Главное
Гид по Москве
Приметы и советы

Автор

Борис Сопельняк
Последний узник Шпандау
[i]ОКОНЧАНИЕ.НАЧАЛО В «ВМ» ОТ 10 МАЯ[/i]Полет Гесса близился к завершению. До родового имения лорда Гамильтона Даунгавел Касл оставалось всего четырнадцать километров – и Гесс решил рисковать.Чтобы новейший «Ме-110» не достался англичанам, он замыслил его разбить, а самому выброситься с парашютом.Снизу его уже заметили.Первым Гесса обнаружил фермер Дэвид Маклин. Услышав рев падающего самолета, он выскочил из дома и увидел спускающегося парашютиста.Благополучно приземлившись, на довольно приличном английском парашютист сказал:– Я немец. Я гауптман Альфред Хорн. Ведите меня в Даунгавел Касл. У меня важное послание к герцогу Гамильтону.Так как немец прыгал на одной ноге – судя по всему, при приземлении он подвернул лодыжку, – Маклин решил оказать ему первую помощь и повел в свой дом, а соседа послал за солдатами. Вскоре нагрянули полицейские, потом – солдаты, и парашютиста увезли в штаб местной самообороны. Там его обыскали.В карманах было обнаружено письмо, адресованное герцогу Гамильтону… Примчавшийся в казармы Гамильтон не стал делать вид, что не знает, с кем имеет дело, и решил доложить о неожиданном визитере Черчиллю.Искушение побеседовать с Гессом с глазу на глаз было велико, но, как следует подумав, Черчилль решил, что сохранить эту встречу в тайне будет трудно, а ни армия, ни народ, ни члены парламента не одобрят контакта своего премьера с «нацистом номер три» – поэтому поручил заняться Гессом министру иностранных дел Энтони Идену и Айвору Кирпатрику, который в недавнем прошлом был сотрудником английского посольства в Берлине и хорошо знал Гесса.Уже в первой беседе с Кирпатриком, состоявшейся 13 мая, Гесс заявил, что Англия несет ответственность за развязывание как Первой мировой войны, так и нынешней, так как препятствовала удовлетворению интересов Германии. Эту войну Англии ни за что не выиграть, потому что в Германии самая развитая и самая современная авиационная промышленность и самый могучий подводный флот. Что касается сырья, то его предостаточно в оккупированных странах. Напрасны надежды и на революцию: немецкий народ слепо и безгранично верит фюреру. Поэтому самым разумным было бы заключение мира между Англией и Германией.Когда же Кирпатрик поинтересовался планами Гитлера в отношении Советского Союза, то Гесс ответил: – Германия имеет определенные требования к России, которые должны быть удовлетворены либо путем переговоров, либо в результате войны.Но слухи, будто Гитлер готовит в близком будущем нападение на Россию, не имеют никакого основания.Сопоставив даты, не составляет никакого труда уличить Гесса во лжи, а может быть, и не во лжи, а в преднамеренной дезинформации. Ведь окончательную дату нападения на Советский Союз – 22 июня 1941 года – Гитлер утвердил еще 30 апреля, и Гесс не мог об этом не знать. До поры до времени Гесс эту дату скрывал, но в конце концов назвал – о чем тут же сообщили Черчиллю.Во второй беседе, состоявшейся на следующий день, Гесс вел себя еще более вызывающе. Он заявил, что в случае несогласия Англии на мир Гитлер организует такую плотную блокаду острова, что население будет обречено на голодную смерть. А когда заговорили об Америке, Гесс заметил, что немцы учитывают возможность американского вмешательства, но нисколько его не боятся.Заявления Гесса и его поведение были настолько неординарны, что англичане решили подвергнуть «нациста номер три» медицинской экспертизе на предмет выяснения психического здоровья. Гесс с усмешкой согласился на это обследование – и, конечно же, эксперты установили, что он абсолютно нормален, дееспособен и полностью отвечает за свои слова и поступки. А во время очередной беседы Гесс сообщил, как он пришел к выводу о необходимости полета через Ла-Манш.– Эта мысль родилась у меня, – рассказывал он, – во время прошлогодней французской кампании. Во время одной из бесед Гитлер сказал, что не следует предъявлять суровых требований к побежденной Франции: тогда, мол, англичане поймут, что мы не собираемся прыгать через пролив и хотим мирного соглашения с Англией. Я тут же решил положить начало переговорам, для чего несколько необычным способом прибыл на ваш прекрасный остров. Должен заметить, что условия, на которых Германия готова прийти к соглашению с Англией, я неоднократно обсуждал с Гитлером, поэтому их можно считать не только официальными, но и окончательными…И еще! – повысил голос Гесс. – Заявляю со всей ответственностью, что германское правительство ни в коем случае не будет вести переговоры с нынешним британским правительством, так как Черчилль не является той личностью, с которой фюрер мог бы сесть за один стол.[b]Дар богов[/b]Это заявление Гесса изрядно позабавило Черчилля. «Всего-то капитан, а нахальства, как у генерала!» – воскликнул он и приказал беседы с Гессом прекратить. Формально так и поступили, но на самом деле встречи с бывшим рейхсминистром продолжались.Больше того, Черчилль приказал следить за его здоровьем и обеспечить ему комфорт, питание, книги, письменные принадлежности и возможность хорошего отдыха. Гесс это ценил и несколько позже поделился своими воспоминаниями о гостеприимстве английских властей.– Герцог Гамильтон, после того как посетил меня, позаботился о том, чтобы я был переведен в хороший военный госпиталь, – рассказывал Гесс. – Он находился в сельской местности, в получасе езды от города, в замечательных пригородных условиях Шотландии. После четырнадцати дней пребывания в нем меня отвезли в Лондон. Маленький домик, в котором я жил, его обстановка в стиле ХVII века – все это было замечательно. Затем я был переведен на виллу Мишет-Плейз.Домик строжайше охранялся и был напичкан подслушивающей аппаратурой: Черчилль приказал «предпринять все усилия, чтобы изучить склад ума Гесса и получить от него всю полезную информацию». Кроме того, он опасался контактов Гесса с теми влиятельными лицами, которые выступали за немедленный мир с Германией.Нельзя было упускать из виду и другое: Черчилль знал дату нападения Германии на Советский Союз и прекрасно понимал, что гитлеровский поход на восток принесет большое облегчение Англии.Именно в те дни Черчилль произнес слова, ставшие для него программными на ближайшие четыре года. Когда у него спросили, не будет ли для него, злейшего врага коммунистов, отступлением от принципов поддержка Советского Союза в войне против Германии, Черчилль ответил:– Нисколько. У меня лишь одна цель – уничтожение Гитлера, и это сильно упрощает мою жизнь. Если бы Гитлер вторгся в ад, я в палате общин по меньшей мере благожелательно отозвался бы о сатане.Между тем слухи о пребывании «нациста номер три» на территории Англии стали просачиваться наружу. Посыпались запросы парламентариев, весьма прозрачные намеки появились в газетах. Забеспокоились даже в Вашингтоне: Рузвельт просил Черчилля предоставить ему подробную информацию, ссылаясь на то, что полет Гесса захватил воображение американцев.Но гораздо раньше о полете Гесса и его переговорах с представителями правящих кругов Англии узнал Сталин.Первая информация пришла из Токио. Рихард Зорге через доверенных лиц в немецком посольстве узнал самое главное и тут же радировал в Центр: «Гитлер стремится к заключению мира с Англией и к войне с Советским Союзом. Поэтому в качестве последней меры он направил Гесса в Англию».В Москве это сообщение произвело эффект разорвавшейся бомбы! Ведь если предложения Гесса будут приняты и немцы развяжут руки на западе, ситуация может в корне измениться: дивизии, которые они перебросят к нашим границам, и без того сильный кулак сделают чудовищно мощным. Так что вся надежда на переговоры, пусть даже самые нелепые, вроде сдачи Украины, Кубани и Кавказа в аренду Германии, – лишь бы оттянуть начало военных действий. А там, глядишь, и мы так окрепнем, что Гитлер не посмеет сунуться.Между тем до начала нападения на Советский Союз оставались считаные дни, и нацистская машина дезинформации работала на полную мощность. В Берлине был пущен слух, что многие высокопоставленные чиновники ушли в отпуска. Гитлер и Риббентроп тоже отбыли из столицы, желая отдохнуть. Членам советской торговой делегации, которая в те дни была в Берлине, настойчиво задавали один и тот же вопрос: «Когда наконец для переговоров приедут Сталин или Молотов?»Но вот наступило утро 22 июня 1941 года.– Так, значит, они все-таки напали! – сказал Черчилль.По свидетельству очевидцев, в его окружении в тот день царило чувство чрезвычайного облегчения и неожиданного освобождения от гнета. А один из них это состояние передал наиболее точно:– Решение Гитлера напасть на Россию для Черчилля было даром богов, – заявил он. – Это было самое лучшее известие, которое Черчилль получил на протяжении последнего времени.А что же Гесс, что в это время делал он? Интерес английских спецслужб, так же как и правительственных чиновников, к бывшему рейхсминистру заметно снизился, а потом вообще пропал. Игры в сепаратный мир закончились, теперь надо было воевать. Но Гесс считал себя настолько важной персоной, что не мог допустить такого поворота дел. Он привык быть в центре внимания! Чтобы напомнить о себе, с ноября 1941-го Гесс начал симулировать потерю памяти. Врачи обследовали Гесса, сказали, что он совершенно здоров, и посоветовали не валять дурака. Тогда он еще раз инсценировал две попытки самоубийства.Кто мог тогда знать, что будет еще одна, куда более удачная попытка, когда, много лет спустя, он перехитрит английскую охрану.Летом 1945-го его переправили в Нюрнберг, и он оказался на скамье подсудимых. Виселицы он, кстати, избежал чудом: Советский Союз требовал для Гесса смертной казни. И это логично! После того что Гесс сказал в своем последнем слове, рассчитывать он мог только на веревку.[i]«Много лет своей жизни я проработал под началом величайшего сына моего народа, рожденного впервые за тысячи лет его истории, – заявил Гесс. – Даже если бы это было в моей власти, я бы не захотел вычеркнуть этот период из своей памяти. Я счастлив, что выполнил свой долг перед народом – свой долг немца, национал-социалиста, верного последователя фюрера. Я ни о чем не сожалею»[/i].Но веревка Гессу не досталась: более мягкая позиция Англии, Франции и США позволила сохранить ему жизнь.Так он получил пожизненный срок и стал заключенным № 7 Межсоюзной тюрьмы Шпандау. Так случилось, что к 1966 году в тюрьме остался один Гесс. Одни, в том числе Нейрат, Редер и Функ, были освобождены по состоянию здоровья, а у Деница, Шираха и Шпеера истек срок заключения.С тех пор сложнейшая тюремная машина стала работать на одного Гесса. А в том, что эта машина имела хитроумнейшую конструкцию, учитывающую немалый опыт в такого рода делах Англии, Франции, США и Советского Союза, нет никаких сомнений.Тюрьма имела свой устав, верховную и высшую исполнительную власть, свой правовой комитет и четырех директоров, которые встречались для обсуждения текущих вопросов не реже одного раза в месяц. Первого числа каждого месяца происходила смена военного караула внешней охраны тюрьмы, в тот же день менялся так называемый председательствующий.[b]Сбежать нельзя – выбраться можно[/b]Эту немудреную истину Гесс усвоил довольно быстро. Но вначале он решил испытать бдительность и доверие друг к другу союзников по антигитлеровской коалиции. Начал он с проверенного метода – симуляции потери памяти и психического нездоровья. Чтобы разоблачить его игру, на этот раз собрались врачи четырех стран. Они быстро уличили Гесса в симуляции, и ему пришлось признать, что все это время он притворялся больным и попросту ломал комедию.Тогда Гесс категорически отказался выполнять какую-либо работу, перестал производить уборку в своей камере и при каждом удобном случае старался в той или иной форме поиздеваться над представителями администрации. Так он демонстрировал «несломленную силу своего духа» – эту фразу Гесс не раз произносил вслух. И вообще, он никогда ни в чем не раскаивался, нацизм считал самой совершенной идеологией, Гитлера – самой выдающейся личностью в истории Германии, а себя – мучеником, пострадавшим во имя великой Германии.Но… на всякий случай представители четырех держав еще в 1962 году разработали и подписали весьма необычный документ. Называется он «Приложение № 9». Вот его аутентичный текст.[i]«1. Вышеуказанные представители пришли к согласию относительно следующих мер, принимаемых в случае смерти Р. Гесса.2. Тело умершего Р. Гесса будет находиться в английском военном госпитале для вскрытия не менее чем 24 часа.Семью Р. Гесса известят о его смерти как можно скорее. Ввиду заверений, полученных от представителя семьи Р. Гесса относительно того, что его захоронение пройдет в семейном кругу в Баварии, останки будут направлены самолетом в Баварию и там переданы его семье. Представители средств массовой информации не будут допущены ни в тюрьму, ни в госпиталь.З. После смерти Р. Гесса как можно быстрее публикуются согласованные заявления для печати. Точное время их обнародования обговаривается четырьмя сторонами после смерти Р. Гесса.4. С учетом того, что в связи со смертью Р. Гесса можно ожидать неонацистских акций, представители трех западных держав заблаговременно предпримут шаги к тому, чтобы обеспечить полное сотрудничество со стороны правительства ФРГ для предотвращения подобных нежелательных акций и получения гарантий о том, что похороны Р. Гесса пройдут в семейном кругу.5. Четыре названных представителя согласны с тем, что со смертью Р. Гесса Межсоюзная тюрьма Шпандау исчерпывает свое назначение».[/i]Здесь же расписка, подписанная четырьмя директорами и сыном Гесса – Вольфом Рюдигером: [i]«Мне разрешено после смерти моего отца Р. Гесса организовать его похороны. Похороны состоятся без привлечения внимания, в самом узком семейном кругу в Баварии. При этом я обещаю, что это мое обязательство носит доверительный характер»[/i].Была в этой сверхзакрытой и сверхохраняемой тюрьме серьезная проблема, о которой как-то неловко говорить. Эта проблема – воровство.В соответствии с известным нам «Приложением № 9», те вещи Гесса, которые после его смерти могли быть использованы в качестве сувениров, в том числе форма пилота люфтваффе и некоторые документы, надлежало уничтожить. А вот его личные вещи, как-то: часы, карманный фонарик, портсигар, полагалось передать семье. Так вот, еще в августе 1986 года, то есть за год до самоубийства Гесса, выяснилось, что почти все его вещи бесследно исчезли. Пропали: китель, ботинки, пилотка и шлем летчика люфтваффе, пропала его печать с монограммой, пропал портсигар. Были похищены часы, фонарик, стеклянный флакон и даже коробка с его золотыми коронками.Видимо, опасаясь, что будет разворовано и все остальное, руководство тюрьмы поспешно принимает решение уничтожить хоть что-нибудь.18 ноября 1986 года в присутствии представителей четырех стран были уничтожены носки, платки, кальсоны, брюки, шляпы, кепки, куртки, майки, а также оловянная кружка и футляр для очков с маркировкой «VII». Иначе говоря, было уничтожено все, что могло хоть как-то напоминать о Рудольфе Гессе – «нацисте номер три». Заодно сожгли и пустые вещмешки с бирками всех бывших узников Шпандау.Гесс об этом, скорее всего, не знал. Не исключено и другое: он об этой акции знал и, понимая, что делается все возможное и невозможное, чтобы стереть его имя из истории Третьего рейха, именно в это время решил напомнить о себе, так хлопнув дверью, чтобы об этом услышала вся Европа.Иначе говоря, он решил выбраться из Шпандау. Надежды на официальное освобождение уже не было – это Гесс понимал, но смириться с тихой кончиной в тюремной камере он не мог. Гесс должен был продемонстрировать несломленную силу духа и доказать, что хозяином ситуации всегда оставался он, «нацист номер три».Кроме того, весь мир должен знать, что истинные нацисты сами принимают решение, когда им уходить из жизни: так сделал Гитлер, так сделал Геринг, так сделает и Гесс, последний законный преемник фюрера.Чтобы усыпить бдительность охранников и надзирателей, Гесс начал вести себя образцово-показательно. Скажем, перед выключением света на ночь у заключенного надо было отбирать очки – Гесс не ждал, когда об этом напомнят, и отдавал очки сам. В конце концов добился того, что надзиратели стали следить за ним в полглаза. Точно так же он вел себя на прогулках.Со временем Гесс понял, что именно во время прогулки он сможет сделать то, что задумал: надзиратели имеют привычку стоять под деревом, и им не видно, что происходит в садовом домике.Кроме того, в домике есть то, без чего не обойтись, – настольная лампа с довольно длинным электрическим проводом.Гесс стал размышлять, кому же, если так можно выразиться, подложить свинью. И он решил: англичанам! Они не поняли его в 1941-м, они усадили его на скамью подсудимых в 1945-м, они не сделали ни одной попытки вытащить его на волю все эти годы – значит, все произойдет в дни дежурства английского надзирателя.17 августа 1987 года он написал прощальное письмо, подождал, пока молоденький англичанин пристроится под деревом, и накинул на шею провод…
Общество
Последний узник Шпандау
Это короткое письмо было написано дрожащей старческой рукой 17 августа 1987 года. [i]«Написано за несколько минут до моей смерти. Спасибо вам всем, мои любимые, за все, что вы сделали для меня из любви ко мне. Скажите Фрайбург, что, к моему великому сожалению, начиная с Нюрнбергского процесса, я был вынужден вести себя так, словно не знаю ее. Мне не оставалось ничего другого, в противном случае все мои попытки обрести свободу оказались бы невозможными. Ваш дед».[/i] Письмо было адресовано каким-то таинственным директорам, и просил их старик только об одном: переслать письмо домой. Но откуда он знал, что через несколько минут умрет? Ведь за его жизнь головой отвечали сотни людей, и все они ни на секунду не спускали глаз со старика. Но он их перехитрил! Что-что, а это он делать умел. Ведь это он сорок шесть лет назад сумел обвести вокруг пальца своего ближайшего друга, который в те годы был одним из самых могущественных людей планеты, и ускользнул от его опеки. Ускользнул он от опеки и на этот раз. И, как сорок шесть лет назад, этот поступок вызвал массу пересудов и кривотолков. Главный вопрос, на который надо было ответить, был прост: помогли старику уйти на тот свет или он это сделал сам? Ответ породил целую лавину всевозможных справок, заявлений и докладных записок. Немаловажный факт: те самые таинственные директора подписали секретный протокол, в котором говорилось, что все эти документы не подлежат разглашению вплоть до 2017 года, причем предварительно микрофильмированные оригиналы должны быть уничтожены. Не буду говорить как, но одна из этих пленок оказалась в моем распоряжении. [i]«Для служебного пользования. Дело № 53052/7. Заявление. Я, Энтони Джордан, нахожусь в должности надзирателя в Межсоюзной тюрьме Шпандау, Берлин. Моими основными обязанностями являлись контроль за допуском в тюрьму Шпандау и наблюдение за заключенным № 7. Заключенному № 7 девяносто три года. Он может ходить без посторонней помощи и полностью себя контролирует. В понедельник, 17 августа 1987 года, я начал смену в 07.45. Между 13.30 и 13.40 заключенный № 7 спросил, может ли он выйти в сад. Я дал разрешение, и он ушел одеваться. В лифте мы спустились из камерного блока в сад. Затем я оставил его в лифте, а сам пошел и открыл двери садового домика, который расположен в ста метрах от лифта. Когда заключенный вошел в домик и закрыл за собой дверь, я встал под деревом на расстоянии около десяти метров от стены. Я подождал около пяти минут, а потом, как обычно, пошел проверить заключенного. Я посмотрел в окошко и сразу увидел, что заключенный лежит на спине. Я понял, что что-то случилось, и вбежал в домик. Одним плечом заключенный привалился к стене, а его ноги были на полу. Я увидел, что вокруг его шеи был электрический провод, другой конец которого закреплен на оконной ручке. Я подбежал и поднял заключенного, чтобы ослабить натяжение провода, затем стянул его с шеи. Глаза заключенного были открыты, казалось, он был жив. Я заговорил с ним. Он пошевелился, будто понял, что я сказал. Я на сто процентов уверен, что в тот момент он был жив. Когда я снял провод, то услышал, как он вздохнул. Затем я уложил его на спину, а под голову положил одеяло, чтобы ему было удобнее. В этом положении я оставил заключенного № 7, а сам побежал к телефону и проинформировал о случившемся старшего надзирателя. Настоящее заявление полностью правдиво. Я сделал его по своей воле и без принуждения».[/i] На этом хлопоты вокруг тела заключенного № 7 не прекратились. 19 августа профессор судебной медицины Лондонского университета Кэмерон, срочно вызванный в Берлин, произвел вскрытие и посмертное исследование тела заключенного № 7. Отчет Кэмерона многословен и насыщен медицинскими терминами, поэтому приведу лишь самое главное. «По моему мнению, – писал Кэмерон, – смерть вызвана следующими причинами: асфикция, сдавление шеи и подвешение». Так кто же этот таинственный человек, самоубийство которого вызвало такой переполох в Лондоне, Вашингтоне, Париже и Москве? Что это за узник, которого нельзя было называть по имени, а только номером 7? Кто он, этот странный заключенный № 7, ради которого четыре великие державы взвалили на себя бремя содержания внушительных размеров тюрьмы и солидного штата охранников и надзирателей? Заключенный № 7 – это «нацист номер три», заместитель Гитлера по партии и одновременно его преемник после Геринга, член Тайного совета Рудольф Гесс. Как известно, двенадцать нацистских военных преступников в Нюрнберге были приговорены к смертной казни через повешение, а семеро – к различным срокам заключения, в том числе Гесс, Функ и Редер – к пожизненному заключению. Было решено, что все узники Шпандау лишаются права называться по имени: им присвоили номера по порядку их выхода из автобуса, в котором их привезли в тюрьму. Так, Ширах получил № 1, Дениц – № 2, Нейрат – № 3, Редер – № 4, Шпеер – № 5, Функ – № 6, Гесс – № 7. Так как же «нацист номер три» потерял свое собственное имя? Как оказался в стенах Шпандау? Почему наложил на себя руки? Чтобы ответить на эти вопросы, не обойтись без короткого рассказа об истории германского нацизма и, конечно же, о жизни купеческого сынка Рудольфа Гесса. [b]Полновластный представитель фюрера[/b] Так называли в Германии Рудольфа Гесса. И это не было преувеличением: ни одно распоряжение правительства, ни один закон рейха не имели силы, пока их не подписывали Гитлер или Гесс. Но прежде чем добраться до захватывающих дух вершин власти, до четырнадцатилетнего возраста Рудольф жил вместе с родителями в Египте, потом уехал в Швейцарию, где по совету отца поступил в реальное училище, по окончании которого перебрался в Мюнхен и устроился на работу в торговую лавку. Как знать, быть может, из юного Гесса получился бы преуспевающий коммерсант, но вскоре грянула мировая война, и, одурманенный патриотическими лозунгами, Гесс вступил добровольцем в Баварский пехотный полк. Два года он храбро сражался на Западном фронте, получил ранение в ногу и звание вице-фельдфебеля. Осенью 1917-го пуля прострелила ему легкое, а командование, в качестве компенсации, решило присвоить Гессу звание лейтенанта. После позорного поражения Германии погоны пришлось снять, и Гесс решил вернуться к коммерческой деятельности. Знаний, полученных в реальном училище, было маловато, поэтому Гесс поступил на экономический факультет Мюнхенского университета. Там судьба свела его с профессором Хаузхофером, который читал курс геополитики. Мало кто знал, что Карл Хаузхофер был не только крупным геополитиком, но и крупным разведчиком. По стопам отца пошел и его сын Альбрехт, который стал ближайшим другом Гесса. А Хаузхофер-отец оказал на Гесса такое сильное влияние, что тот стал убежденным антикоммунистом, реваншистом и антисемитом. В 1920-м Гесс впервые услышал выступление Гитлера. Эта речь так его захватила, так потрясла, что он испытал нечто похожее на сексуальное наслаждение. Гесс тут же вступил в нацистскую партию и получил партийный билет № 16. А вскоре ему представился случай доказать свою преданность Гитлеру не на словах, а на деле. Во время одного из бурных митингов кто-то запустил в Гитлера пивной кружкой. Перехватить ее Гесс не успевал. И тогда он, не задумываясь, подставил свой лоб. Кровь – ручьем, шрам – на всю жизнь. Но эта отметина дорогого стоила, и Гесс ею гордился. Между прочим, почтительно-восторженное обращение, с годами ставшее названием должности, – фюрер, что значит вождь, тоже придумал Гесс. Но на этом он не остановился и на одном из митингов произнес слова, ставшие известными всей Германии: «Гитлер – это олицетворение чистого разума, Гитлер всегда прав, и во все времена он будет прав!» А вскоре состоялся хорошо известный «Мюнхенский пивной путч», поставивший своей целью свержение Веймарского правительства. Один из студенческих отрядов возглавлял Гесс. Закончился этот путч печально: рядовые нацисты были разогнаны, а Гитлер и Гесс оказались на скамье подсудимых. Гитлер получил пять лет, а Гесс полтора года лишения свободы. В Ландсбергской тюрьме они оказались в одной камере. Это их еще больше сблизило, и, не откладывая дела в долгий ящик, они начали писать программную книгу фюрера «Майн кампф». Точнее говоря, Гитлер диктовал, а Гесс писал. Мало кто знает, что первоначальное название книги было совсем другим, оно было длинным, витиеватым и скучным: «Четыре с половиной года борьбы с ложью, тупостью и трусостью». Редактор, а им был профессор Хаузхофер, посоветовал название изменить – так появилась «Майн кампф», то есть «Моя борьба». В тюрьме узники пробыли недолго. Уже в декабре 1924 года Гитлера освободили под честное слово, а через некоторое время, следом за ним, вышел на волю и Гесс. В день освобождения у Гитлера спросили, чем он теперь думает заняться. «Я начну все снова, с самого начала!» – рубанул в ответ Гитлер. Не все, далеко не все его сторонники верили в то, что ему что-то удастся. Ведь партия была разогнана и стояла вне закона. Более или менее верные сторонники передрались и ожесточенно сражались по идеологическим вопросам. В этой ситуации каждый надежный человек был на вес золота. Гесс был именно таким человеком, и Гитлер назначил его своим личным секретарем. Что было дальше, хорошо известно. 30 января 1933 года Гитлер стал канцлером рейха, и произошло это не без активного участия Гесса: именно он вел сверхсложные переговоры с промышленниками и финансистами, которые в конце концов решили отдать власть нацистам. Германия торжествовала! И лишь один дальновидный человек направил президенту Гинденбургу пророческую телеграмму. Это был известнейший в Германии военачальник генерал Людендорф. «Назначив Гитлера канцлером рейха, – писал он, – Вы отдали нашу священную отчизну одному из величайших демагогов всех времен. Я предсказываю Вам, что этот злой человек погрузит рейх в пучину и причинит нашему народу необъятное горе. Будущие поколения проклянут Вас в гробу». К этому времени Гесс стал для Гитлера незаменимым человеком, и он назначил его своим заместителем с правом принимать решения по вопросам партийного руководства от своего имени. Став членом Тайного совета и министром без портфеля, Гесс был допущен к разработке самых секретных и самых грандиозных планов рейха. Именно он был одним из вдохновителей агрессии против Польши, Норвегии, Дании, Бельгии, Нидерландов и Франции. Именно он требовал присоединения Австрии и Чехословакии и добился своего, подписав в марте 1938 года закон «О воссоединении Австрии с Германской империей», а в апреле 1939-го – Декрет о введении системы управления Судетской областью как неотъемлемой частью Германской империи. Не остался Гесс в стороне и от разработки плана нападения на Советский Союз, а также захвата Британских островов. Но главным качеством Гесса была его деловая хватка и верность фюреру. Гитлер это ценил и доверял ему безраздельно. Так было до весны 1941 года. А 10 мая того же года произошло то, что вызвало «непередаваемый, почти звериный рев» фюрера, и он приказал расстрелять Гесса, как только тот вернется в Германию. [b]Полет к британскому льву[/b] Все началось с того, что на Олимпийских играх 1936 года, которые проходили в Берлине, Гесс познакомился с первым пэром Шотландии герцогом Гамильтоном. Они так подружились, что герцог даже побывал в доме Гесса. Герцог не скрывал своих симпатий к нацистам, как не скрывал и того, что он в этих симпатиях не одинок. Гамильтон уверял, что среди английских аристократов немало сторонников тесного союза с Германией – это лорд и леди Астор, лорд Дерби, лорд Дуглас, а также Нокс, Локкер-Лэмпсон, Стенли, Бальфур и многие другие. Как выяснилось несколько позже, ничего удивительного в этом не было: ведь откровенно прогермански был настроен и тогдашний король Великобритании Эдуард VIII, и от престола ему пришлось отречься не только потому, что он решил жениться на разведенной американке, но и по причине своих прогерманских воззрений. Когда его, теперь всего лишь как герцога Виндзорского, отправили губернатором на Багамские острова, по дороге он остановился в Португалии. К этому времени Англия уже была в состоянии войны с Германией, но в Берлине, как это ни странно, жаждали мира. Есть сведения, что в Лиссабон был срочно направлен бригаденфюрер СС Вальтер Шеленберг с поручением убедить бывшего короля прилететь в Берлин и выступить по радио с обращением к английскому народу прекратить борьбу и заключить мир с Германией. За это выступление ему предлагался совершенно фантастический гонорар в 50 миллионов швейцарских марок. Осуществить этот план Шеленбергу не удалось: слишком плотно герцог охранялся агентами английской секретной службы. Есть, правда, и другие сведения: то, что не удалось Шеленбергу, удалось Гессу. В Мадриде он якобы все-таки встретился с герцогом, предложил Англии почетный мир и… совместный поход против Советского Союза. Герцог тут же передал это предложение брату-королю, но тот его решительно отверг. Не удалось в Лиссабоне, не получилось в Мадриде, но Гесс был не из тех, кто сдается при первой неудаче. К тому же его активно поддерживал профессор Хаузхофер, который считал трагедией для немцев и англичан – «братьеварийцев по крови» – вести войну друг против друга. Зная внушаемость Гесса и его веру в астрологию, профессор поведал ему о своем вещем сне: якобы он трижды видел, как Гесс управляет самолетом, который летит в неизвестном направлении. Несколько позже он указал и направление: большой остров к северозападу от Германии. Гесс все понял! В тот же день его секретарша Хильдегард ([i]это ее под интимным именем Фрайбург он упоминает в прощальном письме. [/i]– [b]Б. С.