– Что вы делаете?! – взвизгнула Мария Ильинична. – Мы же свалимся в Фонтанку!– Зато останемся живы!– неожиданно повеселел Тарас.– А ведь и правда, стреляют, – подал голос Ленин. – И теперь я уверен, что в нас.Вдруг в моторе что-то чихнуло, крякнуло, машина дернулась и остановилась. Тарас снова глянул в зеркало и не поверил своим глазам: человек с наганом уже у заднего бампера. Вот он поднимает руку. Вот он прицеливается. Вот он…Оглушительно грохнул выстрел! Зазвенели стекла. Закричала Мария Ильинична. Брызнула кровь, и от безысходного горя завопил Гороховик.И тут произошло чудо: одновременно с выстрелом голову Ильича прикрыла чья-то рука и резко отвела ее в сторону.– Что вы делаете? – откуда-то снизу донесся голос Ленина.– Сидеть у вас под мышкой я долго не смогу.– Жив! – облегченно вздохнул Тарас и ударил по газам.А Платтен, будто ничего особенного не произошло, не спеша достал накрахмаленный платок, обмотал им раненую руку и, путая немецкие и русские слова, разъяснил Ленину, что пристанище под мышкой временное, что предоставить его вынудила мировая буржуазия, которая так и норовит устроить большевикам какую-нибудь пакость.– И он еще шутит! – вытирая слезы, помогала ему остановить кровь Мария Ильинична. – А ты, Володя, так ничего и не понял?– Еще как понял! – рассердился Ильич. – Что ж тут удивительного, если во время революции начинают стрелять? Недовольных-то тьма-тьмущая. Все это в порядке вещей… А вы не очень пострадали? – обернулся он к Платтену. – Рука? Правая? Как же вы теперь, ведь леваято у вас не совсем… Пардон, пардон, – смутился он, заметив недовольную гримасу Платтена. – Я пожал бы вашу руку, дорогой товарищ Платтен, но сначала ее надо показать врачам. И если бы я не был воинствующим атеистом, то сказал бы, что ваша рука – это рука бога, ведь я был на волосок от смерти. Раз он послал вас в эту машину, значит, я еще нужен.Когда приехали в Смольный и стали осматривать машину, оказалось, что кузов продырявлен в нескольких местах: пули шли навылет, и просто чудо, что пострадал лишь один Платтен.[b]Логика вещей по-большевистски[/b]Весть о покушении на Ленина мгновенно облетела город. Оставлять этот теракт без последствий никто не собирался. Но кто этим сложным делом займется? Только что созданная ВЧК? Но у Дзержинского еще нет толковых сотрудников. И тогда решили, что расследованием теракта займутся комиссары из 75-й комнаты Смольного.Возглавил это дело Бонч-Бруевич: он велел прочесать весь город, и раскрытие преступления считать не только делом чести, но и партийным долгом. Помог, как это иногда бывает, случай. После одного из митингов, на котором выступал Владимир Дмитриевич, к нему подошел какой-то солдат и сказал: – Вы знаете, а ведь я хотел вас убить: прямо сейчас должен был стрелять. Но вы так хорошо говорили, что меня взяло сомнение. Надо бы мне с вами потолковать… Есть о чем, – многозначительно добавил он.– Так приходите в Смольный, там и потолкуем.Это был тот самый окопник Спиридонов, которого «Охотничья бригада» с радостью приняла в свои ряды и на которого возлагала особые надежды. В тот же день Спиридонов пришел в Смольный, положил на стол револьвер, из которого должен был убить Бонч-Бруевича, и рассказал об офицерской организации, которая организовала покушение на Ленина.«Мы тут же устроили засаду в квартире гражданки Саловой, – вспоминал впоследствии Бонч-Бруевич, – и арестовали трех офицеров, которые были непосредственными участниками покушения на Ильича. По логике вещей, все главные виновники покушения должны были быть немедленно расстреляны. Но в революционное время действительность и логика вещей делают совершенно неожиданные зигзаги. Как только было опубликовано ленинское воззвание «Социалистическое отечество в опасности», пришли письма покушавшихся на Ильича и просивших отправить их на фронт для авангардных боев с наседавшим противником. Я доложил об этих письмах Владимиру Ильичу, и он в мгновение ока сделал резолюцию: «Дело прекратить. Освободить. Послать на фронт».И что же дальше? Сдержали ли слово чести господа офицеры, стали ли, хотя бы из чувства благодарности за сохраненные жизни, борцами за рабочее дело и горячими сторонниками советской власти? Увы, но честь у них переродилась в выгоду, а благодарность в мстительность.Капитан Зинкевич удрал в Сибирь и вступил в армию Колчака, где прославился неуемной жестокостью к попавшим в плен красноармейцам.Военврач Некрасов переметнулся к Деникину, дошел с белой армией чуть ли не до Москвы, а потом где-то затерялся. Вольноопределяющийся Мартьянов ни винтовки, ни револьвера в руки больше не брал – его оружием стало перо.Эмигрировав за границу, он стал одним из самых злобных и непримиримых врагов советской власти.А вот подпоручик Ушаков, хоть и не стал большевиком, но от белых пострадал: колчаковцы бросили его в тюрьму и едва не расстреляли, приняв за коммуниста. Сбежав из тюрьмы, Ушаков, назло бывшим коллегам-офицерам, вступил в Красную армию и воевал до самого конца гражданской войны. Впечатлений было так много, что, демобилизовавшись, Ушаков начал писать. Когда ему предложили написать воспоминания о покушении на Ленина, он это сделал. Печатать их почему-то не стали, но рукопись в одном из архивов сохранилась. Только поэтому появилась возможность рассказать правду о первом, малоизвестном, покушении, когда в прорези прицела был Ленин, а мишенью – его затылок.А что же главный герой этой истории – Фриц Платтен? Какова его судьба? Какова судьба человека, которому большевики обязаны всем – и появлением в разгар войны в России, и спасением своего вождя? Как ни трудно в это поверить, но в марте 1938-го его арестовали, почти полтора года мучили и пытали и в октябре 1939-го судили.Приговор был предрешен: либо расстрел, либо 25 лет лагерей. Но в последний момент вмешались какие-то таинственные силы, и приговор Платтену вынесли неправдоподобно мягкий: всего-то 4 года лагерей.Сказано – сделано. Буквально через неделю Платтен оказался в Архангельской области. А дальше – мрак. Никто не знал, что с Платтеном, где он, жив или не жив. И лишь в 1956 году, когда речь зашла о реабилитации, нашлась справка, в которой говорилось, что «Платтен, отбывая наказание, 22 апреля 1942 года умер от сердечно-сосудистого заболевания».Что ж, может быть, Платтен умер от инфаркта, а может быть, ему помогли. Но каково совпадение! Если верить справке, Платтена не стало 22 апреля. Надо же, 22 апреля – в день рождения его друга, которому двадцать четыре года назад он спас жизнь.

За что убили Павлика Морозова

Когда это письмо пришло в Генеральную прокуратуру России, то даже многоопытные сотрудники Отдела реабилитации жертв политических репрессий пришли в недоумение. Одно дело – просить вернуть доброе имя несправедливо пострадавшему по печально известной 58-й статье родственнику и совсем другое – заведомым убийцам. К тому же письмо было подписано не частным лицом, а сопредседателем Курганского отделения «Мемориала». «Я обратился к вам с заявлением о реабилитации Морозовых и Кулуканова, осужденных по делу пионера-героя Павлика Морозова, – писал И. А. Хлебников. – Прошло почти полгода, а никакого сообщения от вас до сих пор нет. Прошу сообщить, как решено дело о реабилитации Морозовых и Кулуканова!»Должен сказать, работу господин Хлебников задал столь многотрудную, что несколько месяцев сотрудники Отдела реабилитации жертв политических репрессий только и делали, что тщательно изучали как дело 1932 года, так и все публикации, связанные с Павликом Морозовым. Так случилось, что на определенном этапе к этой работе подключился и я.Итак, передо мной следственное дело № 374. Оно в двух томах и называется чудовищно просто: «Дело об убийстве Павлика Морозова». Следователи в те времена были не шибко грамотны, но дело свое знали, поэтому они самым тщательным образом опросили всех родственников и соседей – это было необходимо, чтобы иметь представление о том, в какой среде рос и воспитывался Павлик.Оказывается, его отец Трофим Морозов был достойным сыном своего отца – Сергея, в прошлом жандарма, а потом тюремного надзирателя. Да и его жена, мать Трофима – Ксения, или по-деревенски Аксинья, как шушукались соседки, когда-то была профессиональной воровкой.Так что и воровать, и лупцевать, причем так, чтобы не было следов, Трофим учился, не выходя из дома. А когда завел собственную семью, в искусстве рукоприкладства стал упражняться на жене и детях.Трофим числился в бедняках, поэтому по рекомендации властей его избрали председателем сельсовета: Трофим тут же купил портфель и стал, говоря современным языком, завзятым коррупционером сельского масштаба. Несколько позже Павлик скажет, что его отец «деньги измятые, комом, не глядя, в портфель совал».Призрачная власть и дурные деньги так вскружили похмельную голову Трофима, что он решил бросить жену и уйти к молодой. В крестьянских семьях это было не принято, поэтому односельчане своего председателя осудили. Пришлось ему жить на два дома: то он ночует у молодой, то учит уму-разуму старую жену, а заодно нещадно дерет четверых детей. А вот помощи от него не было никакой. Так что лошадь, корова, земля – все легло на плечи Павлика, а ему всего-то двенадцать лет.Мать лютовала, при каждом удобном случае досаждала бывшему мужу, позорила его, все скандалы выставляла на показ и, как утверждали соседи, подговаривала Павлика так припугнуть отца, чтобы тот со страху бросил свою молодуху и вернулся домой.Надо сказать, что кое-какой опыт по части припугивания у пионера Морозова уже был: совсем недавно он «заложил» своего родного дядьку Арсения Кулуканова, который доводился ему еще и крестным отцом.Все знали, что Арсений собрал богатый урожай, но куда дел хлеб, ни милиция, ни сельские активисты догадаться не могли. А Павлик догадался: хлеб у Арсения в ледяной горе, с которой катаются соседские мальчишки. Копнули – и глазам не поверили – не гора, а пирамида из отборной пшеницы: хлеб у Арсения выгребли до последнего зернышка. Дядька Арсений готов был племяннику башку оторвать, но, видя, как покровительственно похлопывает мальчишку по плечу участковый милиционер, дальше угроз идти не решился.Почувствовав за собой серьезную силу, пионер Морозов расправил плечи: он понял, что односельчане его боятся, и, самое главное, он знал, что если захочет, то и отцу может насолить по первое число. И тут, как нельзя кстати, подвернулся случай… Дело в том, что в окрестностях деревни Герасимовки жило много так называемых спецпереселенцев, а проще говоря, раскулаченных казаков, высланных с Кубани.Жилось им трудно, они рвались домой, но чтобы уехать, нужна была справка, что они выполнили все поставки и являются бедняками. Как раз в это время милиция задержала одного из таких спецпереселенцев, да еще с подложной справкой. Копнули глубже – и оказалось, что справку выдал Трофим Морозов. Когда копнули еще глубже, выяснилось, что таких справок Трофим выдал не один десяток. Выяснилось и другое: «бедняцкие» справки Трофим выдавал заведомым богатеям, тем самым помогая им избежать налогов.Трофим все отрицал и говорил, что справки у него выкрали. Не исключено, что он бы отвертелся, но… у него был не просто бдительный, но неоднократно жестоко битый и обиженный за мать сын. Есть немало исследователей, которые уверяют, что никакого доноса на родного отца от Павлика не было, и все это выдумки и клевета на честного пионера. Увы, как ни неприятно в этом признаться, но донос был – и этому есть неопровержимое доказательство. В обвинительном заключении по делу № 374 есть такие строки: «25 ноября 1931 года Морозов Павел подал заявление следственным органам о том, что его отец Морозов Трофим Сергеевич, являвшийся председателем сельского совета, будучи связан с местными кулаками, занимается подделкой документов и продажей таковых кулакам-спецпереселенцам».А вскоре в здании местной школы состоялся судебно-показательный процесс. Тогда-то и прозвучала широко известная речь пионера Морозова. Этого «подвига» история Павлику не простила и, видимо, не простит никогда.«Дяденька, – обратился он к судье. – Мой отец творил явную контрреволюцию. Я, как пионер, обязан сказать: мой отец не защитник интересов Октября, а всячески помогал кулаку, стоял за него горой. И я, не как сын, а как пионер, прошу привлечь к суровой ответственности моего отца, чтобы в дальнейшем не дать повадку другим скрывать кулака и явно нарушать линию партии».Суд прислушался к просьбе Павлика и влепил его отцу 10 лет ссылки.[b]«Этот сопливый пионер нам житья не дает!»[/b]– размазывая пьяные слезы, орал Арсений Кулуканов.– Что будем делать? – требовательно вопрошал он деда Сергея. – Твой сын уже на каторге. Теперь Пашка примется за меня, а потом и за тебя. Он же нас по миру пустит!– Не пустит! – шипел дед. – Я с ним расправлюсь по-своему.– Как хотите, но этого паршивца надо сжить со света… Я бы для этого дела никаких денег не пожалел, – добавил Арсений.Восемнадцатилетний Данила, который был родным внуком отставного надзирателя, вскинул кудлатую голову и внимательно посмотрел на дядьку.– Да-да, никаких, – подтвердил Арсений.Положение Данилы в доме деда было довольно-таки сложным. До неожиданной кончины матери он жил в соседней деревне, а потом, когда отец привел мачеху, все пошло вкривь и вкось: молодая хозяйка так люто невзлюбила пасынка, что Даниле пришлось бежать из дома. Он упал в ноги к деду, умоляя не выгонять, – и тот до его мольбы снизошел, правда, заявив, что работать придется за двоих.Поначалу Данила не роптал, старался изо всех сил, работая за одни харчи. А когда подрос и стал ходить на улицу, все чаще ему становилось стыдно: ни гармошки, ни хороших сапог у него не было, а без этого на успех у девчат и на дружбу парней рассчитывать нечего.На двоюродного брата Пашку Даниле было наплевать, а вот деньги, которые посулил дядька Арсений, пришлись бы очень кстати. Данила задумался… Для начала он решил надавать братцу по шее. Подходящего случая ждать пришлось недолго.Вот что несколько позже рассказывала об этом следователю ОГПУ мать Павлика – Татьяна Морозова.«Павлик учился в школе, состоял в отряде пионеров. После того как он показал на отца и того посадили, мой свекор Морозов Сергей Сергеевич поимел злобу к Павлику. Стал к нему проявлять ненависть и его внук Данила, который жил у деда. В последних числах августа, когда Павел зашел на их двор за нашей седелкой, к нему подскочил Данила и закричал: «Я тебя, коммуниста проклятого, все равно зарежу. Но если выйдешь из пионеров, то будешь жить!» На что Павел ответил: «Убивайте хоть сейчас, но из пионеров я не выйду!» Тогда Данила так сильно ударил его по руке палкой, что она тут же вспухла. Я подбежала, чтобы защитить сына. И тогда Данила ударил этой палкой меня, причем прямо по лицу, и так сильно, что тут же пошла кровь. Мы с Павликом ушли со двора, а Данила вслед крикнул: «Не я буду, если тебя, проклятого коммуниста, не зарежу!» – закончила свои показания Татьяна Морозова.Через несколько дней, убедившись, что рука у Павлика зажила, и он может работать, Татьяна отправилась за покупками в город. Три дня ее не было дома, и именно в эти дни случилось то, что до сих пор является предметом всякого рода обсуждений и разбирательств: «Второго сентября нечистая сила понесла меня в Тавду, – рыдала в кабинете следователя Татьяна. – А на следующий день, управившись по дому, Павел и Федор пошли в лес за ягодами. Вернулась я 5-го и узнала, что Павлик и Федя из лесу не вернулись. Я стала беспокоиться и обратилась к милиционеру, который собрал народ, и люди пошли в лес искать моих детей. Вскоре их нашли зарезанными. Мой средний сын Алексей, ему 11 лет, рассказал, что видел, как Данила очень быстро шел из леса. За ним, норовя его цапнуть, бежала наша собака. Алексей спросил, не видел ли он Пашку и Федю, на что Данила ничего не ответил и только засмеялся. Одет он был в самотканые штаны и черную рубаху – это Алексей хорошо запомнил. Именно эти штаны и рубаху нашли у моего свекра во время обыска. Не могу не отметить и того, что 6 сентября, когда моих зарезанных детей привезли из леса, бабка Аксинья встретила меня на улице и с усмешкой сказала: «Татьяна, мы тебе наделали мяса, а ты теперь его ешь!»[b]Расстрел – высшая мера социальной защиты[/b]Ни обмыть убийство внуков, ни как следует насладиться местью дед с бабкой не успели: надо же так случиться, что именно в тот момент, когда старуха затеяла стирку, чтобы замыть следы крови на штанах и рубахе Данилы, к ним пришли с обыском. И как старый жандарм мог так обмишуриться?! Не иначе как подвела крестьянская жадность: нет, чтобы уничтожить улики и сжечь окровавленную одежду, так нет же, жалко. И даже нож со следами крови старик не выбросил, а спрятал – в это трудно поверить, но факт есть факт – за иконы.Деда с внуком тут же повязали и отправили в город. Там ими занялись профессионалы из ОГПУ. Старик предъявленные обвинения отрицал, а Данила все валил на деда. Правда, делал он это столь примитивно и неумело, что прижать его к стене не стоило никакого труда.– Ну хорошо в лес ты не ходил, своих двоюродных братьев не видел и о том, кто их зарезал, ничего не знаешь. А кому принадлежат окровавленные штаны и рубаха, тоже не знаешь? – поинтересовался следователь.– Деду, – не моргнув глазом, соврал Данила. – У меня таких штанов отродясь не было.В тот же день районный уполномоченный ОГПУ Быков произвел довольно простую экспертизу и составил акт, в котором говорится: «Я произвел обмер самотканых окровавленных штанов, обнаруженных при обыске в доме Морозова Сергея Сергеевича. При надевании на Сергея Сергеевича эти штаны на него не лезут, а рубаха трещит по швам. Даниле же и штаны, и рубаха в самый раз, и сшиты по его росту».Допросили и бабку Аксинью. Вспомнив свой воровской опыт, она стала отрицать даже самое очевидное.– Чьи штаны, не знаю. Почему в крови, тоже не знаю. А стирку я затеяла просто так: вижу, висят какие-то штаны, дай, думаю, постираю. Татьяне никаких слов о мясе не говорила. Свидетели, хоть их и много, врут! Окровавленный нож, который нашли за иконами, не наш. Как он туда попал, не знаю.Но через несколько дней старуха сломалась. На одном из допросов она махнула на все рукой и решительно заявила:– Братьев Морозовых убили мой муж и мой внук Данила. Придя домой из лесу, муж сказал: «Мы с Данилкой порешили ребят Морозовых».На очной ставке и дед, и Данила все отрицали. Но через неделю-другую, видимо, как следует поразмыслив и поняв, что ему не отвертеться, Данила начал давать совсем другие показания.– Третьего утром я зашел к Арсению Кулуканову. Дядька сказал, что Пашка с Федькой только что ушли в лес. С моим дедом он, мол, обо всем договорился. Кулуканов дал мне 30 рублей и пообещал еще две пригоршни золота. Потом я вернулся домой, и мы с дедом отправились в лес, где встретили Морозовых с корзинами, полными ягод. Поравнявшись с Пашкой, дед ударил его ножом. Увидя это, Федька бросился бежать. Дед крикнул: «Держи его!» Я припустился за Федькой, догнал его и схватил за пиджак. Тут же подошел дед и ударил его ножом. Все это произошло по наущению кулака Арсения Кулуканова, – закончил он.В этих показаниях Данилы правды столько же, сколько лжи.Да, Арсений Кулуканов был инициатором расправы. Да, старик Морозов не только одобрял эту преступную акцию, но и принимал в ней участие. Полностью в курсе дел была бабка. Но исполнителем, а проще говоря – наемным убийцей был Данила.Очень скоро он признался в этом и сам: «Я подбежал с ножом в правой руке к Павлу и резанул его по животу, – рассказывал Данила. – Он упал и закричал: «Федя, братушко, убегай!» Но дед Сергей перехватил его и крепко держал. Я резанул Пашку второй раз! Потом подбежал к Федьке и ударил его ножом в живот. Пока дед держал его сзади, я резанул мальчонку по шее. Когда дело было сделано, мы вернулись к Пашке, вытрясли ягоды из мешка и надели на труп. Потом оттащили его вместе с Федькой в лес».На этом следствие по делу об убийстве братьев Морозовых было закончено. Справедливости ради надо сказать, что следствие ответило далеко не на все вопросы. Но суд на эти «пустяки» внимания обращать не стал и всех четверых приговорил к высшей мере социальной защиты – расстрелу.Арсения Кулуканова и Данилу расстреляли в марте 1933 года.А вот дед и бабка Морозовы приведения приговора в исполнение не дождались и умерли в тюрьме «при невыясненных обстоятельствах».А теперь вернемся к письму, в котором убийц братьев Морозовых пытались представить как жертв политических репрессий и подлежащих немедленной реабилитации.Генеральная прокуратура России, тщательно рассмотрев дело, изучив все документы, взвесив все «за» и «против», учтя все привходящие обстоятельства, пришла к следующему выводу: «Приговор Уральского областного суда от 28 ноября 1932 года и определение судебно-кассационной коллегии Верховного суда РСФСР от 28 февраля 1933 года в отношении Кулуканова Арсения Игнатьевича и Морозовой Ксении Ильиничны изменить: переквалифицировать их действия со ст. 58-8 УК РСФСР на ст. ст. 17 и 58-8 УК РСФСР, оставив прежнюю меру наказания. Признать Морозова Сергея Сергеевича и Морозова Даниилу Ивановича обоснованно осужденными по настоящему делу за совершение контрреволюционного преступления и не подлежащими реабилитации».Это заключение вместе с материалами дополнительной проверки дела № 374 было направлено в Верховный суд России, который принял окончательное решение и убийцам Павлика Морозова и его брата Федора в реабилитации отказал.

100 лет назад был создан первый русский парашют

Живая вода из плесени – это чудо

История нового героя Украины – соловья с когтями грифа

Ведь говорили же ему, и не раз: «Роман, рано или поздно бабы тебя погубят!», но он только отмахивался. И доотмахивался: в засаду он попал из-за бабы, и пулю получил из-за бабы. Это надо же было додуматься, чтобы своими телохранителями сделать четырех женщин, которые одновременно были его любовницами! До тела Романа им, конечно, дело было, но не с точки зрения его защиты от чекистов.И вот одна из них, Дарья Гусяк, вместо того, чтобы денно и нощно охранять своего любовника-командира, в его объятиях непростительно расслабилась, потеряла бдительность – и в результате дом, где они скрывались, стал последним прибежищем бывшего агента Абвера, капитана гитлеровского вермахта, одного из руководителей печально известного карательного батальона «Нахтигаль», главнокомандующего Украинской повстанческой армии (УПА), генерал-хорунжего Романа Шухевича.[b]Последняя награда[/b]Ныне он герой Украины, и это звание получил в соответствии с указом президента Украины Виктора Ющенко «за выдающийся личный вклад в национально-освободительную борьбу за свободу и независимость Украины и в связи со 100-летней годовщиной со дня рождения и 65-летней годовщиной создания Украинской повстанческой армии».Так как деятельность новоявленного героя Украины многие годы была, если так можно выразиться, за семью печатями, президент повелел провести в Киеве научную конференцию, посвященную жизни и деятельности Шухевича, создать о нем фильмы, провести торжественные собрания, отчеканить юбилейную монету, назвать его именем ряд улиц, площадей и проспектов, соорудить во Львовской области памятник, открыть музей, а на доме, где он родился, установить мемориальную доску.Как видите, отношение к личности Романа Шухевича (он же сотник Щука, генерал Тур, Роман Лозовский, Тарас Чупрынка) на Украине более чем почтительное. Так кто же он на самом деле, этот Герой, которого в украинской печати называют «человеком-примером, человеком-символом, которым Украина должна гордиться и на примере которого надо воспитывать молодежь»? Чтобы ответить на этот вопрос, пришлось основательно покопаться в архивах, перелистать десятки газет, изучить множество докладов, сообщений и спецдонесений.Родился будущий герой неподалеку от Львова в семье уездного судьи. Его отец был отъявленным националистом, поэтому нет ничего удивительного в том, что в восемнадцатилетнем возрасте Роман стал членом Украинской военной организации (УВО).По большому счету, УВО в те годы была повязанной кровью бандой, которая грабила банки, почтовые конторы и даже захватывала заложников, требуя за них выкуп. При этом члены УВО не стеснялись подкладывать под свои бандитские акции довольно оригинальную идеологическую основу, заявляя, что нападали на банки «с целью экспроприировать деньги, награбленные польскими оккупантами у украинского населения».Экспроприировать-то они деньги экспроприировали, а вот вернуть их людям почему-то забывали.Роман Шухевич, даже будучи студентом Львовского политехнического института и пройдя срочную службу в польской армии, под кличкой Звон активно участвует в этих акциях. Его усердие было замечено и отмечено вождями Организации украинских националистов – вскоре его назначают руководителем боевого отделения (они это называли референтурой) ОУН и поручают от примитивных ограблений перейти к организации политических терактов.Это было то, о чем Шухевич давно мечтал, и в этом деле он показал себя во всей красе! Чтобы продемонстрировать себя истинными украинцами, его боевики начали с убийства поляков, которые-де угнетают украинский народ. Одним из таких «угнетателей» оказался не какой-нибудь государственный деятель, а простой школьный чиновник Ян Собинский, который считал, что преподавание в школах надо вести как на польском, так и на украинском языках. Шухевич и его правая рука Пидгайный обвинили Собинского «в коварном заигрывании с украинцами» и застрелили. А вот директора Львовской украинской гимназии Ивана Бабия убили за лояльность к полякам и за то, что он запрещал распространение оуновских листовок в стенах гимназии. Такая же судьба постигла известного профессора Антона Крушельницкого, студента университета Якова Бачинского и многих других.Ну а над предводителем сельской бедноты кузнецом Михаилом Белецким боевики Шухевича, если так можно выразиться, отвели душу и выступили по полной программе: сначала его до полусмерти избили, потом вырезали на голове крест и только после этого ее отрубили. С тех пор топор у людей Шухевича стал одним из самых любимых инструментов: отрубить голову, да еще одним махом, в их среде считалось особым шиком.Войдя во вкус и приобретя определенную практику, оуновцы решили перейти на более крупную рыбу: сначала они убивают польского посла Тадеуша Голуфку, а потом и министра внутренних дел Бронислава Перацкого. Тут уж терпение польских властей лопнуло и они взялись за украинских националистов всерьез: около десятка оуновцев, в том числе и Шухевич, были арестованы и осуждены. Шухевич получил четыре года, помещен в политический лагерь Береза-Картузская, но через два года, в рамках всеобщей амнистии, освобожден.И тут в карьере Шухевича происходит, как многим казалось, неожиданный фортель: он делает ставку на Гитлера и устанавливает ничем не прикрытую связь с Абвером. На самом деле связь с Абвером у него была давняя, он даже прошел обучение в спецшколах, расположенных в Данциге и Берлине, а затем в Мюнхене, под Веной и даже в высшей специальной школе, базировавшейся в имении Фриденталь. Приближалась дата нападения на Польшу, и германское командование поставило перед руководством ОУН новую задачу: поднять на территории Западной Украины антипольское восстание. Сохранился документ, в котором говорится: «Канарису было поручено вызвать в украинской Галиции повстанческое движение, целью которого стало бы уничтожение евреев и поляков. Кроме того, поступило указание министра иностранных дел Риббентропа организовать повстанческое движение таким образом, чтобы дома поляков были охвачены огнем, а все евреи убиты».Получив такой картбланш, Роман Шухевич немедленно занялся привычным для себя делом, создав террористические отряды, которые стали нападать на польские села, сжигать дома простых крестьян, громить еврейские лавчонки, не забывая при этом о своем любимом инструменте – гуцульском топоре.Но главным делом Шухевича были не какие-то там теракты, а подготовка к большой войне – войне с Советским Союзом, тем более что он получил приказ Канариса о переключении всей его агентуры на непосредственную работу против России. А когда на одном из совещаний было сказано, что «существует приказ Берлина готовиться к полному разгрому России, и потому все, что мешает выполнению этой задачи, должно быть отброшено прочь», оуновцы пообещали прекратить подрывные акции в Польше и работать только против большевиков.Именно с этой целью началось формирование печально известного карательного батальона «Нахтигаль», то есть «Соловей». Набрав 800 отъявленных головорезов и получив немецкое оружие, Шухевич приступил к боевой подготовке батальона. Не забывал он и о политико-идеологической работе, внушая мысль о скором создании незалежной Украины как самостоятельного государства, хотя прекрасно знал, что в Берлине этот вопрос даже не обсуждался и что Украина интересовала Гитлера лишь как заселенная немцами колония.[b]Соловей выпускает когти[/b]И вот наступило 22 июня 1941 года. Батальон «Нахтигаль» был готов пересечь границу и первым вступить в освобожденный от большевиков Львов. Но немцы этого не разрешили и впустили «соловьев» в город лишь 30 июня.Что тут началось! Ничего подобного в истории Львова за почти что семьсот лет его существования не было и в помине. Это был поистине черный день для еврейского и польского населения, как, впрочем, и для украинцев, сочувствовавших советской власти. Все они попали в заранее составленные людьми Шухевича списки, и все они подлежали уничтожению.Здесь были профессора университета, врачи, учителя, инженеры, писатели, художники, парикмахеры, портные, рабочие-железнодорожники, театральные деятели, крестьяне, ремесленники и даже священники.Особенно цинично убивали евреев. Перед этим над ними, как правило, издевались, заставляя вылизывать мостовую, убирать ртом уличный мусор или зубной щеткой чистить лестницы. Потом в дело шли железные прутья, дубовые палки и, конечно же, топоры. Только евреев тогда убили около 4 тысяч человек, а также несколько тысяч поляков, украинцев и русских.Принимал эту «работу» и награждал сорвавшихся с цепи палачей облаченный в мундир капитана вермахта Роман Шухевич.Когда львовские списки были исчерпаны, «соловьи» двинулись на Тернопольщину и Волынь. Там они огнем и мечом прошлись по селам и небольшим городкам, уничтожая всех, кто им казался неблагонадежным, в первую очередь, конечно же, евреев и поляков: евреев – за то, что они евреи, а поляков – за то, что так долго угнетали украинский народ.А потом опьяневшие от безнаказанно пролитой крови оуновцы допустили ляп, да такой серьезный, что чуть было не поплатились за это жизнью: не согласовав ничего с Берлином, они провозгласили «Акт воссоздания украинского государства». Планировалось, что в правительстве самостоятельной Украины Роман Шухевич займет пост заместителя военного министра. Когда эта весть дошла до Берлина, там дико возмутились.«Какой еще акт, какое государство?! – рвал и метал фюрер. – Я же не раз говорил, что Украина меня интересует только как колония, а украинцы как рабочая сила. Всю верхушку ОУН арестовать и бросить в Заксенхаузен! Но только в спецбарак, в тот, что за пределами колючей проволоки и больше похож на загородную дачу, – смягчился он. – Как знать, быть может, эти люди нам еще понадобятся».Как в воду глядел фюрер: оуновцы, которых после раскола в руководстве ОУН стали называть бандеровцами, немцам пригодились. И то, что Роман Шухевич избежал ареста и перешел на нелегальное положение, тоже им было на руку: никто так яростно и беспощадно не сражался против партизан, как Роман Шухевич.Хорошо работала и идеологическая завеса, которую он придумал: Шухевич объявил официальную войну и большевикам, и немцам. Это сбивало с толку, и многие люди, желая бороться с немцами, вливались в отряды Шухевича, численность которых доходила до 100 тысяч человек, а на поверку выходило, что с немцами-то он и не воюет.Удивляло и то, что оружие у людей Шухевича сплошь немецкое. Откуда оно? На самом деле ни немцы, ни Тарас Чупрынка (под таким псевдонимом жил тогда Шухевич) никакой тайны из этого не делали.Только за один год он получил от немцев 700 орудий и минометов, 10 тысяч пулеметов, 26 тысяч автоматов, 72 тысячи винтовок, 100 тысяч гранат и 12 миллионов патронов. За тот же год из этого оружия было убито более 60 тысяч человек.Но летом 1944-го, когда части вермахта были выбиты с территории СССР, Шухевич столкнулся лоб в лоб не с беззащитным населением и не с кое-как вооруженными партизанами, а с могучей Красной армией. Первые же бои показали, что противостоять регулярным войскам бандитские отряды не могут. Надеясь оказаться под защитой немцев, Шухевич приказал прорываться на запад, но из этого ничего не вышло: большая часть его группировки была уничтожена. Оставшиеся в живых разбрелись по карпатским лесам и начали, как они говорили, партизанскую войну против советской власти.Пока шли бои с вермахтом, Шухевичем всерьез не занимались, но после падения Берлина за бандеровцев взялись не только части Красной армии, но и специально созданные отряды НКВД. Их-то бандеровцы больше всего и боялись, ведь это были люди, умеющие воевать в лесах и разбившие наголову карательные отряды СС. Так что бандеровцам пришлось туго, так туго, что, потеряв более 50 тысяч убитыми, они начали массовую сдачу в плен.К началу 1950-х ни о каких серьезных боевых действиях уже не могло быть речи, поэтому Шухевич перешел на индивидуальный террор: то его бандиты убьют председателя колхоза, то организуют налет на затерянную в горах деревню, то вырежут семью старика, внуки которого пошли служить в Красную армию, то прямо на улице города застрелят какого-нибудь учителя или на паперти собора священника, осуждавшего в своих проповедях бандеровские зверства.И хотя бывший «соловей» давно стал кровожадным грифом, хотя весь его путь был устлан трупами ни в чем не повинных людей, хотя одно его имя вызывало страх и ужас, пришел конец и ему. Погорел Шухевич, как ему и предсказывали, на бабах.[b]Ищите женщину…[/b]Все началось с того, что чекистам удалось перевербовать одного из связных Шухевича, игрока местной футбольной команды «Динамо». Тот указал дом, где Шухевич скрывался вместе с одной из своих любовниц Дарьей Гусяк. Пока готовили операцию по его захвату, сам того не ведая, все карты спутал участковый милиционер, который проверял прописку у всех жильцов вверенной ему улицы. Зашел он и в дом, где жил Шухевич.Пока милиционер проверял паспорт Дарьи, а потом ее матери, Шухевич вел себя спокойно, но когда попросили предъявить паспорт и его, нервы матерого убийцы сдали: вместо паспорта он достал пистолет и несчастного участкового застрелил.После этого ничего не оставалось, как бежать. Будучи опытным подпольщиком, Шухевич приказал беглецам рассредоточиться: он скрылся в одной деревне, Дарья – в другой, а ее мать – в третьей.Надо ли говорить, что чекисты прочесали весь город и все деревни, подняли на ноги всю свою агентуру – и, в конце концов, нашли Дарьину мать. Потом, когда старушку навестила ее внучатая племянница, студентка-медичка, удалось выяснить, где живет ее тетя Дарья Гусяк: оказалось, что в общежитии мединститута. Установив наблюдение за Дарьей, чекисты были немало удивлены, заметив, что она регулярно наведывается в одно из близлежащих сел под названием Белогорща и почему-то подолгу находится в кооперативной лавке. Причем туда идет с тяжелыми сумками, а обратно – легко ими помахивая.Возникло предположение: а не навещает ли она там Шухевича и не носит ли ему борщи и каши? Когда Дарью задержали, причем так, чтобы этого никто не заметил, она тут же сдала своего любовника, не без гордости заявив, что генерал Шухевич давно живет в задней комнате этого магазинчика и что чекистам он ни за что не сдастся, а всех их перестреляет и уйдет в лес, где у него есть надежный схрон.После этого здание надежно блокировали, окружив его двойным кольцом автоматчиков. Штурма решили не предпринимать, громко предложив Шухевичу сложить оружие – в этом случае ему гарантировали жизнь. В ответ Шухевич открыл такую бешеную стрельбу, что чекистам пришлось залечь. Воспользовавшись этим, Шухевич бросил гранату! Кого-то ранило, кого-то убило – и в окружении образовалась брешь. Казалось, что Шухевич вот-вот уйдет. И он бы ушел, если бы для гарантии не решил бросить вторую гранату. Для этого он высунулся из окна – и попал под автоматную очередь.Так, 5 марта 1950 года закончился кровавый путь нынешнего Героя Украины. По неподтвержденным документально данным, его тело было сожжено, а пепел развеян в районе реки Збруч.Казалось бы, такой конец для палача и вурдалака, пролившего реки крови, вполне закономерен. Обычно подобного рода злодеев вычеркивают из памяти народа и, конечно же, из истории своей страны, но то, что произошло с Романом Шухевичем, уму непостижимо! Чтобы такой изувер стал героем, чтобы ему ставили памятники и в его честь переименовывали улицы и площади, чтобы его называли человеком-символом, на примере которого надо воспитывать молодежь – это уж, извините, ни в какие ворота! Но если нынешние руководители Украины считают личный вклад Шухевича в борьбу за свободу и независимость Украины действительно выдающимся, то тут с ними не поспоришь. Десятки тысяч расстрелянных, зарезанных и зарубленных ни в чем не повинных людей – это действительно выдающийся и, главное, «оригинальный» вклад в строительство фундамента нового государства.Я потому этот вклад называю оригинальным в кавычках, что в истории человечества было немало государств, чей фундамент замешан на крови. И где они теперь? Кто их помнит, кто знает? А если помнят, то их название произносят, не скрывая стыда и винясь перед всем человечеством. За примером далеко ходить не надо, он не так уж далеко от незалежной Украины, всего-то в часе полета на самолете в западном направлении…

Будёновка – любимый головной убор красноармейцев

Кому нужно делать из Бандеры героя?