[/b]) получает указание собирать секретные данные о состоянии погоды на Британских островах. Пока готовили самолет и ждали подходящей погоды, активнейшую деятельность развернул профессор Хаузхофер. Он связался с «кружком старых друзей» в Англии, которые в апреле 1941-го дали «зеленый свет». Гесс тут же начал собираться в дорогу. Раздобыв карту, проложив маршрут и завершив неотложные дела, Гесс взялся за письмо к Гитлеру. Это было очень непростым делом: ведь ничего не сказав, надо было сказать все и в то же время никоим образом не бросить тень на фюрера. В конце концов он написал так: [i]«Мой фюрер! Когда Вы получите это письмо, я уже буду в Англии. Как Вы знаете, я нахожусь в постоянном контакте с важными лицами в Англии, Ирландии и Шотландии. Все они знают, что я всегда являлся сторонником англогерманского союза. Но переговоры будут трудными. Чтобы убедить английских лидеров, важно, чтобы я лично прибыл в Англию. Я достигну нового Мюнхена, но этого нельзя сделать на расстоянии. Я подготовил все возможное, чтобы моя поездка увенчалась наилучшим образом. Разрешите мне действовать».[/i] Официального разрешения Гесс ждать не стал и, видимо, поэтому сделал весьма недвусмысленную приписку: «Если мое предприятие провалится, переложите всю ответственность на меня, просто сказав, что я сумасшедший». И вот наступил вечер 10 мая 1941 года. Лишних людей на аэродроме не было, а те, кто готовил самолет, знали лишь то, что готовят его для капитана люфтваффе Альфреда Хорна. Правда, Хорн был очень похож на одного, очень известного в Германии человека, но мало ли кто на кого похож. Около шести вечера самолет взмыл в небо. Провожающие тут же разошлись, и аэродром мгновенно опустел, как будто тут никого не было, и никакой самолет отсюда не взлетал. Впереди было 1300 километров пути, впереди был хорошо разыгранный гнев фюрера (а то, что это был самый настоящий спектакль, довольно быстро прояснилось), впереди были не предусмотренные сценарием события в Англии. Гнев фюрера выразился не только в его зверином реве, но и в приказе арестовать всех сотрудников штаба Гесса – от шоферов до личных адъютантов. На самом деле приказ был отдан в такой форме, что исполнители прекрасно поняли – этот приказ выполнять не надо. Абсолютно ничего не предприняло гестапо и в отношении семьи Гесса. Больше того, по личному указанию Гитлера не было конфисковано имущество «нациста номер три», а его жена стала получать правительственную пенсию. Все это делалось тайно. А официальная пропаганда поспешила реализовать ту самую, недвусмысленную приписку Гесса. В коммюнике говорилось кратко и ясно: «Член партии Гесс, видимо, помешался на мысли о том, что посредством личных действий он все еще может добиться взаимопонимания между Германией и Англией. Гесс был душевнобольным идеалистом, страдавшим галлюцинациями вследствие ранений, полученных в Первой мировой войне». И хотя это сообщение передали все радиостанции Германии, к делу подключился министр иностранных дел Риббентроп. Прекрасно понимая, что его слова тут же разойдутся по всему свету, в беседе с зятем Муссолини, графом Чиано, Риббентроп заметил: «Гесс попал под влияние гипнотизеров. Его поведение может быть объяснено каким-то мистицизмом и состоянием его рассудка, вызванного болезнью». [b] Окончание во вторник, 24 мая[/b]
Общество
Гордость русских моряков
Севастополь… Двести двадцать пять лет назад на берегах Ахтарской бухты заложили город, которому была уготована необычайно высокая, героическая и вместе с тем трагическая судьба. В переводе с греческого Севастополь – это город славы, город величественный, достойный уважения, но со временем постоянным эпитетом этой черноморской твердыни стало слово «легендарный».Да, Севастополь – город легендарный. Недаром еще полтораста лет назад Лев Толстой писал: «Не может быть, чтобы при мысли, что вы в Севастополе, не проникало в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах».Если учесть, что это сказал не просто писатель, русский офицер, сражавшийся на севастопольских редутах, цена этих слов особая.И вот совсем недавно мне довелось повстречаться с ветеранами обороны Севастополя, которые сражались на редутах этого легендарного города, без малого девяносто лет спустя.– Нет, нет, – энергично возразил один из них, Герой Советского Союза И. П. Шенгур. – Я не отделяю одно от другого такие понятия, как оборона и освобождение Севастополя. Нужно говорить: борьба за Севастополь. Эта борьба не прекращалась, она лишь прерывалась. И если в июле 1942-го, продержавшись двести пятьдесят дней, мы по приказу Ставки эвакуировались из города, то в мае 1944-го за четыре дня выбили оттуда фашистскую нечисть. Я, правда, не выбивал, я их топил. Наш отряд торпедных катеров перехватывал гитлеровские транспорты в нескольких милях от берега и отправлял на дно морское.– Да, Иван Петрович прав, – продолжает кавалер пяти боевых орденов и одиннадцати медалей Е. А. Игнатович. – Говорить об освобождении Севастополя и не вспомнить о героической обороне никак нельзя… Наша зенитная батарея стояла на знаменитом Камчатском люнете – там в Крымскую войну погиб адмирал Истомин, это у самого Малахова кургана. Свой боевой счет батарея открыла в первый день войны, уничтожив самолет-разведчик. Потом мы отражали массированные налеты бомбардировщиков, били по танкам, вели артиллерийские дуэли.В самом конце оборонительных боев я был ранен в голову. В госпитале попал под бомбежку и получил еще одно ранение. Вывезли меня на лидере «Ташкент» – последнем корабле, уходившем из Севастополя.Тогда этот эсминец до берега добрался, а через несколько месяцев попал под сильную бомбежку и затонул в Цемесской бухте.– А я сражался в морской пехоте, – вспоминает А. Я. Ищенко. На его груди рядом с пятью орденами и десятью медалями значок мастера спорта. Оказывается, Александр Яковлевич – бессменный чемпион Черноморского флота по штанге с 1934 по 1951 год. Надо ли говорить, как пригодились его спортивные навыки по время боев? – По своей военной профессии я связист, – продолжает Александр Яковлевич, – но в самые тяжелые дни принял командование ротой в составе восьмой бригады морской пехоты. Ох, и дрались же наши ребята! Все знали: отступать некуда, тыла у нас, соседа слева и справа тоже нет, так что надеялись только на себя, на свою смекалку и злость. А когда положение было безвыходным, когда оставались одна граната и последний патрон, матросы бросались под танки.Именно так в районе Дуванкоя поступили мои незабвенные друзья Красносельский, Одинцов, Паршин и Цибулько.Первым, обвязавшись гранатами и бутылками с зажигательной смесью, бросился под танк политрук Фильченков.Его примеру последовали Паршин и Одинцов. Тогда же погибли Красносельский и Цибулько. Пятнадцать танков шло на наших ребят, но ни один прорваться к Севастополю не смог.Всего севастопольцы загнали в землю триста тысяч отборных фашистских вояк. И это несмотря на то, что у них было многократное превосходство в танках, самолетах и живой силе. Я уж не говорю об артиллерии. Знаете, какие пушки били по нашим окопам? Их калибр достигал 420 и даже 600 миллиметров.Но вечером 30 июня 1942 года, когда закончились последние боеприпасы, продовольствие и даже питьевая вода, Ставка приняла решение об эвакуации наших войск.Часть израненных матросов была эвакуирована морем, а те, кому не хватило места, ушли в горы и продолжали борьбу в партизанах.Даже враг был вынужден признать мужество и стойкость защитников Севастополя. Вот что я прочитал уже после войны в книге воспоминаний генерала Манштейна, который командовал гитлеровскими войсками в Крыму, – достал обернутый в газету томик Александр Яковлевич. – «Плотной массой, ведя отдельных солдат под руки, чтобы никто не мог отстать, бросались они на наши линии. Нередко впереди всех находились женщины и девушки-комсомолки, которые тоже с оружием в руках воодушевляли бойцов».…И вот наступил май 1944 года. Освобождена Одесса, вновь стала нашей Керчь, от Перекопа и Джанкоя идут войска 4-го Украинского фронта, а по южному берегу Крыма – Отдельная Приморская армия.Главной задачей было не только освободить Севастополь, но и уничтожить вражескую группировку, не допустив ее эвакуации из Крыма, а это ни много ни мало 200 тысяч солдат и офицеров, 3600 орудий и минометов, более 200 танков и 150 самолетов.– Генеральный штурм начался 7 мая, – вступает в разговор Герой Советского Союза летчик-штурмовик Н. С. Есауленко. – Рано утром в полку был митинг, на котором мы поклялись выбить фашистов с Сапун-горы, которая была ключом ко всей немецкой обороне, а еще лучше навечно загнать их в землю. Полтора часа долбили мы основание Сапунгоры, туда же били пушки и катюши. Первые три захода штурмовики сделали, хорошо видя цель, а потом поднялось такое облако огня, дыма и пыли, что работать пришлось очень осторожно, ориентируясь по красным флагам наступающих частей.На наших самолетах, на танках и даже на снарядах был начертан клич: «Даешь Севастополь!» Земля Сапун-горы встала дыбом, казалось, там не может быть ничего живого, но фашисты сражались с отчаянием обреченных: они выбирались из щелей, нор и даже из специально выкопанных пещер и вели губительный огонь. Потери были огромные, но наши части метр за метром продвигались вперед. Летчикам это было видно по красным флагам, да и команды с земли заставляли переносить удары авиации все ближе к вершине.В семь часов вечера флаги всех штурмовых групп развевались на гребне Сапун-горы! Рассчитывая на то, что наши не сумели как следует закрепиться, рано утром фашисты предприняли яростную контратаку. Мы снова поднялись в воздух, да и пехота не дремала, так что враг был отброшен, и на его плечах наши войска ворвались в Севастополь.– О том, что творилось на земле, могу рассказать я, – подхватывает А. Я. Ищенко. – Правда, непосредственного участия в штурме я не принимал, потому что к этому времени опять стал связистом.Но что творилось в эфире! Корректировщики передают целеуказания артиллеристам, одни летчики наводят других на высоты, тут же карусель воздушных боев, танкисты подсказывают друг другу, где орудия противника и как обойти минные поля, захлебываются радиостанции немцев, короче говоря, связисты были в курсе всех дел.Но самый тяжкий труд, как всегда, выпал на долю пехоты. Когда роты поднялись в атаку, ожили многие огневые точки врага. Представить трудно, каково бежать в полный рост, а по тебе из надежного укрытия лупит пулемет. Люди бежали, падали, одни вставали, другие нет, но цепи уверенно продвигались вперед. Сколько бессмертных подвигов совершили тогда наши воины! Взвод лейтенанта Дзигунского шел впереди всех: взята одна траншея, вторая, и вдруг – дзот. Пулемет прижал атакующих к земле.Лейтенант забросал дзот гранатами, пулемет умолк, но ненадолго. Гранат больше не было, а булыжником пулеметчика не достать. Тогда командир с кличем «За Родину!» бросился на амбразуру и закрыл ее своим телом.Во время форсирования Северной бухты в окружение попала небольшая группа наших разведчиков. Гвардейцы приняли на себя целую роту автоматчиков, уничтожили артиллерийский расчет, прикладами и ножами перебили фашистов, но все, кроме тяжело раненного командира, погибли.9 мая, к концу дня, Севастополь был полностью освобожден. А на следующий день Москва салютовала героям-севастопольцам 24 артиллерийскими залпами из 324 орудий.– Севастополь был освобожден, но враг в Крыму еще оставался, – говорит Н. С. Есауленко. – Разбитые и потрепанные фашистские войска отошли к Херсонесу и злобно огрызались: они еще надеялись на эвакуацию.– Ну, да, – усмехнулся И. П. Шенгур. – Так мы им и позволили. В те дни наши торпедные катера 268 раз выходили на коммуникации противника, потопили множество транспортов, барж и других судов. И вот ведь как бывает, вот что значит русский матрос: корабли мы топили, а захлебывающихся фрицев вытаскивали и доставляли на берег. Но 42 тысячи фашистских вояк так и ушли на дно.– Тех, кто все-таки не сдавался, мы добивали еще три дня, – подвел итог Н. С. Есауленко. – 12 мая фашистская армия, насчитывавшая до начала операции около 200 тысяч человек, перестала существовать.…Высокой, очень высокой ценой досталась эта победа. Свидетельство тому – многочисленные памятники и братские могилы, которых немало в городе-герое. Родина высоко оценила подвиг освободителей Севастополя: 126 воинам было присвоено звание Героя Советского Союза, а 118 частей и соединений получили наименование Севастопольских.Весь мир тогда был восхищен беспримерным штурмом Севастополя. Английский журналист А. Верт писал в те дни: «Одной из загадок войны останется вопрос, почему в 1941–1942 годах, несмотря на подавляющее преимущество немцев в танках, авиации и существенное превосходство в людях, Севастополю удалось продержаться 250 дней, и почему в 1944 году русские взяли его за четыре дня».Что же, для англичанина это, может быть, и загадка, но не для нас. Стоит лишь вспомнить героическую оборону Брестской крепости, невиданную стойкость ленинградцев, мужество сталинградцев, неудержимый порыв бойцов Красной Армии под Курском, Орлом и Белгородом, не говоря уже о штурме фашистской столицы Берлина.Но Севастополь есть Севастополь, он, как говорится, на особом счету, и слава этого величественного и достойного уважения города не сотрется в веках. Недаром же внуки тех, кто сражался за легендарный город, служат здесь сейчас и с особым чувством поют песню, которую пело не одно поколение матросов Черноморского флота:[i]Легендарный Севастополь,Неприступный для врагов,Севастополь, Севастополь –Гордость русских моряков.[/i]
Общество
Граф Толстой против НКВД
[b]Приходилось ли вам прикасаться к документам, извлеченным из тьмы веков или секретных хранилищ? Если да, тогда вы поймете мое волнение, когда я взял в руки выцветшую, а прежде серо-синюю папку. Это дело Георгия Давыдовича Венуса, 1897 года рождения, выходца из василеостровских немцев. Из-за ветхости папки номер дела, к сожалению, не сохранился.[/b]Арестовали Венуса 8 января 1935 года как «участника контрреволюционной организации». 11 февраля ему было предъявлено стандартное и самое страшное по тем временам обвинение в «шпионаже, активной контрреволюционной деятельности и участии в террористической организации, ставившей целью свержение советской власти».Как ни трудно в это поверить, но на первом же допросе Венус свою вину признал. И хотя впоследствии от данных показаний пытался отказаться, его участь была предрешена.Друзья, а их было немало, от Венуса мгновенно отвернулись и сделали вид, что никогда его не знали. Понять их в принципе можно: за связь с врагом народа можно было оказаться в соседней камере.Так вот, от Венуса отвернулись все, кроме одного. Этим человеком оказался Алексей Толстой: он отправил письмо всесильному Ежову, который в те годы возглавлял НКВД.Это был поступок![b]Муза, рожденная в окопах[/b]Так кто же он такой, Георгий Венус? Почему ради его спасения пошел на смертельный риск популярнейший советский писатель и бывший граф Алексей Толстой? Как я уже упоминал, родом Венус был из обрусевших немцев, не одно поколение которых работало на бумагопрядильной фабрике Кенига. Но Георгий пошел не в цех, а в хорошо известное реальное училище Екатериненшуле.Юноша был талантлив: он писал стихи, брал уроки в Академии художеств, мечтал стать живописцем. Увы, но этим мечтам не суждено было осуществиться – помешала война. В 1915 году Георгий поступил в Павловское пехотное училище и через восемь месяцев, приняв присягу, стал прапорщиком.Потом – фронт, бои, ранения, награждение Георгиевским крестом… Революция застала Венуса в окопах.Зимой 1918-го он вернулся в Петроград, как бывший офицер тут же был арестован ЧК и брошен в Петропавловскую крепость.Двадцать девять дней ждал он решения своей участи, видел, как каждый день уводили на расстрел его соседей, приготовился к казни и сам, но совершенно неожиданно «по слабости здоровья» его освободили и отпустили на все четыре стороны.Так как он ходил с немецкой пулей в легком и кашлял кровью, то решил пробираться в теплые края. После ряда приключений Венус оказался в занятом немцами Харькове и тут же был мобилизован в войско гетмана Скоропадского.Пробыл он в этом самостийном войске буквально несколько дней и, сбросив ненавистную форму, спрятался у давних знакомых, живущих на окраине города.Не прошло и нескольких дней, как в Харьков вошли деникинцы. Венус тут же выбрался из подполья и добровольно вступил в известный своими жестокостями Дроздовский полк, так как, по его словам, «в те дни считал, что деникинская армия нанесет поражение большевикам». В белой армии он находился до самого разгрома Врангеля и вместе с остатками его войска чуть ли не на последнем пароходе отплыл в Турцию.Как известно, Врангель рассчитывал на реванш и основной костяк своей армии сохранил. Сохранить-то сохранил, но содержать не мог: офицеры месяцами не получали жалованья и в самом прямом смысле слова голодали.Венусу пришлось труднее, чем кому бы то ни было: ведь он по-прежнему кашлял кровью, и ему нужно было более или менее прилично питаться. Когда становилось совсем невмоготу, Венус шел на берег Босфора, ловил черепах, разбивал их о камни, а мясо вываривал на костре.Трагический конец был практически предрешен, но… его спасла мать, находившаяся в большевистской России. Как это ни странно, почта в те времена работала исправно, что позволило матери Венуса связаться со своим состоятельным братом, который жил в Берлине, и попросить его оказать помощь сыну. Дядя тут же помог племяннику, сначала прислав ему денег на пропитание, а потом и вытащив его в Берлин.Сидеть на дядиной шее Георгий не хотел и занялся поисками работы. Совершенно неожиданно нашел спрос его талант живописца: после пустякового экзамена его охотно приняли в рекламное бюро. Днем Венус рисовал рекламные плакаты, убеждая покупать то мыло, то подтяжки, а по вечерам бегал в литературные эмигрантские кружки, которых в Берлине было великое множество.Начал он, как водится, со стихов и даже выпустил небольшой сборник под названием «Полустанок», но потом перешел на прозу. Два года работал Венус над романом «Война и люди», который в 1926 году был напечатан в Ленинграде. Роман тут же заметили, о нем восторженно отозвался даже Горький.А в газетах писали: «Автор рисует головокружительную кампанию белого отряда на Украине, закончившуюся неудачей, отступлением и сдачей Перекопа Красной Армии. Белая армия дана не только в действии и боях, но и в быту. Ценно то, что у Венуса показано не только организационное разложение белой армии, но и вырождение белой идеи».Так случилось, что Венус довольно близко познакомился с Виктором Шкловским, который тут же взял шефство над молодым писателем. Так как в это время в Берлине находился мэтр эмигрантской литературы Алексей Толстой, Шкловский решил рекомендовать ему своего воспитанника, сопроводив его к бывшему графу с краткой запиской: «Дорогой Шарик! Посылаю тебе молодого и талантливого писателя Георгия Венуса. Я уже доучиваю его писать. Но пока что ему надо есть. Не можешь ли ты дать ему рекомендацию? Он – красный. Твой В. Шкловский».Толстой взял Венуса под свою опеку, и его стали печатать регулярнее. А вскоре Венус принял радикальное решение, которое не только в корне изменило его жизнь, но и, в конце концов, привело к трагическому концу: он решил вернуться в Россию.Полпредом Советского Союза в Германии в то время был Николай Крестинский, тот самый Крестинский, который до этого был наркомом финансов и даже членом политбюро ЦК ВКП (б), а в тридцатые годы станет первым заместителем наркома иностранных дел и будет расстрелян. А ведь как все хорошо у него начиналось. Гимназия – с золотой медалью, затем юридический факультет Петербургского университета, должность присяжного поверенного.Жить бы ему и дальше на Невском проспекте, выступать в суде, защищая обеспеченных петербуржцев, если бы не увлечение большевистской литературой. Со временем Николай Крестинский и сам стал пописывать, печатаясь в «Правде».Когда его решили назначить полпредом в Германии, будто предчувствуя неладное, Крестинский отбивался изо всех сил, но когда на его кандидатуре настоял Ленин, пришлось согласиться и в ноябре 1921 года отправиться в Берлин.Тогда же, не без деятельного участия Крестинского, начался период, если так можно выразиться, незаконных, но очень тесных брачных отношений между СССР и Германией. Тут и буйно расцветшая торговля, и многомесячные командировки наших военачальников в Германию, а немецких в Советский Союз и, конечно же, поездки всевозможных делегаций по линии культурного обмена.И надо же было так случиться, что именно во время этого бурного советско-германского романа Венус явился в советское полпредство, где его встретил никто иной, как сам Крестинский.Полпред приветствовал решение Венуса вернуться в Россию и собственноручно подписал соответствующее разрешение. Разве могло тогда прийти ему в голову, что эта подпись для Венуса практически означала смертный приговор, а сам Крестинский, который восемь раз арестовывался царскими жандармами, в девятый раз будет арестован чекистами и погибнет от большевистской пули?!Но пока что все шло нормально, и в 1926-м Венус оказался в Ленинграде. Среди его друзей и единомышленников такие известные писатели и художники, как Лавренев, Чуковский, Пастернак, Катаев, Яр-Кравченко, Попов и многие другие. Жизнь была прекрасна, Венус много писал, много печатался, стал широко известен. Его книги «Стальной шлем», «Самоубийство попугая», «Зяблик в латах», «Хмельной верблюд», «Притоки с Запада», «Молочные реки» и многие другие были высоко оценены критикой.И вдруг как гром среди ясного неба: арест, обыск, двухнедельное пребывание в тюрьме и приказ в десятидневный срок на пять лет отбыть в город Иргиз! Где он, этот Иргиз? Венус кинулся к Чуковскому, тот – выше. В результате ссылку в Иргиз заменили ссылкой под Куйбышев.Сохранить членство в Союзе писателей помог тот же Чуковский.В Куйбышеве Венуса с семьей поселили в пригородном поселке Красная Глинка. Он пытался писать, но его не печатали. Пришлось обратить свои взоры к Волге и устроиться бакенщиком. Зарплаты бакенщика не хватало даже на еду, поэтому Венус начал промышлять рыбалкой, благо рыбы в Волге было предостаточно. По утрам известный всему Союзу писатель крадучись пробирался к местным жителям и менял рыбу на молоко, овощи и фрукты.А потом Венус садился за стол и писал, писал несмотря ни на что! Постепенно он пробил стену молчания: его начали печатать в местных газетах и даже издали небольшую книжку под названием «Дело к весне».Жизнь понемногу налаживалась. Венус расправил крылья и строил планы на будущее. Но в апреле 1938-го последовал новый арест. Обвиняли его, как я уже говорил, в «шпионаже, активной контрреволюционной деятельности и участии в террористической организации, ставившей целью свержение советской власти». Допросы велись с пристрастием, и признания выбивались дичайшие.Когда речь шла о нем самом, Венус сдавался и подписывал все, что ему подсовывал следователь, – это видно из протоколов. Но когда пытались выбить показания против его друзей, он стоял непоколебимо как скала и, хоть и снова начал харкать кровью, ни одного дурного слова о том же Чуковском или Пастернаке так и не сказал.[b]Опасные хлопоты[/b]Именно в эти дни на защиту Венуса поднялся Алексей Толстой. Он отправил Ежову письмо, в котором характеризовал Георгия Венуса как честного человека.Ежову это не понравилось, и он приказал любой ценой добыть показания против бывшего графа. Тут уж за Венуса взялись, если так можно выразиться, по полной программе. Но как ни старались заплечных дел мастера, выполнить приказ Ежова так и не смогли: Венус выстоял и не предал своего старшего друга. Честь ему и хвала, а то ведь одному богу известно, как сложилась бы судьба самого Толстого! А теперь о письме. Оно отпечатано на машинке, на той самой машинке, с валика которой сошли «Хождение по мукам», «Петр I», «Гиперболоид инженера Гарина» и многое другое.«Глубокоуважаемый Николай Иванович! Я получил известие, что в Куйбышеве недавно был арестован писатель Венус. Венус был сослан в Куйбышев в марте 1935 года как бывший дроздовец. Он этого не скрывал и в 1922 году написал книгу «Пять месяцев с дроздовцами». Эта книга дала ему право въезда в Советскую Россию и право стать советским писателем.Он написал еще несколько неплохих книг. Вся ленинградская писательская общественность хорошо знает его как честного человека, и, когда его выслали, писатели несколько раз хлопотали за него, чтобы ему была предоставлена возможность писать и печататься.В Куйбышеве он работал и печатался в местных органах и выпустил неплохую книгу рассказов.Он жил очень скудно и хворал малярией. Основной материальной базой его семьи (жена и сын) была переписка на машинке. Перепиской занималась его жена.После ареста у его жены был обыск, и была взята машинка. Прилагаю при этом моем письме письмо его сынишки (к моей жене), которое нельзя читать равнодушно.Николай Иванович, сделайте так, чтобы дело Венуса было пересмотрено. Кроме пятна его прошлого, на его совести нет пятен с тех пор, когда он осознал свою ошибку и вину перед Родиной. Во всяком случае, я уверен в этом до той поры, пока он не уехал в Куйбышев. Его письма из Куйбышева ко мне содержали одно: просьбу дать ему возможность печататься и работать в центральной прессе.В чем его вина, я не знаю, но я опасаюсь, что арестован он все за те же откровенные показания, которые в марте 1935 года дал следователю, то есть о том, как он, будучи юнкером, пошел с дроздовцами.Нельзя остаться равнодушным к судьбе его сынишки. Мальчик должен учиться и расти, как все наши дети».В принципе на этом можно было бы поставить точку – самое главное сказано. Но Толстой берет свой знаменитый «паркер» и приписывает от руки: «Крепко жму Вашу руку. Алексей Толстой. 22.11.1938 г. гор. Пушкин».Вот, собственно, и все.Великий русский писатель Алексей Толстой уцелел. Но для двух других действующих лиц эта история закончилась трагически. Ежова, как известно, в феврале 1940 года расстреляли.А вот Венус так и не доставил наслаждения палачам пустить ему пулю в затылок. Находясь в Сызранской тюрьме, он заболел туберкулезным плевритом – не исключено, что после пыток и побоев дала себя знать пуля, которую он носил в легких еще со времен войны), был переведен в тюремную больницу и 8 июля 1938 года умер.А за два дня до смерти он сумел передать на волю записку, адресованную жене и сыну. «Дорогие мои! – писал он дрожащей рукой. – Одновременно с цингой с марта у меня болели бока. Докатилось до серьезного плеврита. Сейчас у меня температура 39, но было еще хуже. Здесь, в больнице, неплохо. Ничего не передавайте, мне ничего не нужно. Досадно отодвинулся суд. Милые, простите за все, иногда хочется умереть в этом горячем к вам чувстве. Будьте счастливы. Я для вашего счастья дать уже ничего не могу. Я ни о чем не жалею. Если бы жизнь могла повториться, я поступил бы так же».В отличие от большинства людей, которые в те мрачные годы ушли в небытие, мало что после себя оставив, Георгий Венус оставил книги. В них его душа, его мечты.Переиздать бы эти книги, дать им вторую жизнь – это было бы второй жизнью автора, мало прожившего, но много страдавшего человека.
Развлечения
Я обошлась бы без поцелуев
Прочтите для начала несколько писем и подумайте: как нужно относиться друг к другу, чтобы доверить бумаге такие душевные, идущие от самого сердца слова.«Дорогой друг! От Вас еще нет весточки. Не знаем, как доехали и как поживаете. Хорошо ли устроились? Хорошо ли работается в библиотеке? Ваш Иван».Проходит несколько дней, от дорогого друга по-прежнему нет ни строчки, и обеспокоенный Иван отправляет еще более тревожное письмо, которое на этот раз подписывает «Ваш Базиль».Что за конспирация? Зачем? От кого нужно таиться? От кого? Конечно, от жены, от кого же еще! И Базиль, он же Иван, сообщает об этом в следующем письме: «Сегодня великолепный солнечный день со снежком. Мы с женой гуляли по той дороге, по которой – помните – мы так чудесно гуляли однажды втроем. Я все вспоминал и жалел, что Вас нет».Значит, треугольник, классический любовный треугольник? Да, треугольник, и, судя по всему, с довольно острыми углами и неизбежными в таких случаях выяснениями отношений.Последствия не замедлили сказаться, что видно из смиренно-умоляющего письма женщины. «Никому не будет хуже, если мы вновь будем все втроем вместе».Иван промолчал. И тогда отчаявшаяся женщина срывает маски и, наплевав на конспирацию, выплескивает всю свою боль и всю свою любовь в полном безысходной тоски письме.«Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Я знаю, я чувствую, никогда ты сюда не приедешь! Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитей связана с мыслью о тебе. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда тебя очень любила. Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, и только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью – и это никому не могло бы причинить боль… Крепко тебя целую».Затем следовала подпись: «Твоя Арманд».А как было подписано письмо с описанием великолепного солнечного дня и прогулки втроем? «Ваш Ленин».[b]Несчастлив в браке, счастлив в любви[/b]Да-да, что бы ни говорили пуритане, пытающиеся сделать из Ленина сухого, лишенного нормальных человеческих чувств борца за дело рабочего класса, он, будучи неудачливым в браке, был счастлив в любви.Что касается Надежды Крупской, то, по свидетельству современников, она была далеко не красавицей.К тому же ее всю жизнь мучила базедова болезнь, а это пучеглазие, потливость и повышенная возбудимость, не говоря уже о сердцебиении и нервных срывах. Не случайно в качестве партийных псевдонимов к ней прилипли не совсем благозвучные клички Минога и Рыба.Встреча Ленина с Инессой Арманд изменила всю его жизнь! Он стал веселее, оживленнее, часто улыбался, сыпал шутками, начал следить за своей внешностью.Крупская все это видела, все понимала и… смирилась. Она даже говорила, что «в доме становится светлее, когда приходит Инесса».[b]Милая девушка с передовыми мыслями[/b]Так кто же она такая, эта чаровница Инесса Арманд? Начнем с того, что никакая она не Арманд, а Стеффен. Ее отец – французский оперный певец Теодор Стеффен. Мать – Натали Вильд, полуфранцуженка, полуангличанка, тоже певица, а несколько позже учительница пения. Отец умер рано, дать образование дочери мать не могла, и Инессу забрала с собой тетка, которая нашла племяннице в Москве место преподавательницы французского языка.Обворожительная, изящная и раскованная Инесса на балах и вечеринках пользовалась сумасшедшим успехом. Она прекрасно танцевала, очаровательно болтала не только по-французски, но и по-русски. А ее внешность! «Пышная прическа, грациозная фигура, маленькие уши, чистый лоб, резко очерченный рот, зеленоватые глаза» – так описывал ее в своем дневнике один из влюбленных современников.Но Инесса была практичной девушкой и всем подпоручикам, студентам и присяжным поверенным предпочла сына купца 1-й гильдии, владельца торгового дома «Евгений Арманд с сыновьями» – Александра Арманда.У семьи Армандов были текстильные фабрики, лесные угодья, доходные дома и многое другое. Александр оказался мягким, добрым человеком, жену ни в чем не ограничивал, но в одном был непреклонен: он не только любил детей, но и, как тогда говорили, любил их делать.Инесса это тоже любила – и рожала чуть ли не каждый год. Пятеро детей – даже по тем временам достаточно много! Но ни роды, ни заботы о детях не убили в ней духа суфражизма – модного тогда движения женщин за равные права с мужчинами.Инесса вступает в «Общество улучшения участи женщин», запоем читает книги идеологов народничества, а оказавшись на отдыхе в Швейцарии, сближается с социалистами. Тогда же в ее дневнике появляется запись: «После короткого колебания между эсерами и эсдеками, под влиянием книги Ильина «Развитие капитализма в России», становлюсь большевичкой».Инесса не знала, что Ильин – это ее судьба, что Ильин – это Ленин. Кстати, Лениным Владимир Ульянов стал лишь в 1901 году, когда одну из своих статей в журнале «Заря» впервые подписал этим псевдонимом. Естественно, и Владимир Ильич не знал, что, напечатав небольшую книгу, «увел» в большевистский стан многодетную купеческую жену.Тем временем в личной жизни Арманд произошла такая революция, что ее имя на долгие годы стало предметом насмешек и сплетен. Инесса по уши влюбилась во Владимира, младшего брата своего мужа.А как же муж? Как дети? Несчастный, но благородный и великодушный Александр отпустил Инессу вместе с детьми, само собой разумеется, назначив солидное содержание. Больше того, он согласился не оформлять развод, так что формально Инесса оставалась его женой и, следовательно, наследницей капиталов и совладелицей текстильных фабрик.Поселились «молодые» на Остоженке, сняв квартиру в доме купца Егорова. Так как Владимир считал себя социал-демократом, они вместе со свежеиспеченной большевичкой «ударились» в революцию. И вот уже после двух арестов Инессу на два года ссылают в Архангельскую губернию. Вместе с женой в ссылку поехал ее невенчанный муж Владимир.Климат там был отвратительный – и Владимир серьезно заболел: врачи обнаружили туберкулез. Инесса заметалась! Надо любой ценой добраться до Швейцарии, туберкулез умеют лечить только там! Деньги, слава богу, были, а за деньги можно все. Но Швейцария Владимиру не помогла. Похоронив любимого, Инесса стала глушить тоску… учебой. Она поступила в университет, за год прошла полный курс экономического факультета и была удостоена ученой степени лиценциата экономических наук.В 1909-м Инесса переехала в Париж. Там и произошла встреча, решившая ее судьбу: она познакомилась с Лениным. Завороженный женскими чарами Инессы, Владимир Ильич даже не пытался скрывать своих чувств, тем более что жена, видя, как благотворно влияет на него Инесса, не особенно противилась их близости. В те же годы Ленин, Крупская и товарищ Инесса (так ее прилюдно называл Ильич) затеяли совершенно новое дело: в пригороде Парижа, который по-русски назывался Длинная Ослица, а по-французски куда более благородно – Лонжюмо, они открыли партийную школу. Сюда под видом сельских учителей из России приехали 18 рабочих-большевиков, которых учили не только азам марксизма, но и методам конспирации, способам тайнописи и другим премудростям нелегальной борьбы с царизмом.Как только выпускники школы вернулись в Россию, выяснилось, что квалифицированные руководители нужны не в Париже, а в Петербурге. Раз надо – значит надо.И в Петербург отправляется элегантно одетая дама с паспортом на имя Франциски Казимировны Янкевич. Надо ли говорить, что это была Инесса Федоровна Арманд! Два месяца пани Янкевич будоражила Петербург. А потом ее арестовали. Тут же выяснилось, что пани Янкевич не кто иная, как находящаяся в розыске Инесса Арманд.Вот-вот состоится суд, а потом – каторжная тюрьма, выжить в которой удается далеко не всем. И тут в Петербург примчался Александр Арманд. Сколько он привез с собой денег, история умалчивает, но из Петербурга он уехал с пустыми карманами.Зато Инесса таинственным образом оказалась в варшавском поезде, причем на границе ее никто не досматривал и паспорта не проверял.Из Варшавы Инесса перебралась в Краков, а оттуда в Поронино, где ее с нетерпением ждал… ну конечно же, «Базиль», он же «Иван», а в последнее время «Ваш Ленин».Как же они были счастливы! Ленин непрерывно строчил статьи для «Правды», Инесса ему помогала, под псевдонимом Елена Блонина писала и сама, но в какойто момент, взглянув друг на друга, они швыряли в угол карандаши, надевали подходящую обувь и уходили в горы. Они так много гуляли и лазали по горам, что в шутку их стали называть «партией прогулистов».[b]Война все меняет[/b]К сожалению, как это часто бывает, счастье оказалось недолгим: началась Первая мировая война. После кратковременного ареста австрийскими властями Ленин был освобожден и уехал в нейтральную Швейцарию. Инесса последовала за ним.Некоторое время Ленин, Крупская и Инесса жили в горной деревушке Зоренберг. Где-то грохочут пушки, а здесь – безмятежная сельская идиллия. Инесса играла на рояле, Ленин писал, Крупская вычитывала корректуру. Но и на сей раз счастье было недолгим, Ленин рвался в Россию: ведь в феврале 1917-го там произошла революция, царь отрекся от престола, и к власти пришло Временное правительство.– Что еще за Временное правительство? – возмущался Ленин. – На каторгах сидели большевики, забастовки организовывали большевики, за поражение в войне ратовали большевики, а в правительстве нет ни одного нашего человека. «Никакого доверия Временному правительству!» – таким будет наш текущий лозунг. Мы должны во что бы то ни стало туда ехать, хотя бы через ад.Должны-то должны, но как? Помочь взялся швейцарский социалист Фриц Платтен, который, вступив в сговор с немцами, провез через воюющую с Россией Германию в якобы опломбированном вагоне 31 сторонника Ленина, потом на шведском пароме переправил их в Стокгольм, а оттуда – в Россию.Инесса и в мыслях не допускала отпустить Ленина одного, вернее, с Миногой, поэтому весь долгий путь она не отходила от своего Базиля ни на шаг. До России они добрались благополучно, но как только Ленин и его сторонники появились в Петрограде, все они оказались под угрозой не только ареста, но и расстрела. Дело в том, что Временное правительство заявило: «Каждого русского политэмигранта, посмевшего проехать через Германию, в России будут отдавать под суд как изменника Родины».Играть со смертью Ильич не стал и в тот же день покинул Петроград. Так он оказался в Разливе, а потом и в Финляндии. Ильич тогда уцелел, а вот 140 видных большевиков оказались за решеткой.Уцелела и Арманд: ее спасло то, что все это время она находилась в Москве и даже была избрана депутатом Московской городской думы. А после победного Октября Ильич назначил ее заведующей Женским отделом ЦК РКП (б). С одной стороны, это назначение Инессу обрадовало – чуть ли не каждый день она виделась с Лениным, а с другой – уж очень странным делом пришлось ей заниматься.В соответствии с учением Маркса, нужно было убедить женщин России в том, что их главная задача не забота о семье, а классовая борьба, что домашний труд вот-вот отомрет, что вместо кастрюль и корыт появятся общественные кухни и прачечные, что воспитание детей на себя возьмут детские сады и ясли.А что касается любви, то она должна быть свободной, настолько свободной, что ее следует рассматривать как свободу выбора партнера – и не больше.Инесса моталась по фабрикам и заводам, выступала на митингах и собраниях, писала статьи и фельетоны и в конце концов свалилась с ног, причем в прямом смысле слова. В феврале 1920-го Ленин посылает ей записку.«Дорогой друг! Итак, доктор говорит, воспаление легких. Надо архиосторожной быть. Непременно заставьте дочерей звонить мне (12 – 4) ежедневно. Напишите откровенно, чего не хватает? Есть ли дрова? Кто топит? Есть ли пища? Кто готовит? Компрессы кто ставит? Вы уклоняетесь от ответов – это нехорошо. Ответьте хоть здесь же, на этом листке. По всем пунктам. Выздоравливайте! Ваш Ленин. Починен ли телефон?»На этом Ленин не успокаивается. И вот уже он пишет ей новое, умоляюще-тревожное письмо. «Дорогой друг! Грустно очень было узнать, что Вы переустали и недовольны работой. Не могу ли помочь Вам, устроив в санатории? Если не нравится в санаторию, не поехать ли на юг? К Серго на Кавказ? Серго Орджоникидзе устроит отдых, солнце, хорошую работу. Он там власть. Подумайте об этом. Крепко, крепко жму руку. Ваш Ленин».«Еду!» – решила Инесса и сообщила об этом Ленину. Ильич тут же озаботился организацией поездки. Но устроить в санаторий – это одно. А обеспечить безопасность? Ведь на Кавказе еще стреляют, да и по Кубани гуляют недобитые банды. И обеспокоенный Ленин отправляет члену Реввоенсовета Кавказского фронта Серго Орджоникидзе шифрованную телеграмму: «Очень прошу Вас, ввиду опасного положения на Кубани, установить связь с Инессой Арманд, чтобы в случае надобности эвакуировать ее и ее сына, или устроить (сын болен) в горах около Каспийского побережья, и вообще принять все меры».Меры были приняты, и в конце августа 1920 года Инесса Арманд вместе с сыном приехала в Кисловодск. Постепенно она стала поправляться, набирать вес и даже начала ходить в горы. Но вскоре прогулки пришлось прекратить, так как совсем рядом стучали пулеметы. Как оказалось, это пытались прорваться из окружения остатки белогвардейского десанта генерала Фостикова. Тут же было принято решение всех отдыхающих немедленно эвакуировать.До ближайшей остановки, которая была во Владикавказе, тащились четверо суток. Кто-то в пути заболел, кто-то чуть было не отстал – всем им на помощь приходила Инесса. Отдохнув денек во Владикавказе, горе-курортники двинулись дальше, но буквально через сутки застряли в Беслане. На этот раз надолго. Там было такое скопище людей, такая мерзость и грязь, что, как считали врачи, именно эта стоянка стала для Инессы роковой.До Нальчика все-таки добрались, и даже неплохо провели там целый день, а ночью Арманд стало плохо. Утром ее отвезли в больницу. Диагноз установили быстро – холера.Инесса то теряла сознание, то приходила в себя. От обезвоживания она сильно похудела. Потом начались судороги. Стал хриплым, а затем совсем пропал голос.Инесса сражалась двое суток. В полночь она потеряла сознание. Врачи делали все возможное – инъекции, уколы, капельницы, но утром ее не стало. В тот же час из Нальчика полетела телеграмма: «Вне всякой очереди. Москва. Совнарком. Ленину. Заболевшую холерой товарищ Инессу Арманд спасти не удалось тчк Кончилась 24 сентября тчк Тело перепроводим в Москву тчк».[b]После смерти[/b]Москва встречала Инессу с нескрываемой печалью. От Казанского вокзала до Дома союзов гроб с ее телом несли на руках. В газетах были напечатаны некрологи. Похороны состоялись 12 октября. Вот как описывала это событие одна из столичных газет: «У Дома союзов шпалерами выстраиваются пулеметчики. Не по-осеннему жарко. Оркестр Большого театра под управлением знаменитого Вячеслава Сука играет траурный марш Шопена. После марша – партийный гимн «Интернационал». Траурная колесница медленно трогается».Первым за скорбной колесницей шел человек, для которого эта утрата была невосполнимой, для которого это была не просто потеря друга, а потеря любимой женщины. Когда шедшая неподалеку от Ленина Александра Коллонтай взглянула на Ильича, она была ошеломлена. «Ленина невозможно было узнать, – написала она в тот вечер в своем дневнике. – Он шел с закрытыми глазами, и, казалось, вот-вот упадет».Поразительно, но через четыре года Коллонтай вернулась к этой записи и дополнила ее провидческими словами: «Смерть Инессы Арманд ускорила смерть Ленина: он, любя Инессу, не смог пережить ее ухода».Надо сказать, что в этой непростой ситуации исключительно деликатно вела себя Крупская. Они видела, как страдает муж, понимала, что сейчас ему не до нее, что помочь ему может только время.Спустя полгода, когда Владимир Ильич пришел в себя от перенесенного удара, он собственноручно написал председателю Моссовета письмо, в котором просил распорядиться о посадке цветов на могиле Инессы Арманд, а также похлопотать о небольшой плите.И еще... Сразу после кончины Ильича, когда еще не был решен вопрос о строительстве мавзолея, ходили слухи, что Крупская предлагала похоронить Ленина рядом с Инессой Арманд.Что и говорить, это было бы не просто благородным поступком, а стало бы великолепным памятником любви, верности и преданности не только до гроба, но и за гробом.
Общество
Крёстный путь великого старца
[i][b]Окончание.Начало в «Вечерней Москве» от 19.10 и 2.11.2010.[/b][/i][b]Уход из дома контролировался свыше[/b]Стоило стихнуть боям на церковном фронте, как с новой силой разгорелись бои на редутах семейных. Капризы, ревность, истерики и кликушеские выходки Софьи Андреевны стали совершенно нестерпимы.Вот как описывал одну из таких выходок секретарь Льва Николаевича Валентин Булгаков. «Вечером – опять тяжелые и кошмарные сцены. Софья Андреевна перешла все границы в проявлении своего неуважения к Льву Николаевичу и, коснувшись его отношений с Чертковым, наговорила ему безумных вещей, ссылаясь на какую-то запись в его молодом дневнике. Я видел, как после разговора с ней в зале Лев Николаевич быстрыми шагами прошел через мою комнату к себе, прямой, засунув руки за пояс, и с бледным, точно застывшим от возмущения лицом. Затем щелкнул замок: Лев Николаевич запер за собой дверь на ключ. Что переживал он за этими дверьми, оскорбленный в самом человеческом достоинстве своем, бог знает!» А вот другой, еще более странный, фортель. Однажды Софья Андреевна, ни с того ни с сего рухнула на лестнице и, притворяясь, что лишилась языка, начала биться в истерике. При этом она ухитрилась достать из кармана карандаш, набросала что-то в блокноте и передала сыну Андрею совершенно несуразную записку: «Умираю по вине Черткова. Отомсти за смерть матери, убей Черткова!» Когда об этой сцене рассказали Льву Николаевичу, он горько усмехнулся и записал в своем дневнике: «Опять хочется уйти. Удирать, надо удирать! Считал деньги и соображал, как уйти».Окончательно решение уйти созрело в ночь с 27 на 28 октября, когда Софья Андреевна устроила очередной обыск в кабинете мужа, а он не спал и все видел. «Отвращение и возмущение растет, – записал он в ту ночь, – я задыхаюсь и считаю пульс: 97. Не могу лежать и вдруг принимаю окончательное решение уехать».Пока дочь и домашний врач Душан Маковицкий укладывали вещи, Лев Николаевич сел за прощальное письмо к жене. «Отъезд мой огорчит тебя, – писал он. – Сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме стало невыносимым. Пожалуйста, пойми это и не езди за мной, если и узнаешь, где я. Такой твой приезд только ухудшит твое и мое положение, но не изменит моего решения».Наконец все готово, и темной октябрьской ночью, спотыкаясь, падая, натыкаясь на деревья и потеряв шапку, Лев Николаевич добрался до конюшни. «Я дрожу, ожидая погони, – писал несколько позже. – Но вот уезжаем. В Щекине ждем час, и я всякую минуту жду ее появления. Но вот сидим в вагоне, трогаемся, и страх проходит, поднимается жалость к ней, но не сомнение, сделал ли то, что должно».Вагон, в который попали Толстой и Маковицкий, был даже не третьего, а четвертого класса: проходы узкие, теснота ужасная, духота невыносимая. Лев Николаевич разделся, потом накинул пальто и пошел на заднюю площадку.Как оказалось, ее оккупировали курильщики, поэтому пришлось идти на переднюю.Дуло там со страшной силой, но Лев Николаевич приподнял воротник и уселся на раскладное сиденье. Только через час Маковицкий уговорил его вернуться в вагон, но тут нахлынула толпа новых пассажиров, и Толстой снова ушел на площадку.К концу дня доехали до Козельска и там наняли ямщика до Оптиной пустыни.В монастырской гостинице их встретили приветливо, напоили, накормили и предоставили просторную комнату для ночлега.На следующий день решили ехать в Шамординский монастырь, где жила сестра Толстого – Мария Николаевна.Там его застала весть о том, что Софья Андреевна, прочитав его прощальное письмо, побежала топиться, причем на этот раз вполне серьезно.Она бросилась в пруд и стала захлебываться. Но ее все же вытащили.Проведя пару дней в Шамордине, Толстой задумался, куда же ехать дальше – то ли в Бессарабию, то ли в Новочеркасск. Решили, что в Новочеркасск, и рано утром сели в поезд. Между тем еще накануне Лев Николаевич почувствовал сильный озноб, температура поднялась до 38 градусов, но от поездки он не отказался: Лев Николаевич не скрывал, что очень боялся, как бы его не догнала Софья Андреевна.Ближе к вечеру стало ясно, что ехать дальше равносильно самоубийству, и на станции Астапово его сняли с поезда.Гостиницы там не было, пассажирский зал не отапливался, между тем как Льва Николаевича колотило все сильнее.Слава богу, добрейшая душа, начальник станции Озолин предоставил Толстому свою квартиру, а сам перебрался к знакомым. Всю ночь Лев Николаевич то засыпал, то бредил, то дергался от судорог, то впадал в обморочное состояние. Утром в Астапово примчался Чертков, потом репортеры, доктора и просто сочувствующие люди. Приехавшие из Москвы доктора диагноз установили быстро: воспаление легких. Лечили кислородом, морфием, камфарой, компрессами – ничего не помогало: жар усиливался, икота не пропадала, обмороки участились.[b]За Толстого берутся жандармы[/b]И тут на тропу войны вышли те, о ком в пылу домашних ссор Лев Николаевич совсем забыл: речь идет о жандармах, которые с великого старца уже много лет не спускали глаз. Первый раз Толстой столкнулся с ними еще в 1862 году, когда по доносу приставленного к нему сыщика в Ясной Поляне был произведен обыск, продолжавшийся два дня: тогда на глазах хозяина взламывали полы в конюшне, а в пруд забрасывали невод.Не найдя ничего компрометирующего, жандармы удалились, но пообещали вернуться. И вернулись! На этот раз в связи с делом преподавателя одной из московских гимназий Михаила Новоселова, у которого нашли нелегально отпечатанные экземпляры строжайше запрещенной статьи Толстого «Николай Палкин». Узнав об аресте Новоселова, Толстой поступил типично по-толстовски: он явился в жандармское управление и потребовал его освобождения, предложив вместо него себя как автора статьи.Начальник жандармского управления генерал Слезкин был умным человеком, он сразу понял, какую бурю возмущения вызовет арест Толстого, поэтому Новоселова приказал отпустить, а Льву Николаевичу с любезной улыбкой сказал облетевшие все газеты слова: «Граф, ваша слава слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли ее вместить».Отпустить-то он Толстого отпустил, но глаз приказал с него спускать! С тех пор ни один шаг, ни один поступок, ни одно написанное слово не оставались без внимания жандармов. Вот и теперь, после ухода Льва Николаевича из дома, жандармы отслеживали каждый его шаг и были в курсе всей его переписки.Еще 30 октября калужский губернатор князь Горчаков подписал циркулярное письмо полицеймейстеру и всем уездным исправникам: «По имеющимся у меня сведениям, граф Лев Николаевич Толстой совместно со своим доктором скрылся из имения Ясная Поляна с целью, как надо полагать, странничать. Возможно, что граф Толстой прибудет в один из монастырей Калужской губернии и в особенности в Оптину пустынь. Предписываю на случай появления графа Толстого или вообще странника, возраст и приметы которого подходили бы к личности графа Толстого, установленных законом суровых мер, как против беспаспортного, к нему не применять. О его прибытии донести мне по телеграфу».Откуда князь Горчаков узнал об отъезде Толстого из Ясной Поляны? Кто ему сообщил, что графа сопровождает доктор? Кто донес о маршруте поездки? Как он прознал, что Толстой второпях забыл паспорт? Ответ, я думаю, ясен: агенты жандармерии были внедрены в ближайшее окружение Толстого.След был взят быстро, и уже на следующий день козельский уездный исправник отправил срочную телеграмму Горчакову. «Доношу: граф Толстой 29 октября прибыл ночным поездом в Оптину пустынь, там и ночевал. Утром выбыл на извозчике к сестре в Шамордин монастырь. Обещал вернуться в Оптино».Выходит, что кто-то следил за Толстым в поезде, кто-то пас его ночью, кто-то проследил за извозчиком и даже подслушал разговор Толстого с монахами, которым обещал вернуться.Были свои люди у жандармов и в монастыре. Это хорошо видно из рапорта губернатору уездного исправника Кормилицына. «Доношу Вашему Сиятельству, что мною добыты нижеследующие сведения о пребывании графа Толстого в Шамординском монастыре. Прибыв в гостиницу Шамордина в сопровождении доктора Маковицкого и какого-то молодого человека по фамилии Сергеенко, граф Толстой отправился к проживающей в монастыре сестре своей, монахине Марии Николаевне, у которой провел остаток вечера.На другой день, в семь часов утра, один, отправился пешком в прилегающую к монастырю деревню Шамордино и пытался нанять там квартиру у крестьян, в чем ему было отказано. Днем приехала в монастырь дочь графа Александра Львовна. Граф в течение дня что-то писал, а к вечеру отправился к своей сестре, у которой пробыл недолго.Ночью, неожиданно для всех окружающих, объявил о своем решении утром уехать в Козельск на поезде, что в 6 часов утра и привел в исполнение.По сведениям, добытым мною в монастыре, граф Толстой уехал из Ясной Поляны вследствие семейных неприятностей, возникших из-за составленного им духовного завещания».Этот удивительный рапорт заставляет о многом задуматься. Уже в первых строках исправник сообщает, что все нижеследующие сведения добыл в Шамординском монастыре.Но как? Ведь монастырь, тем более женский, учреждение закрытое, и держать там своих агентов в виде слуг, поваров или дворников невозможно.Значит, что? Значит, агентами, доносчиками и осведомителями были сами монахини.А откуда исправнику известны фамилии Маковицкий и Сергеенко? Ведь карточку проживающего в гостинице они не заполняли, а личного секретаря Черткова Алексея Сергеенко вообще никто не знал. И кто следил за Толстым, когда он ходил в деревню, чтобы попытаться снять квартиру, и как он узнал, что ему было отказано? Я уж не говорю о неожиданном ночном решении Толстого уехать в Козельск, ведь для того, чтобы прознать об этом, надо было находиться рядом с Толстым, а чтобы сообщить исправнику, иметь надежную связь как внутри монастыря, так и за его стенами. И откуда исправнику известно о духовном завещании Льва Николаевича и возникших из-за этого семейных неприятностях?Ответы, которые напрашиваются сами собой, однозначны: осведомителем был кто-то из самого ближнего окружения Толстого. Кто он, так и осталось неизвестным, но информация от него поступала жандармам до самого последнего часа Льва Николаевича. Сведения о тяжелой болезни Толстого дошли и до Петербурга. Теперь уже распоряжения пошли калужскому губернатору князю Горчакову.«Если в случае смерти графа Льва Николаевича Толстого поступят просьбы о служении панихид, не оказывайте противодействия и предоставьте всецело разрешение этого вопроса местной духовной власти. За устроителями и присутствующими на панихидах благоволите приказать учредить неослабное наблюдение. За министра внутренних дел, генерал-лейтенант Курлов».Еще более циничную инструкцию получил жандармский унтер-офицер Филиппов: «5-го утром прибыть в Астапово с оружием и патронами».Пообещал помощь и Тамбовский губернатор: «Если нужна помощь для поддержания порядка, то городовых и стражников могут выслать из Лебедяни и Козлова».Взбудоражился и начальник Камышинского жандармского управления, потребовавший отчета от ротмистра Савицкого. «Телеграфируйте, кем разрешено Льву Толстому пребывание в Астапове, в станционном здании, помещении, не предназначенном для больных. Губернатор признает необходимым принять меры для его отправления в лечебное заведение или постоянное местожительство.Вам безотлучно находиться в Астапове, командировать туда пять жандармов и присылать донесения в штаб о положении больного».[b]Был грустный день всего мира[/b]Между тем Льву Николаевичу становилось все хуже, все чаще он впадал в забытье и бредил. Он то вспоминал умершую четыре года назад дочь Марию, то, приподнявшись на кровати, громко восклицал: «Удирать, надо удирать!», то вдруг совершенно четко говорил: «Я пойду куда-нибудь, чтобы никто не мешал. Оставьте меня в покое». Но одна из его последних фраз вошла в историю, причем произнес он ее и даже записал почему-то по-французски. По-русски это звучит так: «Делай, что должно, и пусть будет, что будет».7 ноября в 6 часов 5 минут утра произошла остановка дыхания, и Льва Николаевича Толстого не стало. Его глаза закрыл Душан Маковицкий.Тут же объявился тульский архиерей Парфений, который хотел узнать, не выражал ли граф Толстой во время пребывания в Астапове желания раскаяться в своих заблуждениях, вернуться в лоно церкви и быть погребенным по православному обряду. Нет, сказали ему, граф Толстой примириться с церковью не пожелал и своих убеждений не изменил.8 ноября дубовый гроб с телом Толстого перенесли в товарный вагон, который прицепили к экстренному поезду.Так Лев Николаевич отправился в обратный путь, в свою родную Ясную Поляну. Несмотря на то что полиция перекрыла вокзалы и из Москвы было запрещено отправлять срочные поезда, около пяти тысяч человек все же добрались до Ясной Поляны.Вот как описывал этот печальный день корреспондент одной из газет.«Уж меркнет день, а народ все прибывает и прибывает, и веренице ждущих очереди конца-края нет. В яснополянском доме хотели поставить наряд полиции, но Сергей Львович попросил этого не делать, и в доме остался только один полицейский чиновник.В 2 часа 30 минут сыновья и друзья подняли гроб и передали его крестьянам.Могила Льва Николаевича на том месте, где он приказал себя похоронить, в Заказе – в лесу, который он когда-то велел не рубить, близ оврага, где, по услышанной в детстве легенде, зарыта волшебная палочка.Когда опустили гроб, толпа встала на колени. Многочисленные полицейские продолжали стоять. И тогда из толпы раздались гневные возгласы: «Полиция, на колени!» Чувство страха и вины заставило их согнуть колени.Был снежный день. Был грустный день всего мира».И это правда. На фабриках и заводах, в гимназиях и университетах состоялись многочисленные траурные митинги, в газетах практически всех европейских и американских столиц были напечатаны печальные некрологи, и только полиция и жандармерия по-прежнему пребывали в ненависти и неприязни к памяти Льва Толстого. Не удержался даже министр внутренних дел Петр Столыпин и сорвал с себя маску терпимости и человеколюбия. 13 ноября он отправил циркулярную телеграмму губернаторам. «Ввиду происходящих в Петербурге беспорядков в высших учебных заведениях, могущих повториться в других городах, благоволите принять к неукоснительному исполнению нижеследующие указания. Предупредите учебные начальства, что всякие сходки учащихся не должны быть разрешены. Предупредите, что если такие сходки состоятся, то для их прекращения в учебные заведения будет введена полиция».А вот самодержец Николай II послал соболезнующую телеграмму. Сделал он это, между прочим, по совету Распутина, который считал, что в отходе Толстого от церкви виноваты сами церковники, которые, как он говорил, «мало его ласкали; епископы – люди жестокие, как дьяволы, гордецы они». И вот что писал царь: «Душевно сожалею о кончине великого писателя, воплотившего во времена расцвета своего дарования в творениях своих родные образы одной из славнейших годин русской жизни. Господь Бог да будет ему милостивым судьей. Николай».Казалось бы, эта телеграмма должна была прекратить нападки на покойного писателя, но даже год спустя, когда по всей России отмечалась годовщина со дня кончины Толстого, ни жандармы, ни власть предержащие не могли успокоиться. Уже известный нам князь Горчаков повелел полицеймейстеру и всем уездным исправникам следующее: «Ввиду наступающей годовщины смерти писателя Льва Толстого озаботиться принятием заблаговременных мер по недопущению по этому поводу никаких уличных демонстраций и антирелигиозных выступлений, обратив особое внимание на настроение учащейся молодежи и рабочих масс и на могущие состояться гражданские панихиды, заседания и собрания для чествования памяти погибшего писателя. Обо всем, что будет замечено в этом отношении, предписываю немедленно доносить мне и сообщать начальнику Калужского губернского жандармского управления».[i]Прошло не так уж много времени, и не стало ни жандармов, ни жены (Софья Андреевна пережила мужа всего на девять лет), ни жестоких, как дьяволы, епископов. Иначе говоря, трехголовый змий, который терзал Толстого, обратился в прах. Кто его теперь помнит, этого убогого мутанта?! А вот Льва Толстого знает, помнит и любит весь мир, ведь он был фигурой, без всякого преувеличения, планетарного масштаба.Нам же, русским, надлежит гордиться тем, что в истории России был такой великий человек, и надеяться на то, что когда-нибудь земля Русская снова родит гения, которого мы будем называть нашей совестью, нашей душой и нашим заступником.[/i]