Как вы думаете, кто мог не только произнести эти слова – «Наша власть должна быть страшной!» – но и сделать их девизом всей своей жизни? Может быть, Сталин, Гитлер, Пол Пот, Франко или Муссолини? Нет, эти вурдалаки хоть и были изуверами и палачами, вслух такие слова не произносили. А решился на этот из ряда вон выходящий поступок не кто иной, как Степан Бандера, который в соответствии с указом президента Ющенко буквально на днях стал героем Украины.О президенте разговор особый, думаю, что со временем украинский народ воздаст ему по заслугам, а вот о Бандере, которого назначили национальным героем через пятьдесят лет после гибели и с которого, говоря словами поэта, молодежи теперь надо делать жизнь свою, самое время рассказать подробнее.[b]Смерть под дождем[/b]Начну эту историю с конца.15 октября 1959 года в Мюнхене была дождливая и довольно скверная погода, поэтому никто не удивился, когда на ступенях лестницы собственного дома по Крейтмайштрассе, 7, поскользнувшись, неудачно упал тихий, неприметный господин, которого в соседней пивной все знали как Стефана Поппеля. Как ни старались срочно вызванные врачи, по дороге в больницу Поппель скончался.Вскрытие показало, что причиной смерти стал перелом основания черепа, вызванный ударом о ступеньку. Не подменяй в тот день молодого патологоанатома старый, опытный зубр, дело о гибели Поппеля на этом бы и закончилось, но старик обратил внимание на царапины около губ. Они-то откуда взялись? А что за белые точки на одежде? Ночь не ночь, но дело ему показалось любопытным, и он вызвал экспертов-криминалистов. К утру стало ясно, что причиной смерти Поппеля стал не удар о ступеньку, а цианистый калий.А вот как он туда попал, оставалось загадкой еще два года.К тому же довольно быстро выяснилось, что Поппель никакой не Поппель, а глава украинских националистов Степан Бандера. Ну что ж, Бандера так Бандера, немцам было все равно: кто он такой, в местной полиции понятия не имели, но когда в день похорон город заполнили едва говорившие понемецки крепкие мужчины в расписных рубахах, чтобы обеспечить порядок, пришлось вызывать подмогу.Эта история довольно быстро забылась, и наверняка о ней никогда бы не вспомнили, если бы через два года не разразился страшный скандал: 12 августа 1961 года в полицию Западного Берлина обратились Богдан Сташинский и его жена Инга Поль. Они заявили, что бежали из ГДР и просят политического убежища. Когда их спросили, что их вынудило бежать на Запад, они ответили, что на такой поступок их толкнул страх быть арестованными и расстрелянными на Лубянке.То, что затем рассказал Сташинский, стало такой громкой сенсацией, что на его пресс-конференцию съехались и слетелись журналисты со всего света. Оказалось, что уроженец Львовской области Богдан Сташинский – давний агент КГБ, специализировавшийся на деятельности против украинских националистов. Сначала он был связным, а потом стал исполнителем смертных приговоров. Его оружием был пистолет, стрелявший ампулами с цианистым калием: при выстреле ампулы разрывались, и яд превращался в пар. Одного вдоха этого пара было достаточно, чтобы кровеносные сосуды резко сжались и человек умирал от инфаркта.– Но ведь Бандера умер от перелома основания черепа, – напомнили Богдану.– Это вторично, – отмахнулся тот. – Я стрелял наверняка – в рот и в глаза. Так что сначала Бандера умер от инфаркта, а потом упал и стукнулся головой о ступеньку.– У вас были личные счеты? Он был вам должен? За что вы убили невинного человека? – не унимались журналисты.– Невинного?! – взвился Богдан. – Да вы знаете, что натворил этот злодей на Украине! Тысячи, нет, десятки тысяч убитых и зверски замученных на совести этого негодяя! Он пролил даже не реки, а моря украинской, русской, польской и еврейской крови! Москва вынесла ему смертный приговор, а я привел его в исполнение, за что, между прочим, получил орден Красного Знамени. И разрешение жениться на немке Инге Поль, которую я давно люблю, – несколько смутившись, добавил он. – Она-то и заметила, что за нашим домом следят, и уговорила меня бежать на Запад.После пресс-конференции Богдан попал в тюрьму, потом скрылся, а журналисты занялись поисками документов, которые могли бы пролить свет на бурную жизнь Степана Бандеры. Так случилось, что этими расследованиями занялся и я.И вот что мне удалось узнать…[b]Голоса с того света[/b]Как ни грустно и как ни больно об этом говорить, но говорить об этом надо. И услышать эти голоса тоже надо. Ведь эти голоса – голоса с того света. Эти люди могли бы жить, учиться, работать, но их нет. Их нет, потому что так решил Степан Бандера, потому что его выкормыши точно выполнили приказ главаря и даже не просто убили, а зверски замучили ни в чем не повинных людей.«Ночью к нам долго стучали. Батько не открывал. В дверь стали бить чем-то тяжелым. Она затрещала и сорвалась с петель. В хату ворвались чужие люди, связали батьке руки и ноги и повалили на пол. Потом ему выкололи глаза и до тех пор тыкали штыками в грудь и живот, пока он не перестал шевелиться. То же сделали с мамой и сестричкой Олей».Это рассказала чудом уцелевшая 11-летняя Вера Селезнева. В живых она осталась только потому, что от первого же удара прикладом по голове потеряла сознание, и бандеровцы сочли ее мертвой.А вот рассказ очевидца, который уцелел лишь потому, что вовремя забрался в стог сена.«Они пришли в село ночью и ворвались в хату, где жила учительница, приехавшая из Полтавы. Схватили ее мать за волосы и волоком потащили через улицу на огород. Там они убили старушку на глазах у дочери, а потом принялись за девушку. Сначала ей отрезали груди, потом топором отрубили пятки. Вдоволь наглядевшись на муки истекающей кровью девушки, бандеровцы зарубили ее насмерть. На другую ночь бандиты пришли снова. Они схватили председателя сельсовета и распяли его на воротах, вколотив в руки и ноги большущие гвозди. Потом взялись за семью: его отца, мать, жену и трехлетнюю дочь изрубили на куски топорами. А отрубленной ручкой ребенка вывели на стене мерзкую надпись. Но этого им показалось мало. Они повесили на воротах учителя, а его жену и пятерых детей изрубили на куски».А вот другой документ, найденный в одном из архивов.«В марте 1943 года бандеровцы сожгли четыре польских населенных пункта. Перед этим они зарубили 18 поляков и 150 расстреляли. Маленьких детей они брали за ноги и разбивали им головы о деревья. Тогда же они поймали партизана Антона Пинчука. Ему отрубили ноги и повесили с приколотой на груди запиской: «Так будет со всеми, кто станет мешать строить вольную Украину».Палаческие замашки Бандеры не смог остановить даже святой крест. Епископа Феофана, который выступал против кровавых выходок бандеровцев, он приказал казнить заимствованным из Средневековья зверским способом: ему обмотали голову проволокой, подоткнули под нее палку и стали ее медленно вращать. И так до тех пор, пока не треснул череп.Всего же бандеровцы убили, сожгли и замучили более 30 тысяч ни в чем не повинных людей, проживавших на территории Польши и Западной Украины. Борьба с ними шла вплоть до 1954 года. О том, насколько напряженной и кровавой была эта борьба, можно судить хотя бы по такой цифре: в боях с бандеровским подпольем погибли 25 тысяч советских солдат и офицеров.Так кто же смог организовать это чудовищное противостояние? Что за человек был Степан Бандера и откуда он взялся? Родился Степан в семье священника, причем в селе, которое в те годы входило в состав Австро-Венгрии. В годы Первой мировой фронт проходил через их село, поэтому науку убивать Степан, можно сказать, постигал наглядно. После войны село отошло к Польше, и учиться Степану пришлось в польской гимназии. Там он вступил в подпольную организацию школьников, тесно связанную с Украинской военной организацией УВО, которая ставила своей целью подготовку всеобщего восстания для создания великой и неделимой Украинской державы. Несколько позже УВО вошла в состав ОУН – Организации украинских националистов.Восстание восстанием, но надо было получить хоть какую-нибудь специальность, поэтому по настоянию отца Степан поступил на агрономическое отделение Высшей политехнической школы во Львове. Агрономом он так и не стал, зато террорист из него получился отменный. Одним из первых заданий Степана была организация убийства советского консула во Львове. Сам Степан на это дело не пошел: ведь в случае поимки ему грозил расстрел, поэтому исполнение акции он поручил туповатому гимназисту Лемеку. В консульство Лемек проник, но то ли сослепу, то ли со страха стрелять начал не в консула, а в кого придется. В результате он убил третьестепенного чиновника Майлова, за что получил пожизненное заключение.Степан же никак не пострадал и тут же взялся за организацию покушения на польского министра внутренних дел Бронислава Перацкого. 15 июля 1934 года у входа в одно из варшавских кафе Перацкий был убит. Полиция сработала оперативно, и двенадцать участников организации покушения, в том числе и Бандера, были арестованы.Состоялся суд, который приговорил Бандеру к пожизненному заключению, а уже находясь в заключении, он получил второй пожизненный срок.Казалось бы, все ясно, кровавый путь Бандеры на этом должен был закончиться. Но на самом деле он только начинался. Спасло Бандеру, как ни странно это прозвучит, нападение Германии на Польшу, иначе говоря, начало Второй мировой войны. И вот что странно: Варшаву и ее пригороды немцы бомбили беспощадно, а в районе тюрьмы с довольно странным названием Святой Крест не упало ни одной бомбы. Больше того, для захвата тюрьмы эсэсовцы выбросили парашютный десант, который в полном составе погиб – так ожесточенно сопротивлялась охрана.Но зачем это было нужно? Затем, что десантники выполняли личный приказ фюрера любой ценой освободить Бандеру. Дело в том, что под псевдонимом Серый Бандера много лет был секретным агентом Абвера, и терять столь ценного агента немцы не хотели. Между тем охрана тюрьмы, отбив атаку парашютистов, решила больше не сопротивляться и переправила всех заключенных на левый берег Вислы, который уже принадлежал немцам. Так Бандера оказался в объятиях своих истинных хозяев.[b]Моря крови[/b]30 июня 1941 года вслед за передовыми немецкими частями Бандера прибыл во Львов и провозгласил создание Украинской самостийной державы со столицей во Львове. Это было большой ошибкой! Ни о какой самостийной Украине в Берлине и думать не думали. Больше того, выражая мнение Гитлера, гаулейтер Кох заявил: «Нет никакой свободной Украины.Цель нашей работы должна заключаться в том, что украинцы должны работать на Германию, а не в том, чтобы мы делали этот народ счастливым».Бандера намека не понял и продолжал ораторствовать о какой-то свободной Украине. И доораторствовался: Бандеру арестовали и отправили в Заксенхаузен, правда, не в конц лагерь, а на одну из государственных дач. Как выяснилось позже, причиной ареста стали не только и не столько речи Бандеры, сколько элементарное жульничество: получив от Абвера еще в 1940 году большую сумму денег для организации разведывательной деятельности против Советского Союза, Бандера их присвоил и перевел в один из швейцарских банков.Итак, Бандера жирует на немецкой даче, а его люди свирепствуют в Польше и на Украине. Чтобы, не дай бог, не стрельнуть в сторону хозяев, в феврале 1944 года бандеровское руководство подписало специальное соглашение с командованием эсэсовских частей, в котором говорилось: «Члены Украинской повстанческой армии не будут совершать нападений на немецкие воинские части. УПА систематически засылает в районы, занятые Красной армией, своих разведчиков, преимущественно девушек, и результаты сообщает немцам. Захваченные пленные Красной армии, а также так называемые партизаны передаются германскому командованию для допросов.При встрече германских воинских частей с частями УПА последние дают себя опознать условленным знаком – левая рука перед лицом».А в октябре того же года Бандера был удостоен беседы с самим рейхсфюрером Гиммлером, который сказал: «Начинается новый этап нашего сотрудничества – более ответственный, чем раньше.Собирайте своих людей, идите и действуйте. Помните, что наша победа обеспечит и ваше будущее».Вдохновленный Бандера в самом прямом смысле слова сорвался с цепи, именно тогда он провозгласил человеконенавистнический лозунг: «Наша власть должна быть страшной!» Было у этого лозунга и продолжение: «Не надо бояться, что люди проклянут нас за жестокость. Пусть из 40 миллионов населения останется половина – ничего страшного в этом нет!» А бандеровская власть действительно была страшной.Если раньше текли реки крови, то теперь ее стали моря. К этому времени Красная армия уже вступила на территорию Западной Украины, и бандеровцам пришлось иметь дело не с партизанами, а с регулярными частями, которые с оуновцами не церемонились, а просто сметали на своем пути. Ни о каком организованном сопротивлении не могло быть и речи, поэтому из Берлина поступила команда беречь силы, уходить в подполье и оттуда наносить удары по тылам Красной армии.Так случилось, что зимой 1945-го Бандера оказался в тылу Красной армии, а точнее, в Кракове. Город вот-вот должен был пасть, а это значит оказаться в руках Смерша, который, как известно, шутить не любит. Бандера запаниковал! И тут на помощь пришел фюрер. Чтобы вывезти Бандеру из города и доставить в пределы рейха, Гитлер послал за ним не кого-нибудь, а самого Отто Скорцени. Тот с заданием справился блестяще и, пройдя по тылам советских войск, доставил Бандеру в рейх.«Мы ему верили, – рассказывал позже Скорцени. – Бандера был нам нужен для продолжения работы».Что это была за работа, мы уже знаем: вплоть до 1954 года в городах и селах Западной Украины гремели выстрелы и лилась кровь. Сам Бандера под именем Стефана Поппеля все это время жил в Мюнхене и оттуда руководил действиями боевиков. Само собой разумеется, что теперь его хозяевами были не немцы, а англичане и американцы. Именно на них рассчитывал Бандера, когда стал мечтать о большой, очень большой крови. И этих мечтаний он не скрывал, а в одном из выступлений прямо заявил: «Я сожалею, что Запад до сих пор не использовал атомной бомбы против Советов».Между прочим, в те годы вся Украина входила в состав так называемых Советов, так что если бы Запад последовал призыву Бандеры, и от Западной, и от Восточной Украины остались бы одни развалины и пепелища. О людях даже не говорю – нынешнее поколение украинцев вообще бы не родилось. И кто бы тогда сооружал памятники новоявленному герою Украины, кто бы возлагал цветы к его бюстам и… кто бы подписывал указ о присвоении звания героя одному из самых кровавых палачей двадцатого века?

«Пострадавший от Сталина Каплер»

[b]Я вспомнил эту строчку из песни Владимира Высоцкого на одном банкете. Моим собеседником за столом был чрезвычайно популярный в те годы ведущий на ТВ «Кинопанораму» Алексей Яковлевич Каплер.[/b]Воодушевленный его расположением, я набрался наглости и спросил Алексея Яковлевича о том, о чем шепталась вся Москва: не думает ли он написать сценарий о его отношениях с дочерью Сталина – Светланой Аллилуевой? Надо было видеть, как резко изменился этот милый, улыбчивый человек! Он мгновенно замкнулся, что-то проворчал и перевел разговор на другую тему.Ну что ж, думаю, теперь, когда Алексея Яковлевича уже двадцать пять лет как нет с нами, можно рассказать о самом его жизни.[b]«Не могла себе русского найти!»[/b]Знакомство школьницы Светланы Аллилуевой с 38-летним киносценаристом Алексеем Каплером произошло в октябре военного 1942 года. Вот как она написала об этом в своих воспоминаниях: «В конце октября 1942 года Василий (брат Светланы. – Б. С.) привез в Зубалово Каплера (Зубалово – дачное место под Москвой, где жила семья Сталина. – Б. С.). Был задуман новый фильм о летчиках, и Василий взялся его консультировать. В первый момент мы оба, кажется, не произвели друг на друга никакого впечатления. Но потом нас всех пригласили на просмотры фильмов в Гнездниковском переулке, и тут мы впервые заговорили о кино».Таких просмотров было немало, встреч все больше… к Светлане пришло то, что называется первой любовью.«Мне стало так хорошо, так тепло и спокойно рядом с ним! Я чувствовала какое-то необычное доверие к этому толстому, дружелюбному человеку, мне захотелось вдруг положить голову к нему на грудь и закрыть глаза… Нас потянуло друг к другу неудержимо. Мы старались видеться как можно чаще, хотя при моем образе жизни это было невообразимо трудно. Но Люся приходил к моей школе и стоял в подъезде соседнего дома, наблюдая за мной. А у меня радостно сжималось сердце, так как я знала, что он там».Да, ситуация, прямо скажем, неординарная. Шестнадцатилетняя девочка и тридцативосьмилетний мужчина, к тому же дважды разведенный и имеющий четырнадцатилетнего сына – такого рода роман даже по нынешним либеральным временам может вызывать, мягко говоря, недоумение. Если увлечение школьницы еще можно понять – в этом возрасте девушки часто заглядываются на взрослых мужчин, то Алексей-то Яковлевич (Люся), он-то, неужто не понимал, что себе позволяет?! Увы, любовь оказалась сильнее рассудка.В феврале 1943-го влюбленные нашли возможность побыть наедине. Правда, Светлана уверяет, что в соседней комнате сидел ее «дядька» – так она называла своего охранника Михаила Климова. «Нам было горько – и сладко, – писала позже Светлана. – Мы молчали, смотрели в глаза друг другу и целовались. Мы были счастливы безмерно, хотя у обоих наворачивались слезы. Потом я пошла к себе домой, усталая, предчувствуя беду».Предчувствия Светлану не обманули – беда разразилась. И какая! Сталин рвал и метал! В прямом смысле этих слов. Он рвал найденные у дочери письма и фотографии Каплера, а когда Светлана, обретя дар речи, сказала, что любит этого человека, Сталин влепил ей две пощечины, обозвал потаскухой и заявил, что Каплер английский шпион и уже арестован.– Писатель, – брезгливо процедил он. – Не умеет толком писать по-русски. Уж не могла себе русского найти!«То, что Каплер – еврей, раздражало его, кажется, больше всего, – заканчивает Светлана. – С этого дня мы с отцом надолго стали чужими. Я была для него уже не та любимая дочь, что прежде».[b]Из писателей – в «придурки»[/b]Если для Светланы роман с Каплером закончился семейным скандалом, то Алексею Яковлевичу пришлось платить по совсем другим расценкам. 3 марта его арестовали и отправили на Лубянку. Взять-то Каплера взяли, но ведь не отправишь же его в лагерь с формулировкой «за любовь к дочери Сталина». Значит, надо «шить» что-то другое. Так как Каплер время от времени общался с английскими и американскими журналистами, аккредитованными в Москве, то союзников по войне решили назвать просто иностранцами, а Каплера обвинить в том, что он «поддерживал близкую связь с иностранцами, подозрительными по шпионажу». Решив, что для суда этого маловато, следователь добавил, что, «будучи антисоветски настроенным, Каплер А. Я. в своем окружении вел враждебные разговоры и клеветал на руководителей ВКП(б) и Советского правительства».И хотя никаких доказательств какой-либо вины Каплера в деле не было, особое совещание на эти мелочи не стало обращать внимания и 25 ноября 1943 года вынесло приговор: «Каплера Алексея Яковлевича за антисоветскую агитацию заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет».Вскоре кавалер ордена Ленина, автор сценариев популярнейших фильмов о Ленине оказался в Воркуте. К счастью, его не бросили в шахту или на лесоповал. Этого Алексей Яковлевич не выдержал бы чисто физически. Лагерному начальству позарез нужен был хороший фотограф, а кто может быть фотографом, как не человек, имеющий отношение к кино! Так Алексей Яковлевич попал в «придурки» – он целыми днями бегал по городу и снимал. Он даже жил не в зоне, а в крошечной каморке, выгороженной в углу фотографии.А что же другая героиня нашего повествования? Как устроила свою жизнь она? Светлана Аллилуева, потеряв Каплера, утешилась довольно быстро.«Весной 1944-го я вышла замуж, – вспоминает она. – Мой первый муж, студент, как и я, был знакомый мне давно – мы учились в одной и той же школе. Он был еврей, и это не устраивало моего отца. Но он как-то смирился с этим, ему не хотелось опять перегибать палку – и поэтому он дал согласие на этот брак. – Черт с тобой, делай, что хочешь, – сказал он».Этот брак был недолговечным – через три года он распался. А Сталин все это время ни разу не видел своего зятя. Больше того, он был очень рад, что дочь развелась с евреем по фамилии Мороз и через некоторое время вышла замуж за сына Жданова. С ним она потом тоже развелась, но это уже совсем другая история.[b]Социально опасное лицо № 1225[/b]Однако вернемся к Каплеру. Отбыв в Воркуте свою «пятерку», он приезжает в Москву. Он, конечно, знал, что появляться ему в Москве нельзя, знал, что страшно рискует – ему было запрещено въезжать в столицу, но Алексей Яковлевич всеми правдами и неправдами выбил командировку от Воркутинского горкомбината «с целью приобретения фотоматериалов». В Москве Каплер встречался с Фадеевым, Симоновым, Богословским, навещал сестру, свою бывшую жену Татьяну Златогорову, ночевал у московских знакомых. Каплер и не подозревал, что все это время был под колпаком.Но брать его решили не на улице или в чьей-то квартире, а в поезде. Как только Алексей Яковлевич завершил московские дела и сел в поезд, его арестовали, сняли с поезда и доставили в хорошо ему известную внутреннюю тюрьму.Так появилось новое дело № 1225 по обвинению Каплера А. Я. во всем том, за что он уже отсидел пять лет, а также в том, что «по отбытии срока наказания незаконно прибыл в Москву и, заручившись разными документами, пытался установить свои прежние троцкистские связи».– С какой целью вы посетили Фадеева, Симонова и Роома? – поинтересовался следователь.– Я обращался к ним по вопросам моей дальнейшей литературной и кинематографической работы. Попутно я обратился к Фадееву с просьбой помочь мне перебраться из Воркуты в какой-нибудь другой крупный город, где есть большая библиотека, которая необходима мне для продолжения работы над сценарием о Льве Толстом. Фадеев предложил написать заявление, чтобы он мог войти с ходатайством в МВД о разрешении моего переезда в один из областных центров.– При задержании у вас было изъято удостоверение лауреата Сталинской премии первой степени. Откуда оно у вас? И ваше ли оно?– Я получил его несколько дней назад в Комитете по Сталинским премиям. Дело в том, что лауреатом я стал в марте 1941-го, а удостоверения были введены только в 1944-м. Я же в это время был в лагере, поэтому получил его сейчас, во время командировки в Москву.На некоторое время Каплера оставили в покое… А потом снова начались многочасовые допросы, результатом которых были коротенькие протоколы. О чем шла речь? Чего добивались от Каплера? Мне кажется, я нашел ответ. Каждый допрос был посвящен какой-то одной теме: то Алексея Яковлевича подробнейшим образом расспрашивали о детстве и юности, то о работе в кинематографе, то о знакомых иностранцах, но в каждом протоколе есть не относящийся к нему, но самый важный, ключевой вопрос: «С кем вы встречались во время пребывания в Москве с 31 марта по 4 апреля?» Значит, на Лубянке не было полной уверенности в том, что Каплер не оторвался от наружного наблюдения и не встретился с дочерью вождя.Наконец, поступила команда завершать дело, и 23 июня появилось обвинительное заключение, в котором перечислялись все старые, а также новые прегрешения Каплера, делался вывод, что он «является социально опасным лицом», и предлагалась мера наказания – 5 лет ссылки. Заместителю министра Госбезопасности Огольцову этого показалось мало, и слово «ссылка» он заменил на «ИТЛ». Особое совещание проштемпелевало резолюцию Огольцова и влепило Каплеру пять лет исправительно-трудового лагеря. На этот раз он попал в Инту на общие работы, а это куда хуже, чем беготня с фотоаппаратом по воркутинским улицам. Так продолжалось до 1953 года…Люди постарше наверняка помнят о знаменитой мартовской амнистии, последовавшей после смерти Сталина. Каплер попадал под эту амнистию, но вместо того, чтобы отпустить на волю, его почему-то снова этапировали во внутреннюю тюрьму и продержали там до 11 июля. Лишь в 1954-м его полностью реабилитировали, и он занялся своим любимым делом – литературой и кинематографией.[b]Последнее свидание[/b]В принципе, на этом можно было бы поставить точку, но я хочу закончить этот рассказ на другой ноте. Прочтите небольшой отрывок из воспоминаний Светланы Аллилуевой, и вы поймете, на какой.«...И вот пришел 1953 год. И пришло снова 3 марта, через десять лет после того дня, когда отец вошел, разъяренный, в мою комнату и ударил меня по щекам. И вот я сижу у его постели, и он умирает. Я сижу, смотрю на суету врачей вокруг и думаю о разном. И о Люсе думаю, ведь десять лет, как он был арестован. Какова его судьба? Что с ним сейчас?»Спустя время судьба подарила нашим героям еще одну встречу, на этот раз последнюю. В залитом огнями Георгиевском зале Кремля проходил очередной съезд Союза советских писателей. Несмотря на неимоверную толчею и давку, они увидели друг друга. Очевидцы утверждают, что Алексей Яковлевич и Светлана не сделали вид, что не знают друг друга, а, уединившись у окна, о чем-то оживленно говорили. Им было что вспомнить.