Общество
Крёстный путь великого старца
[i]Продолжение. Начало в «Вечерней Москве» от 19.10.2010 г.[/i][b]Конфликт с чиновниками в рясах[/b]Недаром в народе говорят, что коль пришла беда, то отворяй ворота. На фоне домашних неурядиц, когда нервы Льва Николаевича и без того были измотаны до предела, на него обрушился новый удар: непримиримую войну Толстому объявила Церковь. Вообще-то, если быть объективным, следует признать, что первым начал он. В таких статьях и книгах, как «Исповедь», «В чем моя вера?», «Царство Божие внутри нас», и многих других он камня на камне не оставил от фундаментальных основ православия.«Православная церковь? – писал он. – Я теперь с этим словом не могу уже соединить никакого другого понятия, как несколько нестриженых людей, очень самоуверенных, заблудших и малообразованных, и в шелку и бархате, с панагиями бриллиантовыми, называемых архиереями и митрополитами, и тысячи других нестриженых людей, находящихся в самой дикой, рабской покорности у этих десятков, занятых тем, чтобы под видом совершения каких-то таинств обманывать и обирать народ».Но и это далеко не все. Прекрасно понимая, что олицетворением фарисейства и религиозного мракобесия является мрачная фигура обер-прокурора Святейшего Синода Победоносцева, Лев Николаевич решился на беспрецедентный шаг: он задумал открыть глаза царю и направил открытое письмо Николаю II. «Из всех этих преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека – это дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам, злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдет в историю – Победоносцевым».Царь на это письмо никак не отреагировал. И тогда Толстой вывел Победоносцева в романе «Воскресение», причем под весьма недвусмысленной фамилией – Топоров. Он изобразил Топорова таким тупым, безнравственным, лицемерным и мерзким чинушей, что вся Россия тут же узнала в нем Победоносцева и потешалась над обер-прокурором.Все это, конечно же, не оставалось незамеченным – и врагов среди «нестриженых людей» Лев Николаевич нажил непримиримых. Постепенно, исподволь Синод начал собирать материалы для отлучения Толстого от Церкви. А вскоре наступил благоприятный для этого момент.[b]Панихиды по Толстому не будет![/b]В начале 1900 года Лев Николаевич серьезно заболел. Первоприсутствующий член Синода митрополит Иоанникий тут же разослал по всем епархиям циркулярное секретное письмо «О запрещении поминовения и панихид по Л. Н. Толстому в случае его смерти без покаяния». Не дождались! На радость всей России Лев Николаевич выздоровел.Тогда «нестриженые» зашли с другой стороны: они принялись за приверженцев Толстого. Чего стоила их травля отрядов Толстого, которые оказывали помощь голодающим в неурожайные 1891–1892 годы! Голодомор тогда был страшный, каждый день умирало по несколько тысяч человек, и лишь граф Толстой на свои средства сколотил молодежные отряды, которые ездили по деревням и оказывали реальную помощь. А вот попы, вместо того чтобы подключиться к этому благородному делу, со всех амвонов хаяли этих ребят, объявляя их антихристовыми детьми.Причем тут же объясняли, что антихрист – это не козлоногий и рогатый черт, а тот, кто послал этих ребят в деревни, то есть граф Толстой. Так что, принимая помощь от Толстого, вы принимаете помощь от сатаны, говорили они.В принципе, к отлучению Толстого от Церкви все было готово, не хватало лишь согласия царя. Колебался наш самодержец недолго. После того, как он прочитал «Воскресение» и в омерзительном Топорове узнал своего любимца Победоносцева, согласие императора было получено. А 24 февраля 1901 года в «Церковных Ведомостях» появилось «Определение Святейшего Синода о графе Льве Толстом».Перечислив прегрешения Толстого перед Церковью, назвав его еретиком и лжеучителем, Синод заявил, что отныне «Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею».То, что последовало сразу же за этой публикацией, уму непостижимо. «Нестриженые» как с цепи сорвались, со всех церковных амвонов полился такой поток грязи, оскорблений, ругани и угроз, что даже у людей, не очень любивших Толстого, создавалось впечатление, что во всех этих чиновников в рясах вселился бес.Но каково же было удивление чиновников в рясах, когда вся мыслящая и думающая Россия встала на защиту Толстого.В Хамовнический переулок, где зимовала тогда семья Толстых, пачками шли письма и телеграммы, весь переулок был запружен студентами, дом завален цветами, а репортеры рыскали в толпе, расспрашивая людей об их отношении к решению Синода. Потом эти высказывания печатали в газетах, и не было ни одного, которое бы не обвиняло церковников как минимум в идиотизме и даже подстрекательстве черносотенных элементов на прямое насилие.То, что подстрекательство было, это факт. Через несколько дней после публикации анафемы Лев Николаевич шел со своим другом по Лубянской площади.Какой-то мужик его узнал и заорал на всю площадь: «Дьявол! Вот он, дьявол в образе человека. Бей его!» К счастью, нашлись другие люди, которые скрутили фанатика.И, что совсем неожиданно, Лев Николаевич нашел горячую заступницу в лице своей скандалезной жены. Софья Андреевна, видимо, считала, что нападать на мужа может только она – ведь она это делает любя, но другим, будь они хоть семи пядей во лбу, это непозволительно, – и отправила гневное письмо митрополиту Антонию, а потом и самому Победоносцеву. Неведомо как, но это письмо стало известно широкой общественности и тут же попало в печать.«Ваше Высокопреосвященство, – писала она. – Прочитав в газетах жестокое определение Синода об отлучении от Церкви мужа моего, графа Льва Николаевича Толстого, и увидав в числе подписей пастырей Церкви и вашу подпись, я не могла остаться к этому вполне равнодушной. Горестному негодованию моему нет пределов! Не могу не упомянуть и о секретном распоряжении Синода священникам не отпевать в церкви Льва Николаевича в случае его смерти. Кого же хотят наказать? Умершего, уже ничего не чувствующего человека, или окружающих его, верующих и близких ему людей? Если это угроза, то кому и чему?»Что тут началось! Студенты устраивали шумные демонстрации, рабочие – забастовки, аристократы отправляли возмущенные послания царю, в театрах, где шли пьесы Толстого, гремели овации в честь автора, газеты печатали издевательские статьи и шаржи на Синод и ненавистного обер-прокурора.Даже сам Победоносцев вынужден был признать, что «послание Синода о Толстом вызвало целую тучу озлобления». Но Победоносцева больше всего взбесило письмо одного отчаянного священника, напечатанное в ведущей газете Ростова-на-Дону: «Прочитав известие об отлучении от Церкви одного из самых великих людей земли Русской и о запрете отпевать его в случае кончины, я заявляю на весь Божий мир: какие бы синодальные громы ни гремели над моей головой, я приеду в Ясную Поляну и графа Толстого отпою».Выходит, что не все чиновники в рясах одинаковы, не все одним миром мазаны, что есть среди них и вполне здравомыслящие, не черносотенно настроенные люди.Что стало с тем священником, одному Богу ведомо, но бунт на корабле Победоносцев подавил быстро, и снова со всех амвонов зазвучала анафема Толстому.А что же сам Лев Николаевич, как вся эта свистопляска отразилась на его самочувствии и не нарушила ли она спокойствия его духа? Судя по свидетельству Софьи Андреевны, Лев Николаевич, прочитав постановление Синода, надел шапку и пошел на прогулку. «Впечатления никакого», – записала она в своем дневнике.Но это была всего лишь первая реакция. Затем Толстой понял, что постановление Синода оставлять без ответа нельзя.Поэтому он написал потрясающий по силе духа и глубине «Ответ Синоду», которым зачитывалась вся думающая и размышляющая Россия.[b]Ответ Синоду[/b]Удивительно дело, но «Ответ Синоду» по каким-то непонятным причинам не изучается ни в школах, ни в университетах, ни в духовных академиях. Между тем всем, кто ходит в церковь и считает себя если не воцерковленным, то хотя бы верующим, этот документ следует знать как таблицу умножения – и либо с Толстым соглашаться, либо аргументированно опровергать. Видит Бог, как хочется привести «Ответ» полностью – ведь вы его больше нигде не прочитаете, но в рамках очерка это невозможно, поэтому остановлюсь на наиболее важных и, если так можно выразиться, горячих моментах. Ознакомившись с ними, вы поймете, почему Церковь до сих пор Толстого не простила, почему на его могиле нет ни креста, ни обелиска и почему еще многие годы с амвонов звучали анафемы в адрес одного из самых великих людей России.«Я не хотел сначала отвечать на постановление обо мне Синода, но постановление это вызвало очень много писем неизвестных мне корреспондентов. И я решил ответить как на само постановление, указав на то, что в нем несправедливо, так и на обращения ко мне моих неизвестных корреспондентов. Постановление Синода вообще имеет много недостатков. Оно представляет из себя то, что на юридическом языке называется клеветой, так как в нем заключаются несправедливые и клонящиеся к моему вреду утверждения. Оно, наконец, есть подстрекательство к дурным чувствам и поступкам, так как вызвало в людях непросвещенных и нерассуждающих озлобление и ненависть ко мне, доходящие до угроз убийства. «Теперь ты предан анафеме и пойдешь по смерти в вечное мучение и издохнешь как собака… анафема ты, старый черт, проклят будь», – пишет один.Другой делает упреки правительству за то, что я еще не заключен в монастырь, и наполняет письмо ругательствами. Третий пишет: «Если правительство не уберет тебя, мы сами заставим тебя замолчать. Чтобы уничтожить тебя, прохвоста, у нас найдутся средства».То, что я отрекся от Церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что восстал на Господа, а, напротив, только потому, что всеми силами желал служить ему. Прежде чем отречься от Церкви, я посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение Церкви. И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же – собрание самых грубых суеверий и колдовства, совершенно скрывающее весь смысл христианского учения.И я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, а мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым.Не признаю я и загробной жизни, если разуметь ее в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами, и рая – как постоянного блаженства. Отвергаю я и все таинства и считаю их низменным, грубым, несоответствующим понятиям о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия.В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла, который могло иметь крещение для взрослых, сознательно принимающих христианство.В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман, только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением.В елеосвящении и в миропомазании вижу приемы грубого колдовства. Кощунственно уверять детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом кусочки хлеба и положить их в вино, то в эти кусочки входит Бог.Все это ужасно! Учение Христа переделано в грубое колдовство купания, мазания маслом, телодвижения, заклинания и проглатывания кусочков хлеба.Учение Христа не в молебнах и обеднях, а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга. Если бы Христос пришел теперь и увидел то, что делается его именем в Церкви, то с законным гневом повыкидал бы все эти ужасные кресты, чаши, свечи, иконы и все то, посредством чего церковники, колдуя, скрывают от людей Бога и его учение.Я начал с того, что полюбил христианство более своей Церкви, теперь же более всего на свете люблю истину. Истина же для меня совпадает с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство. Я спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти».Закончив свой «Ответ» словом «смерть», Толстой не подозревал, как к ней был близок. Писем с угрозами убить его как «врага царя и отечества» было так много, что писатель перестал обращать на них внимание, но ведь были не только письма – был реальный заговор, и был человек, готовый совершить убийство. Им оказался крестьянин-мясник, привыкший пускать кровь животным, так что ему ничего не стоило сделать то же самое с ненавистным слугой дьявола. Этот истово верующий мясник не придумал ничего лучшего, как явиться к игумену монастыря и попросить благословение на великий подвиг.– Пойду я к старику тому, – делился он своим планом, – будто за советом, а сам выхвачу из-за голенища вот этот нож, и – кончено, графишка куцый полетит прямиком в ад.К счастью, благословения игумен не дал, но отметил, что «такая ревность Святой церкви весьма и весьма угодна».А в 1902-м, когда, находясь в Крыму, Лев Николаевич серьезно заболел, чиновники в рясах радостно потирали руки и с нетерпением ждали известия о смерти Толстого. Но великий старец выжил! И не только выжил, но и подал свой голос, еще и еще раз решительно заявив, что ни о каком примирении с Церковью речи быть не может. Именно тогда известный журналист Суворин блестяще сформулировал то, о чем знала и думала вся мыслящая Россия.«Два царя у нас, – писал он, – Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой, несомненно, колеблет трон Николая и его династии. Его проклинают, Cинод имеет против него свое определение. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописях и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого! Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост».На некоторое время позорная кампания вокруг имени Толстого утихла, но в 1908-м вспыхнула с новой силой. Дошло до того, что протоиерей Иоанн Кронштадтский пошел на кощунственнейший, даже с точки зрения Церкви, шаг и сочинил молитву о скорейшей смерти юбиляра: «Господи, возьми с земли хулителя твоего, злейшего и нераскаянного Льва Толстого и всех его горячих последователей». Подал голос и Синод, призвавший «всех верных сынов Церкви воздержаться от участия в чествовании графа Льва Николаевича Толстого».А тут еще сам Толстой подлил масла в огонь, опубликовав статью «Не могу молчать!» Она была посвящена одному из самых страшных явлений той поры – массовым смертным казням. В ней Лев Николаевич напрямую обращается к правительству. «Вы говорите, что это единственное средство успокоения народа и погашения революции, но ведь это явная неправда... Участвуя в этих ужасных преступлениях, вы не только не излечиваете болезнь, а только усиливаете ее, загоняя внутрь».В те же дни Ясную Поляну посетил тульский архиерей Парфений. Вопреки желанию Лев Николаевич вынужден был побеседовать с ним, но как только тот уехал, тут же обратился к своему дневнику.«Вчера был архиерей. Особенно неприятно, что он просил жену дать ему знать, когда я буду умирать. Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я покаялся перед смертью. И потому я заявляю, что все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении, – ложь. Повторяю при этом и то, что похоронить меня прошу без так называемого богослужения».[b]Окончание в «Вечерней Москве» от 16.11.2010 г.[/b]
Общество
Крёстный путь великого старца
Сто лет назад ушел из жизни человек, которого одни считали гениальным писателем, совестью земли Русской и называли великим старцем, другие – матерым человечищем, рядом с которым в Европе некого поставить, третьи – великаном, колеблющим трон Николая II и его династии. Но были и другие – те, которые называли Льва Николаевича не иначе как антихристом и исчадием ада, врагом царя и отечества, а также опаснейшим антиправительственным злоумышленником.[b]…а радости и счастья нет[/b]Так кем же он был, наш великий старец? С кем он воевал всю свою долгую жизнь? Кто посмел встать на его пути и, если так можно выразиться, только и делал, что все эти годы вставлял ему палки в колеса? Имя этому «трехголовому змию» – церковь, жена и жандармерия. Но если церковь и жандармерия преследовали Льва Николаевича по сугубо служебным мотивам, то Софья Андреевна, как ни грустно об этом говорить, из-за денег.Причем не из-за тех, которые есть, но их трудно поделить, а из-за тех, которые, возможно, потекут рекой после смерти престарелого графа.Самое удивительное, что и все благородное семейство во главе с Софьей Андреевной и его ближайшие друзья, не стесняясь, обсуждали этот вопрос в присутствии самого Льва Николаевича. Не трудно представить, как травмировали такие разговоры далеко не молодого человека. Со временем эти с позволения сказать обсуждения приобрели такой скандально-позорный характер, что дочь Александра перестала разговаривать с матерью, а потом вообще уехала из Ясной Поляны, а его ближайший друг Владимир Чертков называл графиню погибшим существом, потерявшим человеческий облик, которое всю жизнь занимается убийством мужа.Формально речь шла о том, в чьих руках после смерти Льва Николаевича окажется право собственности на его произведения и, что особенно важно, кто будет распоряжаться его неизданными дневниками. Когда стало известно, что в соответствии с неписаным договором эти дневники хранятся у Черткова, который, конечно же, даст им ход и позволит напечатать, в Ясной Поляне Толстому объявили войну.Так кто же он такой, этот Владимир Чертков? Происхождения Владимир Григорьевич был самого что ни на есть благородного. По материнской линии он потомок декабристов Чернышевых, а по отцовской – из аристократов, близких к царскому двору. О богатстве рода Чертковых ходили легенды: у них были десятки имений и тысячи крепостных. Одним из крепостных Чертковых, между прочим, был дед Антона Павловича Чехова.Мало кто знал, что Владимир вырос в обстановке острых религиозных дискуссий: побывав в Англии, его мать вернулась в Россию убежденной евангелисткой. А так как отец и все остальные родственники были православными христианами, домашние дискуссии часто перерастали в яростные споры, а споры – в скандалы.Наслушавшись всего этого, Владимир все чаще стал задавать себе вопрос: «В чем моя вера?» И надо же так случиться, что именно в это время таким же вопросом стал задаваться Лев Толстой. Чертков об этом, конечно же, не знал, он шел своим путем. Для начала Владимир оставил военную службу и почти на целый год уехал в Англию.По возвращении он решил стать, как тогда говорили, прогрессивным помещиком и в своем родовом имении основал ремесленную школу: он считал, что, освоив несложные ремесла, крестьяне бросят пить, станут более развитыми. Не тут-то было! Русского мужика заграничными штучками не возьмешь: заниматься резьбой по дереву, чеканкой или гончарным делом в свободное от пахоты время он не станет, а пойдет в кабак.Разочаровавшись в делах просветительских, Чертков с удвоенной силой ударился в изучение глубинных основ религии. В 1883 году он обратился с пространным письмом к Толстому и попал, если так можно выразиться, на свежевспаханную почву: как раз в это время Лев Николаевич работал над рукописью, которая называлась «В чем моя вера?» Через некоторое время они встретились и больше не расставались: никто не понимал Толстого так, как Чертков, никто не разделял его взглядов так преданно и безоглядно, как Чертков, поэтому никто, кроме Черткова, не мог стать его «одноцентренным» другом. По сути дела, Владимир Чертков стал первым истинным толстовцем, а впоследствии руководителем движения, которое получило название толстовства.Самое удивительное, первое время и Софья Андреевна была в полном восторге от Черткова. Толстой не удержался и отметил это в одном из писем: [i]«Чертков мне очень помог в семье. Он имел влияние на весь наш женский персонал. И, может быть, это влияние оставит следы»[/i].Но как только Чертков создал народное издательство «Посредник» и стал там печатать так называемые народные рассказы Толстого, идиллии пришел конец.Причина? Да в деньгах, в чем же еще, если не в деньгах! Раньше все, что выходило из-под пера Толстого, автоматически становилось собственностью Софьи Андреевны, а тут, нет, вы только представьте, в «Посреднике» великому Толстому, рукописи которого с руками оторвет любой издатель, не платят ни копейки.[b]Скандал вышел страшенный[/b]– Ты зверь! – кричала в лицо мужу Софья Андреевна. А потом, накинув халат, выскочила на улицу. Дело было зимой, да не в имении, а в Москве, где масса народу и все графиню знают.– Уеду! – заходилась она. – Куда глаза глядят, лишь бы, тебя, зверя, не видеть!Никуда она, конечно, не уехала, а вот простудилась сильно.– Кликуша! – прячась по углам, шепталась прислуга. – Больной притворяется. И как ее граф терпит?! В деревне бы ее враз вылечили. Как? А вожжами! Ничто так не лечит полоумных баб, как хорошая порка!А тут еще масла в огонь подлил старший сын Сергей, который встал на сторону матери. Тогда-то в тайном дневнике Льва Николаевича появилась полная горечи запись: [i]«Сережа оскорбил меня больно. Такой же он, как мать, злой и не чувствующий. Очень больно было. Хотелось сейчас же уйти… И в самом деле, на что я им нужен? На что все мои мучения?»[/i]Но Лев Николаевич никуда не ушел. Да и куда? В конце концов, он в своем доме, в родном поместье, и с какой стати его надо покидать? А вот на компромисс он пошел и выдал Софье Андреевне доверенность, включающую в себя исключительное право на издание своих сочинений, написанных до 1881 года, и, само собой, на получение доходов от этих изданий.Как ни странно, обстановка в доме от этого лучше не стала. В июне 1884 года в его дневнике появляется еще одна горькая запись. [i]«Сегодня косил, потом купался. Вернулся бодрый, веселый, и вдруг со стороны жены начались бессмысленные упреки. Я ничего не ответил, но мне стало ужасно тяжело. Я ушел и хотел уйти совсем, но ее беременность заставила меня вернуться с половины дороги в Тулу. Ночью родилась дочка – Александра. Казалось бы, живи и радуйся, а радости и счастья нет»[/i].[b]Мать детей или подруга ночей?[/b]Эти бесконечные беременности поначалу сильно смущали, а потом стали раздражать великого старца, ведь его жена рожала тринадцать раз, причем одиннадцать детей выкормила собственной грудью. Вечная возня с пеленками и распашонками, с докторами и повитухами так действовала ему на нервы, что он во всеуслышание начал мечтать о времени, когда все дети подрастут, и он [i]«закажет для Софьи Андреевны гуттаперчевую куклу с вечным поносом»[/i].Справедливости ради надо сказать, что Лев Николаевич тоже был далеко не белым и пушистым, и поводы для скандалов время от времени давал и сам. Скажем, в статьях и книгах он категорически осуждал «плотские утехи», уверял, что [i]«сожитие с чужой по духу женщиной – гадко»[/i], а сам частенько навещал яснополянскую крестьянку Аксинью Базыкину. Потом, поостыв к Аксинье, испытал, как он сам писал, [i]«дьявольский приступ страстной похоти»[/i] к кухарке Домне. Деревня не город, там все на виду, поэтому о жеребячьих выходках графа знали и крестьяне, и обитатели господского дома. Само собой разумеется, знала об этом и Софья Андреевна.Ревностью она воспылала чудовищной и скандал закатила тоже чудовищный! А чуть позже в ее дневнике появилась полная горечи запись: [i]«Как я хотела и часто хочу бросить все, уйти из жизни так или иначе. Боже мой, как я устала жить, бороться и страдать. Как велика бессознательная злоба самых близких людей и как велик эгоизм!»[/i]Постепенно капризы, истерики и кликушеские выходки Софьи Андреевны стали чуть ли не ежедневным «блюдом» в жизни Льва Толстого. Переносил он это со стоической кротостью, но его организм был уже изношен и реагировал на эти стрессы по-своему: один за другим произошли пять обморочных припадков, сопровождавшихся страшными судорогами. Все тело бедного страдальца крутило и корежило, словно корень старого дуба.Графиня же в эти минуты молилась и просила Бога только об одном: «Только бы не сейчас, только бы не на этот раз!» Почему не на этот раз? Да потому, что она не знала, составил ли муж завещание, и если составил, то в чью пользу. Дошло до того, что однажды ночью, когда судороги отпустили Толстого, он приоткрыл глаза и с брезгливым содроганием увидел, как Софья Андреевна воровато роется в его бумагах.– Нет, голубушка, завещание ты не найдешь, – усмехнулся он, – в этом я тебя переиграл. – Во-первых, оно давно составлено, а во-вторых, хранится в надежном месте. Но дрянь ты несусветная! Чего угодно я от тебя ожидал, но только не этого: рыться в чужих бумагах, да еще ночью, да еще воспользовавшись болезнью их владельца – это подло, низко и гадко.Эх, ты, а еще благородных кровей, ведь в твоем роду были и графы, и князья, а отец жил в Кремлевском дворце, имел звание гоф-медика и лечил самого государя. Ой, как больно! – скривился он от судороги. – Господи, или дай силы, или прибери меня в свои чертоги!К утру судорога отпустила, и Лев Николаевич наконец-то заснул.[b]Завещание[/b]А за три месяца до этого Лев Николаевич отправился на своем красавце Делире как бы на прогулку. На самом деле, путая следы, он ехал к условленному месту в двух верстах от Ясной Поляны, где его ждали трое посвященных в дело заговорщиков.В глубине леса, около большого пня, он остановился и поприветствовал «господ конспираторов», которые привезли с собой все необходимое для завершения задуманной акции: большой кусок картона и несколько листов бумаги, а английское резервуарное перо – так тогда называли только что появившиеся авторучки – Лев Николаевич захватил с собой.– Ну что ж, приступим, – сказал он, садясь на пенек и положив на колено картон с чистым листом бумаги. – Начну с даты: сего тысяча девятьсот десятого года, июля дватцать второго дня. Ну вот, – чертыхнулся он, – сгоряча «двадцать» написал через «т». Исправлять? А ну их, – махнул он рукой, – пусть думают, что я был неграмотный.Документ получился довольно пространный, но главное в нем было то, что все, написанное после 1881 года, принадлежит не семье, а Черткову, который должен издавать эти рукописи [i]«на прежних основаниях, то есть не преследуя никаких материальных личных целей»[/i].– Это для того, – добавил Толстой, – чтобы не подумали, что Владимир Григорьевич будет извлекать из этого какуюлибо личную выгоду.После того как на том же пеньке завещание подписали трое свидетелей, оно обрело не только форму, но и силу официального документа и пересмотру не подлежало.Что касается Софьи Андреевны, то, продолжая провоцировать мужа, никаких угрызений совести она не испытывала, так как считала, что борется за интересы семьи, что Лев Николаевич целиком и полностью принадлежит семье, что он кормилец и поилец, что в его годы надо думать не о себе и каких-то призрачных читателях, а о жене, детях и внуках. Больше того, она была убеждена, что в этой, как, впрочем, и всякой другой войне, все средства хороши, иначе говоря, цель оправдывает средства. И она не гнушалась никакими средствами. То кричала на всех углах, что обратится к царю с просьбой признать мужа недееспособным и установить над ним опеку, то грозила покончить с собой и даже стрелялась, правда, из пугача, то намеревалась утопиться и бросалась в пруд, заведомо зная, что воды там по пояс, то прилюдно нюхала какую-то гадость, а потом симулировала потерю сознания.И хотя все эти выходки носили откровенно театрализованный характер, на нервы они действовали: Лев Николаевич все чаще подумывал о том, чтобы послать все к черту и уйти из дома. Уйти навсегда, чтобы не видеть и не слышать поселившегося в Ясной Поляне кошмара. Но тут произошло событие, которое во многом реабилитировало Софью Андреевну: она доказала, что является не только «подругой ночей», но и по-настоящему надежным другом.Дело в том, что как раз в это время Толстой закончил «Крейцерову сонату».В копиях и списках повесть ходила по рукам, у читающей публики она вызвала огромный интерес. Повесть была настолько популярной, что, приветствуя друг друга, вместо: «Как ваше здоровье?», люди спрашивали: «Читали ли вы «Крейцерову сонату»? Даже смертный враг Толстого обер-прокурор Святейшего синода Победоносцев, и тот не то что прочитал, а изучил повесть в три приема и назвал ее «могучим произведением». «Крейцерову сонату» напечатали даже в Женеве, но в России к печати не допускали.И тогда Софья Андреевна, вопреки желанию мужа, отправилась в Петербург, чтобы добиться приема у Александра III и уговорить его дать разрешение на выход в свет «Крейцеровой сонаты». И что вы думаете, она пробилась в Аничков дворец, и, как она позже писала: [i]«Царь встретил меня, стоя в дверях. Государь понравился, приятный, певучий голос, ласковые и очень добрые глаза, конфузливая и добрая улыбка, высок, толст, силен. На переделке повести он не настаивал и довольно быстро согласился на публикацию «Крейцеровой сонаты» в полном собрании сочинений»[/i].Вернувшись в Ясную Поляну, графиня чувствовала себя триумфаторшей! Она даже записала в своем дневнике: [i]«Не могу не чувствовать своего внутреннего торжества, что, помимо всех в мире, было дело у меня с царем, и я, женщина, выпросила то, чего никто другой не мог добиться. И влияние мое, личное, в этом деле, несомненно, играло главную роль»[/i].Но Лев Николаевич этой победы не оценил и даже не на шутку разгневался, когда узнал, что Софья Андреевна просила царя стать добровольным цензором произведений Толстого, и тот с радостью согласился. [i]«Левочка был недоволен моими похождениями и свиданием с государем, – появилась новая запись в ее дневнике. – Он говорил, что теперь мы как будто приняли на себя какие-то обязательства, которые не можем исполнить, что прежде он и государь игнорировали друг друга, теперь все это может повредить нам и вызвать неприятное»[/i].Скандалы закипели с новой силой! Даже дочь Татьяна, и та не выдержала и написала в письме брату Андрею: [i]«Это неслыханно, окружить 82-летнего старика атмосферой ненависти, злобы, лжи, шпионства и даже препятствовать, чтобы он уехал отдохнуть от всего этого. Чего еще нужно от него? В имущественном отношении он дал нам гораздо больше того, что сам получил. И теперь ты не стесняешься обращаться к нему, ненавидимому тобой, с разговорами о его завещании»[/i].Как видите, все снова вернулось на круги своя: все дело в завещании, все дело в том, кому что достанется, иначе говоря, все дело в деньгах пока еще живого великого старца. Он это прекрасно понимал и в отчаянии написал Черткову: «[i]Я путаюсь, желаю умереть, приходят планы убежать или даже воспользоваться своим положением и перевернуть всю жизнь. Неужели так и придется мне умереть, не прожив хоть один год вне того сумасшедшего, безнравственного дома, в котором я теперь принужден страдать каждый час»[/i].[b]Продолжение в «ВМ» от 26 октября 2010 года[/b]
Общество
Сначала награда, потом расстрел
Все началось с того, что в далеком 1932 году японские войска вторглись на территорию Маньчжурии и создали марионеточное государство Маньчжоу-го во главе с последним императором цинской династии Пу И.Так как император был не более чем декоративной фигурой и всеми делами в якобы независимом государстве заправляли японцы, Маньчжурия стала превращаться в плацдарм для нападения на Советский Союз: в бешеном темпе строились дороги, аэродромы, укрепрайоны и другие военные объекты.Через шесть лет все было готово. 29 июля японцы ринулись на Безымянную высоту.Их было более двухсот человек, а защищал высоту наряд из одиннадцати пограничников. И хотя бой был неравный, врага удалось отбросить. Перегруппировав свои силы, японцы бросились на Заозерную. На высоте были всего тридцать пограничников и взвод саперов, а штурмовали ее два японских полка. Сопротивление было яростным, дело доходило до штыковых контратак, саперы подрывались вместе с противником, но силы были неравны, и 31 июля обе высоты отошли к японцам.К 5 августа в районе озера Хасан было сосредоточено более 15 тысяч советских солдат, 285 танков, 237 орудий и 250 самолетов. В море вышли боевые корабли и подводные лодки. Командовал этими силами комкор Штерн. Действиями авиации руководил комбриг Рычагов. 6 августа Штерн отдал приказ о переходе в наступление. Уже 11 августа самураи запросили мира. Москва праздновала победу и чествовала героев. Шесть с половиной тысяч участников боев были награждены орденами и медалями, а 26 бойцов и командиров удостоены звания Героя Советского Союза.Не были забыты и Штерн с Рычаговым: за успешное руководство боевыми операциями им были вручены ордена Красного Знамени. Казалось бы, такая оценка полководческих талантов Штерна и Рычагова сулила им новые ордена, новые посты и новые звания. Впрочем, так оно и было: Штерну присвоили звание генералполковника и назначили командующим ПВО страны, а Рычагов, которому не было и тридцати, получил звание генерал-лейтенанта и должность начальника ВВС Красной армии. Оба были избраны депутатами Верховного Совета СССР, оба стали Героями Советского Союза и оба… расстреляны в октябре 1941 года как заговорщики, террористы, шпионы и враги народа.[b]Доверчив к людям и излишне болтлив[/b]Штерна можно обвинить только в этом, но так как для вынесения расстрельного приговора такого обвинения мало, пришлось за Григория Михайловича взяться всерьез.Дело № 2626 по обвинению Штерна Григория Михайловича было начато 16 июня 1941 года. Как и положено, на постановлении об аресте есть виза заместителя наркома госбезопасности Меркулова, прокурора Бочкова и, что совершенно неожиданно, Семена Михайловича Буденного.Как следует из этого документа, Штерн подозревался в троцкистской и заговорщической деятельности. Изобличал его в этом известнейший в те годы журналист Михаил Кольцов, который в 1939-м был арестован, а в 1940-м расстрелян.Под пытками у Михаила Ефимовича выбили соответствующие показания и теперь дали им ход. В том же духе высказались начальники Разведуправления РККА Урицкий и Берзин, тоже расстрелянные.По тем временам такого рода показаний для ареста было вполне достаточно. В тот же день был проведен и обыск.Среди изъятых книг, рукописей и документов – черновики его деловых писем Сталину и Ворошилову. Кроме того, в описи упоминаются два ордена Ленина, два – Красного Знамени, а также орден Красной Звезды, медали, депутатский значок и Золотая Звезда Героя Советского Союза № 154.А вот и анкета арестованного. Из нее следует, что Григорий Михайлович Штерн родился в 1900 году в городе Смела, что неподалеку от Киева. Отец – врач, мать – домохозяйка. Национальность – еврей. Женат.Двое детей. Член ВКП(б) с 1919 года. Окончил Академию имени Фрунзе.На первом же допросе Штерну заявили: – Вы арестованы за то, что, состоя в контрреволюционной организации, на протяжении ряда лет проводил активную и сознательную вражескую работу в рядах Красной армии.– Я никогда сознательной вражеской работы не проводил! – возмутился Штерн. – И ни в какой контрреволюционной организации не состоял.– Вы умело маскировались под честного командира, а на самом деле всегда были врагом родины и партии.Штерн прекрасно понимал, что может последовать, если он не докажет обратного или… не уведет следователя в сторону, признавшись в чем-то другом.И он, как тогда было принято, занялся самокритикой.– В моей работе было много грубых ошибок, – начал он. – Я был самонадеян и подчас выдвигал плохо продуманные предложения. Я был слишком доверчив к людям, небдителен и излишне болтлив, допуская высказывания, которые можно квалифицировать как антисоветские. Порой я не проявлял обязательной для большевика выдержки и принципиальности. Были у меня и личные обиды, и недовольство отношением ко мне руководящих работников наркомата обороны.Закончил он беспощадным самоосуждением:– Я не оправдал высокого доверия партии, за что заслуживаю сурового наказания.Для выступления на партийном собрании этих слов вполне достаточно, чтобы получить «строгача», но в партии остаться. А вот для того чтобы получить право на жизнь и избежать расстрельного приговора, такого рода признаний маловато – это ему дал понять следователь на следующем же допросе.– Вы сказали, что допускали много грубых ошибок. Что это за ошибки?– Прежде всего их было немало во время испанских событий 1937–1938 годов. Будучи там главным военным советником, я не добился радикальной очистки республиканской армии от предательских элементов среди командного состава армии, а также провалил наступательные операции в районе Брунете и Теруэля. Были у меня и другие ошибки. Во время финской кампании я командовал 8-й армией. Разгром 18-й дивизии, которая входила в состав 8-й армии, на моей совести. В те дни, когда ударили 50-градусные морозы, надо было отвести ее на заранее подготовленные позиции, а я этого не сделал. И тогда финны ударили по флангу. Участь дивизии была предрешена: погибли более шести тысяч человек. Распыленное использование авиации – тоже моя ошибка.– Смотря как на это смотреть, – сурово заметил следователь. – Одни в этом могут увидеть ошибки, которые случаются с каждым командиром, а другие – вражескую работу. Но мы еще к этому вернемся… А что за личные обиды, о которых вы говорили на предыдущем допросе?– Их было немало, – вздохнул Штерн. – Перед началом боев у озера Хасан я был начальником штаба Дальневосточного фронта, а потом командовал корпусом, который разгромил японцев. Когда фронт был ликвидирован, мне доверили 1-ю отдельную Краснознаменную армию. И вдруг снимают! Я страшно обиделся и считал, что это сделано с подачи заместителей наркомов обороны Кулика и Мерецкова, с которыми у меня сложились неприязненные отношения еще в Испании. А чего стоило исключение моего имени из числа руководителей ХалхинГольской операции! В те дни я возглавлял фронтовое управление, которое осуществляло координацию действий советских и монгольских войск. И вдруг в изданном в 1940 году официальном описании операции я не нахожу своего имени!– А как понимать ваши показания о болтливости?– В разговорах с сослуживцами, особенно с генераллейтенантом Рычаговым и генерал-лейтенантом Смушкевичем, я возмущался фактами необоснованных арестов в 1937–1938 годах.– Возмущались, и только? А почему вы не говорите ни слова о своей вражеской работе в Красной армии?– А я такой работы не вел!Такая решительная позиция следователю не понравилась – от него требовали признательных показаний. Чтобы их получить, следователь отдал Штерна, как тогда говорили, «в работу». Результаты этой «работы» появились немедленно.21 июня 1941 года, за несколько часов до нападения Германии на Советский Союз, Штерну предъявили обвинение в том, что он «является участником антисоветской заговорщической организации, проводил подрывную работу по ослаблению военной мощи Советского Союза, а также занимался шпионской работой в пользу иностранных разведывательных органов».Штерн все отрицал. И тогда его снова отдали «в работу». А 27 июня устроили очную ставку Героя Советского Союза Григория Штерна с дважды Героем Советского Союза Яковом Смушкевичем. Яков Владимирович блестяще проявил себя в Испании, потом командовал авиагруппой на Халхин-Голе, был начальником, а затем генеральным инспектором ВВС Красной армии. Короче говоря, его знала и любила вся страна, но он тоже оказался на Лубянке. Ему бы – воздушную армию, а Штерну – стрелковый корпус, и – в дело, на фронт: немцы-то наступают, почти не встречая сопротивления. Но вместо этого их держат во внутренней тюрьме и без конца таскают на допросы. А теперь еще и очная ставка. У Смушкевича первым делом спросили, в чем он признает себя виновным.– В том, что являлся участником заговора в Красной армии, направленного против советской власти, и что был германским шпионом.– А Штерн? Он являлся участником этого заговора?– Да, являлся. Я с ним находился в непосредственной связи.– Правду ли говорит Смушкевич? – поинтересовались у Штерна.– Да, я являлся участником военного заговора.– Были ли вы, Смушкевич, связаны со Штерном по шпионской работе?– Да, Штерн, так же, как и я, являлся германским шпионом. Об этом он говорил еще в Испании, когда в январе 1937-го мы оказались в Мадриде.– Будете ли вы, Штерн, и теперь отрицать свою шпионскую связь со Смушкевичем?– Нет. Смушкевич говорит правду.Все, эта очная ставка показала, что так называемая работа, а это жесточайшие пытки, дала свои результаты: несгибаемый Штерн сломлен и обречен. Признать себя немецким шпионом в то время, когда Германия ведет войну с Советским Союзом, значит, самому себе подписать смертный приговор. Думаю, что Григорий Михайлович это понимал и больше ничего не отрицал, тем самым приближая неизбежный конец. Из него тянули имена – и он назвал всех своих сослуживцев, от него требовали деталей – и он расписывал тайные встречи с немецкими агентами, присланными самим Кейтелем.По существующим тогда правилам в конце каждого протокола допроса подследственный ставил свою подпись и делал приписку: «Протокол допроса записан с моих слов правильно и мною прочитан». Есть такие подписи и приписки на всех протоколах допроса Штерна. И вдруг на одном из протоколов я увидел сделанную дрожащей рукой приписку, совершенно не укладывающуюся в задуманный следователем сценарий: «Все вышеуказанное я действительно показывал на допросе, но все это не соответствует действительности и мною надумано, так как никогда в действительности врагом народа, шпионом и заговорщиком я не был. Штерн».Бесследно для Григория Михайловича этот поступок не прошел: его снова отдали «в работу». А это значит, что его снова били, пытали и терзали многочасовыми допросами.Теперь Штерн стал куда сговорчивее и подписывал практически все, что ему подсовывал следователь по фамилии Кушнерев.А 17 октября 1941 года, в тот день, когда фашистские войска вышли к окраинам Москвы, чекисты во главе с заместителем наркома внутренних дел Кобуловым, начальником следственной части Влодзимирским и прокурором Бочковым – именно их размашистые подписи красуются на документе – вынесли заключение по делу № 2626. Перечислив все прегрешения Штерна, а также отметив, что «сперва он признал себя виновным, но потом от показаний отказался», они полагали бы (была тогда такая странная формулировка) Штерна Григория Михайловича расстрелять.28 октября приговор был приведен в исполнение.И – все! Еще одним военачальником, способным грамотно противостоять Кейтелю, Манштейну или Гудериану, стало меньше. Так что победы германского оружия ковались не только в немецком генштабе и на заводах Круппа, но и в подвалах Лубянки.[b]Прерванный полет[/b]Уроженец деревни Лихоборы Московской области Павел Рычагов сделал прямотаки фантастическую карьеру.После семилетки он учился в школе летчиков, потом командовал эскадрильей, бригадой, отличился в Испании, проявил себя на Хасане и Халхин-Голе, удостоен звания Героя Советского Союза, избран депутатом Верховного Совета СССР, а когда ему не было и тридцати, стал начальником Военновоздушных сил всей страны.Первое время простоватость и прямота молодого генерала нравились Сталину. Удовлетворенно попыхивая трубкой, он с интересом наблюдал за тем, как Рычагов, невзирая на чины и должности, спорит с маршалами и секретарями ЦК, отстаивая интересы военных летчиков. Но однажды, когда на заседании ЦК рассматривались причины участившихся аварий и необъяснимых падений самолетов, Сталин произнес весьма едкую фразу, отметив низкую квалификацию летчиков. Рычагов буквально взвился! В авариях он винил конструкторов и их самолеты.Сталин взял конструкторов под защиту, заметив, что плохому танцору всегда кое-что мешает.Рычагов побагровел и рубанул сплеча.– Ну и летайте на этих гробах сами!Повисшую в кабинете тишину иначе как смертельной назвать было нельзя. Сталин с нескрываемым удивлением посмотрел на распустившегося мальчишку, которого лично он вытащил из самых низов, и, вытряхнув трубку, бросил:– Мы об этом подумаем.Сейчас уже трудно сказать, с этого приснопамятного заседания началась оперативная разработка Рычагова или с чего-то другого, но вот что поразительно: 22 июня прямо на аэродромах была уничтожена большая часть советской авиации, с этого дня каждый летчик и каждый самолет были на вес золота, а командующего ВВС отправляют в отпуск. Да-да, получив отпускной билет, 24 июня Рычагов отправился к морю! Но – не доехал. Генерала Рычагова арестовали в Туле, причем прямо в поезде. В тот же день его доставили в Москву, произвели обыск на квартире, а жил Павел Васильевич в печально известном Доме на набережной, и завели на него дело под № 2930.В постановлении на арест говорится, что Рычагов «является участником антисоветской заговорщической организации и проводит враждебную работу, направленную на ослабление мощи Красной армии».Выходит, что, правильно руководя действиями авиации на Хасане и Халхин-Голе, как это говорится в приказе Ворошилова, Рычагов только и делал, что ослаблял мощь Красной армии? Бред, да и только! На самом деле мощь Красной армии ослабляли те, кто последовательно и систематично уничтожал всех более или менее ценных военачальников: ведь даже во время войны они погибали не от немецких, а от русских пуль. Чью это приближало победу и на кого работало, понятно даже ребенку. Но в те годы такого рода действия считались проявлением высшей мудрости горячо любимого вождя народов.Формальным поводом для ареста Рычагова послужили выбитые под пытками показания другого известного летчика – Якова Смушкевича, который заявил, что они вместе с Рычаговым высказывали «недовольство партией и правительством и договорились совместными усилиями срывать вооружение ВВС».Как только речь зашла о вооружении ВВС, очень кстати пришлись показания бывшего наркома оборонной промышленности, впоследствии трижды Героя Соцтруда Бориса Ванникова. Пока он говорил о плохих пулеметах и скверных авиационных пушках, на выпуске которых якобы настаивал Рычагов, следователь слушал вполуха, но как только Ванников упомянул Сталина, следователь схватился за ручку.– Однажды, когда я был в кабинете Рычагова, ему позвонил товарищ Сталин, – рассказывал Ванников. – Выслушав Сталина, Рычагов швырнул трубку и начал ругать его площадной бранью за вмешательство вождя в сугубо технические вопросы. «Такое повседневное вмешательство только дезорганизует управление, – говорил Рычагов, – и подрывает мой авторитет как начальника ВВС.Мне это надоело, пусть садится здесь и сам командует». И опять площадно ругался.В другой раз, когда ему попало на совещании в ЦК, Рычагов снова площадно ругал товарища Сталина и говорил: «Я заставлю его относиться ко мне как следует. И вообще, такое отношение ко мне ни к чему хорошему не приведет».Как в воду смотрел генерал Рычагов: ни к чему хорошему его близость к вождю не привела. Если на первом допросе обвинение в антисоветской деятельности и измене родине Рычагов отрицал, то через три дня заявил: – Я решил рассказать следствию все о своих преступлениях.– В чем же вы признаете себя виновным? – поинтересовался следователь.– В том, что являлся участником антисоветской заговорщической организации, по заданию которой проводил вредительскую работу в ВВС.Выбив у Рычагова эти признания, следствие не успокоилось и предъявило ему обвинение в терроризме и шпионской работе.Рычагов это категорически отрицал и даже во время очной ставки со Смушкевичем, к которой обоих так основательно подготовили, что ни тот, ни другой не могли держаться на ногах, агентом иностранной разведки себя не признал.Последний допрос Павла Рычагова состоялся 25 октября 1941 года. Он был коротким, но Рычагов успел сказать главное.– Все мои показания – неправда. И то, что говорили обо мне другие, тоже неправда. Я не шпион и не заговорщик.Но ни этот допрос, ни последние слова Рычагова никакой роли уже не играли: ведь еще 17 октября было вынесено заключение по делу № 2930, в котором сказано, что следствие полагало бы, что Павла Васильевича Рычагова нужно расстрелять.И его расстреляли. В деле есть справка, что приговор приведен в исполнение 28 октября 1941 года.Итак, то, что не смогли сделать франкисты в Испании, японцы у Хасана и ХалхинГола, финны под Ленинградом, успешно доделали доблестные советские чекисты: не дрогнувшей рукой они убили Григория Штерна и Павла Рычагова, прекрасных военачальников, которых так не хватало на фронтах Великой Отечественной.
Общество
Камень на шее Черчилля
Англичане знали, что Черчилль – большой любитель поспать, во всяком случае своим секретарям он раз и навсегда запретил будить его раньше восьми утра. Нарушить приказ можно было только в одном случае: если бы немцы высадились в Англии. А тут – новость, да такая, что члены кабинета тут же назвали ее даром богов![b]«Мы им поможем»[/b]В спальню Черчилля рвались министры и генералы, члены парламента и адмиралы, но личный секретарь был неумолим. И лишь когда Биг Бен пробил восемь раз, он торжественно открыл дубовую дверь.– Что-что? – не сразу понял Черчилль, о чем, перебивая друг друга, кричали ранние гости. – Ах, напали? Они все-таки напали! – выпрыгнул Черчилль из-под одеяла. – Это меняет дело. Теперь Гитлеру – капут! Напав на Россию, этот маньяк подписал себе смертный приговор. Какое сегодня число? Двадцать второе?Отметьте эту дату в календаре. С этого дня нам будет легче.С бомбежками мы справимся, а вот угроза высадки десанта миновала. Так что те тридцать дивизий, которые Гитлер собирался обрушить на Англию, придется двинуть на Россию.А там их встретят! Вы помните, что я говорил в парламенте, когда у меня спросили, достаточно ли у англичан сил, чтобы отразить вторжение немцев? Я сказал, что английский народ вооружен больше энтузиазмом, нежели оружием, что мы будем бить немцев по головам пивными бутылками, ибо только это у нас и есть. Насколько мне известно, у русских есть кое-что получше бутылок, а если чего-то не хватит, мы им поможем.В тот же вечер Черчилль выступил по радио. В конце своей речи он сказал: – Мы поможем России и русскому народу всем, чем только сможем. Опасность для России – это опасность для нас и для Америки. Борьба каждого русского за свой дом и очаг – это борьба каждого свободного человека в любом уголке земного шара. Мы полны решимости уничтожить Гитлера и малейшие следы нацистского режима.А вскоре после этого в США и Великобритании был принят закон о ленд-лизе, суть которого в том, что правительства этих стран получали право «передавать, обменивать, сдавать в аренду или взаймы военные материалы» правительству Советского Союза. В соответствии с этим законом были подписаны двусторонние соглашения, в соответствии с которыми СССР получал долгосрочные кредиты, на которые, собственно, и приобретались те самые военные материалы. Так что ни о какой бескорыстной помощи не было и речи: за все – от танков и самолетов до бинтов и тушенки – Советский Союз платил, причем, как показало время, платил даже во время войны.Первым следствием этого соглашения была организация морских конвоев. Уже 31 августа 1941 года в Архангельск прибыл первый союзный конвой со стратегическими грузами и военной техникой.Этот конвой носил зашифрованное название «Дервиш» и состоял из 6 транспортных судов и довольно солидного охранения, состоящего из крейсеров, эсминцев и корветов. Среди прочих грузов англичане доставили 10 тонн крайне нужного военной промышленности каучука, а также 16 истребителей, стрелковое оружие, продовольствие и медикаменты.Через несколько недель пришел еще один конвой, но он уже имел шифр «РQ». Разгадка этого шифра оказалась на удивление простой: РQ – это инициалы английского офицера П. К. Эдвардса, занимавшегося планированием и организацией конвоев. До зимы 1942 года Архангельск принял семь конвоев, а потом суда стали разгружаться в незамерзающем Мурманском порту.Поначалу все шло нормально и, если так можно выразиться, благородно. Даже немцы на всю эту суетню в Баренцевом море не обращали никакого внимания: они были уверены, что вот-вот возьмут Москву и война закончится сама собой. Но этого не случилось, и с конца февраля 1942 года германский флот во главе с грозой морей, сверхмощным линкором «Тирпицем» (42 тыс. тонн водоизмещения и восемь 380-мм. орудий главного калибра), который стоял на якоре в Тронхейме, взялся за конвои всерьез. Это было сделано в соответствии с приказом Гитлера, в котором говорилось, что «уничтожение конвоев в Мурманске в настоящее время – наша главная задача».Пока на дно шли тихоходные транспорты, все было более или менее понятно: немцы охотились не за эсминцами и крейсерами, а за транспортами, которые везли в Россию военные материалы. Но то, что произошло 1 мая 1942 года, поразило и немецких, и английских, и русских моряков. Английский крейсер «Эдинбург» шел в составе конвоя QP-11, то есть из Мурманска в Ливерпуль. И вдруг откуда ни возьмись – немецкая подводная лодка, которая одной торпедой угодила в корпус «Эдинбурга». Но крейсер был на плаву и бодро шел на запад. Больше того, когда к нему попытались приблизиться немецкие эсминцы, он открыл ураганный огонь из орудий главного калибра.А потом случилось нечто уму непостижимое! Откуда-то налетели английские эсминцы, в упор расстреляли гордость британского флота, и он пошел на дно. Часть команды успела сбросить шлюпки, а часть так и осталась на борту.Все это происходило неподалеку от Мурманска, и в принципе поврежденный крейсер можно было отбуксировать в порт. Но все же был риск, что то же самое могут сделать и немцы, отбуксировав крейсер в свой порт. Казалось бы, черт с ним, с полузатонувшим крейсером! Ан нет, немцам он не должен был достаться ни в коем случае!Лишь много лет спустя тайна гибели «Эдинбурга», если так можно выразиться, всплыла на поверхность. Главное, оказывается, не крейсер, главное – это груз. Дело в том, что в трюмах «Эдинбурга» лежало 10 тонн российского золота в слитках, причем высочайшей пробы. Это означало, что истекающая кровью страна по первому требованию союзников начала расплачиваться за оказываемую по ленд-лизу помощь.Не думайте, что англичане об этом золоте забыли. Летом 1981-го была организована экспедиция по подъему драгоценных слитков, которую возглавил опытный водолаз Кейт Джессоп. Он договорился с Лондоном и Москвой, что если поднимет золото на поверхность, то 45% будут принадлежать его фирме, а остальные 55% поделят между собой СССР и Англия в соотношении 2:1. Корабль лежал на глубине 250 метров, и на его борту находилось не только золото, но и останки 57 погибших моряков. Это усложняло дело, так как по закону трогать могилы павших на войне матросов нельзя. Тогда Джессоп заверил правительство, что в кубрик входить не будет, а на борт проникнет через торпедную пробоину.Как бы то ни было, но в сентябре 1981-го был поднят первый золотой слиток весом 11,5 кг, потом подняли еще 431. На этом работы на некоторое время прекратили, и лишь через пять лет подняли еще 29 слитков. Как и договаривались, всю добычу поделили между Джессопом, Советским Союзом и Англией. Но 5 слитков, а это почти 60 килограммов золота, так и не нашли: то ли они ждут своего кладоискателя, то ли их давным-давно нашли – об этом история умалчивает.[b]Двойная игра[/b]Если моряки с риском для жизни делали свое дело и, теряя в холодных водах своих товарищей, все же пробивались к Мурманску, то лондонские и вашингтонские политики без зазрения совести состязались в беспардонном цинизме.Недавно было рассекречено несколько документов, добытых в свое время советской разведкой. Вот что, скажем, сообщал советский резидент летом 1941 года: «Все расчеты англичан базируются на неизбежном поражении Красной армии в самом ближайшем будущем». Он же, но чуть позже: «Произнося публично патетические речи о необходимости оказывать помощь Советскому Союзу, Черчилль и не думает пресекать действия английских спецслужб, которые предлагают ускорить подготовку бомбежки нефтяных промыслов Баку английской авиацией, мотивируя это тем, что иначе они достанутся немцам».Сообщение из Вашингтона было еще более бесстыдным: «Сенатор Трумэн ([i]впоследствии президент США.[/i] – [b]Б. С.[/b]) заявил: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то помогать следует Германии и, таким образом, пусть они убивают как можно больше».Были, правда, и другие, более порядочные люди. Бывший премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж, можно сказать, припечатал английских политиков к стене позора, заявив в августе 1941 года: «Оттягивая на себя всю германскую армию, СССР, так же как Россия в прошлую войну, спасает Англию. Англия же по существу ничего не делает для помощи СССР. Между тем исход всей войны зависит сейчас от СССР».Видимо, осознав этот непреложный факт, англоамериканские союзники конвоев стали посылать больше.Всего их за войну было 42 – в СССР, и 36 – обратно. Из 813 транспортов, следовавших в Советский Союз, немцы потопили 58, а 33, получив повреждения, вернулись на базы. Из Мурманска и Архангельска вышло 717 транспортов, из них 27 погибли, а 8 вернулись обратно. Потери, конечно, немалые, но и отказаться от этих операций англичане не могли, так как хорошо понимали, что, оттягивая не себя всю германскую армию, Советский Союз спасает Англию.Капитуляция России означала бы неминуемый разгром Англии, поэтому, хоть и через пень-колоду, но конвои снаряжали и без всякой надежды на то, что они дойдут до Мурманска, отправляли в море.Именно тогда английские адмиралы стали говорить, что арктические конвои для Англии и ее премьера стали камнем на шее.Первой серьезной неудачей стал разгром PQ-16. Из Рейкьявика он вышел 20 мая 1942 года, имея в своем составе 34 транспорта, 15 кораблей охранения и две подводные лодки. Через четыре дня их обнаружила немецкая воздушная разведка. Двое суток корабли спасал туман, но на третьи он развеялся – и началось! Немецкие торпедоносцы и пикирующие бомбардировщики заходили волна за волной. А 27 мая небо стало черным от самолетов с крестами на крыльях: в воздухе было 108 фашистских стервятников. Вскоре на дно пошло одно судно, потом второе, третье, четвертое…Очень сильные повреждения получил пароход «Старый большевик», на борту которого было несколько тысяч тонн взрывчатки. Казалось бы, от попадания одной немецкой бомбы пароход должен был взлететь на воздух, а их обрушились десятки. От полученных пробоин пароход сильно накренился, на палубе полыхал огонь, единственный выход – пока целы шлюпки, покинуть судно. Но моряки об этом и не думали и отчаянно боролись за жизнь своего старенького парохода. 47 атак вражеских самолетов отразили тогда наши моряки, но свой пароход с опаснейшим грузом на борту до Мурманска довели.«Старому большевику» повезло – он всего на несколько миль разминулся с грозой морей «Тирпицем», который вышел в море, чтобы добить остатки горемычного конвоя.Помог туман и рано наступившая ночь: разделившись на две группы, одни транспорты пошли к Мурманску, а другие – к Архангельску. Утром им повезло еще раз: они вышли в район, который был зоной ответственности авиации Северного флота и, в частности, гвардейцев Краснознаменного полка, которым командовал Герой Советского Союза Борис Сафонов. Тут уж немецким асам пришлось несладко: один за другим они шлепались в море.Так случилось, что в ходе боя Сафонов оказался один на один против четырех «юнкерсов». По идее, надо было уходить, но Сафонов принял бой! Троих он завалил и даже успел сообщить об этом по рации, но четвертый угодил в мотор его машины. До земли далеко, поэтому пилот тянул к конвою, где он мог сесть на воду и его бы подняли. Не дотянул он каких-то две мили, врезался в воду и мгновенно затонул. Посмертно Борису Сафонову было присвоено звание дважды Героя Советского Союза.[b]Охота на «Тирпица»[/b]Потеряв 7 транспортов, PQ-16 дошел да места назначения. А вот PQ-17 повезло куда меньше. Этот конвой вышел из Исландии 27 июня 1942 года. Он состоял из 27 транспортов и необычайно сильного эскорта из линкоров, крейсеров, эсминцев, подводных лодок и даже одного авианосца. Ни один конвой не имел такого серьезного охранения, а все потому, что этот конвой рассматривался как приманка для «Тирпица»: англичане надеялись, что, прознав о конвое, но ничего не зная о силах прикрытия, немецкие адмиралы отправят за легкой добычей «Тирпица», а там он попадет в ловушку из британских крейсеров, линкоров и подводных лодок.Немцы наживку проглотили, и в ночь на 5 июля «Тирпиц» вышел на перехват конвоя. Не думали немцы и не гадали, что опасаться им нужно не англичан, а русских: в районе острова Рольвсей грозу морей атаковала подводная лодка К-12, которой командовал капитан 2-го ранга Николай Лунин. Он дал по линкору четырехторпедный залп – и попал! Рулевое управление «Тирпица» полетело к черту, и гордость немецкого флота, ковыляя и спотыкаясь, вернулась на базу.А дальше произошло нечто необъяснимое. То ли у англичан плохо работала связь и они не знали, что «Тирпиц» вместе с сопровождением вернулся в Альтен-фьорд и, стало быть, никакой угрозы конвою нет. То ли сработали силы, которые хотели сбросить камень с шеи Черчилля и прекратить отправку конвоев в Россию, но факт есть факт: адмирал Паунд, якобы не желая рисковать силами прикрытия, отбил ужасную по своим последствиям радиограмму: «Крейсерам на полной скорости отойти на запад. Ввиду угрозы надводных кораблей конвою рассеяться и следовать в русские порты».Пробиваться на восток самостоятельно, да еще в зоне действия германской авиации – ничего более нелепого и, если хотите, преступного невозможно представить! Но приказ есть приказ… Беззащитные транспорты очень быстро стали легкой добычей бомбардировщиков и подводных лодок противника. Из 37 транспортов 23 было потоплено, а вместе с ними на дно ушли 3350 автомобилей, 430 танков, 210 самолетов, около 100 тысяч тонн других стратегических грузов.В Англии и Америке эти чудовищные потери вызвали самый настоящий шок. Противники северных конвоев уже не шепотом, а в открытую говорили, что эти нелепые операции надо прекратить. И ведь прекратили: с сентября до декабря не было ни одного конвоя! Потом их, правда, возобновили, но зловещий шифр «PQ» заменили.Был у этой трагедии еще один, причем весьма дурно пахнущий фон. Еще до выхода в море команды некоторых американских судов бунтовали, не желая идти в рейд. Другие сыпали песок в цилиндры двигателей, забрасывали туда гвозди и шурупы, сознательно выводя суда из строя. Довольно мерзко вели они себя и в море, при первой опасности покидая пароходы, хотя они были на плаву: официально зафиксировано 9 таких случаев.Несколько позже американское командование со стыдом признало, что команды многих судов набирались из головорезов, каторжан и всякого рода подонков, которые устраивали поножовщину даже в спасательных шлюпках. А нескольких матросов с парохода «Трубедуэ» еще на переходе офицеры вынуждены были запереть в трюме, передав их в Архангельске советским правоохранительным органам.В одной из американских газет того времени черным по белому было написано, что правильно, мол, делали американские начальники, комплектуя команды пароходовсмертников из всякого рода подонков: по дороге в Россию они все равно должны были погибнуть, а это отребье нисколько не жалко.Увы, но все это было, и от этого никуда не деться – на войне совершают не только героические поступки, но и тягчайшие преступления. И все же конвои шли… На дно холодного моря отправлялись пароходы и люди, техника и боеприпасы, но до самой победной весны 1945 года конвои пробивались в Мурманск. За это время в Советский Союз было доставлено 18 300 самолетов, 12 480 танков и самоходных орудий, 9400 пушек и минометов, 312 600 автомобилей, 520 транспортных судов и боевых кораблей, 151 700 единиц стрелкового оружия. По официальным данным, это стоило жизни 829 морякам с 90 торговых судов.Оказался на дне моря в конце концов и «Тирпиц». Случилось это осенью 1944 года. Сорок английских «ланкастеров» поднялись из-под Архангельска и шеститонными бомбами разделали «Тирпица», как бог черепаху. Линкор перевернулся вверх дном и затонул. Вместе с ним ушли на дно 900 членов экипажа.Годом раньше такая же участь постигла другого известного пирата – линкор «Шарнхорст»: британские корабли обложили его, как волка, и пятнадцатью торпедами отправили на дно.Только после этих победных операций английские моряки вздохнули с облегчением: линкоров у немцев больше не было, а оставшейся мелочи они не боялись. Не случайно же за пять месяцев 1945 года немцам удалось потопить всего два и повредить одно транспортное судно. Последней жертвой был советский пароход «Онега», торпедированный в конце апреля 1945 года.На этом эпоха северных конвоев завершилась. А она, эта эпоха, была! И сколько бы ни существовало привходящих обстоятельств, эта эпоха была в самом прямом смысле слова героической.