Булыжником пролетариата – по пролетарскому вождю

[b]Снимки, которые вы видите, сделаны в сквере на Пресне – напротив станции метро «Улица 1905 года». Скульптурная композиция И. Шадра «Булыжник – оружие пролетариата» и памятник сидящему на пьедестале В. И. Ленину (автор не установлен) разделены пространством сквера, но неожиданно сблизились «тематически». Какой-то неизвестный пролетарий несколько лет назад закатил булыжником в голову вождю мирового пролетариата, оставив на ленинском лбу объемную вмятину.[/b]В былые времена этого вандала заковали бы в кандалы, а вмятину как-нибудь подлатали. Но сейчас у районных властей другие заботы, и свой 134-й день рождения «вечно живой» Ильич встречает с отметиной на лбу. Ох, не одобрил бы нынешних пролетариев спаситель Ленина – Фриц Платтен. Кто такой?[b]Ангел-хранитель[/b]Их было шестеро: пятеро мужчин и одна женщина. Свою группу они назвали «охотничьей бригадой».Входившие в бригаду офицеры и пожелавшая стать террористкой женщина решили, что, уничтожив одного человека, изменят судьбу России. Засада была организована на Симоновском мосту. Оружие пристреляно, бомбы подготовлены, люди настроены решительно. Все должно получиться. Удайся их теракт – и Россия пошла бы по другому пути. Ведь они задумали уничтожить дьявола, ведущего Россию в пропасть. Но, как это ни противоестественно, на их пути оказался ангел-хранитель этого дьявола в лице швейцарского коммуниста Фрица Платтена. Это он принял на себя пулю, предназначенную Ленину.Вот как описывала это происшествие сестра Ленина М. И. Ульянова: «1 января 1918 года, под вечер, Владимир Ильич выступал в Михайловском манеже перед первым отрядом социалистической армии, отправлявшимся на фронт. На митинг его сопровождали: швейцарский товарищ Платтен и пишущая эти строки. Выйдя после митинга из манежа, мы сели в закрытый автомобиль и поехали в Смольный. Не успели мы отъехать и нескольких десятков саженей, как сзади в кузов автомобиля посыпались ружейные пули. «Стреляют», – сказала я.Это подтвердил и Платтен, который первым делом схватил голову Владимира Ильича (они сидели сзади) и отвел ее в сторону. Тут мы обнаружили, что рука т. Платтена в крови. Пуля задела его, очевидно, когда он отводил голову Владимира Ильича…»Вскоре все участники покушения были арестованы. Членами «охотничьей бригады» оказались: подпоручик Ушаков, капитан Зинкевич, военный врач Некрасов, его однофамилец поручик Некрасов, вольноопределяющийся Мартынов и женщина без определенных занятий Салова. Самое странное, их не расстреляли, а в соответствии с их просьбой и приказом Ленина освободили и отправили на фронт.[b]…И водрузил на броневик[/b]А что же наш ангел-хранитель, какова его дальнейшая судьба? Но прежде чем рассказать о ней, попытаюсь объяснить, почему Ильич так безоглядно доверял своему швейцарскому другу. Дело в том, что только благодаря Платтену Ленин выбрался из эмиграции после Февральской революции 1917 года и произнес свою знаменитую речь с броневика. Так что, по большому счету, Октябрьским переворотом и всем, что случилось с Россией впоследствии, коммунисты во многом обязаны Платтену. Об этом советские историки, естественно, умалчивали.Начнем с эпизода с так называемым опломбированным вагоном. О том, что возвращение большевиков в Россию осуществлялось с ведома и на деньги германского генерального штаба, хорошо известно, ведь они выступали за поражение России в войне, а революция – это хаос, разруха и массовое дезертирство, что, конечно же, немцам выгодно. Посредником в этом деле выступил Платтен: это он встречался с германским послом в Берне фон Ромбергом, это он разработал операцию по доставке большевиков в Швейцарию, это он составил своеобразный договор с германским правительством, состоящий из девяти пунктов, об условиях переезда по территории Германии. Узнав об этой роли Платтена, швейцарские социал-демократы подкинули ему письмо с угрозой, что он может потерять не только свой пост в партии, но и голову.Но Платтен был не из пугливых. К тому же он считал, что взялся за благородное дело, что народ России ждет не дождется Ленина и его соратников. Сперва хотели ехать 500 русских эмигрантов, но потом многие испугались, и остался 31 человек. Платтен был тридцать вторым. 9 апреля 1917 года от одной из платформ Цюрихского вокзала отошел поезд, которому было суждено сыграть роковую роль: одни его провожали с цветами, другие – с угрозами и бранью. Разговоры о том, что он был опломбирован, – полнейшая чушь. Это был самый обычный вагон, с той лишь разницей, что пассажиров попросили не выходить на станциях, и именно для контроля над этим в одном из купе находились офицеры сопровождения. Когда им вздумалось прогуливаться по коридору и заглядывать в чужие купе, Платтен мгновенно поставил их на место. Он провел мелом жирную черту около их купе и, холодно сверкая глазами, заявил: «Это не черта, а российско-германская граница. Попробуйте нарушить, будете иметь дело со мной!» Дисциплинированные немецкие офицеры понимающе кивнули и попыток нарушить границу больше не делали.[b]Мягкий приговор со смертельным исходом[/b]Проводив большевиков, Платтен вернулся в Швейцарию. Но после Октябрьского переворота вернулся в Россию. За что и поплатился…Передо мной дело № 3156, извлеченное из архивов НКВД. Заведено оно 10 марта 1938 года. Хранили его так тщательно и надежно, что о трагической судьбе Платтена долгое время никто ничего не знал.Зная прошлое Платтена, его жизненный опыт, характер и непростую судьбу, я был просто поражен его поведением на первом же допросе. Когда его обвинили в шпионаже «в пользу одного из иностранных государств», Платен с ходу заявил:– Да, я признаю. Я действительно по день ареста являлся агентом польской разведки. А завербовали меня в феврале 1932 года. Я тогда возвращался из Швейцарии, куда ездил по спецзаданию Коминтерна. Задержавший меня чиновник предложил выбор: или арест и предание суду, или мое согласие передавать польской разведке материалы о сельском хозяйстве Советского Союза.– По какой причине в августе 1937 года вы были исключены из рядов ВКП(б)?– Это случилось в связи с арестом моей жены. Она работала в Коминтерне, и ее осудили как сторонницу Троцкого, а также английскую и германскую шпионку одновременно. Меня же исключили за преступление политической бдительности и неразоблачение жены.Если моральные страдания, связанные с осуждением жены и ближайших друзей, Платтен переносил стойко, то чисто физическое пребывание в тюрьме стало для него самой настоящей пыткой. Мало кто знал, что у этого красавца, пламенного трибуна и любимца женщин была серьезнейшая проблема: еще в юности он перенес тяжелую форму туберкулеза и остался с одним легким. А несколько позже он так сильно покалечил левую руку, что вынужден был обходиться одной правой. Но никто и никогда этого не замечал! В начале 1939-го из внутренней тюрьмы НКВД Платтена переводят в достославное Лефортово, находят следователя, который говорит по-немецки, и допросы возобновляются. Но вот что любопытно: на первом же допросе следователь задал странный на первый взгляд вопрос:– Как вы себя чувствуете? Вы здоровы? Показания давать можете?Значит, что-то было. Если же учесть, что никаких справок о гриппе или чем-то ином в деле нет, значит, поработали заплечных дел мастера.Но Платтену, видимо, объяснили, что жаловаться не стоит – ему же будет хуже. Поэтому он отвечает:– Да, я здоров и показания давать могу.Новый следователь повел разговоры о троцкизме, о Зиновьеве и Радеке, которых Платтен хорошо знал, об отношении к НЭПу и тому подобном. А потом вдруг спросил:– Хранили ли вы у себя на квартире какое-либо оружие без соответствующего разрешения?– Да, вплоть до июня 1937 года я хранил дома маузер, который был изъят при аресте моей жены. Но должен сказать, что ранее на это оружие я имел соответствующее разрешение.– Следствию известно, – припечатал следователь, – что ваш маузер предназначался для совершения террористических актов против руководителей ВКП(б) и советского правительства. Дайте по этому вопросу правдивые показания!– Никаких показаний по этому вопросу дать не могу, – отрезал Платтен, – так как я не троцкист и не террорист.Суд состоялся 29 октября 1939 года. Казалось бы, все предрешено и приговор можно оглашать до начала заседания: либо расстрел, либо двадцать пять лет лагерей. Но судей ждал огромный сюрприз. Выслушав обвинителя, Платтен заявил, что шпионом он признавал себя только потому, что этого упорно требовал следователь, что он выполнял поручения Ленина, что от покушения его спас, что оружие хранил как память о революционных боях.На этом заседание прервали. Председательствующий куда-то бегал, кому-то звонил, и лишь через четыре с половиной часа (случай по тем временам небывалый) был оглашен приговор. Как ни трудно в это поверить, но факт есть факт: суд отмел обвинение Платтена в антисоветской и шпионской деятельности, но влепил ему четыре года ИТЛ за незаконное хранение оружия. Всего-то четыре года, да еще без поражения прав…По тем временам – приговор неправдоподобно мягкий. В чем дело? Какие вмешались силы? Что повлияло на членов трибунала? Может быть, наверху сочли неудобным в открытую уничтожать человека, имя которого так часто упоминается рядом с Лениным и которому советская власть обязана всем? Ведь если бы не Платтен, где бы они были, все эти недоучки из Кремля?! А вдруг проснулось чувство благодарности? Но и отпустить на волю тоже рука не поднялась – пусть, мол, попарится на нарах и подумает, кому обязан жизнью.И – все! Занавес падает, и Платтен исчезает в недрах ГУЛАГа. И лишь в 1956 году Генеральная прокуратура направила протест в Военную коллегию Верховного суда СССР с требованием приговор в отношении Платтена отменить и полностью посмертно реабилитировать.Значит, посмертно. Все-таки посмертно. А где и от чего он умер? Или был убит? Есть справка, что «Платтен, отбывая наказание, 22 апреля 1942 года умер от сердечнососудистого заболевания». Надо же, 22 апреля, в день рождения своего друга, которому двадцать четыре года назад спас жизнь.Не за это ли так жестоко наказал швейцарца другой друг и верный продолжатель дела Ильича?..