Общество
Неотвратимый знак судьбы
Как прекрасно все начиналось и как печально закончилось. Недаром в народе говорят: «Всякому свое счастье, в чужое счастье не заедешь»... 14 ноября 1894 года состоялась церемония бракосочетания престолонаследника Николая с Дармштадтской принцессой Аликс, а через два года, после кончины Александра III и коронации Николая II, Александра Федоровна, так теперь ее звали, официально стала считаться русской императрицей.Не заставили себя ждать и дети, одна за другой родились дочери Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, а вот сына не было. Не было, и все тут! Не помогали ни молитвы, ни припарки, ни заморские снадобья. А сын был нужен, нужен позарез! И тут случилось чудо, не иначе как Бог услышал мольбы Александры и ее мужа: 30 июля 1904 года императрица родила сына.– Ваше Величество, – доложил придворный акушер Отт, – Ваш сын – настоящий богатырь: вес – 4 килограмма 660 граммов и рост – 58 сантиметров.Николай II бросился к жене, но в спальню его не пустили. Тогда он метнулся в кабинет и дрожащей рукой сделал памятную запись в дневнике: «30 июля. Пятница. Незабвенный, великий для нас день, в который так явно нас посетила милость Божья. У Аликс родился сын, которого при молитве нарекли Алексеем. Нет слов, чтобы уметь достаточно благодарить Бога за ниспосланное нам утешение в эту годину трудных испытаний».3 августа появляется новая запись.«Аликс чувствует себя хорошо, маленький Алексей тоже. Удивительно спокойный ребенок, почти никогда не плачет».Первые признаки «царской болезни» «8 сентября. Среда. Завтракали одни. Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины. Пришлось выписать лейб-педиатра Коровина и хирурга Федорова. Около 7 часов они наложили повязку. Как тяжело переживать такие минуты беспокойства!» Бедный отец, сделав в дневнике эту тревожную запись, он не подозревал, что минуты беспокойства превратятся в часы, а потом в месяцы и годы. Дня не пройдет, чтобы, забывая упоминать о делах государственных, он не обращался со своей болью к дневнику.9 сентября: «Утром опять на повязке была кровь». 11 сентября: «Слава Богу, кровотечение у дорогого Алексея кончилось». Но все чаще появляются записи о новых кровотечениях. В чем дело, что случилось, чем болен наследник? На эти вопросы врачи отвечали уклончиво и, пряча глаза, говорили, что со временем кровотечения прекратятся, что все дело в климате и, может быть, неправильном питании.Отец этому верил, а мать – мать знала, что дело не в климате и не в неправильном питании. Дело – в ней! Виновница болезни сына, и болезни неизлечимой, она, принцесса ГессенДармштадтская. Аликс прекрасно знала, что кровотечениями страдал ее отец, и прожил он очень недолго, а ее маленький брат и сыновья сестры в раннем возрасте умерли от кровотечений. Гемофилия – вот как называлась эта старуха с косой. Причем косила она только мальчиков, а девочки, будто расплачиваясь за какой-то жуткий грех своих бабушек и матерей, были переносчиками этой страшной болезни и, становясь взрослыми, награждали ею своих сыновей. Вскоре стало ясно, что причиной всех бед была английская королева Виктория, которая являлась носителем, или, как говорят медики, кондуктором, этого страшного заболевания. Аликс была внучкой Виктории и тоже стала кондуктором гемофилии.Можно, правда, предположить, что о гемофилии, которой страдают ее родственники, Аликс была осведомлена, но она не знала, что эта болезнь передается по наследству, и передается только мальчикам. Ведь дочери-то у нее были абсолютно здоровы! Но придворные думали иначе. Вот что писал об этом в своих воспоминаниях генерал-майор свиты Его величества, командир лейб-гвардии гусарского полка Владимир Воейков.«Трех лет от роду, играя в парке, цесаревич Алексей упал и получил ранение, вызвавшее кровотечение. Вызвали придворного хирурга, который применил все известные медицине средства для того, чтобы остановить кровотечение, но они результата не дали. Царица упала в обморок. Ей не нужно было слышать мнения специалистов, чтобы знать, что означало это кровотечение: это была ужасная гемофилия – наследственная болезнь мужского поколения ее рода. Здоровая кровь Романовых не могла победить больной крови Гессен-Дармштадтских, и невинный ребенок должен был страдать от той небрежности, которую проявил русский двор при выборе невесты Николая II.За одну ночь государь состарился на десять лет. Он не мог перенести мысли, что его единственный сын обречен на преждев ременную смерть или прозябание инвалида.– Неужели в Европе нет специалиста, который может вылечить моего сына? – восклицал он. – Пусть он потребует что угодно, пусть он даже на всю жизнь останется во дворце. Но Алексей должен быть спасен! Увы, но доктора дали отрицательный ответ. Они не могли вводить императора в заблуждение.– Ваше Величество должны быть осведомлены, – подвел итог консилиума лейб-хирург, – что цесаревич никогда не излечится от своей болезни. Припадки гемофилии будут повторяться, поэтому необходимо предпринять самые строгие меры, чтобы уберечь наследника от падений, порезов и даже царапин, потому что любое, даже незначительное, кровотечение может оказаться роковым.Тогда-то и появились при дворе боцман яхты «Штандарт» Андрей Деревенько и его помощник матрос Клим Нагорный. Они должны были следить за безопасностью цесаревича и носить его на руках, когда мальчик уставал и ему было трудно стоять на ногах.Для его царственных родителей жизнь потеряла всякий смысл. Мы боялись улыбнуться в их присутствии и вели себя так, как ведут себя в доме, где кто-то умер».А чуть раньше во дворце появился выпускник Лозаннского университета Пьер Жильяр, который был приглашен в качестве преподавателя французского языка к великим княжнам. Этот швейцарец со временем стал воспитателем юного Алексея и сыграл в его короткой жизни большую роль.«В феврале 1906 года я в первый раз увидел наследника, которому тогда было полтора года, – вспоминал несколько позже Жильяр. – Я заканчивал свой урок с Ольгой Николаевной, когда вошла императрица с наследником на руках. Чувствовалось, что она сияет счастьем и гордится красотой своего ребенка. И действительно, наследник был тогда самое прелестное дитя, о каком только можно мечтать, – с очаровательными белокурыми локонами, светло-голубыми большими глазами, осененными длинными, загнутыми ресницами. У него был свежий, розовый цвет лица здорового ребенка, и было видно, когда он улыбался, как обрисовываются ямки на его полных щечках. Когда я к нему приблизился, он посмотрел на меня с серьезным видом и, будто приняв хорошо обдуманное решение, протянул свою пухленькую ручку. Так мы стали друзьями!» Много лет спустя, когда Жильяр добровольно последовал за царской семьей сначала в Тобольск, а потом в Екатеринбург, когда он чудом уцелел после трагедии, разразившейся в Ипатьевском доме, и чудом же добрался до Швейцарии, этот мужественный человек вспоминал: «Со временем я был назначен не только преподавателем, но также воспитателем и наставником юного царевича, поэтому с ним и с его семьей виделся каждый божий день. Родители и сестры обожали Алексея. Когда он выздоравливал, весь дворец словно преображался. Это был луч солнца, освещавший все и всех. Алексей Николаевич был умный, сметливый и живой ребенок, в высшей степени сердечный, полный восторженности и пламенных порывов.Очень простой от природы, чуждый всякого высокомерия и тщеславия, он нисколько не кичился тем, что был наследником, и самым большим счастьем для него являлась возможность поиграть с сыновьями матроса Деревенько, мальчуганами немногим моложе его.Он глубоко преклонялся перед отцом, боготворил его и старался подражать ему во всем. Богато одаренный от природы мальчик прекрасно развивался. Но недуг задерживал его развитие, а задачу обучения делал крайне затруднительной».В августе 1915-го Николай II взял на себя руководство войсками.Через некоторое время он вызвал к себе сына, который не находил себе места от радости. Мальчик обожал военную форму, получил звание ефрейтора и был награжден Георгиевской медалью IV степени, с которой никогда не расставался. Именно этого периода и касаются воспоминания флигель-адъютанта Николая II Анатолия Мордвинова.«Мы знали, что цесаревич неизлечимо болен, но кровоизлияния на некоторое время оставили его, сведенная нога распрямилась, так что по виду и движениям Алексей Николаевич нисколько не отличался от совершенно здоровых детей его возраста. Это был изумительно красивый мальчик, стройный, изящный, смышленый и находчивый. На него нельзя было не залюбоваться, когда он шутливо становился на часы у столовой палатки государя или показывал ружейные приемы своим крошечным ружьем – даже искусный унтер-офицер из образцового полка не мог бы проделать эти упражнения сноровистее и изящнее.Наряду с внешними привлекательными качествами маленький наследник обладал, пожалуй, еще более привлекательными внутренними.У него было то, что мы, русские, привыкли называть золотым сердцем. Он легко привязывался к людям, любил их, старался всеми силами помочь, в особенности тем, кто ему казался несправедливо обиженным. Его застенчивость благодаря пребыванию в Ставке почти прошла. Несмотря на его добродушие и жалостливость, он, без всякого сомнения, обещал обладать в будущем твердым, независимым характером.– Вам будет с ним труднее справиться, чем со мной, – не без гордости сказал как-то государь одному из министров.Действительно, Алексей Николаевич обещал быть не только хорошим, но и выдающимся русским монархом».Святой черт в жизни Алексея И снова, как нельзя кстати пришлась пословица, с которой я начинал рассказ о печальной судьбе наследника русского престола: «Всякому свое счастье, в чужое счастье не заедешь». В счастье, может быть, и не заедешь, а вот в несчастье – проще простого. Именно так поступил простой сибирский мужик из села Покровского Григорий Распутин.Как только не чудил и не дурил Григорий до того, как стал самым близким и самым доверенным человеком царской семьи.Великая княгиня Анастасия, которая была женой Николая Николаевича, и ее сестра Милица совершенно случайно познакомились с Распутиным и ввели его в царский дом.Однажды у Алексея ни с того, ни с сего из носа пошла кровь, и не просто пошла, а хлынула. Чего только не делали придворные медики, кровь остановить не могли. Император не находил себе места, а императрица билась в истерике. Вызвали Распутина.– Ну, эта беда – не беда, – протяжно молвил Григорий. – То, чего не могут врачи, сможет слово Христово.С этими словами он грохнулся на колени и так истово стал бить поклоны в сторону висевшей у изголовья царевича иконы, что раскровянил себе лоб.Все замерли в оцепенении, но Григорий встряхнул их громоподобным рыком: – Всем молиться! Всем на колени! Все, включая императора, послушно опустились на колени. А Григорий достал из кармана кусок дубовой коры, потом, потребовав кипятка, разварил кору в чашке и образовавшуюся массу нанес на лицо Алексея. Не прошло и пяти минут, как кровь остановилась.– Ну, вот, – усмехнулся он, – а вы говорили – беда. Матушка, – обратился он к царице, – где бы мне руки-то помыть, а то кора затвердеет – и станут мои длани, что ветвь дубовая.Со временем Распутин вошел в такое доверие, обрел такую власть, что стал представлять угрозу не только для царской семьи, но и для государства как такового, именно в эти годы к нему прилипла кличка Святой черт.Григорий снова уехал в Покровское.И надо же так случиться, что как раз в эти дни с царевичем приключилась большая беда: возвращаясь с прогулки по озеру, он неправильно рассчитал прыжок на берег и ударился бедром о борт лодки. Сначала этому не придали значения, но через две недели в паху появилась опухоль, бедро распухло, температура подскочила чуть ли не до 40 градусов. Поспешно вызванные доктора определили кровяной нарыв, кровяную опухоль и, самое страшное, начинающееся заражение крови.Необходима немедленная операция, но ведь тогда надо делать надрез, а это значит, пойдет кровь, и ее уже не остановить – мальчик погибнет если не от заражения крови, то от ее полной потери. Тем временем царевичу становилось все хуже, опухоль стремительно росла и захватила всю нижнюю часть левой ноги. Вследствие сильного подкожного кровотечения кожа натянулась, отвердела, усилилось давление на нервные окончания, что приводило к нестерпимой боли. То ли от беспомощности, то ли для отвода глаз врачи прописали больному грязевые ванны. Как показало время – толку никакого.Стало ясно, что Алексей умирает.Чтобы подготовить страну к неизбежному концу, император пошел даже на то, что разрешил издавать бюллетень о состоянии здоровья цесаревича. Понимал это и маленький мужественный человечек. Приходя в сознание, он спрашивал у матери: «Когда я умру, это будет ничуть не больно, правда, мама?» Александра, как могла, утешала любимого сына и, стараясь его не расстраивать, не пролила ни слезинки. Чего ей это стоило, стало ясно, когда она случайно заглянула в зеркало: Александра Федоровна стала совершенно седой.Агония продолжалась почти неделю, мальчика причастили и фактически с ним попрощались. Но произошло чудо, самое настоящее чудо! После бессонной ночи бледная похудевшая и постаревшая императрица сошла в салон и на обращенные к ней тревожные вопросы со слабой улыбкой, но совершенно спокойно сказала: – Врачи не констатируют никакого улучшения, но лично я уже не беспокоюсь. Сегодня ночью я получила телеграмму от отца Григория, который, как вам известно, в Покровском. Вот что он пишет – развернула она телеграмму: «Бог воззрил на твои слезы и внял твоим молитвам. Не печалься, маленький не умрет. Твой сын будет жить». Так-то вот, господа, а вы этого посланца небес недолюбливали. Не все, не все, – заметив протестующие жесты, добавила она, – но что таковые среди вас есть, я знаю точно.Как бы то ни было, но Алексей пошел на поправку, и через две недели бегал, как ни в чем не бывало. Он даже написал отцу: «Душка мой папа! Вчера мы устроили в саду пикник: развели два костра, на одном из них пекли картошку, сели за стол и все съели. Было очень весело и тепло у костра. Если будет хорошая погода, будем это делать часто.Кланяйся всем и приезжай скорей. Любящий тебя Алексей, шалун».Обнадеживающие записи появились и в дневнике боцмана Деревенько, который пишет, как они собирали и жарили грибы, катались на шлюпке, а в плохую погоду играли в шашки и рисовали.По возвращении в Петербург Алексей стал чувствовать себя гораздо лучше и, как отмечает Жильяр, с жадностью набросился на учебники. Но однажды, после прогулки на яхте, у наследника разболелось ухо, да так сильно, что он не мог заснуть. Наученная горьким опытом, мать не стала обращаться к врачам, а велела разыскать Григория. Его нашли за городом, он был в гостях в одном аристократическом доме. Когда его позвали к телефону, Распутин показал себя во всей красе! – Что, Алешка не спит? – спросил он с растяжкой. – Почему? Ушко болит? Давай-ка, матушка, его к телефону… Здравствуй, Алешенька. Ты что же это полуночничаешь? Ушко болит? Ничего не болит. Иди сейчас же в постель и ложись спать. Ушко не болит. Не болит, говорю тебе! – повторил он с нажимом.– Спи, Алешенька, спи.Через четверть часа звонок повторился. На этот раз императрица сообщила, что Алексей спокойно заснул, и ухо у него не болит. Хозяева дома и гости только развели руками: – Как же это вы, Григорий Ефимович, по телефону? Ведь ухо-то болело и вдруг перестало.– Да какая мне разница – по телефону или не по телефону, – усмехнулся Распутин. – Раз сказал, что не болит, значит, не болит.Терновый венец царской семьи И так продолжалось до декабря 1916 года, когда недруги Святого черта всетаки смогли заманить его в ловушку и там убить – сперва отравив, потом застрелив и в довершение размозжив голову тяжелой гирей. Надо сказать, что за эти годы Распутин основательно покуролесил, позволяя себе такое, что никак бы не сошло с рук даже высокородным аристократам. Пока Григорий распутничал и бражничал, в Думе, министерских кабинетах и княжеских дворцах, зная, как он близок к царской семье и что эта близость основана на реальной помощи, которую тот оказывает наследнику престола, его, хоть и с трудом, но терпели. Но когда «царский лампадник», как его официально титуловали во дворце, полез в политику, а потом и в военные дела – без его подсказки император не мог решить, где наступать, а где отступать, участь Распутина была предрешена.23 февраля 1917 года в Петрограде свершилась революция – и к власти пришло Временное правительство. Временное правительство издало указ об аресте Николая и его семьи. Хорошо хоть, что докторам Боткину и Деревенко, а также воспитателю бывшего царевича Пьеру Жильяру разрешили остаться с семьей.Без них было бы совсем плохо, потому что здоровье Алексея стало заметно сдавать. Если же учесть, что боцмана Деревенько от семьи отлучили – а в последнее время мальчик не мог ходить, и его носили на руках, то теперь его носить было некому, и бедный Алеша круглые сутки проводил в постели.17 апреля 1918 года Николай и вся его семья оказались в печально известном доме инженера Ипатьева, который с этого момента стал называться Домом особого назначения. Тяготы переезда, дорожная тряска, невозможность выйти из саней и размять ноги так скверно подействовали на Алексея, что, добравшись до Екатеринбурга, он окончательно слег. Опухоль стала такой большой, что доктор Деревенко вынужден был наложить на нее гипс.А доктор Боткин, полагая, что среди представителей советской власти могут быть сердобольные люди, обратился к ним с письмом. Вот оно, передо мной, полное отчаяния, последнее в его жизни, письмо этого мужественного и благородного человека.«В областной исполнительный комитет, господину председателю.Как врач, уже в течение десяти лет наблюдающий за здоровьем семьи Романовых вообще, и Алексея Николаевича в частности, обращаюсь к Вам со следующей усерднейшей просьбой. Алексей Николаевич подвержен страданиям суставов под влиянием ушибов, совершенно неизбежных у мальчика его возраста, сопровождающимся выпотеванием в них жидкости и жесточайшими вследствие этого болями. День и ночь в таких случаях мальчик так невыразимо страдает, что никто из ближайших родных не в силах долго выдержать ухода за ним.Моих угасающих сил тоже не хватает.Состоящий при больном Клим Нагорный после нескольких бессонных и полных мучений ночей буквально валится с ног. Иногда ему помогают учителя Алексея Николаевича г-н Гиббс и г-н Жильяр, который уже семь лет находится при нем неотлучно и к которому Алексей Николаевич очень привязался. Оба преподавателя являются для Алексея Николаевича совершенно незаменимыми, и я как врач должен признать, что они зачастую приносят более облегчения больному, чем медицинские средства, запас которых для таких случаев, к сожалению, крайне ограничен.Ввиду всего изложенного я и решаюсь просить Вас усерднейшим ходатайством допустить гг. Жильяра и Гиббса к продолжению их самоотверженной службы при Алексее Романове. А ввиду того, что мальчик как раз сейчас находится в одном из острейших приступов своих страданий, допустить их к нему завтра же».Вы обратили внимание, как деликатно, без какого-либо намека на разглашение врачебной тайны, составлено это письмо. Ни о какой гемофилии нет и речи, все дело, оказывается, в ушибах и каком-то странном выпотевании никому не ведомой жидкости. В исполкоме письмо Боткина оставили без последствий: Жильяра и Гиббса в Дом особого назначения больше не пускали, а Боткина, прекрасно зная, что его ждет, не выпускали.Но вот наступила ночь с 16 на 17 июля 1918 года. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что это одна из самых страшных, подлых и гнусных ночей в истории нашей, умытой кровью, России.Все годы советской власти, да и некоторое время спустя, на разговоры о злодейском расстреле царской семьи было наложено табу. И лишь в самом конце трагического ХХ века поползли слухи о жуткой находке под Коптяками. После ряда экспертиз останки были признаны романовскими, а затем состоялось и их торжественное перезахоронение.14 августа 2000 года на Архиерейском соборе рассматривался вопрос о причислении Николая II и его семьи к лику святых. Решение о канонизации мучеников-страстотерпцев было принято единогласно. Причисление к лику святых означает, что Церковь свидетельствует о близости этих людей к Богу и молится им как своим покровителям.Решение собора гласит: «В последнем православном российском монархе и членах его семьи мы видим людей, искренне стремившихся воплотить в своей жизни заповеди Евангелия. В страданиях, перенесенных царской семьей в заточении с кротостью, терпением и смирением, в их мученической кончине в Екатеринбурге в ночь на 17 июля 1918 года, был явлен побеждающий зло свет Христовой веры».
Общество
Загадка дела Валленберга
27 июня 1941 года диктатор Венгрии адмирал Хорти объявил войну Советскому Союзу.Пока Красная армия отступала, венгерские дивизии под барабанный бой и звон фанфар бодро маршировали по степям Украины и полям России. Но зимой 1943-го их встретили под Воронежем и такого дали дрозда, что от 2-й венгерской армии остались одни воспоминания, а чуть ли не сотня тысяч похоронок, пришедших в Будапешт, вызвала такую бурю возмущения, что, несмотря на военное положение, на фабриках и заводах начались массовые забастовки с требованием разорвать союз с Гитлером и отозвать всех венгров с территории Советского Союза.Хорти с забастовщиками справиться не мог, и тогда на помощь пришли немцы: 19 марта 1944 года они ввели в Венгрию свои войска и фактически оккупировали всю страну, установив там свои законы и порядки.Начали они с того, что решили очистить Венгрию от евреев: одних отправляли в Освенцим, других уничтожали на месте, третьих загоняли в гетто. Вселенский плач ни в чем не повинных жертв достиг ушей руководителей Всемирного еврейского конгресса, и они обратились к правительству нейтральной Швеции с просьбой направить в Будапешт известного своими гуманитарными акциями Рауля Валленберга – достойнейшего отпрыска одного из самых влиятельных и состоятельных банкирских домов не только Швеции, но и всей Европы.Основателем империи Валленбергов был человек родом отнюдь не из воинственных викингов, и звали его Маркусстарший. Дела у Маркуса шли настолько успешно, что со временем он стал контролировать не только финансы, но и всю промышленность Швеции. Власть Маркуса была настолько велика, что его называли некоронованным королем Швеции. Некоторые источники утверждают, что Валленберги во время Второй мировой войны нажились на военных поставках Германии.Из всего этого следует только одно: руководители Всемирного еврейского конгресса поступили очень мудро, ходатайствуя о командировании в Будапешт не какогонибудь Карлсона, а члена могущественного клана, который знают и уважают истинные хозяева Европы, независимо от того, на чьей стороне воюют их армии.Чтобы обеспечить Раулю Валленберну дипломатическую неприкосновенность, его включили в состав Шведской миссии – фактически посольства – в Будапеште, назначив первым секретарем. Но задание у него было отнюдь не дипломатическое: Раулю поручили наладить систему спасения оставшихся в живых евреев. О цыганах, русских, сербах или поляках не было и речи: спасать Рауль должен был евреев, и только евреев. Деньги, предназначенные для подкупа, взяток и создание всякого рода липовых контор, выделялись без каких-либо ограничений.9 июля 1944 года Рауль Валленберг прибыл в Будапешт. Человеком он был энергичным и за порученное дело взялся настолько активно, что за каких-то полгода выдал не менее 20 тысяч шведских паспортов, тем самым избавив людей от пули, петли или газовой камеры.Но в конце декабря к Будапешту подошли части Красной армии и начали бои за освобождение восточной части города – Пешта. Немцы сопротивлялись отчаянно, отдельные дома и целые улицы по несколько раз переходили из рук в руки, но к середине февраля 1945 года противник был выбит из всего Будапешта – и Венгрия запросила мира.В самый разгар боев, когда полностью еще не был освобожден даже Пешт, началась история, которая продолжалась не один десяток лет и в которую были вовлечены маршалы и генералы, ученые и общественные деятели, государственные мужи и дипломаты.Как вы, наверное, догадались, речь идет о печальной одиссее Рауля Валленберга. Вокруг имени этого человека наворочено столько лжи и полуправды, придумано столько фантастических историй и столько концов спрятано в воду, что даже сейчас разобраться в деле Валленберга очень и очень непросто.Но точка в этой грустной истории все же поставлена...[b]Шифровка, решившая судьбу[/b]Самые ожесточенные бои за Будапешт были еще впереди, но в Стокгольме уже поняли, что город немцам не удержать, и конце 1944-го шведские дипломаты обратились в Народный комиссариат иностранных дел Советского Союза с просьбой взять под защиту шведских подданных, находящихся в Будапеште.Наши пообещали, и уже через двенадцать дней начальник политотдела одной из дивизий направляет донесение начальнику политотдела 7-й армии.[i]«На занятой нами улице Бенцур, дом № 16, находятся секретарь шведского посольства в Будапеште Рауль Валленберг и шофер его автомашины. Остальные члены миссии во главе с полномочным министром Даниэльсоном находятся в главном здании посольства в Буде. Шведское посольство защищает в Будапеште интересы лиц еврейской национальности, проживающих в Центральном гетто и так называемом Чужом гетто. Рауль Валленберг и его шофер охраняются.Прошу ваших указаний».[/i]На следующий день, то есть 15 января, поступает приказ: «Рауля Валленберга немедленно препроводить к командиру 18-й стрелковой дивизии генерал-майору Афонину, обеспечив его сохранность и удобство передвижения».Как видите, о шведском дипломате заботятся, его охраняют и на генеральском уровне беспокоятся о всякого рода удобствах. Но, как это часто бывает, ни с того ни с сего разразился гром среди ясного неба! 17 января 1945 года из Москвы пришла шифровка, которая перечеркнула все и вся и стала началом неизбежно трагического конца. Этот документ практически неизвестен, поэтому приведу его полностью.[i]«Командующему 2-м Украинским фронтом тов. Малиновскому.Копия: тов. Абакумову.Обнаруженного в восточной части Будапешта Рауля Валленберга арестовать и доставить в Москву. Соответствующие указания контр разведке «Смерш» даны. Для выполнения этой задачи обеспечьте необходимые средства. Время отправления в Москву и фамилию старшего сопровождающего лица донесите.Зам. наркома обороны, генерал армии Булганин».[/i]Что случилось? Какие подули ветры? И что компрометирующего о деятельности Валленберга могли узнать в Москве, если в Будапеште ничего порочащего его репутацию обнаружено не было? Или что-то нашли?Один документ, который мог послужить основанием для ареста не только Валленберга, но и всей Шведской миссии, я все же обнаружил, но он датирован 19 февраля, то есть спустя более чем месяц после шифровки Булганина. Называется этот документ «Спецсообщение» и подписан заместителем начальника «Смерш» 2-го Украинского фронта Мухортовым. Вот его подлинный текст:[i] «Взяв под свою защиту и покровительство значительное количество лиц из гражданского населения, не имеющего к Швеции никакого отношения, шведское посольство выдавало им на руки различного рода документы, а именно паспорта, удостоверения и так называемые охранные листы. Среди этой категории имеются скрывающиеся от советских органов видные участники фашистских формирований в Венгрии, некоторые сотрудники разведывательных и контрразведывательных органов противника.Изложенное выше подтверждается материалами следственной обработки задержанных лиц. Например, зав. секцией шведского посольства Генрих Томпсон на допросе 20 января 1945 года показал: – Шведское посольство и шведский Красный Крест в Будапеште давали шведское подданство только тем, кто платил от 2000 до 20 000 пенго. Были случаи, когда подданство получали и за 200 000 пенго. Таким образом получили шведское подданство богачиевреи Хорин, Вайс, Конфельц и другие. Всего в период июня-октября 1944 года выдано минимум 20 тысяч различного рода паспортов. Защитные паспорта шведского Красного Креста, по словам его начальника профессора Лангле, выдавались по принципу: «Всем притесненным при всяком режиме. При фашистах будем давать евреям, а с приближением русских – христианам, даже если это фашисты».[/i][i]Враждебное отношение руководства шведского посольства к Советскому Союзу проявилось в феврале 1944 года, когда наш источник обратился к посланнику Даниэльсону с просьбой достать ему разрешение для оказания помощи советским военнопленным медикаментами, продуктами и одеждой.Даниэльсон заявил: – Все это ни к чему. Советская власть расстреливает своих военнопленных, возвратившихся из плена, поэтому все усилия в этом направлении тщетны.А военный атташе Швеции подполковник Вестер после посещения лагеря советских военнопленных заявил: – Был в лагере у этих свиней. Что это за звери! Второй раз меня на это не поймаешь. Вся помощь шведского посольства русским военнопленным выразилась в пожертвовании 10 рубашек и 20 коробок сардин».[/i]Не трудно догадаться, какие чувства вызвало это «Спецсообщение» у людей, в руках которых был хотя бы один швед. Как раз в эти дни один такой швед находился на Лубянке – и с ним начали работать.[b]Загадочный инфаркт[/b]Как ни старались сотрудники Лубянки замести следы, но в Стокгольме стало известно, что Рауль находится под опекой советских чинов: об этом сообщили добравшиеся до Стокгольма члены шведской миссии. Подтвердила это и Александра Коллонтай, которая в те годы была послом Советского Союза в Швеции: еще в феврале 1945-го она заверила встревоженную мать Рауля в том, что ее сын находится в СССР, что он в полной безопасности и чувствует себя хорошо.На радостях она поделилась этой новостью с журналистами. Но те, вместо того, чтобы разделить чувства матери, подняли страшный вой.[i]«Если Рауль в Советском Союзе, то где именно – в Москве или на Колыме? – вопрошали они. – И почему о Валленберге ничего не знают в шведском посольстве? Почему шведского дипломата не возвращают домой? А может быть, его уже нет в живых и возвращать просто-напросто некого?»[/i] Как стало известно уже в наше время, о деле Валленберга был прекрасно информирован и Сталин. В архиве сохранилась запись его беседы со шведским послом Седерблюмом, которого он принял 15 июня 1946 года. Когда возник вопрос о Валленберге, Сталин сказал: [i]«Я хочу, чтобы вы знали, что было отдано распоряжение о том, что шведы должны находиться под нашей защитой».[/i]Реакция Седерблюма была совершенно неожиданной. [i]«Я лично убежден, – проронил он, – что Валленберг в Будапеште стал жертвой несчастного случая или бандитов».[/i]А тут еще откуда ни возьмись Эйнштейн, который прислал письмо Сталину с просьбой[i] «сделать все возможное для того, чтобы разыскать и отправить на родину шведа Рауля Валленберга»![/i] Пока суд да дело, подоспело объяснение более чем странной реплики Седерблюма на приеме у Сталина: именно в эти дни финская газета «Вапаа сана» опубликовала статью под заголовком «Нацисты убили Рауля Валленберга».Речь в ней шла о том, что на заседании Народного суда в Будапеште всплыл поразительный факт: оказывается, Рауль Валленберг был убит венгерскими нацистами, которые обнаружены, арестованы и по приговору суда расстреляны.А вскоре подал голос и заместитель министра иностранных дел Вышинский.[i]«После проведенного нами тщательного расследования можно твердо сказать, что Валленберга на территории Советского Союза нет и мы ничего о нем не знаем»[/i], – сообщил он в Стокгольм от имени советского правительства.Сколько израсходовано бумаги и чернил, сколько произнесено лживых слов и даже пролито крови – и все ради того, чтобы скрыть правду. А правда была горькой, грубой и жестокой: человек, вокруг имени которого завязалась преступно неприличная возня, по-прежнему сидел в камере № 7 внутренней тюрьмы и в соответствии со специальным распоряжением получал офицерский паек.Было бы ошибкой думать, что он просто сидел. Нет, он не просто сидел, с ним работали, вызывая на многочасовые допросы. Скажем, следователь по фамилии Сверчик 8 февраля 1945 года допрашивал Валленберга три с половиной часа. Затем Рауль попал в руки Кузмишина: тот изгалялся над ним полтора часа, а Копелянский – три.Не буду говорить, чего это стоило, но мне удалось разыскать не только анкету арестованного Валленберга, заполненную во внутренней тюрьме, но даже журнал вызовов на допросы. Кое-где фамилия Валленберга была тщательно замазана тушью, но с помощью специальных методов тушь удалось снять – и проступила четкая запись: 29 мая 1945 года под № 620 на допрос вызывался Валленберг Рауль Густав.Но вот что удивительно: допросов было множество, а протоколов – ни одного. Так что узнать, о чем расспрашивали Рауля, какие выбивали показания, что он все-таки сказал, а что утаил, нет никакой возможности. Больше того, не существует и самого дела Валленберга: нет ни одной папки, в которую были бы подшиты протоколы допросов, показания свидетелей, ордер на арест, опись имущества, результаты медосмотра и т. п.Роясь во всякого рода документах, я так втянулся в это дело, что перестал трепетать перед бумагами, подписанными Сталиным, Молотовым или Вышинским. Но один скромненький рапорт, написанный от руки и подписанный всегонавсего полковником, заставил вздрогнуть! Я приведу его полностью, так как до сих пор его никто не видел.[i]«Сов. секретно. Министру Государственной безопасности Союза ССР генерал-полковнику Абакумову В. С.РАПОРТ Докладываю, что известный вам заключенный Валленберг сегодня ночью в камере внезапно скончался предположительно вследствие наступившего инфаркта миокарда.В связи с имеющимся от вас распоряжением о личном наблюдении за Валленбергом прошу указания, кому поручить вскрытие трупа на предмет установления причины смерти.Нач. санчасти тюрьмы, полковник медицинской службы А. Л. Смольцов. 17.VII– 47 г.».А ниже приписка: «Доложил лично министру.Приказано труп кремировать без вскрытия.17. VII– 47 г. Смольцов».[/i][b]Козел отпущения найден[/b]Прошло девять лет… К этому времени о деле Валленберга забыли, и о нем никто никогда и нигде не вспоминал.И вдруг в апреле 1956-го Молотов и тогдашний председатель КГБ Серов обратились в ЦК КПСС с не подлежащим оглашению письмом. Панический тон письма настолько очевиден, что не привести его просто нельзя.[i]«Во время пребывания в Москве правительственной делегации министр внутренних дел Швеции Хедлунд передал советской стороне свидетельские показания некоторых репатриированных в конце 1955 года из СССР в ФРГ бывших немецких военных преступников о Рауле Валленберге: речь идет о Густаве Рихтере, Вилли Бергмане, Карле Зуппиане, Эрнсте Валленштейне и других лицах, которые содержались на Лубянке. Показания этих свидетелей во многом совпадают с фактическими обстоятельствами ареста и содержания Валленберга в тюремном заключении в СССР. Принимая во внимание важность урегулирования со шведами вопроса о Валленберге, а также и то, что они не прекратят расследования, считаем целесообразным информировать шведское правительство о судьбе Валленберга».[/i]Вот прокол так прокол! Выпустить за пределы Союза немцев, которые сидели или вместе, или рядом с Валленбергом, с профессиональной точки зрения не просто прокол, а непростительный просчет. Я не знаю, что стало с теми людьми, которые имели отношение к делу Валленберга и репатриированных немцев, но выкручиваться из этой щекотливой ситуации пришлось первым лицам государства.Надо признать, что они это сделали блестяще и даже нашли козла отпущения, на которого свалили все грехи.[i]«Рауль Валленберг был, повидимому, в числе других лиц задержан в районе боевых действий советских войск, – сообщается в так называемой «Памятной записке», утвержденной ЦК КПСС. – Вместе с тем можно считать несомненным, что последующее содержание Валленберга в заключении, а также неправильная информация о нем, дававшаяся в течение ряда лет, явились результатом преступной деятельности Абакумова. Как известно, в связи с совершенными им тяжкими преступлениями Абакумов, действовавший в нарушение законов СССР и стремившийся нанести всяческий ущерб Советскому Союзу, был осужден и расстрелян по приговору Верховного суда СССР».[/i]Так вот кто, оказывается, во всем виноват! Виктор Абакумов, бывший руководитель «Смерша», а с 1946 по 1951 год министр госбезопасности – это он давал неправильную информацию Сталину, Молотову, Вышинскому, а позднее Булганину, Громыко и другим.Но раз он изобличен, осужден и расстрелян, то речь вести больше не о чем: преступник наказан, и правда восторжествовала.На некоторое время о Валленберге снова забыли. Но с началом гласности в печати стали появляться материалы, в которых утверждалось, что в тюрьме Валленберг не умирал, что довольно долго он сидел сперва во Владимирской тюрьме, а потом в лагерях под Тверью. Откуда-то всплывали люди, которые уверяли, что видели Рауля то ли в Психиатрической больнице имени Кащенко, то ли в Институте общей и судебной психиатрии имени Сербского.Надо отдать должное сотрудникам ФСБ, которые пошли на создание международной экспертной комиссии по проверке этих материалов. Только во Владимирской тюрьме они изучили около 100 тысяч карточек, опросили 300 сотрудников, в том числе и врачей, – безрезультатно, следов Валленберга обнаружить не удалось. Проверили картотеки Бутырской, Матросской и Краснопресненской тюрем – пусто. От отчаяния заглянули даже в Донской крематорий – нет, в числе кремированных Валленберг не значится.И все же точка в этом запутанном деле поставлена. Это сделала Главная военная прокуратура, которая Рауля Валленберга полностью реабилитировала и признала жертвой политических репрессий. Это все, что могли сделать россияне для родственников Рауля, для его страны и для него самого, вернее, для его души, которая, хочется надеяться, оценит наши хлопоты.
Общество
От Курска и Орла…
Память о войне… Трудное, порой мучительное, но святое чувство.Летят годы, идут десятилетия… Иной раз кажется, что это чувство притупляется, но подходит День Победы или очередная годовщина какой-либо битвы – и снова ноют раны, снова в душах людей вспыхивает боль об отцах, дедах и старших братьях, оставшихся на полях войны. А рядом с этой болью – гордость, огромная гордость за нашу Родину, сломавшую хребет фашизму.Вот и сейчас, в канун 67-летней годовщины со дня Курской битвы, я побывал на этой обильно политой кровью земле. Теперь здесь тихо, так тихо, что даже отдаленный рокот трактора кажется неуместным в стрекоте кузнечиков и щебете жаворонков. А шестьдесят семь лет назад на этих полях гремело одно из величайших сражений Великой Отечественной войны.В ходе зимнего наступления Красной Армии в районе Курска, Орла и Белгорода образовался огромный выступ, глубоко вдававшийся в расположение противника. Его протяженность по фронту достигала 550 километров. Наши войска оказались в довольно сложном положении: в случае удара с севера – со стороны Орла и с юга – со стороны Белгорода мощнейшая группировка советских войск могла попасть в котел.Именно поэтому в район Курского выступа приехали заместитель Верховного главнокомандующего Г. К. Жуков и начальник Генерального штаба А. М. Василевский. Проанализировав обстановку, они составили соответствующий документ, который Георгий Константинович за своей подписью направил Сталину: «Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным.Будет лучше, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно выбьем основную группировку противника». [b]«Цитадель» как средство восстановления престижа Германии[/b]К этому времени военнополитическое положение Германии резко ухудшилось. Достаточно сказать, что в зимней кампании Красная Армия разгромила более ста немецких дивизий: только безвозвратные потери в живой силе составили 1 миллион 135 тысяч человек. Главная ударная сила гитлеровцев – бронетанковые войска тоже оказались в тяжелом положении. Это вынужден был признать даже генералинспектор бронетанковых вой ск Гудериан. 9 марта 1943 года он направил в генеральный штаб сухопутных войск донесение, в котором сообщал: «К сожалению, в настоящее время у нас нет уже ни одной полностью боеспособной танковой дивизии».Чтобы поднять моральное состояние вермахта, восстановить военный и политический престиж Германии, было принято решение провести большое летнее наступление. «Мы должны наступать из политических соображений!» – заявил фельдмаршал Кейтель в мае 1943 года. 15 апреля 1943 года в оперативном приказе № 6 Гитлер провозгласил: «Я решил, как только позволят условия погоды, провести наступление «Цитадель» – первое наступление в этом году. Оно должно завершиться быстрым и решающим успехом. На направлениях главных ударов должны быть использованы лучшие соединения, наилучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов».Для проведения операции на Курском направлении было сосредоточено более 900 тысяч солдат и офицеров, около 10 тысяч орудий и минометов, 2700 танков и штурмовых орудий, а также свыше 2 тысяч самолетов.Все эти приготовления велись в обстановке строжайшей секретности, но советская военная разведка своевременно вскрыла планы врага. Еще 12 мая, то есть почти за два месяца до гитлеровского наступления, наши разведчики сообщили: «Сведения о подготовке немцами операции с целью прорыва нашего фронта в районе Курск–Белгород соответствуют действительности. Название «Цитадель», повидимому, является условным обозначением операции, планируемой немцами в районе Орловского выступа».Но это еще не все! 3 мая на совещании в Мюнхене план «Цитадель» был утвержден окончательно, а 5 мая об этом узнал наш Генштаб. Эти данные были подтверждены сведениями, которые с помощью подпольщиков города Ровно раздобыл легендарный разведчик Николай Кузнецов.Интереснейшую информацию передала в Москву действовавшая в Швейцарии группа Шандора Радо. Разведчики сообщили не только о самом факте появления «тигров», которые должны были решить исход сражения под Курском, но и раздобыли его тактикотехнические данные: скорость, толщину брони, калибр орудия и, самое главное, уязвимость танка при атаках с воздуха.Усилили свою активность и партизаны. Когда стало очевидным сосредоточение фашистских войск в районе Курского выступа, они начали наносить регулярные удары по вражеским коммуникациям.Летели под откос поезда с живой силой и боевой техникой, взрывались мосты, минировались шоссейные дороги.А белорусские партизаны так искусно заминировали железнодорожные ветки вокруг Витебска, что оттуда не мог вый ти ни один поезд.В результате там скопилось огромное количество вагонов с живой силой, техникой, боеприпасами и горючим.Партизаны сообщили об этом на Большую землю. Вскоре последовал массированный налет советских бомбардировщиков – и Витебский железнодорожный узел был уничтожен, само собой разумеется, вместе со всеми стоящими на путях эшелонами. [b]Главный враг рейха – Ванюша Алешкин[/b]Весь план снабжения войск, подвоза техники и людей трещал по швам. В Михайловском районе действовал большой партизанский отряд, против которого каратели были бессильны. И тогда они разработали операцию «Белый медведь», суть которой была в поголовном уничтожении населения окрестных деревень. Сохранился документ, подписанный руководителем этой операции генералом Хойзингером. Рассказывая о своих подвигах, бравый генерал с гордостью сообщает, что в результате операции было сожжено 18 деревень и расстреляны 520 «пособников партизан». А знаете, кто эти пособники? Восьмидесятилетние старики и годовалые ребятишки.…Неподалеку от оживленной автомобильной трассы Железногорск–Киев стоит скромный памятник – скорбящая женщина и мальчик в форме суворовца. А на постаменте надпись: «Здесь похоронены мирные жители поселка Большой Дуб, расстрелянные и заживо сожженные немецкофашистскими карательными войсками». То же самое выбито с другой стороны, только название поселка – Звезда.На обелиске – фамилии расстрелянных и, что самое главное, их возраст. Убивали целыми семьями. Пятеро Алешкиных, девять Кондрашевых, одиннадцать Федичкиных, тринадцать Ворониных… Алешкины – дед с бабкой и трое внуков, старшему шесть, младшему один годик. Федичкины – дед с бабкой, дочери и шестеро внуков, младшему два года. Кондрашевы – тоже старик, старуха и внуки, младшему один годик.Каратели думали, что свидетелей их злодеяний нет, но они ошиблись. Надежда Тимофеевна Дугинова успела спрятаться в огороде. Она видела, как повесили ее мужа, как расстреляли детей, но не шелохнулась, словно окаменев от горя.Видела, как бежала по улице ее соседка с внуком на руках – их сразила пулеметная очередь.Видела, как пятилетний Ванюша Алешкин спрятался в бочке с водой. Когда закончился воздух, и он вынырнул, здоровенный эсэсовец схватил его за ноги, пристрелил и швырнул в погреб, где уже полыхал огонь. [b]Здесь русский человек стоял…[/b]Тем временем на Центральном, Воронежском и Степном фронтах шла напряженная подготовка к предстоящим боям.Надо было организовать глубоко эшелонированную, многополосную оборону на 200–300 километров в глубину. Рыли траншеи и ходы сообщений, сооружали доты и дзоты, устанавливали минные поля. Но самое главное, шло пополнение людьми и боевой техникой.А техника к лету 1943-го была уже не та, что в начале войны! В тылу на полную мощность работали заводы, выпускавшие новые штурмовики, истребители и бомбардировщики: за год их сошло с конвейера около 35 тысяч. За тот же год наша промышленность дала фронту 24 тысячи танков. Тогда же началось массовое производство самоходных артиллерийских установок с более мощной пушкой – против нее не мог устоять даже хваленый «тигр».И что особенно важно, были разработаны подкалиберный и кумулятивный снаряды, которые прошивали и прожигали любую броню. 130 тысяч орудий, минометов и «катюш» было выпущено в 1943 году, тогда же появились новые образцы противотанковых пушек, а также пулеметов и автоматов.И вот приготовления закончены. Фашистским войскам противостояло 1,3 миллиона солдат и офицеров, более 19 тысяч орудий и минометов, 3,5 тысячи танков и самоходных орудий, 2 с лишним тысячи самолетов. Эти цифры говорят о многом: впервые в ходе войны наши войска превосходили противника не только в живой силе, но и в технике.1 июля в гитлеровской ставке, расположенной в Восточной Пруссии, состоялось последнее большое совещание перед началом операции «Цитадель». На следующий день об этом стало известно в Москве, и в войска ушла телеграмма, в которой сообщалось, что немцы могут перейти в наступление в период от 3 до 6 июля.Когда примерная дата гитлеровского наступления стала известна в дивизиях и полках, само собой разумеется, командиры захотели узнать не только день, но и час начала наступления. В тыл врага были заброшены самые отчаянные разведчики с одним-единственным заданием – добыть «языка».4 июля в районе Белгорода разведчики захватили немецкого сапера, который сообщил, что его группа получила задание расчистить минные поля и снять проволочные заграждения.– Утром будем наступать! – не без гордости заявил он. – «Тигры» сомнут вашу оборону, и через день мы будем в Курске! Всему личному составу выдан сухой паек и даже шнапс, чтобы отметить взятие города, – хвастливо закончил он.Напряжение нарастало. Надо было принимать решение о начале артиллерийской контрподготовки, но для этого нужно абсолютно точно знать время начала немецкого наступления.«Верить или не верить пленным? – рассказывал несколько позже о своих сомнениях Константин Рокоссовский. – Если они говорят правду, надо начинать запланированную нами артиллерийскую контрподготовку, на которую выделялось около половины боекомплекта снарядов и мин. А если это ловушка, если нам подбросили дезинформацию, что тогда, чем мы встретим немцев, когда они пойдут вперед? Времени на запрос разрешения Ставки не было, и я решил: была не была, и отдал приказ о начале контрподготовки».В 2 часа 20 минут тихую июльскую ночь расколол грохот канонады. 600 стволов, да еще два полка «катюш» извергали смертоносный огонь.Через полчаса, израсходовав четвертую часть боекомплекта, орудия умолкли. В 4 часа 30 минут артналет повторили снова, но с привлечением уже около 1000 орудий.Эффект от контрподготовки был неплохой, но все же не такой, какого ждало советское командование. Много лет спустя Г. К. Жуков признает: «Как Центральный, так и Воронежский фронты начали контрподготовку слишком рано: немецкие солдаты еще спали в окопах, блиндажах и оврагах, а танковые части были укрыты в выжидательных районах. Лучше было бы контрподготовку начать примерно на 30–40 минут позже».Итак, по вражеским позициям выпущена половина боекомплекта. А вдруг впустую? Вдруг немцы и не думают наступать? Тянулись мучительные минуты ожидания, и никто не знал, что будет дальше.Наконец около пяти утра появились немецкие самолеты. Тут же заговорила и артиллерия. Это был самый парадоксальный случай в истории войны, когда жесточайший огонь врага у наших командиров вызвал вздох облегчения. А когда поднялась пехота, поддержанная 500 танками и 300 бомбардировщиками, стало ясно, что операция «Цитадель» началась.Самые ожесточенные бои развернулись в районе Ольховатки. Здесь стоял насмерть танковый батальон капитана Михеева. После ожесточенной бомбежки на батальон навалилась лавина немецких танков. Михеев знал, что и пушка, и броня «тигра» мощнее, чем у «тридцатьчетверки». Единственный выход – подпустить поближе и бить в упор. Так и делали! Вот уже больше десятка факелов полыхает на поле, а танки все лезут и лезут…А рядом, у деревни Самодуровки, дорогу фашистским танкам преградила батарея капитана Игишева. Тридцать танков навалилось на батарею, девятнадцать из них артиллеристы сожгли, а остальных заставили повернуть назад. Батарейцы погибли все до одного, но врага не пропустили.И все же к концу дня фашисты вклинились в нашу оборону. Вклиниться-то вклинились, но выйти на оперативный простор немецкие дивизии не смогли. Да и потери они несли огромные. Только в первый день было подбито 586 немецких танков и 203 самолета. 7 июля было уничтожено 520 танков и 229 самолетов, а 8-го – 304 танка и 161 самолет.Именно в эти дни бессмертный подвиг совершил летчик-истребитель А. К. Горовец. 6 июля, возвращаясь с задания, Горовец увидел большую группу бомбардировщиков противника, но из-за повреждения рации не мог сообщить об этом своим. И тогда он решил атаковать в одиночку! Девять самолетов сбил лейтенант в ходе этого боя, но и сам погиб. В тот же день открыл свой боевой счет впоследствии трижды Герой Советского Союза Иван Кожедуб – до конца войны он собьет 62 самолета противника.Одним из самых трудных дней для войск Центрального фронта было 7 июля. В этот день противник нанес чудовищной силы удар в районе Понырей. Триста танков прорвалось на этом участке. Их не смогли остановить ни пушки, ни «тридцатьчетверки».И тогда против «пантер» и «тигров» вышли саперы. Чтобы было ловчее работать, они шли налегке, сняв сапоги и гимнастерки. Одни ползли по чистому полю, открытые всем пулям и снарядам, другие – выскакивали из-за бугров, третьи – поджидали в воронках. А когда до танка оставались считанные метры и он мог свернуть в сторону, перед ним появлялся солдат, не защищенный никакой броней, кроме отваги. Единственным его оружием была противотанковая мина. И танки подрывались один за другим! Триста танков… Страшно подумать, какая это сила, но саперы оказались сильнее, остановив эту бронированную лавину.Сейчас на этом месте воздвигнут памятник героямсаперам, на обелиске которого высечены удивительно точные и пронзительные слова из поэмы Евгения Долматовского:[i]Здесь не было ни рвов, ни скал,[/i][i]Здесь не было ни рвов, ни рек,[/i][i]Здесь русский человек стоял,[/i][i]Советский человек.[/i]«Целый день в районе Понырей не смолкал гул ожесточенного сражения, – несколько позже писал об этих боях Г. К. Жуков. – Враг бросал в бой все новые и новые танковые части, но и здесь ему не удалось сломать оборону».То, что не удалось под Понырями, почти удалось под Прохоровкой: в этом районе немцы продвинулись на 30–35 километров. Даже Жуков признал, что к исходу 11 июля на этом участке Воронежского фронта наступил «опасный кризис сражения». И немудрено, ведь именно на этом направлении немецкое командование собрало в железный кулак отборные танковые дивизии – «Рейх», «Адольф Гитлер», «Мертвая голова» и другие. Им противостояла 5-я гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова, 5-я гвардейская армия генерала Жадова и еще два танковых корпуса. Небо прикрывала 5-я воздушная армия.И вот 12 июля в 8 часов 30 минут началось крупнейшее в истории Второй мировой войны встречное танковое сражение. С обеих сторон в нем участвовало 1200 танков и самоходных орудий. Сражение шло весь день до самой темноты. В итоге противник потерял около 400 танков и начал отходить.С этого дня фашисты больше не наступали, а наши солдаты их гнали и гнали, вплоть до самого Берлина.Так закончился первый, оборонительный, этап Курской битвы. На Центральном фронте это произошло 12 июля, а на Воронежском – 23 июля.Вечная слава… Как хочется надеяться, что так оно и будет, что мы никогда не станем манкуртами, не помнящими своего рода-племени, что никогда не забудем тех, кто отдал самое дорогое – свою жизнь – за то, чтобы жили мы, благодарные и достойные их подвига потомки. [i]фото ИТАР-ТАСС[/i]
Общество
Великих князей закапывали заживо
Великий князь Сергей Михайлович родился и вырос на Кавказе. Он был высок, строен, не очень красив, но, как он сами говорил, чертовски обаятелен. Жизнь это подтвердила. В юные годы, когда он был особенно дружен с будущим императором Николаем II и когда у цесаревича был роман с известной балериной Матильдой Кшесинской, Сергей, который тоже был без ума от обольстительной красавицы, проявил мужскую солидарность, железное терпение и великолепную выдержку, дожидаясь своего часа.Как только Николай II расстался с Кшесинской, Сергей тут же поднял упавший жезл и занял освободившееся место. Поговаривали, что ребенка Матильда родила именно от Сергея.[b]Артиллерист Романов[/b]Но все эти танцы, балы и тайные встречи с балеринами – всего лишь дань моде и, конечно, возрасту. Главным же делом Сергея была артиллерия. Пушки – вот что волновало его по-настоящему! Не будет большой натяжкой, если сказать, что Сергей Михайлович проявил себя и как прекрасный разведчик.В 1913 году он предпринял поездку по Австро-Венгрии.Обаятельный великий князь был завсегдатаем балов и концертов, но между делом он ухитрился побывать на германских и австрийских военных заводах. Здесь-то его глаз математика и артиллериста увидел то, что неспециалист никогда не заметит.Вернувшись в Петербург, Сергей Михайлович явился на заседание правительства и с цифрами в руках доказал, что Австро-Венгрия и Германия готовятся к войне.В годы войны Сергей Михайлович находился в Ставке Николая II. Он жил в том же поезде, что и император, был в курсе всех его планов, присутствовал при докладах командующих фронтами – и вскоре понял, что армия насквозь коррумпирована, что воевать она не хочет, а в тылу творится черт знает что.Сергей не раз пытался открыть глаза императору и на неподобающую роль Распутина, и на не соответствующее субординации поведение императрицы, и на неизбежность скорой революции, но Николай II был глух и слеп – он не слушал никого, кроме своей жены.После Февральской революции Сергей Михайлович оставался в Петрограде. Он был в городе и в марте 1918-го, когда комиссары приказали всем Романовым зарегистрироваться. Эта проклятая регистрация стала началом конца дома Романовых. Через несколько дней чекисты забросили сеть, в которую попали шестеро Романовых. Среди них были Сергей Михайлович, вдова убитого в 1905-м великого князя Сергея Александровича Елизавета Федоровна, а также князья Иоанн, Игорь и Константин Константиновичи, присоединили к ним и князя Владимира Палея. Всех их немедленно отправили в Вятку, а оттуда в Алапаевск.В ночь на 18 июля большевики подняли с постелей лишенных какой-либо защиты заложников и увезли в сторону деревни Синячихи.В том районе было много заброшенных шахт, и, экономя патроны, палачи решили не стрелять, а просто сбросить арестантов в шахту. Поняв, к чему идет дело, Сергей Михайлович решил без боя не сдаваться и с голыми руками бросился на палачей. В завязавшейся схватке ему прострелили голову и после этого сбросили в шахту. Остальных столкнули живыми и забросали гранатами.Позже, когда в эти места пришли белые и тела казненных были подняты наверх, эксперты установили, что жертвы были живы еще несколько дней и умерли от сильных ушибов и потери крови.Где захоронен Сергей Михайлович и молодые князья, установить, к сожалению, не удалось. А вот тело великой княгини Елизаветы Федоровны из России было вывезено, а потом через Китай доставлено в Иерусалим, где оно покоится и поныне. Нелишне будет сказать, что Елизавета Федоровна канонизирована Русской православной церковью и причислена к лику святых. Из восемнадцати уничтоженных большевиками членов дома Романовых Елизавета Федоровна была единственной женщиной.За что же они так сильно возненавидели именно Елизавету Федоровну? Прежде всего за то, что она была женой Сергея Александровича, с которым революционеры расправились еще в 1905-м, бросив в него бомбу.Светская красавица Елизавета, или, как ее звали, Элла, кстати говоря, старшая сестра жены Николая II Александры, удалилась от общества, стала монахиней и настоятельницей монастыря. Во время войны она основала несколько госпиталей, сама была сиделкой и выхаживала раненых.Своего монашеского одеяния Елизавета Федоровна не снимала никогда, в нем она явилась на печально известную регистрацию, в нем уехала в Алапаевск, в нем ее столкнули в шахту.[b]Последний русский император[/b]Что бы ни говорили скептики, но последним русским императором был не Николай II, а Михаил II. Другой вопрос, сколько он им был: сутки или до самой смерти в июне 1918 года.Михаил был младшим сыном Александра III, и, как это часто бывает в семьях, раз младший, значит, самый любимый и самый избалованный ребенок.В шестнадцатилетнем возрасте Михаил потерял отца, и на престол взошел его старший брат Николай. Спустя пять лет, когда умер великий князь Георгий, который по старшинству был следующим за Николаем, престолонаследником, разумеется, до появления у императора сына, стал Михаил. И хотя милого Мишу, как его звали в семье, никто всерьез не воспринимал, престолонаследник есть престолонаследник.Если со службой у Михаила все было нормально – он стал командиром Синих гусар, то с семейной жизнью не заладилось. То он без памяти влюбился в двоюродную сестру, но жениться им, естественно, запретили. То пал к ногам фрейлины своей сестры Ольги и склонял девушку к побегу. То начал волочиться за женой своего подчиненного Владимира Вульферта, которая до него успела побывать замужем.Женщину звали Наташей. Как она говорила позже, ей было очень любопытно совратить брата императора – что она и сделала.Михаил окончательно потерял голову! Он не отходил от Натальи ни на шаг и в конце концов сделал ей предложение. Он понимал, на что идет: ведь в случае оформления брака с дважды разведенной женщиной он мог потерять право на престолонаследие. У Николая II в это время еще не было сына, сам он серьезно заболел, и в случае его смерти корона могла повиснуть в воздухе.Скандал! Когда Михаилу попытались объяснить ситуацию, он послал всех куда подальше и обратился к императору за официальным разрешением на брак. «Я никогда не дам согласия!» – ответил Николай II.Надо отдать должное и Наталье: ее мимолетное увлечение переросло в искреннюю и глубокую любовь. Женщина она была незаурядная, умная и необычайно красивая, да к тому еще смелая и решительная. Чтобы замять скандал, влюбленные решили, что Наташе надо на некоторое время уехать за границу. Сперва она жила в Австрии, а потом в Швейцарии. Телефона тогда не было, письма шли долго, но хорошо работал телеграф. За какой-то месяц она отправила Михаилу 377 телеграмм! Он отвечал тем же. А потом ухитрился обвести родственников вокруг пальца и вырвался из России. Двенадцать дней счастья в Копенгагене – и Михаила буквально водворили в ненавистный Петербург.Наталья тоже упаковала свои нехитрые пожитки и ринулась в Россию. Она сняла небольшой домик в Москве, Михаил вырвался к ней, и влюбленные провели вместе рождественские праздники.Именно тогда Наталья сделала Михаилу такой подарок, о котором он не смел и мечтать: Наташа призналась, что она беременна. Михаил плакал от счастья и клялся, что уж теперь-то добьется у брата разрешения на брак.Но даже после рождения ребенка, которого назвали Георгием, император был неумолим. Вульферт оказался более сговорчивым: получив 100 тысяч рублей отступного, он согласился на развод. По закону сын Михаила считался сыном Вульферта, и это создавало еще более двусмысленную ситуацию, но, получив хорошую мзду, Вульферт отказался и от сына.После этого Михаил рванул в Вену. Вскоре туда же подъехала Наталья, и они наконец обвенчались в маленькой сербской церкви. Как ни старались Романовы сохранить этот брак в тайне, о нем все же стало известно, и Николай II, желая сохранить хорошую мину, даровал Наталье титул графини Брасовой – по названию личного имения Михаила. Титул-то он даровал, но жить в России запретил.Лишь в начале мировой войны император простил брата, и они с Натальей вернулись в Россию. Михаил тут же пошел в армию и стал командовать хорошо известной Дикой дивизией, сформированной из кавказцев. Дивизия дралась храбро, командир был всегда впереди, его авторитет рос на глазах, и Михаил стал необычайно популярен. И это – на фоне бездарнейшего руководства армией его старшим братом Николаем II.А в тылу творилось нечто невообразимое! 23 февраля на улицы Петрограда вышли 128 тысяч забастовщиков, в основном женщин. Потом к ним присоединились солдаты запасного пехотного полка, потом был разгромлен арсенал, разогнана полиция, выпущены из тюрем арестанты, в том числе и уголовники.После захвата Зимнего дворца и Петропавловской крепости был избран Совет рабочих и солдатских депутатов. Короче говоря, революция свершилась! И как на все это реагировал российский самодержец? Да никак. Его не смутила ни полная тревоги телеграмма супруги, ни взволнованное обращение председателя Государственной думы Родзянко: «Надо принять немедленные меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии».Но царя это не интересовало, его беспокоила лишь судьба семьи – и он поехал в Царское Село. Дальше Вишеры его не пустили, и пришлось повернуть на Псков, в штаб Северного фронта. Именно там царь принял решение об отречении от престола. Вечером император пригласил приехавших в Псков известных думцев Гучкова и Шульгина и объявил: – Я вчера и сегодня целый день обдумывал и принял решение отречься от престола.До трех часов дня я готов был пойти на отречение в пользу моего сына, но затем понял, что расстаться со своим сыном не способен. Вы это, надеюсь, поймете? Поэтому я решил отречься в пользу моего брата.Отречение было подписано 2 марта 1917 года в 23 часа 40 минут. В тот же миг великий князь Михаил Александрович стал императором России Михаилом II. Судя по всему, у него была договоренность с руководителями Думы о том, что его правление должно быть более легитимным и скипетр он должен получить не из рук брата, а из рук полномочных представителей народа, то есть от Учредительного собрания. Именно поэтому буквально на следующий день Михаил подписал манифест о своем отречении от престола.На некоторое время Михаила оставили в покое, и он жил в Гатчине, не принимая никакого участия в политической жизни страны. После октябрьского переворота Михаил по собственной инициативе явился в Смольный и обратился с просьбой к правительству узаконить его положение в новой России. Управляющий делами Совета народных комиссаров Бонч-Бруевич тут же оформил разрешение о «свободном проживании» Михаила Александровича как рядового гражданина республики.А чуть позже, не иначе как находясь в своеобразном демократическом угаре, Михаил Александрович обратился с просьбой о перемене фамилии: он решил взять фамилию жены и стать гражданином Брасовым. Его просьба дошла до Ленина, но тот этим вопросом заниматься не стал.Так продолжалось до 7 марта 1918 года, когда Гатчинский совдеп решил арестовать бывшего великого князя и доставить в Петроград.Туда же привезли и его секретаря гражданина Великобритании Брайана Джонсона. Несколько позже к ним добавили графа Зубова и полковника Знамеровского. Все они оказались в руках уже неоднократно упоминаемого Моисея Урицкого. Видимо, решив подстраховаться, Урицкий не стал брать на себя ответственность за судьбу Михаила и обратился с запиской к Ленину, предложив рассмотреть этот вопрос на заседании Совнаркома.9 марта 1918 года вопрос был рассмотрен и Ленин подписал соответствующее решение: «Бывшего великого князя Михаила Александровича и его секретаря Джонсона выслать в Пермскую губернию вплоть до особого распоряжения».Уже через неделю Михаил Александрович, его секретарь, а также шофер и камердинер были в Перми. Местные власти, наплевав на сидящего в Москве вождя, тут же бросили гостей в камеры-одиночки.Лишь после вмешательства Бонч-Бруевича заложников выпустили на волю и поселили в так называемых Королевских номерах – так называлась местная гостиница. Поселитьто поселили, но обязали каждый день являться в ЧК. В остальном особых ограничений в жизни Михаила Александровича не было.Независимый образ жизни бывшего великого князя страшно бесил местных большевиков. Их злоба росла пропорционально корректности Михаила Александровича, который за все время ссылки не нарушил ни одного установленного для него правила жизни. А тут еще успехи колчаковцев и белочехов: за какихто несколько дней красные потеряли Челябинск, а за ним и Омск! Злоба местных большевиков нашла выход в кровавом заговоре, инициатором которого стал некто Иванченко.Он был членом Мотовилихинского совдепа, комиссаром Перми и начальником городской милиции одновременно.Что за тараканы поселились в его плебейских мозгах, нам никогда не понять, но этот большевик решил тайно ликвидировать Михаила Александровича. Своим замыслом он поделился с заместителем начальника Пермской ГубЧК Мясниковым – и нашел в нем горячего единомышленника.Самое удивительное, эта нелюдь – а иначе их не назовешь, не стеснялась предавать гласности свои кровожадные размышления или, проще говоря, философию большевикаубийцы. Хотите верьте, хотите нет, но этот самый Мясников написал воспоминания, за которые его не отправили на каторгу, а, напротив, повысили в должности. Брошюрку же опубликовали массовым тиражом. И знаете, как называется книжица этого идейного палача – «Философия убийства, или Почему я убил Михаила».Вчитайтесь в небольшой отрывок из откровений верного сына партии.«Но что я буду делать с двенадцатью нашими, что охраняют Михаила? Ничего не буду делать. Пусть все считают, что Михаил бежал. ЧК их арестует и за содействие побегу расстреляет. Значит, я провоцирую ЧК на расстрел своих? А как же иначе?! Выходит, что я убиваю 17 человек? Многовато. Но иначе не выйдет. Думаю, что если все сойдет гладко, то это послужит сигналом к уничтожению всех Романовых, которые еще живы и находятся в руках Советской власти».Кроме уже упомянутых Иванченко и Мясникова, в похищении Михаила Александровича и его трусливом убийстве участвовали: Марков, Жужгов, Малков, Дрокин, Колпащиков, Плешков и Новоселов. За редким исключением все они – большевики с дореволюционным стажем, боевики, чекисты или красногвардейцы.А теперь – о гнусной акции, организованной девятью большевиками.Похищение великого князя состоялось в ночь с 12 на 13 июня 1918 года. Перед этим Жужгов достал два крытых фаэтона с хорошими лошадьми.Фаэтоны поставили во двор управления Пермской городской милиции. Тогда же к заговору подключили некоего Дрокина, который должен был дежурить у телефона начальника милиции и в случае, если милицейская конница начнет преследовать фаэтоны, направить ее в другую сторону.Михаила Александровича решили вывезти из гостиницы под видом ареста, для чего Малков составил соответствующий документ, поставил подпись и скрепил ее печатью ГубЧК. Предъявить ордер на арест поручили Жужгову. Когда он вошел в комнату Михаила Александровича, тот уже ложился спать. Документ ему показался подозрительным, и Михаил Александрович потребовал, чтобы ему разрешили позвонить Малкову.Звонить ему не разрешили, но к телефону прорвался личный шофер великого князя.Поднялся шум, назревал скандал, Михаил Александрович отказывался куда-либо идти.Короче говоря, операция по похищению великого князя была поставлена под угрозу срыва.Тогда в комнату ворвались вооруженные с ног до головы Малков и Колпащиков, силой заставили Михаила Александровича одеться и вытолкали его на улицу вместе с Брайаном Джонсоном. Великого князя посадили в первый фаэтон, его секретаря – во второй.Была кромешная ночь, лил сильный дождь – и никем не замеченные фаэтоны помчались в сторону Мотовилихи.В семи километрах от Мотовилихи фаэтоны свернули в лес и остановились. Михаила Александровича и Джонсона вывели наружу. Первым грязное дело начал Малков: он сразу же выстрелил Джонсону в висок. Жужгов бабахнул в Михаила Александровича, но не убил, а только ранил. Второй патрон заклинило. И тогда в упавшего на траву великого князя начали палить все.Когда стало светать, утомившиеся палачи забросали трупы хворостом и разъехались по домам. Отдохнув, выспавшись и обмыв удачную операцию, на следующую ночь убийцы вернулись к месту расправы. Трупы они закопали, а все, что было в карманах своих жертв, чисто по-бандитски поделили между собой.Так не стало последнего русского царя Михаила II. Он не сидел на троне, не правил страной, для своих подданных не успел сделать ни хорошего, ни плохого, но заплатил своей жизнью за неведомые грехи своих венценосных предков.…А теперь о том, с чего был начат наш рассказ, – о реабилитации членов царской семьи. То, что она состоялась, то, что, вопреки непостижимой мудрости наших законов, общественность добилась признания всех членов дома Романовых жертвами политических репрессий, является свидетельством того, что здравый смысл существует, что если долго стучать в казалось бы наглухо закрытые двери, можно и достучаться – нас не только услышат, но и что-то сделают.