Расстрел Григория Мелехова

[b]В одном из своих интервью Михаил Шолохов, говоря о «Тихом Доне», обмолвился: «Были мысли увеличить роман еще на одну книгу, но я их оставил». И правильно сделал. Никто бы не позволил закончить роман расстрелом Григория Мелехова. А между тем именно таков жизненный финал главного героя шолоховского романа.Краса и гордость Казачества[/b]Передо мной извлеченное из архива письмо, написанное рукой Шолохова и отправленное из Москвы 6 апреля 1926 года.[i]«г. Миллерово, ст. Вешенская, х. Базки».Харлампию Васильевичу Ермакову.Уважаемый тов. Ермаков!Мне необходимо получить от Вас некоторые дополнительные сведения относительно эпох и 1919 года. Надеюсь, что Вы не откажете мне в любезности сообщить эти сведения с приездом моим из Москвы. Полагаю быть у Вас в мае-июне с.г. Сведения эти касаются мелочей восстания В-Донского. Сообщите письменно по адресу – Каргинская, в какое время удобнее будет приехать к Вам? Не намечается ли в этих мцах у Вас длительной отлучки?С прив., М. Шолохов».[/i]Почти год Шолохов регулярно навещал Харлампия Ермакова. Они много курили, много говорили, бывало, что и спорили. Не случайно несколько позже Михаил Александрович напишет: «Все было под рукой – и материалы, и природа. Для Григория Мелехова прототипом действительно послужило реальное лицо. Жил на Дону один такой казак… Но подчеркиваю, мною взята только его военная биография: «служивский» период, война германская, война гражданская».Да что там «служивский» период! Внешность – и та списана с Харлампия Ермакова. Вглядитесь в снимок, сделанный тюремным фотографом, и сравните с описанием Григория. «Вислый, коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой румянеющей кожей».И биография очень близка мелеховской. В 1913-м двадцатидвухлетним парнем Харлампий был призван на военную службу, а через год попал на русско-германский фронт. Воевал Харлампий храбро и достойно: четыре Георгиевских креста, четыре медали и звание хорунжего.В октября 1917-го перешел на сторону революционных войск, сражался против Каледина, а потом стал одним из самых надежных рубак в хорошо известном отряде Подтелкова. В бою под Лихой был ранен и отправился домой лечиться. Пока он лечился, отряд был захвачен повстанцами. Подтелкова, Кривошлыкова и около восьмидесяти их бойцов казнили. Ермаков ринулся к красным, но станичники его перехватили и пригрозили расстрелом. Деваться было некуда, и он, если так можно выразиться, лег на дно.Дело, конечно, прошлое, и теперь никто не сможет с уверенностью сказать, как сложилась бы судьба Шолоховского друга-героя, да, впрочем, и всего Дона, висть Ленина и Троцкого к казачеству – именно они своими палаческими директивами спровоцировали массовые восстания и такие же массовые жертвы.[i]«ДИРЕКТИВА ЦК РКП(б). Секретно.Необходимо учитывать опыт гражданской войны с казачеством. Признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем их поголовного истребления.1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно.2. Конфисковать хлеб.3. Провести полное разоружение. Расстреливать каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи».[/i]Вслед за этой директивой появляется еще одна, не менее кровожадная, – ее издало Донбюро РКП(б).«Во всех станицах и хуторах немедленно арестовать всех видных представителей данной станицы и хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях. Отправить их как заложников в районный ревтрибунал. В случае обнаружения у кого-либо из жителей станицы или хутора оружия будет расстрелян не только владелец, но и несколько заложников».И покатились головы станичников под ударами красных комиссаров. Рубили и расстреливали старых вояк с медалями за взятие Шипки и молоденьких учительниц, Георгиевских кавалеров, пришедших на костылях после Брусиловского прорыва, и степенных священнослужителей… Замутился тихий Дон, и все, кто мог держаться в седле, взялись за оружие. Так, в тылу Красной армии, в районе станицы Вешенской, вспыхнуло восстание. По одним данным, его возглавил Харлампий Ермаков, по другим – его брат Емельян.Так это или не так, установить не удалось, но то, что Харлампий воевал на стороне повстанцев, сомнений не вызывает. Причем был он не рядовым, а командовал всеми войсками, находящимися на левом берегу Дона.И сам Ермаков, и его люди воевали яростно. Несколько позже, когда Харлампия арестуют и многочисленные свидетели будут изо всех сил выгораживать своего любимого есаула, одни будут его называть красой и гордостью казачества, а другие, явно сводя личные счеты, станут обвинять Ермакова в неоправданной жестокости, уверяя, что «красным никакой пощады не давал и однажды лично зарубил 18 человек матросов».Время было лихое, в стране господствовала «революционная целесообразность», достоверность этих показаний никто не проверял, так что в протоколы попадало все – и то, что Ермакова обеляло, и то, что превращало в монстра. Позже все это выяснится, но… будет поздно.Как я уже говорил, повстанцы воевали яростно, но силы были неравны, и казаки покатились к морю, вплоть до Новороссийска. Ермаков эвакуироваться отказался и явился к командованию Красной армии с предложением своих услуг. Ему поверили и поручили из оставшихся белоказаков сформировать отдельную бригаду. Вскоре бригада была сформирована и влилась в состав 1-й Конной армии под командованием Буденного.Потом были бои на польском фронте, участие в разгроме Врангеля, преследование банд Махно, и все это в должности командира полка, а затем начальника дивизионной школы. В феврале 1923-го Харлампия наконец-то демобилизовали, и он вернулся домой. Причем, как он пешком через застывший Дон и на берегу встретил сына.Напомню, что именно этим эпизодом заканчивается роман. О том, что было дальше, Шолохов не написал ни строчки, хотя, как мы уже знаем, очень хотел…[b]Продолжение, которого не было![/b]Что же было с его другом дальше, и каким могло быть продолжение романа? А дальше произошло следующее… сего год прожил Харлампий с женой и детьми: 4 февраля 1924 года было заведено дело № 246 «О контрреволюционном восстании в Верхне-Донецком округе», и Ермакова арестовали. На допросах он не отрицал, что в восстании участвовал, но, как он говорит, «под угрозой оружия и расстрела всей семьи».– Кто был организатором восстания, и каковы его причины? – допытывался следователь.– Организаторами были Суяров, Медведев и Кудинов. А причиной явились расстрелы, поджоги и насилия со стороны Красной гвардии.Поняв, что допустил оплошность, назвав имена подлинных организаторов восстания, буквально на следующем допросе Харлампий исправляет ошибку, заявив, что истинным организатором восстания был его брат Емельян, который… недавно умер. И все! Концы, как говорится, в воду.Тем временем земляки Харлампия не сидели без дела. Они сочинили и подписали всем хутором очень любопытный документ, который в те годы назывался – ОДОБРЕНИЕ.«Мы, нижеподписавшиеся, даем настоящее одобрение гражданину нашего села Ермакову Х. В. в том, что он действительно честного ведения и за ним не замечено никаких контрреволюционных идей, а наоборот: охотно работал в сельсовете, проводил собрания, беседовал о налоговой кампании и первым откликнулся на призыв властей по погрузке хлеба в баржи».Надо сказать, что по этому делу проходило еще семеро казаков, и все они держались стойко, друг на друга не наговаривали и все обвинения в жестокости и насилии отрицали. В мае 1925 года это признал и суд, определив, что «обвиняемые были не активными, добровольными участниками восстания, а призваны по мобилизации окружным атаманством. Избиение и убийство граждан происходили не на почве террористических актов как над приверженцами Соввласти, а как над лицами, принимавшими участие в расхищении их имущества. С момента совершения этих преступлений прошло более семи лет, обвиняемые за означенное время находились на свободе, занимались личным трудом, не будучи ни в чем замечены. Большинство из них служили в Красной армии и имеют несколько ранений. Решение суда: настоящее дело производством прекратить по целесообразности».Дело прошлое, но кровь на обвиняемых была. У суда это не вызывало сомнений, да и свидетельские показания, если так можно выразиться, вопиют, но такова была в 1925 году «революционная» реальность. В 1927м реальность стала другой – и в январе Харлампия снова арестовывают.На этот раз следователи были позубастее. Они нашли свидетелей, которые заявили, что «расстрелы красноармейцев проходили при участии самого Ермакова», что «в станице Вешенской вел антисоветскую агитацию», что «объединяет вокруг себя кулаков, а бедноту ненавидит, говорит, что рано или поздно придет наша, офицерская власть и тогда мы вам покажем».В неудачное, в очень неудачное время попал под арест Харлампий Ермаков. Начиналась коллективизация, казачество ей противилось, Дон мог снова взорваться– и большевики решили себя обезопасить, пустив в ход директивы РКП(б) 1919 года. Несмотря на официальный протест прокурора области и просьбу «дело производством прекратить за отсутствием состава преступления», 6 июня 1927 года коллегия ОГПУ постановляет: Ермакова Харлампия Васильевича расстрелять». 17 июня приговор был приведен в исполнение.Напомню, что чуть больше года назад Михаил Шолохов впервые написал Ермакову, а потом так сильно его полюбил, что чуть ли не буквально «списал» с него своего главного героя, на котором держится весь роман. Представьте себе на минуту, что Шолохов не познакомился с Ермаковым – и не было бы тогда Григория Мелехова, ставшего символом вольного Дона. Возможно, был бы кто-то другой. Другой, но не Мелехов.Вот так соединились три судьбы: Харлампия Ермакова, Михаила Шолохова и Григория Мелехова.Не дождался Михаил Александрович и реабилитации своего друга-героя – это произошло лишь в августе 1989 года, когда постановлением президиума Ростовского областного суда дело против Харлампия Ермакова было прекращено за отсутствием в его деянии состава преступления. Он был реабилитирован посмертно.[i](Ростов-на-Дону – Москва[/i])

«Вы не собираетесь застрелиться?»

[b]Этот, на первый взгляд, шуточный вопрос предшествовал расправе над самым известным журналистом довоенного времени. Популярность Кольцова была сравнима с популярностью челюскинцев или папанинцев, к его книгам писали предисловия Бухарин и Луначарский, он состоял в переписке с Горьким, неоднократно встречался со Сталиным – и вдруг арест… Это произошло 13 декабря 1938 года прямо в редакции «Правды». За что? Почему? Ведь он был одним из редакторов «Правды», представителем иностранной комиссии Союза писателей, основателем «Вечерней Москвы», «Огонька», «Крокодила», депутатом Верховного Совета, членом-корреспондентом Академии наук, воевал в Испании и был награжден орденом Красного Знамени.Донос[/b]С Испании все и началось. После возвращения с Пиренеев автора «Испанского дневника» принимает Сталин. Вождь шутит, называет Кольцова доном Мигелем, а в его сейфе уже лежит донос, которому дан ход. Донос написал генеральный комиссар интербригады Андре Марти, с которым Кольцов не поладил в Испании и нажил в нем смертельного врага. Донос Марти был обнаружен много лет спустя в личном архиве Сталина. Вот его подлинный текст.«Мне приходилось уже и раньше, товарищ Сталин, обращать Ваше внимание на те сферы деятельности Кольцова, которые вовсе не являются прерогативой корреспондента, но самочинно узурпированы им. Его вмешательство в военные дела, использование своего положения как представителя Москвы сами по себе достойны осуждения. Но в данный момент я бы хотел обратить Ваше внимание на более серьезные обстоятельства, которые, надеюсь, и Вы, товарищ Сталин, расцените как граничащие с преступлением.1. Кольцов вместе со своим известным спутником Мальро вошел в контакт с местной троцкистской организацией ПОУМ. Если учесть давние симпатии Кольцова к Троцкому, эти контакты не носят случайный характер.2. Так называемая «гражданская жена» Кольцова Мария Остен (Грессгенер) является, у меня лично в этом нет никаких сомнений, засекреченным агентом германской разведки. Убежден, что многие провалы в военном противоборстве – следствие ее шпионской деятельности».Сталин поверил.[b]Тюремные очерки[/b]Передо мной – следственное дело № 21620, которое все эти годы лежало в Центральном архиве КГБ-ФСБ. Три тома лжи, клеветы, наветов, оговоров, три тома нелепейших признаний, три тома убийственных характеристик и – от этого тоже никуда не деться – показаний самого Кольцова, которые сыграли роковую роль в судьбах многих людей.Первый допрос состоялся 6 января 1939 года, и вел его сержант Кузьминов.– 5 января вам предъявлено обвинение, что вы являетесь одним из участников антисоветской правотроцкистской организации и что на протяжении ряда лет вели предательскую шпионскую работу. Вы признаете себя в этом виновным?– Нет, виновным себя в этом не признаю.Но скоро с Кольцовым поработали заплечных дел мастера, и на допросе 21 февраля он дрогнул, признав, что в 1919 году опубликовал ряд статей, направленных против советской власти. Потом была более чем месячная пауза. На допросы Михаила Ефимовича не вызывали, но… предложили написать личные показания. И Кольцов засел за «тюремные очерки». Читать их сегодня больно и грустно.«…В 1923 году я начал редактировать иллюстрированный журнал «Огонек». Это время было первым периодом нэпа, и, практически извращая линию партии в области издательского дела, я ориентировал содержание журнала главным образом на рыночный спрос, заботясь не об идеологическом содержании журнала, а об угождении читателю, об обслуживании всякого рода «сенсациями». В 1923 и в 1924 гг. были помещены хвалебного характера очерки и снимки Троцкого, Радека, Рыкова и Раковского «за работой».По мере того как журнал «Огонек» разросся в издательство, вокруг него постепенно сформировалась группа редакционных и литературных работников, частью аполитичных, частью чуждых советской власти, являвшаяся в своей совокупности группой антисоветской».Далее Михаил Ефимович называет конкретные имена и каждому дает такие уничижительные характеристики, что прямо хоть сейчас посылай за этими людьми «воронок». По первое число досталось Роману Кармену, Евгению Петрову, Наталье Сац, Валентину Катаеву, Всеволоду Вишневскому, Семену Кирсанову, Илье Эренбургу и многим другим, в том числе и видным советским дипломатам. А когда его вызвали на допрос, Кольцов вспомнил, что забыл упомянуть Маяковского, семейство Бриков, Эльзу Триоле, Фадеева, Стаханова, Зильберштейна, Антонова-Овсеенко, и… такого на них наговорил, что сержант Кузьминов, ставший к этому времени лейтенантом, с нескрываемым удовольствием внес все это в протокол. Такой ценой он пытался избежать нечеловеческих пыток. И в этом он был, увы, не одинок.Его тоже не щадили. Например, бывшая сотрудница «Правды» Наталья Красина заявила: «Кольцов – известный бабник и разложенец в бытовом смысле: он не пропускал ни одной девушки и ухаживал по очереди за всеми нашими машинистками». Арестованный к тому времени Исаак Бабель утверждал, что Кольцов был связан по шпионской работе с французским писателем Андре Мальро. Но самое удивительное заявление сделал Николай Ежов, тот самый глава НКВД, который уничтожил тысячи людей, а затем и сам оказался за решеткой. На вопрос следователя, кто был связан с его женой по шпионской работе, он, не моргнув глазом, ответил: «На это могу высказать более или менее точные предположения. После приезда журналиста Кольцова из Испании очень усилилась его дружба с моей женой, которая, как известно, была редактором «Иллюстрированной газеты». Эта дружба была настолько близка, что жена посещала его даже в больнице во время его болезни. Я как-то заинтересовался причинами близости жены с Кольцовым и однажды спросил об этом. Жена вначале отделалась общими фразами, а потом сказала, что эта близость связана с ее работой. Я спросил, с какой работой – литературной или другой? Она ответила: и той, и другой. Я понял, что Ежова связана с Кольцовым по шпионской работе в пользу Англии».Вот так-то! А что Кольцов? Окончательно сломленный, и он дал собственноручные показания на самого близкого ему человека.«С моей второй женой, немецкой коммунисткой Марией Остен (настоящая фамилия – Грессгенер), я познакомился в 1932 году в Берлине. До меня ее знали Горький, Эренбург, Федин, Маяковский, Тынянов. Она уже бывала в СССР и хотела поехать на более продолжительное время. Я предложил поехать вместе со мной. Вскоре у нас началась связь, которая перешла в семейное сожительство… У нее были широкие связи в среде политэмигрантов, а также с литераторами Фединым, Тыняновым, режиссером Эйзенштейном и другими. Бывала у Радека.Некоторые ее знакомства были крайне подозрительны, и разговоры, которые велись, носили антисоветский характер. Но так как я сам уже был повинен в более значительных преступлениях, то молчал и продолжал покровительствовать. Летом 1937-го я узнал, что она находится в связи с немцем – певцом Бушем. Наша личная связь на этом прервалась, однако я оставил Марии денег и устроил на работу в Ассоциации писателей в Париже».Возможно, Кольцов так спокойно рассказывал о Марии потому, что она в Париже и из Москвы ее не достать. Более того, незадолго до ареста Михаил Ефимович смог позвонитьв Париж и строго-настрого запретил Марии приезжать в Москву. К сожалению, она его не послушалась и, узнав об аресте Кольцова, примчалась в Москву. Надеясь перестать быть «подозрительной иностранкой» и тем самым не компрометировать Кольцова, она приняла советское гражданство. Не помогло.Ее арестовали. И знаете, когда? 22 июня 1941 года. Других дел у доблестных советских чекистов в этот день не было. Расстреляли ее в сентябре 1942-го как германскую и французскую шпионку.[b]Приговор[/b]А Михаила Кольцова судили 1 февраля 1940-го. Перед этим он признал себя виновным в том, что:1. Будучи завербован Радеком, передавал шпионскую информацию германским журналистам.2. Содействовал Марии Остен в ее связи с английскими шпионскими элементами в среде немецких эмигрантов.3. Будучи завербован Мальро и Эренбургом, сообщил им шпионские сведения для французской разведки.4. Будучи в 1936–1937 годах в Испании, оказывал содействие американскому шпиону Луи Фишеру и сообщал ему шпионские сведения о помощи СССР Испании.Читаю протокол закрытого заседания Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством одной из самых зловещих личностей тех лет Ульриха. Само собой разумеется, протокол имеет гриф «Совершенно секретно» и отпечатан в одном экземпляре. Председательствующий спрашивает: «Признаете ли вы себя виновным?» И тут судей ждал большой сюрприз! Протокол есть протокол, эмоции в нем не отражены, но можно себе представить, как говорил Кольцов и как слушал Ульрих.«Подсудимый ответил, что виновным себя не признает ни в одном из пунктов предъявленных ему обвинений. Все предъявленные обвинения им самим вымышлены в течение 5-месячных избиений и издевательств. Предъявленный ему 2й том собственноручных показаний он подтвердил, признал, что все написано им самим, но он это сделал по требованию следователя. Отдельные страницы и отдельные моменты реальны, но он никому из иностранных журналистов не давал никакой информации. С Луи Фишером встречался, но никогда не имел с ним антисоветской связи и в своих показаниях все выдумал. С Радеком тоже встречался, но не по антисоветской линии, а все показания дал исключительно под избиением. Все показания, касающиеся Марии Остен, Андре Жида, а также вербовки в германскую, французскую и американскую разведки, тоже вымышлены и даны под давлением следователя…»Судебное заседание объявлено законченным, и подсудимому предоставляется последнее слово. И Кольцов вновь заявляет, что его показания родились из-под палки, «когда его били по лицу, по зубам, по всему телу». Он был доведен следователем Кузьминовым до такого состояния, что «дал показания на совершенно невинных людей, его знакомых. Ни в одном из предъявленных ему пунктов обвинения виновным себя не признает и просит суд разобраться в его деле и во всех фактах предъявленных ему обвинений».После этого «самый справедливый советский суд» удалился на совещание…Приговор: «Кольцова-Фридлянд Михаила Ефимовича подвергнуть высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».Здесь же, в деле № 21620, подшита скромненькая справка, подписанная помощником начальника 1-го спецотдела НКВД СССР старшим лейтенантом Калининым: «Приговор о расстреле Кольцова Михаила Ефимовича приведен в исполнение 2 февраля 1940 года».И все! Человека не стало. Стратегия поведения, избранная Кольцовым во время следствия, – все признавать, а судьи, мол, во всем этом бреде разберутся, – конечно же, не помогла. Она и не могла помочь – ведь санкцию на арест и приговор дал сам Сталин. Так что шуточный, на первый взгляд, вопрос вождя: «Вы не собираетесь застрелиться?» – звучал скорее как совет журналисту.

Голгофа Якова Джугашвили

Заговор дрессировщиков

[i]В основе каждой публикации этой рубрики – конкретное уголовное дело из Центрального архива КГБ-ФСБ.[/i][b]Среди сотен террористических актов, успешно предотвращенных доблестными советскими чекистами, среди тысяч «врагов народа», намеревавшихся отправить в лучший мир горячо любимого вождя народов, среди многих и многих дел, прогремевших в тридцатые годы, как-то незаметно и без лишнего шума прошел процесс «контрреволюционной группы, свившей себе гнездо в Московской окружной школе военного собаководства».По делу проходили семь человек, трое из них были расстреляны, а остальные получили довольно солидные сроки. Ликвидировать вождя с помощью должным образом обученных собак невозможно, захватить с их помощью Кремль – тем более. Так на что же рассчитывали дрессировщики, инструкторы и врачи этой школы? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к делу № 1810, которое было завершено в январе 1933 года.[i]«Будь они прокляты!»[/b][/i]Все началось с того, что в школе военного собаководства появился врач-одногодичник, то есть призванный в армию на один год, Николай Зинин. Человек он был компанейский, много читал, любил порассуждать о политике, но друзей пока что не было, а с собаками не очень-то разговоришься. И Николай завел дневник. Первое время его записи носят весьма нейтральный характер, во всяком случае о политике – ни слова.[b]«10.10.1932 г.[/b][i]Говорят, что весь контингент призванных в этом году врачей хотят оставить в кадрах. Единственной хорошей стороной этой неприятной истории является то, что я смогу снабжать жену продуктами. Армия – это единственная часть в социалистической стране, где государство еще считает нужным обувать, одевать и хоть както сносно кормить людей. Впрочем, это вполне понятно: в случае чего, вся надежда на хорошо откормленную армию.Я получаю на руки красноармейский паек, который выглядит довольно внушительно. В месяц полагается: 7,5 кг мяса, 10 кг картофеля, 13 кг черной муки, 1 кг сахара, 100 г чая, 700 г сала, 1 кг подсолнечного масла и 8 кг белой муки. На рынке это представляет огромную, прямо-таки баснословную ценность».[/i]Но буквально через два дня тональность записей резко меняется. Николаю сообщают о болезни матери, он просит увольнительную, но его не отпускают. И тогда он пишет: «Будь они прокляты, властители нашихсудеб». Пока что непонятно, о ком идет речь – о старших командирах, руководстве школы или о тех, кто призвал его в армию.Все прояснилось буквально на следующий день.[b]«14.10.1932 г.[/b][i]Расстроенный, я не мог должным образом отметить выдающегося события нашей жизни – постановления ЦК ВКП(б) об исключении из партии 24 видных коммунистов, в том числе Зиновьева, Каменева, Петровского и других.Сейчас они, вероятно, во внутренней тюрьме ОГПУ. За что? В «Правде» пишут, что эти «враги» не раз говорили, что сталинский ЦК завел страну в тупик. И это называется клеветой?! Какая же это клевета! Старая гвардия исчезает: часть вымерла, а часть изгнана из партии узурпатором из Закавказья».[/i]Итак, объект критики определен и почти что назван по имени.[i]«На днях из Смоленска приезжала жена нашего инструктора Ивана Самойлова. Мы слушали ее рассказы с содроганием: там страшный голод, служащим дают по 150 г хлеба в сутки – и все.Как оказалось, такая же ситуация в Самаре, Нижнем Новгороде и даже в благодатном Ростовена-Дону. Везде и всюду голод, рвань, разруха, а также суды и расстрелы. Так дальше продолжаться не может! Выход, хоть какой-то, должен быть найден. Иначе – катастрофа! Как только свергнут этого идиота с усами и трубкой, как только изменится курс партии, я подам заявление о вступлении в ее ряды, чтобы бороться за правильный курс, ведущий к социализму, чтобы Россия стала поистине Великой».[b]Без страха и упрека[/i][/b]Если бы Николай только вел дневник, но он начал говорить, а это в стране всеобщего благоденствия и единства было смертельно опасно. Ведь уши были не только у людей и собак, они были и у той нелюди, которая своей профессией выбрала стукачество. Не исключено, что одного из таких стукачей до глубины его пролетарской души обидела запись в дневнике Зинина, которую он и не скрывал.[b]«15.10.1932 г.[/b][i]Армия вырабатывает особый тип людей. Редко-редко встретишь культурного, более или менее развитого командира с запросами интеллигента хотя бы средней руки.Обычно это люди абсолютно ничем не интересующиеся. Даже на свою непосредственную работу они смотрят с отвращением.В библиотеку они не ходят и ничего не читают. В театре бывают только тогда, когда присылают бесплатныебилеты.Язык у них такой, каким был в деревнях и городках: «итить», «давеча», «вчерась», «евонный», «ихний» и пр. и т.п. Но даже эти слова они не могут связать без мата.А как же наши красные офицеры пьют! Пьют все и, что самое интересное, втихомолку, чуть ли не под одеялом – видимо, боятся друг друга».[/i]Ничего удивительного, что о дневнике Зинина и его разговорах очень скоро узнали в Особом отделе. Поразительно, но ни запираться, ни отнекиваться Николай не стал: создается впечатление, что он не понимал, что ему грозит, и даже бравировал своей оппозиционностью.– Мои антисоветские и антисталинские убеждения сформировались еще в студенческие годы, – заявил он на первом же допросе.– Вели ли вы на эти темы разговоры с кем-нибудь из сослуживцев? – поинтересовался особист.– Вел. Чаще всего с инструктором Хаковым, лекпомом Аброшиным и врачом Струковым.Надо ли говорить, что в тот же день все трое были арестованы.Первым на допрос вызвали Михаила Аброшина.– Как вас втянул в свою группу Зинин?– Случайно. Я вешал в библиотеке портрет Сталина, а тут вошел Зинин и со смехом сказал: «Зачем вы его вешаете? У Ленина хоть лицо благородное, а у Сталина рожа, как у чистильщика сапог!» Мы посмеялись вместе, а потом поговорили… Я понял, что он ищет политических единомышленников. Меня устраивало, что он ненавидит советскую власть и жаждет свержения Сталина. Устраивало даже то, что в отношении Сталина он хотел применить террористический акт, а потом организовать вооруженное восстание.Затем взялись за Алексея Хакова, инструктора-дрессировщика. – Это Зинин вас сбил с истинного пути, да?– Почему же Зинин? – не заметил подсказки Хаков. – Я и сам не слепой, сам вижу, что народ вымирает целыми деревнями, а партийные секретари жируют. Раньше не с кем было об этом поговорить, а когда появился Зинин и стал открыто называть Сталина узурпатором и идиотом, я понял, что мы с ним единомышленники.– А о терроре вы говорили?– Говорили. Зинин, например, не раз заявлял, что готов собственными руками убить Сталина. Пусть, мол, при этом погибнет и он, зато войдет в историю как выдающаяся личность.Потом допрашивали инструктора дрессировки Ивана Самойлова, ветеринарноговрача Серафима Струкова, добрались и до квартирного соседа Хакова, священника Новогиреевской церкви Александра Модестова и дьяка Ивана Смирнова.Всех их вынудили признать себя членами антисоветской группы Зинина, планировавшей «переход на путь открытой вооруженной борьбы с советской властью и организацию покушения на товарища Сталина».[i][b]Нас спасет русский фашизм![/b][/i]Не удивляйтесь, но именно такой лозунг выдвинул в своей программе переустройства жизни в Советском Союзе Николай Зинин. Не забывайте, что Гитлер еще не пришел к власти, а фашизм тогда воспринимался многими именно как национал-социализм: то есть то, за что боролись большевики, но с национальной окраской.– Я убежден, – говорил на допросах Зинин, – что нашей опорой должно быть раскулаченное крестьянство – таких людей миллионы, а также казачество и исключенные из партии оппозиционеры. Нельзя забывать и о молодежи, которую не принимают в вузы из-за непролетарского происхождения. Короче говоря, недовольных в нашей стране – легионы. Если их объединить и дать хорошие лозунги – большевикам несдобровать. Но чтобы их объединить, нужна партия, такая, как у Муссолини. Ведь итальянских фашистов было ничтожно мало, а теперь их больше, чем у нас коммунистов.– Значит, партия должна быть фашистской? – уточнил следователь.– Именно фашистской. Но в то же время русской по духу.– А террору в вашей программе место есть?– В принципе, я против террора, так как он ничего не решает. Но Сталин – случай особый. Он заслуживает того, чтобы его убрали. Никто не причинил России столько бед, сколько он, а за это надо платить – платить своей жизнью.Понятно, что после таких откровений репрессивный аппарат не заставил себя ждать с решением судьбы «дрессировщиков». 27 января 1933 года состоялось заседание печально известной «тройки» ОГПУ. Николая Зинина, Алексея Хакова и Михаила Аброшина приговорили к расстрелу, Ивану Самойлову и Александру Модестову дали по пять лет, Ивана Смирнова сослали на три года, а Серафим Струков получил три года условно.[b]АБРОШИН Михаил Гаврилович[/b].Род. 1894, д. Софино Московской обл., русский, б/п, обр. среднее, лекпом. школы военных собак МВО, прож.: г. Москва, Новогиреево, 7 пр-т, 19.Арест. 26.12.1932. Приговорен Коллегией ОГПУ 17.02.1933, обв.: ТД. Расстрелян 21.03.1933. Реабилитирован 28.11.1989.[b]ХАКОВ Алексей Федорович[/b].Род. 1904, с. Лесуново Павловской обл., русский, б/п, обр. среднее, инструктор школы военных собак МВО, прож.: г. Москва, Новогиреево, Екатерининский пр-т, 66.Арест. 25.12.1932. Приговорен Коллегией ОГПУ 17.02.1933, обв.: ТД. Расстрелян 21.03.1933. Реабилитирован 28.11.1989.[b]ЗИНИН Николай Иванович[/b].Род. 1908, г. Самара, русский, б/п, обр. высшее, врач школы военных собак МВО, прож.: г. Москва, ул. 3-я Ново-Останкинская, 3-2.Арест. 17.12.1932. Приговорен Коллегией ОГПУ 17.02.1933, обв.: ТД. Расстрелян 21.03.1933. Реабилитирован 28.11.1989.

К иным планетам - через Лубянку

Игра навылет

[b]В основе каждой публикации этой рубрики – конкретное уголовное дело из Центрального архива КГБ-ФСБ.[/b]Все началось с обычной актерской пирушки. Выпили по рюмке чая – и давай травить политические анекдоты. Потом кто-то, как водится, плеснет еще, пустит нетрезвую слезу, обнимет ближайшего друга и заявит хорошо поставленным голосом, что Ленин и Троцкий – титаны, а все остальные – пигмеи, правда, среди них есть такие замечательные люди, как Зиновьев, Каменев и Бухарин. «А Сталин?» – поинтересуется ближайший друг. – «Что Сталин, его во время революции никто и знать-то не знал!» А уже утром отчет об этом разговоре будет лежать на столе начальника Управления НКВД по Московской области всесильного Реденса и в бедовой голове сына сапожника родится план беспощадной чистки авгиевых конюшен столичных театров.[b]Акт I. У нас бы Тельмана расстреляли[/b]Так появилось следственное дело № 12690 по обвинению в антисоветской агитации среди артистов Театра имени Ермоловой Георгия Юльевича Баумштейна (Бахтарова) и Евгения Анатольевича Бонфельда (Кравинского).В постановлении об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения говорится: «Баумштейн Г. Ю. достаточно изобличается в том, что он, являясь антисоветски настроенным, систематически ведет среди окружающих его лиц злостную контрреволюционную, троцкистскую агитацию, направленную против мероприятий партии и правительства, и распространяет провокационные слухи. Мерой пресечения избрать содержание под стражей».Что касается Бонфельда, то ему предъявили еще более серьезное обвинение: «В среде своих сослуживцев высказывал явно террористические настроения в отношении вождей и руководителей партии и соввласти».На первом же допросе Баумштейн признал, что в разговорах с сослуживцами восторгался Муссолини и Гитлером, говорил, что они талантливые руководители, выдающиеся личности и сильные люди.– Следствие располагает данными, что вы беседовали об этом с артистами вашего театра Николаем Лосевым и Верой Леоненко. Подтверждаете это?– Да, – сник Баумштейн.– А какие контрреволюционные разговоры вы вели с Бонфельдом и Грудневым?– Никаких… Хотя припоминаю, что однажды в их присутствии Троцкого называл самой популярной личностью. Разумеется,наряду с Лениным.– А что вы говорили в связи с освобождением и приездом в СССР болгарских коммунистов Димитрова, Попова и Танеева?– Я заявил… Я сказал, что Германия с этим делом прошляпила. У нас за такие дела, как поджог рейхстага, не то что бы не выпустили, а давно бы расстреляли.Потом следователь взялся за Бонфельда. Доказать, что он затевал террористический акт против руководителей партии и правительства, не удалось, зато следователь смог вытянуть признание в том, что он восторгался идеями германского фашизма и с пониманием относился к аресту вождя немецких коммунистов Эрнста Тельмана.– Тельман – враг немецких фашистов, – заявил Бонфельд. – А враг есть враг, если он не сдается, его уничтожают. По крайней мере, так поступают в Советском Союзе. Так что фашисты поступили с Тельманом очень мягко, у нас бы его расстреляли.Потом были допросы свидетелей, которые, конечно же, все подтвердили. Вскоре дело было передано на рассмотрение печально известного Особого совещания, которое вынесло беспрецедентно мягкий по тем временам приговор: три года ссылки в одну из областей Казахстана. В театре облегченно вздохнули: ссылка – это не лагерь, к тому же и Баумштейну, и Бонфельду разрешили работать по специальности.[b]Акт II. Есть групповое дело![/b]1937 год для начальника 6-го отделения 4-го отдела УГБ УНКВУД Московской области лейтенанта Шупейко прошел досадно бесплодно – ни одного расстрела и ни одного группового дела. А отличиться хотелось: нельзя же всю жизнь ходить в лейтенантах! И тогда Шупейко нырнул в архив и наткнулся на дело Баумштейна. В его показаниях упоминаются актеры Ермоловского театра Лосев, Груднев и Вера Леоненко. Шупейко запросил анкеты упомянутых актеров и пришел в неописуемый восторг. Лосев! Это же именно то, что надо! Сын крупного фабриканта и домовладельца, выпускник Коммерческой академии и Московского университета, поручик царской армии, несколько лет провел в германском плену, мог бы служить в Красной Армии, но, сославшись на нездоровье, отказался.Так появилось дело № 6330 по обвинению Лосева Николая Константиновича, который «является одним из активных участников контрреволюционной фашистско-террористической группы, вскрытой в Театре имени Ермоловой». Арестовали Лосева 30 апреля 1938 года. В тот же день – первый допрос, на котором актер виновным себя ни в чем не признал и заявил, что никакой фашистско-террористической группы в театре нет.Второй допрос состоялся 8 мая. Судя по дрожащей подписи под протоколом и диким признаниям, с актером основательно поработали заплечных дел мастера.– Я признаю, что с первых же дней утверждения советской власти чрезвычайно враждебно относился к политике партии и правительства, а также к руководству ВКП(б) и государства. Это сблизило меня с группой контрреволюционных элементов из числа артистов театра. Признаю, что о руководителях партии и правительства отзывался озлобленно, с ненавистью и применением различных оскорбительных выражений. Я выражал надежды на реставрацию в СССР капиталистических порядков и восхвалял фашистского вождя Гитлера.– С кем вы вели такого рода беседы? – полюбопытствовал Шупейко. – С одним из самых активных участников нашей группы Унковским и его женой Урусовой.Наклевывалось «групповое дело», и лейтенанта понесло. В течение нескольких дней он арестовывает артистов Унковского, Макшеева, Эверта, Демич-Демидовича, Чернышева, Радунскую и Урусову. Дальше, как говорится, дело техники: все оговаривали всех, и в итоге складывалось впечатление, что в театре действительно существует тесно спаянная антисоветская группа.Скажем, Борис Эверт заявлял, что Николай Чернышев в своей ненависти к советской власти дошел до того, что «выражал одобрение тем террористическим актам, которые организовывались и осуществлялись троцкистами, зиновьевцами и изменниками других названий».В свою очередь, Чернышева довели до такого состояния, что он пошел еще дальше.– Были среди нас и такие элементы, которые прямо заявляли, что при первой возможности сами совершили бы убийство кого-либо из наиболее ненавистных им руководителей партии и правительства, а именно Сталина, Кагановича, Ворошилова и Ежова.– Кто именно делал эти заявления?– Унковский и Демич-Демидович.[b]Акт III. Не шпионка, а подруга[/b]К разговору с Унковским Шупейко готовился загодя: что ни говори, он не какой-нибудь безродный актеришка, а внук известного всей России адмирала, командира воспетого Гончаровым фрегата «Паллада».Когда Михаила Унковского ввели в кабинет, Шупейко даже привстал – настолько поразил его этот красивый и гордый человек. Для проформы следователь спросил, признает ли себя Унковский виновным в контрреволюционной деятельности, и, получив отрицательный ответ, зачитал показания арестованных коллег, а заодно и тех, кто проходил в качестве свидетелей. Коллеги, разумеется, подтвердили, что и советскую власть он не любит, и роли советских героев играть отказывается, и Гитлером восхищается, не говоря о том, что пьет, на квартире устраивает оргии, молодых актрис склоняет к сожительству, а свою жену использует для продвижения по карьерной лестнице.Прочитав показания «свидетелей» и хорошенько «подумав» под аккомпанемент барабанной дроби кулаков чекистов, непоколебимый до этого Унковский поведал, что он-де и сторонник фашизма, и одобряет террор, и ненавидит Сталина. В ответ на вопрос, кто разделяет его взгляды, назвал Чернышева, Лосева и Эверта.Вскоре следственные дела Лосева, Макшеева, Унковского, Демич Демидовича, Чернышева, Эверта и Урусовой были завершены и направлены на рассмотрение Особого совещания. Вот только с Верой Радунской вышла промашка. Ее арестовали по подозрению в шпионаже «в пользу одного иностранного государства», но свести концы с концами никак не удавалось. В результате плодотворных умозаключений следователей выходило, что Радунская не шпионка, а всего лишь… любвеобильная подруга нескольких иностранных дипломатов.Когда на одном из допросов ее попросили назвать имена мужчин, с которыми она находилась в интимных отношениях, список получился таким пространным, что посмотреть на советскую Мессалину сбежались следователи из соседних кабинетов. Сейчас уже трудно установить, где здесь правда, а где ложь, но факт, что Радунская признавать себя шпионкой решительно не желала. И тогда Особое совещание осудило ее как «социально опасный элемент» и приговорило к пяти годам исправительно-трудовых работ.Что касается ее коллег по театру, то всем дали по восемь лет, кроме Урусовой, которая удостоилась десяти.[b]Эпилог[/b]По большому счету, Театр имени Ермоловой надо было закрывать: ведущие актеры в лагерях, лучшие спектакли с репертуара сняты, публика обходит прокаженное место стороной. Но художественный руководитель театра Николай Хмелев понимал, что театр надо сохранить любой ценой: он искал новые пьесы, приглашал талантливую молодежь, репетировал днем и ночью. И театр выстоял.Между тем, войдя во вкус «творческой» работы, следователь Шупейко так увлекся, что сломанных судеб ермоловцев ему показалось мало, и он затеял куда более грандиозный процесс над артистами Московской эстрады и цирка. По делу были арестованы 57 человек, 8 из них расстреляли. То ли из-за излишней инициативности, то ли по другим, неведомым нам причинам, но в 1939-м было возбуждено дело… против самого Шупейко. В итоге Шупейко расстреляли, а его подручных приговорили к длительным срокам заключения. Разделил судьбу инициативного следователя и когда-то всесильный Реденс: в 1940-м его тоже казнили.Несчастные ермоловцы об этом не знали и знать не могли: они отбывали свои сроки в самых дальних лагерях.А когда в 1955-м пришло время массовых реабилитаций, оказалось, что Макшеев, Унковский и Лосев этого дня не дождались – они умерли в лагерях и на пересылках. Оставшиеся в живых вернулись к любимой работе, а Евдокия Георгиевна Урусова долгие годы блистала на сцене своего родного театра.

ЗАГОВОР ЛЮБИТЕЛЕЙ СОБАК

[i][b]Среди тысяч дел «врагов народа», мечтавших отправить на тот свет горячо любимого вождя, как-то незаметно прошел процесс контрреволюционной группы, свившей себе гнездо в Московской окружной школе военного собаководства.По делу проходило семь человек, трое из них были расстреляны, а остальные получили довольно солидные сроки. Речь шла не о неправильной дрессировке собак и не о том, что их учили лаять по-немецки, речь шла о намерении организовать покушение на Сталина и о попытке организации вооруженного восстания.Ликвидировать вождя с помощью должным образом обученных собак невозможно, захватить с их помощью Кремль тем более. Так на что же рассчитывали дрессировщики, инструкторы и врачи этой школы? Обратимся к делу № 1810, которое было завершено в январе 1 933 года. А заполучить из архивов бывшего КГБ мне удалось его совсем недавно.[/b][/i]Все началось с того, что в школе военного собаководства появился врачодногодичник, то есть призванный в армию на один год, Николай Зинин. Человек он был компанейский, много читал, любил порассуждать о политике, но друзей завел не сразу, а с собаками не очень-то разговоришься. И Николай завел дневник. Первые его записи носят весьма нейтральный характер, во всяком случае о политике — ни слова.«10.10.1932 г.Говорят, что весь контингент призванных в этом году врачей хотят оставить в кадрах. Единственной хорошей стороной этой неприятной истории является то, что я смогу снабжать жену продуктами. Армия — это единственная часть в социалистической стране, где государство еще считает нужным обувать, одевать и хоть как-то сносно кормить людей. Впрочем, это вполне понятно: в случае чего, вся надежда на хорошо откормленную армию.Я получаю на руки красноармейский паек, который выглядит довольно внушительно. В месяц мне полагается: 7,5 кг мяса, 10 кг картофеля, 13 кг черной муки, 1 кг сахара, 100 г чая, 700 г сала, 1кг подсолнечного масла и 8 кг белой муки. На рынке это представляет огромную, прямо-таки баснословную ценность».Но буквально через два дня тональность записей резко меняется. Николаю сообщают о болезни матери, он просит увольнительную, но его не отпускают. И тогда он пишет: «Будь они прокляты, властители наших судеб».Пока что непонятно, о ком идет речь — о старших командирах, руководстве школы или о тех, кто призвал его в армию. Все прояснилось буквально на следующий день.«14.10.1932 г.Расстроенный, я не мог должным образом отметить выдающегося события нашей жизни — постановления ЦК ВКП(б) об исключении из партии 24 видных коммунистов, в том числе Зиновьева, Каменева, Петровского и других. Сейчас они, вероятно, во внутренней тюрьме ОГПУ. За что? В «Правде» пишут, что эти «враги» не раз говорили, что сталинский ЦК завел страну в тупик.И это называют клеветой?! Какая же это клевета! Старая гвардия исчезает: часть вымерла, а часть изгнана из партии узурпатором из Закавказья».Теперь, когда объект критики определен и почти что назван по имени, Николай окончательно осмелел.«На днях из Смоленска приезжала жена нашего инструктора Ивана Самойлова. Мы слушали ее рассказы с содроганием: там страшный голод, служащим дают по 150 г хлеба в сутки — и все.Как оказалось, такая же ситуация в Самаре, Нижнем Новгороде и даже в благодатном Ростове-на-Дону. Везде и всюду голод, рвань, разруха, а также суды и расстрелы. Так дальше продолжаться не может! Выход, хоть какой-то, должен быть найден. Иначе — катастрофа! Как только свергнут этого идиота с усами и трубкой, как только изменится курс партии, я подам заявление о вступлении в ее ряды, чтобы бороться за правильный курс, ведущий к социализму, чтобы Россия стала поистине Великой. Все преобразования возможны и имеют смысл только через Великую Россию. И никак иначе!» Если бы Николай только вел дневник и втихомолку его перечитывал, как знать, может быть, и не случилось трагических последствий: он начал говорить, а это в стране всеобщего благоденствия и полного единомыслия было смертельно опасно. К тому же уши были не только у людей и собак, они были и у той нелюди, которая своей профессией выбрала стукачество. Не исключено, что одного из таких стукачей до глубины его пролетарской души обидела запись в дневнике Зинина, которую он и не скрывал.«15.10.1932 г.Армия вырабатывает особый тип людей. Редко-редко встретишь культурного, более или менее развитого командира с запросами интеллигента хотя бы средней руки. Обычно это люди абсолютно ничем не интересующиеся. Даже на свою непосредственную работу они смотрят с отвращением.В библиотеку, которой я временно заведую, они не ходят и ничего не читают. В театре бывают только тогда, когда присылают бесплатные билеты.Язык у них такой, каким был в деревнях и городках: «итить», «давеча», «вчерась», «евонный», «ихний» и пр. и т. д.Но даже эти слова они не могут связать без мата. Самое поразительное, нормальных слов в их речи все меньше, а матерщины все больше — и они прекрасно понимают друг друга.Правда, говорят, что в высшем комсоставе есть весьма даровитые люди, но они, как правило, из «бывших», которых почему-то не тронули.А как же наши красные офицеры пьют! Пьют все и, что самое интересное, втихомолку, чуть ли не под одеялом — видимо, боятся друг друга».Ничего удивительного, что о дневнике Зинина и его разговорах узнали в Особом отделе. Когда его вызвали для беседы, то дали понять, что максимум, что ему грозит, это гауптвахта. Но когда сделали обыск и нашли не только дневник, но и проект программы русского фашизма, Зинина арестовали.Поразительно, но запираться Николай не стал. Создается впечатление, что он не понимал, чем ему это грозит.Он даже бравировал своей оппозиционностью.— Мои антисоветские и антисталинские убеждения сформировались еще в студенческие годы, — заявил он на первом же допросе. — Я считаю, что ЦК ведет неверную политику в деревне, что коллективизация — это чистой воды вредительство, что большим преступлением является исключение из партии Зиновьева, Каменева, Петровского и других. Я убежден, что среди рядовых членов партии зреет глубокое недовольство, а так называемое единство держится на сталинской диктатуре. Такая политика губительна для страны! Прибыв по мобилизации в ряды Красной Армии, я увидел, что она в ужасном состоянии, а красные офицеры поражают своим дремучим невежеством.— Вели ли вы на эти темы разговоры с кем-нибудь из сослуживцев? — поинтересовался особист.— Вел. Чаще всего с инструктором Хаковым, лекпомом Аброшиным и врачом Струковым.Надо ли говорить, что в тот же день все трое были арестованы… Первым на допрос вызвали Михаила Аброшина.— Что вас побудило стать на антисоветский путь и войти в контрреволюционную группировку? — спросил следователь.— Вы же и побудили! — рубанул Михаил. — Отца раскулачили и сделали нищим, брата отправили в ссылку, а свояка вообще расстреляли.— А как вас втянул в свою группу Зинин? — Случайно… Я вешал в библиотеке портрет Сталина, а тут вошел Зинин и со смехом сказал: «Зачем вы его вешаете? У Ленина хоть лицо благородное, а у Сталина рожа, как у чистильщика сапог!». Мы посмеялись вместе, а потом поговорили… Я понял, что он ищет политических единомышленников. Меня устраивало, что он ненавидит советскую власть и жаждет свержения Сталина. Устраивало даже то, что в отношении Сталина он хотел применить террористический акт, а потом организовать вооруженное восстание.Затем взялись за Алексея Хакова.— Как же вы, красноармеец Хаков, дошли до жизни такой?! — начал с укора следователь. — Ведь вы же из крестьян-бедняков, в Красной Армии более двенадцати лет, стали одним из лучших инструкторов-дрессировщиков, отмечены командованием и вдруг — член антисоветской, контрреволюционной группировки! Зинин вас сбил с истинного пути, да? — Почему же Зинин? — не заметил подсказки Хаков. — Я и сам не слепой, сам вижу, что забрались совсем не в ту степь, что народ голодает, вымирает целыми деревнями, а партийные секретари жируют. Раньше не с кем было об этом поговорить, а когда появился Зинин и стал открыто называть Сталина сволочью, узурпатором и идиотом, я понял, что мы с ним единомышленники.— А о терроре вы говорили? — Говорили. Зинин, например, не раз заявлял, что готов собственными руками убить Сталина. Пусть, мол, при этом погибнет и он, зато войдет в историю как выдающаяся личность.— И вы с этим соглашались? — Да. Я тоже считал, что Сталина надо убрать! Потом допрашивали инструктора дрессировки Ивана Самойлова, ветеринарного врача Серафима Струкова, добрались и до квартирного соседа Хакова, священника Новогиреевской церкви Александра Модестова, и дьяка Ивана Смирнова. Само собой разумеется, всех их вынудили признать себя членами антисоветской группы Зинина, планировавшей «переход на путь открытой вооруженной борьбы с советской властью и организацию покушения на товарища Сталина».Попала в эту мясорубку и жена Зинина — Антонина. В декабре 1932-го ей дали отпуск в поликлинике, где она работала фельдшером, и даже помогли с путевкой: так она оказалась в Пятигорском санатории ОГПУ. Народу в декабре мало, погода скверная, поэтому Антонина много читала и каждый день строчила мужу письма. Одно из них подшито в дело и потому сохранилось.«Дорогой мой Кольчик! Скучаю без тебя страшно, вот и строчу уже четвертое письмо. Моя жизнь течет тихо и спокойно: сплю, читаю и без конца ем. Здесь такая чудесная библиотека, такие книги, много запрещенных — я стараюсь читать в библиотеке ОПУ именно запрещенные книги. Вчера взяла мемуары Краснова, Деникина, Юденича и Врангеля — и читаю их запоем.Целую крепко! Твоя Антонина».Сколько было вокруг этого письма закрытой переписки и всякого рода запросов! Кто разрешил выдавать эти книги, почему они хранятся не под замком, а в библиотеке ...Николай на письма жены отвечал регулярно, как всегда, был несдержан, восторгался не только белыми генералами, но даже батькой Махно, считая его «лучшим знатоком крестьянства и решительным человеком — только такие, как он, могут свергнуть Сталина».Как бы то ни было, у Антонины накопилась целая пачка писем от мужа, которые она бережно хранила. Вернувшись в Москву, Антонина узнала, что муж арестован, а на квартире был обыск. Прекрасно понимая, что письма мужа могут служить серьезной уликой, она… Думаете, рвет на мелкие кусочки или сжигает? Нет, ей это и в голову не приходит. Она бежит к ближайшей подруге, которая к тому же еще и родственница, и просит спрятать письма мужа до лучших времен. Та вроде бы колеблется: то соглашается, то не соглашается, а тем временем говорит мужу, чтобы тот сбегал в ближайшее отделение ОГПУ. Муж не заставил себя уговаривать — и вскоре вернулся с оперативниками.Такие были времена, такие нравы… Высочайшей пробы благородство преспокойно уживалось с высочайшей пробы подлостью. К счастью, для Антонины Зининой пребывание в Бутырке было недолгим: в деле есть постановление об освобождении ее из-под стражи «в связи с установленной непричастностью к делу № 1810». Напомню, что это был сравнительно мягкий по приговорам 1932 год. В 1937-м жены «врагов народа» получали не менее семи-восьми лет, а то и «вышку».[b]Патронов у них хватит [/b]Когда на одном из допросов у Зинина спросили, сам ли он составлял программу или ему кто-то помогал, то ответил он довольно своеобразно.— Сгусток программы мой, а идею позаимствовал у Дайдера.— У Дайдера? Кто такой Дайдер? — встрепенулся следователь. — Иностранец? Где служит? В каком звании? — Да нигде он не служит, — улыбнулся Зинин. — Его вообще нет на этом свете.— Умер? Расстрелян? — Он даже не рождался. Но никогда не умрет, потому что расстрелять его невозможно. Он живет вот здесь, — постучал Зинин по своей голове. — Дайдер — литературный герой. Его придумал писатель Анов и вывел этого белогвардейца в рассказе «Пыль».— Ах, вот оно что, — усмехнулся следователь, — литературный герой… Но расстрелять его можно… если бабахнуть по той голове, в которой он живет.— Таких голов много.— Ничего, патронов у нас хватит, — зловеще ухмыльнулся следователь. — Так поведайте нам, бывший красноармеец Зинин, что вы взяли у этой белогвардейской сволочи Дайдера, а что придумали сами.— Дайдер обозначил цель — свержение советской власти, и метод — ставка на взрыв изнутри. Интервенция уже не пройдет — это ясно. Все остальное — мое. Я убежден, что нашей опорой должно быть раскулаченное крестьянство — таких людей миллионы, а также казачество и исключенные из партии оппозиционеры. Нельзя забывать и о молодежи, которую не принимают в вузы из-за непролетарского происхождения. Короче говоря, недовольных в нашей стране — легионы. Если их объединить и дать хорошие лозунги — большевикам несдобровать.— А террору в вашей программе место есть? — В принципе, я против террора, так как он ничего не решает. Эсерка Каплан помогла отправиться на тот свет Ленину — его место занял Сталин, если убрать Сталина — в его кресло сядет Каганович. Ну и что? Линия-то останется прежней… Но Сталин — случай особый. Он заслуживает того, чтобы его убрали. Никто не причинил России столько бед, сколько он, а за это надо платить — платить своей жизнью.— И как вы намеревались это сделать? — Как — это второй вопрос. Я бы придумал, как с ним рассчитаться.Главное, я пришел к выводу, что это необходимо сделать.— И вы этого не скрывали? — От своих друзей — нет. И, должен упредить ваш следующий вопрос, они меня в этом поддерживали...Трудно понять, чем руководствовался Николай, так откровенно беседуя со следователем, скорее всего, он решил, что терять ему уже нечего, так пусть хоть в протоколах допросов и он, и его взгляды выглядят достойно.27 января 1933 года состоялось заседание печально известной «тройки» ОГПУ. Николая Зинина, Алексея Хакова и Михаила Аброшина приговорили к расстрелу, Ивану Самойлову и Александру Модестову дали по пять лет, Ивана Смирнова сослали на три года, а Серафим Струков получил три года условно.[i]Странные испытываешь чувства, закрывая папку с делом № 1810. С одной стороны, нам никогда не понять, на что рассчитывали бунтовщики той поры — до Сталина им не добраться, крестьянство не поднять, казаков к вооруженному выступлению не подтолкнуть. А с другой — так и хочется воскликнуть словами поэта: «Да, были люди...».Был страшный репрессивный аппарат, была нелюдь, готовая за похлебку пытать и стрелять, были партийные бонзы, сметающие ради власти все и вся на своем пути, но были честные и чистые люди, понимающие, что страна превращается в огромный концлагерь, что идеалы революции давным-давно попраны, что Россию нужно спасать.[/i][b]От редакции. [/b][i]Публикуя рассказ о деле № 1810, редакция допускает мысль, что тексты допросов могли быть сфабрикованы стилистами с Лубянки. Уж слишком агрессивным выглядит главный герой дела. Но абсолютно вне подозрений остаются дневники Зинина, а значит, бесспорен факт, что недовольство Сталиным в офицерской среде действительно зрело.[/i]

Сахалинская Хатынь

[i]Нет, наверное, в мире человека, который бы не знал названий деревень Лидице, Орадур и Хатынь, – они жуткие символы чудовищных преступлений против человечества. В одном ряду с ними стоит Мидзухо – так называется деревня, где японцы уничтожили двадцать семь корейцев только за то, что они имели несчастье родиться корейцами.[/i][b]Расправа[/b]Шел август 1945 года. Уже разбита Квантунская армия, уже превратились в пепел Хиросима и Нагасаки, уже стало ясно, что Япония потерпела сокрушительное поражение и никакие камикадзе ее не спасут. На Сахалине был высажен наш десант, и войска Красной Армии, почти не встречая сопротивления, двигались на юг. И тогда японцы, проживающие в деревне Мидзухо, решили постоять за честь императора и дать последний бой…Нет, не русским десантникам, а проживающим в той же деревне корейцам. Мотивы? Лояльное отношение корейцев к Красной Армии. Вот что скажет позже, уже на судебном заседании, один из организаторов массового убийства Хосокава Хироси.– Мы считали, что, когда в Мидзухо войдут части Красной Армии, корейцы будут оказывать им всевозможную помощь и предавать японцев. А раз так, значит, корейцы – наши враги. Поэтому я ни секунды не колебался, когда Морисита и Киосукэ ([i]бывшие солдаты императорской армии[/i]. – [b]Б. С.[/b]) предложили организовать группу по уничтожению корейского населения. В тот же день Киосукэ привел в дом Мориситы какого-то корейца и сказал, что он вор. Мы не стали разбираться, а, посовещавшись, решили его убить. Сперва Киосукэ избил его до крови ремнем, а потом Морисита достал саблю и отрубил корейцу голову. Труп закопали в огороде.– Что было потом? – спросил следователь.– Потом мы вернулись в дом Мориситы. Закусывали, пили чай, беседовали, пересчитывали взятые у убитого корейца деньги – их было очень мало, всего двести пятьдесят иен.Первая кровь так опьянила палачей, что они решили вырезать всех корейцев. Силенок для этого было маловато, и в банду пришлось привлечь всех находящихся под рукой японцев – всего их набралось восемнадцать человек. Примечательно, что от предложения «пустить корейскую кровь» не отказался ни один: в резне участвовали и стар и млад.Проведя короткое совещание и разогревшись выпивкой, действовать решили немедленно.– Корейцев надо уничтожить сегодня, пока не пришли русские! – заявил Хосокава. – Согласны? Все молча склонили головы и поклялись отомстить корейцам за поражение Японии в войне, за пережитый страх и за позор.Как раз в это время неподалеку от дома проходили три хорошо знакомых корейца. Поздоровались, поговорили, предложили выпить. Двое отказались, а третий, по имени Нацукава, благодарно принял рюмку. Пока он пил, откуда-то из-за спины выскочил Какута Тиодзиро и с воплем: «Сдохни, русский шпион!» рубанул его саблей. Нацукава упал. Потом вскочил и бросился к реке. Его догнали и добили кольями и заостренными бамбуковыми палками, вонзая их в живот. Еще одного корейца срезал из ружья Чиба Масаси.Третьего, совсем старого, пригвоздили к земле все теми же бамбуковыми палками.– Теперь – к дому Маруямы! – приказал Хосокава. – Он наверняка слышал выстрел, поднимет на ноги всех корейцев, и они разбегутся.Когда ворвались в дом, ничего не понимающая хозяйка, соблюдая обычай, набрала в ковш воды и передала мужу, чтобы он предложил гостям. Гости попили, вежливо поблагодарили, а потом Морисита гаркнул: – Почему до сих пор не эвакуировались? Женщины должны быть в горах! Хозяйка, подхватив дочь, тут же выскользнула за дверь.– А вы пойдете с нами, – заявил Морисита хозяину и трем его родственникам. – Мы будем защищать деревню от русских.Едва отошли от дома, как Киосукэ крикнул: «Бей их! Бей!» В ход пошли сабли, колья, тесаки и палки…Через несколько минут было покончено и с этими корейцами. Недалеко ушла и женщина с двенадцатилетней дочкой: их догнали в поле и изрубили саблями и тесаками.Одна часть деревни от корейцев очищена, но на противоположном конце, в бараке японца конбэ, жила целая бригада корейцев, занимающихся рытьем осушительных канав. Их тоже уничтожили – добивали саблями, кольями и тесаками.Когда с мужчинами было покончено, решили заняться женщинами и детьми. Одну женщину прикончили тут же, а другую вместе с пятью малолетними детьми увели в другой дом. Убить их поручили самым молодым членам банды – Хосокаве Такеси и Биче Моити, им было всего по семнадцать.Ранним утром они пробрались в дом и стали подкрадываться к спящим. Как ни тихо они ступали, женщина их услышала и приподняла голову – Чиба тут же вонзил ей саблю в горло. Потом, совсем озверев, начал кромсать живот, грудь, голову. Между делом прикончил и самого маленького, шестимесячного, ребенка. Остальных зарубил Такеси.Все! На этом кровавая оргия была закончена. Усталые, но довольные хорошо выполненной работой, убийцы собрались в доме Мориситы, выпили сакэ, закусили и разошлись по домам.[b]Возмездие[/b]Прошло чуть меньше года и о кровавой резне в Мидзухо стало известно Управлению МГБ Южно-Сахалинской области. Первым взяли Хосокаву Такеси: юнец раскололся довольно быстро и указал места захоронения трупов.Найти и арестовать остальных убийц не составляло труда – они жили в деревне, как будто ничего не случилось.26 сентября 1946 года состоялось заседание военного трибунала Дальневосточного военного округа. Восемнадцать головорезов, оказавшихся на скамье подсудимых, ничего не скрывали, а некоторые даже бравировали своей бессмысленной жестокостью: они рассказывали, сколько нанесли ударов саблей, а сколько кольями, вспоминали, как плакали дети и рыдали женщины, как легко было рубить детей, как одну женщину хотели закопать еще живой, но потом пожалели и добили лопатой.Семь палачей были приговорены к высшей мере наказания. Остальные – к десяти годам заключения. Приговоренные к расстрелу были казнены в феврале 1947го, двое умерли в заключении, пятеро после отбытия наказания репатриированы в Японию, судьба остальных неизвестна.[i]...Когда я узнал о трагедии деревни Мидзухо, то, конечно же, поинтересовался, знают ли об этом в Северной и Южной Корее, известно ли хоть что-нибудь в Японии? Увы, но поклониться праху загубленных земляков корейцы в Мидзухо не ездят, не думают принести покаяние и японцы. Только россияне села Пожарского собрали по копеечке и установили на самом видном месте памятный знак – на внушительный памятник денег не хватило.[/i]

ЖИВОЙ ПОДАРОК К ПРАЗДНИКУ

[b]После открытия второго фронта и наступления союзных войск в Англии оказалось большое количество пленных русских – и сдавшихся в плен «власовцев», и освобожденных из гитлеровских концлагерей.[/b]20 июля 1944 года министерство иностранных дел Великобритании обратилось к советскому послу Федору Гусеву: «Что делать с тысячами граждан СССР, которые попали в плен?» Ответом было молчание.[b]«Нас это не касается»[/b]Надо сказать, что в этом запросе содержалась немалая доза иезуитства, ибо точка зрения британского МИДа уже была сформулирована: [i]«Этот вопрос целиком относится к компетенции советских властей и не имеет отношения к правительству Его Величества. В дальнейшем все те, с кем советские власти пожелают иметь дело, должны быть выданы им, и нас не касается тот факт, будут ли они расстреляны или подвергнутся каким-либо иным наказаниям…»[/i]Казалось бы, все ясно, приговор советским военнопленным подписан, но… нашлись в Англии люди, которые были с этим категорически несогласны. Одним из них был лорд Селборн – министр военной экономики. 21 июля он направил полное тревоги письмо министру иностранных дел Энтони Идену.[i]«Мой дорогой Энтони! Я глубоко потрясен решением Комитета отослать в Россию всех граждан русской национальности, кто попал к нам в плен на полях сражений в Европе. Я намерен обратиться по этому вопросу к премьер-министру, но прежде я хотел бы познакомить Вас с причинами моего несогласия в надежде, что мы могли бы прийти к соглашению по этому вопросу… Попав в плен, они стали объектами невероятных лишений и жестокого обращения. Во многих случаях пленные по нескольку дней вообще оставались без пищи. Их поместили в концентрационные лагеря, в ужасающие санитарные условия, где они голодали. Их заедали насекомые, их заражали отвратительными болезнями, а голод доходил до такой степени, что людоедство стало среди них обычным явлением.И не раз немцы фотографировали эти людоедские трапезы в пропагандистских целях. Через несколько недель такого обращения, когда их моральные силы были полностью сломлены, их выстраивали в шеренгу, и немецкий офицер предлагал им вступать в немецкие трудовые батальоны, где они получат достаточно пищи, одежду и нормальное обращение. Потом немцы спрашивали каждого в отдельности, согласен он или нет. Первый ответил «нет». Его тут же расстреляли. То же случилось и со вторым, и с третьим и т. д. до тех пор, пока наконец кто-то не сказал, что он согласен. И тогда другие тоже согласились, но только после того, как они убедились, что это единственный способ уцелеть».[/i]Казалось бы, такое письмо должно вызвать по меньшей мере потрясение. Но Иден, отложив в сторону эмоции, в ответном послании твердо отстаивал позицию министерства иностранных дел: все пленные, независимо от их желания, должны быть выданы советской власти. Селборн горячо возражал, уверяя, что выдать русских пленных – значит подписать им смертный приговор. При этом Селборн ссылался на слова Сталина, сказанные им в самом начале войны, что «Советский Союз не знает пленных, он знает лишь мертвых и предателей».[i]«И это не пропагандистская оговорка, – убеждал Селборн. – Сталин последователен. Он убийственно последователен, отказавшись вызволить из плена даже собственного сына! Можете не сомневаться, что судьба тысяч и тысяч неизвестных ему людей предопределена!»[/i]Но Иден и его сотрудники этому предостережению не вняли. Тем не менее. Ознакомившись с письмом Селборна, премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль написал 26 июля Идену.«Даже если мы пойдем на какой-нибудь компромисс (с советским правительством), следует пустить в ход машину всевозможных проволочек. Я думаю, на долю этих людей выпали непосильные испытания».А тем временем в графствах Йоркшир и Сассекс спешно сооружались лагеря для русских военнопленных. К концу лета в них содержалось более 12 тысяч советских граждан, и еженедельно прибывало еще не менее двух тысяч. В конце августа в лагерь Баттервик было доставлено 2400 военнопленных, одетых в немецкую форму. Судя по тому, как гордо они ее носили, было понятно, что все они убежденные сторонники Гитлера. А так как многие были в бинтах и с костылями, стало ясно, что они сражались на передовой, и сражались храбро.С большим трудом, но их все же заставили переодеться в лагерную форму. Все было спокойно до тех пор, пока не подошла разношерстно одетая колонна из 550 пленных.В лагерную форму они переоделись не пререкаясь, но когда узнали, кто их солагерники, началась буза.– С «власовцами» не смешиваться! Держаться отдельно! Требовать немедленного возвращения на Родину! – кричали они.На утреннем построении комендант лагеря чуть не шлепнулся в обморок: перед ним стояла шеренга людей, одетых в кальсоны! Чуть дальше стояли женщины… без юбок.– Разрешите доложить, – шагнул вперед высокий изможденный старик лет тридцати пяти. – Гвардии подполковник Ковров, – представился он. – Вы хотели уравнять нас с теми, кто надел немецкую форму и стал врагом русского народа. Мы этого не допустим! Разъяренный комендант приказал снести палатки, а бунтовщиков посадить на хлеб и воду! Наступил сентябрь, холодный дождь лил круглые сутки, полтысячи русских солдат оставались под открытым небом. 5 сентября протест заключенных Баттервика был передан послу СССР в Великобритании Федору Гусеву.[i]«Уважаемый товарищ посол! – говорилось в письме. – Мы находимся в лагере для военнопленных с немцами, с членами Русской Освободительной Армии и другими злостными врагами и предателями. У нас силой забрали гражданскую одежду, и мы носим унижающую человеческое достоинство форму, украшенную ромбовидными заплатами на спине и штанах. С нами обращаются хуже, чем с немцами, и держат нас под усиленной охраной, как преступников… Мы просим Вас, товарищ посол, выяснить наше положение и предпринять шаги по ускорению отправки нас на Родину, в Советский Союз».[/i][b]Отвратительная перспектива[/b]Справедливости ради надо сказать, что советское посольство располагало и другой информацией, в частности о бунте в одном из лагерей, расположенном в графстве Сассекс. Когда администрация лагеря начала составлять списки для первоочередной отправки на Родину, сорок два человека закрылись в бараке, отказались принимать пищу и потребовали, чтобы британское правительство взяло их под свою защиту. Далее они заявили, что всей группой вступили в немецкую армию, чтобы бороться с коммунизмом.Совещание в посольстве закончилось решением требовать скорейшей отправки на Родину всех до единого советских военнопленных, а там, мол, компетентные органы разберутся кто есть кто.То, что произошло дальше, можно объяснить либо полным незнанием обстановки в СССР, либо предательством попавших в беду советских людей. Вот несколько официальных писем той поры, вчитайтесь в них.[b]От посла СССР – министру иностранных дел Великобритании:[/b][i]«От имени правительства Союза Советских Социалистических Республик настоятельно требую передачи военнопленных и прошу правительство Великобритании как можно скорее подготовить суда для их транспортировки.[/i][b]Посол СССР в Великобритании Ф. ГУСЕВ».Из министерства обороны Великобритании – Энтони Идену:[/b][i]«Дорогой Энтони! Мы стоим перед очевидной дилеммой. Если мы сделаем так, как хотят русские, и выдадим им всех военнопленных, невзирая на их желание, то мы пошлем некоторых из них на смерть. И хотя, как Вы не раз отмечали, мы не можем во время войны позволить себе быть сентиментальными, я признаюсь, что считаю такую перспективу отвратительной, и думаю, что общественное мнение будет испытывать то же самое чувство.[/i][b]Старший министр министерства обороны П. Дж. Григ».[/b]Главная задача, которую поставила Москва перед советскими посольскими чиновниками в Англии, – убедить всех пленных добровольно вернуться на Родину. Сотрудники посольства шли на заведомую ложь, говоря, что Москва считает всех пленных полноправными советскими гражданами, несмотря на то что некоторые были вынуждены надеть немецкую форму, что советская власть гуманна, что она простит и примет всех своих сынов…Многие этому верили, но было немало и тех, кто решительно отказывался вернуться в Союз, прекрасно понимая, что их там ждет либо пуля, либо Колыма.[b]«Сопротивление подавлять силой!»[/b]Время шло, но ни один пленный все еще не был возвращен на Родину. Не исключено, что тактика «всевозможных проволочек», провозглашенная Черчиллем, срабатывала бы и дальше, если бы вопрос о пленных не поднял лично Сталин. 9 октября 1944 года Черчилль и Иден прибыли с официальным визитом в Москву. Три дня продолжались переговоры, а 11-го Сталин принял приглашение на ужин в английском посольстве. Там-то и произошел разговор, решивший судьбу тысяч русских людей.Когда официальная часть была позади, Сталин подозвал своего переводчика и сказал Черчиллю: – Под английскими дождями уже не один месяц маются более десяти тысяч русских, а их жены и невесты, дети и родители ждут не дождутся мужей, женихов, отцов и сыновей.– Вы… о пленных? – уточнил Черчилль.– Да, господин Черчилль, о них. У нас скоро праздник – двадцать седьмая годовщина Октября. Нельзя ли сделать так, чтобы судно с нашими людьми прибыло 7 ноября? Это было бы большим подарком и семьям, и лично мне.На следующий день состоялась конфиденциальная встреча Идена и Молотова. Иден не скрывал, что есть определенное количество пленных, не желающих возвращаться на Родину, и эта проблема беспокоит как правительство, так и общественное мнение. Молотов же озвучил официальную точку зрения советского правительства: возвращение всех без исключения пленных, находящихся в английских лагерях, независимо от их желания или нежелания.20 октября начальник лагерей для военнопленных генерал Гепп направил циркулярную телеграмму комендантам: [i]«Отправка первой партии 31 октября 1944 года. Группа должна состоять из тех, кто желает немедленно отбыть на Родину. Но если их будет менее 10 тысяч, включить и тех, кто хотел бы остаться в Англии. Сопротивление подавлять силой!» [/i]Последняя фраза телеграммы сыграла решающую роль. В порту пленных окружили солдаты, образовав плотный коридор.Первая колонна состояла из тех, кто рвался на Родину, поэтому вначале проблем с посадкой не было. Но вот кто-то закричал, что не поедет на убой! Его поддержал другой, третий…Взявшись за руки, они уселись прямо на причале. Полицейские и солдаты охраны метались среди пленных, мелькали кулаки, дубинки, приклады! Один за другим люди проваливались в черную пропасть трюма.Этот подарок Сталину был первым, но не последним: «дарение» продолжалось до 1947 года, пока не был выслан последний пленный. Вчерашние союзники отправляли на расправу прошедших все муки ада русских людей.

СЕВЕРНЫЙ КОНВОЙ

[i]Война бушевала уже больше двух месяцев. Сданы Прибалтика, Белоруссия, Правобережная Украина, немецкие войска стояли на пороге Ленинграда и рвались к Москве. А в Архангельске улицы заполнили празднично одетые горожане, гремели оркестры, колыхались транспаранты, на которых слова «Добро пожаловать!» почему-то были написаны по-английски.[/i][b]Под шифром РQ[/b]Объяснялась эта праздничная суматоха неожиданно просто: 21 августа 1941 года из Англии прибывал первый союзный конвой со стратегическими грузами и военной техникой для красной Армии. Этот конвой имел зашифрованное название «Дервиш» и состоял из 6 транспортных судов и довольно солидного охранения из 2 крейсеров, 2 эсминцев, 3 тральщиков, 4 корветов и даже одного авианосца. Среди прочих грузов англичане доставили 10 тонн крайне нужного военной промышленности каучука, а также 16 истребителей, причем вместе с летным составом, стрелковое оружие, продовольствие и медикаменты.Через несколько недель пришел еще один конвой, но он уже имел шифр «РQ». До самого конца войны и немцы, и наши пытались разгадать, что означает это загадочное «РQ». А разгадка оказалась на удивление простой: «РQ» – это инициалы английского офицера Р. Q. Эдварса, занимавшегося планированием и организацией конвоев. До зимы 1942 года Архангельск принял семь конвоев – 53 транспорта и 49 кораблей эскорта, а потом суда стали разгружаться в незамерзающем Мурманском порту.Немцы на всю эту суету в Баренцевом море первое время не обращали никакого внимания – они были уверены, что вот-вот возьмут Москву и война закончится сама собой. Но этого не случилось, в конце февраля 1942 года германский флот взялся за конвой всерьез. На перехват 14 транспортам немецкие адмиралы послали целый отряд боевых кораблей во главе с грозой морей сверхмощным линкором «Тирпицем». Но немецкая эскадра была обнаружена, и конвой резко изменил курс, уйдя навстречу северным туманам.Конвой немцы потеряли. Но когда туман рассеялся, прямо перед ними оказался небольшой советский пароход «Ижора», который случайно отбился от конвоя. Три германских миноносца в течение получаса расстреливали пароход в упор.Но вот ведь незадача, все снаряды ложатся точнехонько в цель, а пароход не тонет! Он бы и не утонул, если бы под его днищем не взорвали глубинную бомбу. Секрет живучести парохода объяснялся довольно просто: он был загружен бревнами и досками, которые придавали «Ижоре» дополнительную плавучесть.Всего за войну было 42 конвоя в СССР и 36 – обратно. Из 813 транспортов, следовавших в Советский Союз, немцы потопили 58, а 33, получив повреждения, вернулись на базы. Из Мурманска и Архангельска вышло 717 транспортов, из них 27 погибли, а 8 вернулись обратно.Чтобы покончить с цифрами, расскажу о том, что именно и в каком количестве мы получили по ленд-лизу за годы войны.Самолетов – 18 300, танков и самоходных артиллерийских установок – 12 480, орудий и минометов – 9 400, автомобилей – 312 600, кораблей и судов – 520, стрелкового оружия – 151 700. Цифры, на первый взгляд, впечатляющие, но… они составляют всего лишь 4 процента от того, что было сделано на заводах Советского Союза. Например, танков мы ежегодно выпускали по 30 тысяч штук. А самолетов – по 40 тысяч. Так что на исход войны эти поставки существенного влияния оказать не могли, хотя, конечно же, каждый танк, каждый самолет и каждая банка тушенки работали на победу.[b]«Декабрист» посылает SOS[/b]По официальным данным, во время атак на конвои погибли 829 человек. Зачастую в море разыгрывались фантастические истории, которые просто просятся в фильмы. Именно такая история произошла с командой парохода «Декабрист». 4 ноября 1942 года его атаковали 14 самолетов-торпедоносцев и 2 бомбардировщика. Такими силами можно пустить на дно целую эскадру, а тут – безоружный пароходик! Но пароходик оказался ершистым: десять атак фашистских самолетов были бесплодными – «Декабрист» менял курс и уклонялся от бомб и торпед.Но одиннадцатая атака оказалась роковой – две торпеды и несколько бомб раскололи пароход надвое. Радист Щербаков успел передать в эфир SOS. «Мы торпедированы. Кто меня слышит, отвечайте! Погружаемся… Судно тонет, команда садится в шлюпки. Работаю в последний раз. Ухожу в шлюпку».Команда состояла из 80 человек, поэтому, как могли, разместились в четырех шлюпках. Три, судя по всему, затонули, а четвертую после 14-суточного дрейфа в штормовом море прибило к острову Надежды, входящему в архипелаг Шпицберген. В шлюпке было 19 человек во главе с капитаном Степаном Беляевым.Пытаясь согреться, развели на промерзшей земле худосочный костерок, но к утру 11 моряков превратились в ледяные мумии. Остальные ушли вглубь острова в надежде найти хоть какое-нибудь жилье. К вечеру им несказанно повезло: наткнулись на крохотное зимовье и возблагодарили когда-то живших здесь людей: моряки нашли сухари, муку и даже бочонок масла. Этого хватило на несколько недель. Потом удалось убить белого медведя – целый месяц ели. Но в разгар полярной ночи на людей навалилась цинга, и они начали умирать. К весне в живых остались трое: капитан, судовой врач Надежда Наталич и матрос Василий Бородин. Их забрала подошедшая к острову немецкая подводная лодка.Бросили их в расположенный в Норвегии концлагерь, где они находились до самого освобождения советскими войсками.Так случилось, что несколько лет назад мне довелось побывать на Шпицбергене, а потом и на острове Надежды. Сейчас там норвежская метеостанция, на которой живут всего четверо метеорологов и шесть здоровенных, невиданной породы собак, которых за версту обходят белые медведи. Но вот что главное: на самом видном месте высится обелиск, на котором выбиты имена шестнадцати погибших на острове наших моряков. Норвежцы очень трогательно ухаживают и за братской могилой, и за обелиском, регулярно очищая их ото льда и снега. Но больше всего меня поразили какие-то неприхотливые полярные цветы, которые умудряются расцвести за короткое северное лето.Таков лишь один из эпизодов истории северных конвоев. А она, эта история, была поистине героической.

НЕ К ЖИЗНИ ЕДЕТЕ – К СМЕРТИ!

Эксклюзивы

Эндокринолог Калинчев объяснил, почему дети в России страдают от ожирения

«Тяжелая энергетика»: почему нельзя давать животным имена людей

Асад нам пригодится: чем обернется уход Сирии из-под контроля России

Помешанность на чистоте: почему возникает

Экс-главе ЧЭМК Ходоровскому дали условный срок за педофилию: почему такой мягкий приговор

Эндокринолог Калинчев объяснил, почему дети в России страдают от ожирения

«Тяжелая энергетика»: почему нельзя давать животным имена людей

Асад нам пригодится: чем обернется уход Сирии из-под контроля России

До «скрипа» и кровотечения: какое расстройство вызывает помешанность на чистоте

Осудили за секс с детьми: почему экс-гендиректор ЧЭМК получил условный срок

Вечерка ТВ

Перекличка столиц. «Ожирение»

Преображенский клуб. «Будущее России: конструктивная полемика или ее отсутствие»

Научпост. Лес: Защита и восстановление. Видеоподкаст

Приметы и советы

Народный календарь. Как не стать жертвой бессонницы на Аввакума, 15 декабря

Народный календарь. Как узнать имя будущего мужа 13 декабря

Народный календарь. Как мстить в Парамонов день, 12 декабря

Народный календарь. Как не навлечь беду в Сойкин день, 11 декабря

Народный календарь. Как избавиться от печалей и бед на Знамение, 10 декабря

Народный календарь. Как не стать жертвой бессонницы на Аввакума, 15 декабря

Народный календарь. Как узнать имя будущего мужа 13 декабря

Народный календарь. Как мстить в Парамонов день, 12 декабря

Народный календарь. Как не навлечь беду в Сойкин день, 11 декабря

Народный календарь. Как избавиться от печалей и бед на Знамение, 10 декабря

Проще, чем кажется

Проще, чем кажется: как выбрать спортивный зимний инвентарь

Как выбрать валенки

Как побороть застенчивость при поиске работы

Как выбрать зимнюю одежду питомцу

Как украсить квартиру к Новому году-2025

Проще, чем кажется: как выбрать спортивный зимний инвентарь

Как выбрать валенки

Как побороть застенчивость при поиске работы

Как выбрать зимнюю одежду питомцу

Как украсить квартиру к Новому году-2025

Автор

Установите vm.ru

Установите vm.ru