Общество
Запоздалый бунт великих князей
[i][b]Продолжение. Начало в «Вечерней Москве» от 8 июня 2010 года[/i]Всех Константиновичей – под корень![/b]Сейчас трудно сказать, кто из распоясавшейся матросни первым выкликнул этот лозунг, но факт есть факт: великих князей с отчеством Константинович больше всех ненавидели матросы. Почему? Да потому, что сын Николая I Константин Николаевич долгое время был генерал-адмиралом русского флота и заставил матросов не бузить и шляться по кабакам, а служить в соответствии со строжайшими уставами.После печально известной Севастопольской кампании Константин Николаевич с присущей ему энергией занялся строительством нового флота.Это он превратил русский флот из парусного в паровой, это он заложил на верфях первые броненосцы, а став председателем Государственного совета, настаивал на принятии конституции. Среди многих реформ, которые он активно поддерживал, была одна, если так можно выразиться, нашептанная Богом: он добивался превращения Петропавловской крепости в дом инвалидов. Император его не поддержал, а ведь именно в этой крепости четверть века спустя большевики расстреляют четверых великих князей, в том числе одного из сыновей генерал-адмирала Дмитрия Константиновича. И хотя Дмитрий был не похож на отца, хотя он не пошел по его стопам, генерал-адмирал его очень любил. Вот уж поистине, бывает и так, что яблоко падает очень далеко от яблони! Скажем, Константин Николаевич слыл большим женолюбом, кроме любовниц-однодневок, у него практически официально было две жены: немецкая принцесса Александра и бывшая балерина Анна Кузнецова. А вот его сын Дмитрий почему-то был ярым женоненавистником. «Бойтесь юбок!» – таким был его главный жизненный девиз.Так и не женившись и не имея побочных детей, Дмитрий обожал своих многочисленных племянников и племянниц.И еще. Отец был морским волком, а Дмитрий моря терпеть не мог. Еще в детстве он полюбил лошадей и мечтал служить в кавалерии, но отец отправил его на флот.Море встретило молодого князя неприветливо: его так укачивало, что Дмитрий и шагу не мог ступить по палубе.Кто знает, что такое не оставляющая ни на секунду морская болезнь, тот поймет, какие муки испытывал юный офицер.В конце концов он в самом прямом смысле слова упал отцу в ноги, умоляя разрешить покинуть флот. Но отец был неумолим. «Кто-то из Романовых обязательно должен служить на флоте, – сказал он. – Такова традиция, и здесь ничего не поделаешь. Надо терпеть».Выручила Дмитрия мать. В обмен на обещание не брать в рот ни вина, ни водки она взялась уговорить отца. Покряхтев и повздыхав, Константин Николаевич дал себя уговорить и разрешил сыну командовать Гренадерским полком императорской гвардии. Как ни трудно в это поверить, но многие годы Дмитрий не нарушал данного матери слова, пока не обнаружил, что его постоянная трезвость затрудняет общение с полковыми офицерами.Когда он рассказал об этом матери, та все поняла и разрешила изредка прикладываться к рюмке.Но военной карьеры Дмитрий так и не сделал: помешала активно развивавшаяся близорукость, да такая сильная, что к началу мировой войны он почти ослеп. Но князь не унывал! Он так серьезно увлекся лошадьми, что отдавал им все свое время. Когда мать пыталась намекнуть, что пора бы, мол, жениться, Дмитрий незлобиво отшучивался: «Не могу же я жениться на кобыле!» Мать махнула на него рукой, а Дмитрий тут же, неподалеку от Полтавы, завел себе конный завод, где выращивал чистокровных рысаков. Тогда же он основал ветеринарную школу, а также школу верховой езды. Его авторитет в этой области был так высок, что на Всероссийской выставке рысаков, которая проходила в 1913 году, Дмитрия попросили быть председателем.В разгар мировой войны Дмитрий заявил, что великим князьям нужно отказаться от высоких постов, которые они занимают лишь по традиции, а не по праву таланта или больших знаний. В семье это вызвало шок! Но, поразмыслив, Романовы решили сделать вид, что никто ничего не слышал и о заявлении Дмитрия никто ничего не знает.После Февральской революции Дмитрий решительно снял военный мундир, заявив, что не хочет иметь никакого отношения к никому не нужной, нелепой войне. Большевики этого не оценили и после захвата власти упекли его в Вологду.Затем Дмитрия и его братьев перевезли в Петроград и вскоре расстреляли, причем в той самой Петропавловской крепости, которую его отец хотел превратить в дом инвалидов.Говорят, что когда четверых великих князей вели на расстрел, Дмитрий, близоруко щурясь, пытался вглядеться в лица палачей. «Что с ними? – вероятно, думал он. – Откуда столько злобы? Ведь это простые русские люди, наверняка крещеные и верящие в Бога.Неужели они отвернулись от Бога, неужели дьявол сильнее и он победил? Нет, не верю, если он и победил, то лишь на короткое время».Как ни грустно об этом говорить, но дьявол в те годы действительно победил, и не на такое уж короткое время. А последние слова великого князя Дмитрия Константиновича кто-то услышал и даже записал, во всяком случае, я разыскал их в одной из старых книг.«Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят», – успел сказать Дмитрий Константинович и тут же получил русскую пулю от русского человека, получил только за то, что носил ненавистную большевикам фамилию – Романов.А вот его родной брат Константин Константинович до расправы не дожил. Я понимаю, что грешно так говорить, но Бог прибрал его вовремя, в июне 1915 года: нет никаких сомнений, что тремя годами позже его ждала бы большевистская пуля. Уж если у неистовых ленинцев поднялась рука на его детей Иоанна, Игоря и Константина, которые были так молоды, что не успели никак себя проявить, то что говорить об их отце, которого знала и любила вся Россия.Это он, великий князь Константин Константинович, издал несколько томов прекрасных стихов, подписанных инициалами «К. Р.», это он написал популярнейшую в те годы пьесу «Царь Иудейский» и сам сыграл в ней роль Иосифа Иеремии. А до этого он служил на флоте и в составе российской эскадры ходил в американский порт Норфолк, потом командовал сперва Измайловским, а затем Преображенским гвардейским полком, в котором будущий император Николай II служил командиром батальона.И м е я хорошее музыкальное образование и будучи прекрасным пианистом, Константин Константинович возглавлял Российское музыкальное общество, дружил и переписывался с Чайковским, помогал молодым композиторам. А при Александре III он был еще и президентом Академии наук, главой всех военных учебных заведений и любимцем кадетов.Первая мировая война застала великого князя и его жену Елизавету, которая на самом деле была немецкой принцессой, в курортном городке Вильдунгене, где они лечились.Супруги решили немедленно ехать в Россию: недолечившуюся чету довезли до прусской границы, высадили из поезда и до ближайшей русской станции, а это более десяти километров, велели идти чистым полем, а кое-где и по болоту.До Петербурга Константин Константинович добрался совсем больным. А тут еще подоспел новый удар: в бою под Вильно был смертельно ранен его сын Олег. Кстати говоря, Олег был единственным Романовым, погибшим на полях Первой мировой войны. Не прошло и нескольких дней, как пришла еще одна печальная весть: на Кавказском фронте убит князь БагратионМуханский – муж его дочери Татьяны.Болезни, потери близких и горестные вести с фронта окончательно сломили Константина Константиновича, и вскоре его не стало. Похоронили великого князя в Петропавловском соборе: он был последним Романовым, который этой чести удостоился официально.[b]Многоженец, вор и мошенник[/b]О старшем сыне Константина Константиновича – Николае Константиновиче известно мало. Вернее, известно мало хорошего. Он был то ли полусумасшедшим, то ли им притворялся, но в семье о нем никогда не говорили и делали вид, что такого человека просто нет на свете. Причина тому была, и причина очень серьезная: был на молодом князе грех, который не прощается, и о котором знали даже не все Романовы.Все началось с того, что в семидесятых годах ХIХ века в Петербурге появилась ослепительно соблазнительная американка Фанни Лир. На общепринятые знаки внимания, которые ей оказывал Николай Константинович, американка не обращала никакого внимания. И хотя они познакомились еще в Париже и некоторый успех князь имел, в Петербурге Фанни Лир не пускала его на порог дома.Князь хорошо знал слабые стороны американской красотки: если она что и любила, то только драгоценности и деньги. И тогда князь решил: если Фанни нельзя покорить, то ее надо купить! Денег у него было маловато – и князь пошел на святотатство: он украл золотой оклад с висящей над постелью матери иконы и вытащил из него три больших алмаза, намереваясь швырнуть все это к ногам американки.Пропажа быстро обнаружилась, и разразился неслыханный скандал! Но это еще не все. Бацилла подлости сидела в князе так глубоко, что он не моргнув глазом пошел на лжесвидетельство, обвинив во всем своих лучших друзей – графа Шувалова и графа Верпоховского. Но когда Верпоховского арестовали, он признался, что Николай Константинович дал ему алмазы, чтобы он отвез их в Париж, дабы там продать, а на вырученные деньги купить то, что захочет Фанни Лир.Воровать, да еще у матери, да еще оклад с иконы – это, конечно же, мерзко, и все же любящая мать могла бы его простить. Но лжесвидетельство! По тем временам для благородного человека не было более подлого поступка. От Николая отвернулись все! Лопнуло терпение и у государя, который лишил Николая воинского звания и навечно изгнал из Петербурга. Сперва Николай жил в Оренбурге, а потом его загнали еще дальше – в только что завоеванный Ташкент. Когда на трон взошел Александр III, Николай написал письмо, в котором просил разрешения приехать на похороны убитого террористами Александра II и умолял простить его преступления. Император незамедлительно ответил: «Вы недостойны того, чтобы склоняться перед прахом моего отца, которого так жестоко обманули. Не забывайте, что вы обесчестили всех нас. Пока я жив, вам не видать Петербурга».Ах так, решил Николай и ударился во все тяжкие! Прежде всего, он из восточных красавиц завел себе что-то вроде гарема. Когда они наскучили, князь стал в открытую волочиться за женами русских офицеров. И это при всем при том, что у него была законная супруга – дочь местного полицмейстера Надежда фон Дрейер, от которой он имел двух сыновей – Артемия и Александра.А в пятидесятипятилетнем возрасте, уже при Николае II, великий князь отмочил такой номер, что о нем заговорила вся Россия. Увидев на одном из балов пятнадцатилетнюю гимназистку Варвару Хмельницкую, Николай Константинович лишился дара речи! Будучи человеком действия, он тут же отправил жену в Петербург, а девчонку похитил. Но похитил благородно: отвез в близлежащую церковь и там обвенчался.Но ведь двоеженство для православного человека грех невообразимый! Когда соответствующее донесение дошло до Петербурга, реакция была мгновенной: попа, который венчал, постригли в монахи, а Варвару вместе с родителями отправили в Одессу. Князю же – никакой выволочки, с него – как с гуся вода.И так он резвился вплоть до самой революции. А в роковом 1918-м, когда полетели головы сначала Николая II и членов его семьи, а потом и остальных Романовых, не стало и Николая Константиновича. Как он умер – зарезали его или зарубили, повесили или расстреляли, – осталось тайной за семью печатями: действуя чисто по-бандитски, ни протоколов, ни приговоров большевики не оставили. В эти же годы погиб его сын Артемий: где, как и от чьей руки – неизвестно. Но так как воевать на стороне красных он не мог по определению, то нет никаких сомнений, что пуля ему досталась большевистская. А вот Александр, как и его брат, имевший титул князя Искандера, уцелел: каким-то чудом он оказался в Париже – там его было не достать. «Ну и черт с ним, – решили большевики, – вреда от него никакого.Пусть себе крутит баранку такси, а в свободное время пописывает в журналы».И – все! На этом неукротимые ленинцы на некоторое время угомонились: великие князья с отчеством Константинович были уничтожены под корень. Но ведь были и другие – род Романовых в России насчитывал шестьдесят пять человек, – и большевики закусив удила начали их отлавливать. Кровавая оргия продолжалась…[b]Опальный кавалергард[/b]Великий князь Павел Александрович был младшим сыном императора Александра II. Он был высок, худ, широкоплеч и, что немаловажно, его обожал племянник Николаша – будущий император Николай II. Усатый дядюшка сверх меры был наделен тем, что напрочь отсутствовало у племянника: он прекрасно танцевал, был раскован и обаятелен, его уважали мужчины и любили женщины. А флиртовал он со всеми – от мечтавших о его внимании фрейлин до жен своих братьев.Командуя то гусарами, то кавалергардами, Павел Александрович иногда сутками не вылезал из седла, спал где придется – и в конце концов застудил легкие. Лечили в те времена не таблетками и уколами, а, если так можно выразиться, климатом. Павлу доктора прописали климат солнечной Греции. Именно там петербургского бонвивана поджидала другая, дотоле ему неведомая «болезнь»: он по уши влюбился в греческую принцессу Александру. Нетрудно догадаться, что противиться напору, если так можно выразиться, профессионала бедная принцесса могла недолго – и вскоре они поженились.Брак был счастливым. В положенное время у них родилась дочь, а затем и сын, но… через пять дней после родов Александра скончалась. Десять лет Павел Александрович не мог смотреть на женщин, а потом вдруг повстречал замужнюю даму Ольгу Пистолькорс и самым коварным образом отбил ее у мужа, причем сделал это с серьезными намерениями: когда Ольга добилась развода, Павел Александрович на ней женился.Это было неслыханной дерзостью и нарушением неписаных правил дома Романовых! Разгневанный император запретил Павлу до конца жизни возвращаться из Италии, где произошло бракосочетание, в Россию.Но этого Николаю II показалось мало, и он лишил Павла воинского звания, а заодно и полагавшегося ему жалованья.Поразмыслив, император решил добить Павла и передал его детей от первого брака на попечение его брата Сергея Александровича.Но Павел не унывал! В браке он был счастлив, жил в Париже, вращался в светском обществе, заимел двух дочерей и сына Владимира, который позже стал известен как князь Палей. Удовлетворил он и честолюбие супруги, добившись для нее титула графини Гогенфельзен.Не исключено, что Павел так бы и не вернулся в Россию, но грянул 1905 год, и от рук террористов погиб генерал-губернатор Москвы, его родной брат Сергей. В виде исключения император разрешил Павлу Александровичу приехать в Россию, но только на похороны – и тут же обратно. Ему даже не разрешили повидаться с детьми, которые были на попечении теперь уже покойного брата. Лишь в 1912 году Павел был прощен и смог приехать со своей семьей в Россию.Во время войны Павел Александрович часто выезжал на фронт, командовал гвардейским корпусом, а когда Николай II принял на себя командование армией, находился вместе с ним в Ставке. Там-то в декабре 1916-го он узнал об убийстве Распутина. Как свидетельствовали очевидцы, и он, и император облегченно вздохнули. Но буквально на следующий день Павла Александровича ждал ни с чем не сравнимый удар: оказалось, что в убийстве Распутина замешан его сын Дмитрий, которого тут же посадили под домашний арест. Началось следствие, впереди замаячил позорный суд, но император решил, что для отпрыска дома Романовых это уж слишком – и отправил Дмитрия на персидский фронт.Сохранился документ, подтверждающий, что ко всему этому приложила руку и сама императрица, отомстив заодно и Павлу Александровичу. Вызвав его во дворец, она заявила, что ей прекрасно известно, что великий князь не очень-то предан престолу и согласен с требованиями кучки безответственных лиц, настаивающих на создании правительства, ответственного не перед императором, а перед Государственной думой. Между тем, как и Николай II, она лично категорически против этого проекта.Следовательно, никакого прощения его сыну не будет, и если он погибнет на персидском фронте, то виноват в этом будет его непутевый отец.Павел все понял! Примчавшись домой, он тут же засел за составление манифеста, обещающего конституцию.Манифест подписали еще два великих князя – Михаил Александрович и Кирилл Владимирович. В таком виде он лег на стол председателя Государственной думы Михаила Родзянко. Но поезд, как говорится, уже ушел – бунт великих князей запоздал. На следующий день Николай II вынужден был отречься от престола.Между февралем и октябрем Павел Александрович продолжал жить со своей семьей в Царском Селе, но в августе 1918-го по приказу Урицкого он был арестован и брошен в Петропавловскую крепость.Его энергичная супруга пыталась организовать побег, и не исключено, что он бы удался, но Павел Александрович бежать отказался, сославшись на то, что в этом случае большевики всю свою злобу выместят на его родственниках.Дальнейшее известно: 24 января 1919 года Павел Александрович был расстрелян вместе со своими братьями.Так, говоря словами Урицкого, Романовы заплатили за триста лет угнетения народа.[i]Продолжение в «Вечерней Москве» от 13 июля 2010 года[/i]
Общество
Первыми страшное слово «война» произнесли советские дипломаты
22 ИЮНЯ – дата в истории нашей страны скорбная и святая. Шестьдесят девять лет назад, 22 июня 1941 года, началась Великая Отечественная война, ставшая самым значительным событием ХХ века.История этой войны и по сей день хранит немало тайн. Некоторые из них приоткрывает корреспондент «Вечерки».Как ни трудно в это поверить, но на слово «война» в посольстве Советского Союза в Германии было наложено своеобразное табу.Говорили о возможном конфликте, разладе, раздоре, но никак не о войне. И вдруг поступило указание: всем, у кого жены и дети были в Берлине, немедленно отправить их в Москву. «Та-а-ак, – зашептались по углам супруги дипломатов, – нехороший признак, можно сказать, первый звонок. Не сегодня-завтра начнется война».Были, конечно, и более продвинутые, в основном это были супруги первых лиц, которые говорили, что немцы, мол, не дураки, им еще Бисмарк запретил воевать на два фронта. Но и они примолкли, когда прозвучал второй звонок: директор школы объявил, что из Москвы пришел приказ закончить учебный год не позднее начала мая и детей немедленно отправить в Союз. А когда в Берлин стали возвращаться отпускники, и все как один без жен – их было велено оставить дома, все стало яснее ясного: вот-вот грянет война.Мудрые женщины оказались правы.– Какая война? – убеждали их мужья. – А как же заявление ТАСС? Ведь в нем же черным по белому написано, что Германия неуклонно соблюдает условия Пакта о ненападении.– Плевали они на ваше заявление! – пытались раскрыть им глаза жены. – Вы лучше скажите, почему Светку с Нинкой не пустили в Берлин. Мужья приехали, а они остались дома. А детей почему в спешном порядке отправляют в Союз? А нас, баб горемычных? Мы-то уедем, а вот вас возьмут в заложники, чтобы обменять на немцев, которые сидят в Москве.Откуда им это стало известно, до сих пор является одной из величайших тайн того времени, но случилось именно так, как предрекали эти мудрые женщины.[b]Дезинформация. Можете быть свободны[/b]Между тем в Москве, несмотря на тревожные сигналы из всех европейских резидентур внешней разведки, царила ничем не объяснимая обстановка благодушия. Вот как рассказывал об этих днях в своих воспоминаниях начальник внешней разведки Павел Фитин.«16 июня 1941 года из нашей берлинской резидентуры пришло срочное сообщение о том, что Гитлер принял окончательное решение напасть на СССР 22 июня 1941 года. Об этом тотчас доложили Сталину. Поздно ночью меня вызвал нарком госбезопасности Меркулов и сказал, что нас приглашает к себе Сталин.Поздоровался он с нами кивком головы, но сесть не предложил, да и сам во время разговора прохаживался по кабинету.Взяв в руки наш документ, он сказал:– Прочитал ваше донесение… Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз? Что за человек сообщил эти сведения?– Это очень надежный источник. Он немец, работает в Министерстве воздушного флота и очень осведомлен. У нас нет оснований сомневаться в правдоподобности его информации, – ответил я.После этих слов в кабинете повисла тяжелая тишина. Потом Сталин подошел к своему столу и, повернувшись к нам, жестко произнес:– Дезинформация! Я в этом уверен. Можете быть свободны.Мы понимали, что может за этим последовать, поэтому тут же отправили шифровку в берлинскую резидентуру с просьбой немедленно проверить сообщение агента, а им был не кто иной, как один из руководителей «Красной капеллы» Харро Шульце-Бойзен, он же Старшина. Резидентуре на это понадобилось несколько дней. Ответ мы получили 22 июня, причем и из Берлина, и от пограничников, которые уже отражали первые удары фашистских войск».В тот же день в три часа утра в берлинской резиденции посла Советского Союза раздался звонок из германского Министерства иностранных дел: секретарь Риббентропа просил посла немедленно приехать в министерство.Владимир Деканозов, который занимал эту должность чуть более полугода, был хорошо известен не столько в дипломатических, сколько в чекистских кругах.За глаза его называли чрезвычайным и полномочным послом Лубянки. Этот человек с пятиклассным образованием был не только земляком, но и особо доверенным лицом Лаврентия Берии – не зря же тот его тянул как по чекистской, так и по партийной линии. В 30-е годы Деканозов был и секретарем ЦК компартии Грузии, и председателем Госплана Грузинской ССР, а позже, когда Берия перебрался в Москву, он перетащил в столицу и Деканозова, назначив заместителем начальника Главного управления госбезопасности НКВД СССР. Но вот как ему удалось сделать Деканозова заместителем наркома иностранных дел и одновременно послом в Германии, одному богу известно! Забегая вперед, не могу не сказать, что Деканозов оставался верным своему шефу и покровителю до самого конца и даже разделил его участь: в июне 1953-го, почти в один день с шефом, он был арестован, а в декабре расстрелян.Но это будет не скоро… А пока всесильный получекист-полудипломат спешил на встречу с Риббентропом. Вернулся он через час. На вопрос встревоженных сотрудников: «Что случилось?» Деканозов бросил короткое и страшное слово, которое давно витало в воздухе и наконец было произнесено вслух: «Война».[b]За молчание снимут головы[/b]Как это ни покажется странным, больше всех это сообщение потрясло руководителя легальной берлинской резидентуры Амаяка Кобулова. В нижнем белье и тапочках на босу ногу, он выскочил из квартиры, порывался куда-то бежать, но, потеряв тапочки, сел на крыльцо, обхватил голову руками и горестно запричитал: «Вэй, вэй! Ой, вэй! Что же теперь будет?»Взяв себя в руки, Деканозов и Кобулов бросились к телефонам, чтобы сообщить в Москву о начале войны. Но сколько они ни бились, сколько ни кричали в трубку, дозвониться до Москвы так и не смогли: все телефоны были отключены. А еще через пять минут посольство было окружено полицией и подразделениями СС.– Что же делать, что же делать? – обессиленно хрипел посол. – Нам же за это молчание головы снимут! Ведь немецкие танки уже на нашей земле, их самолеты на подлете к советским городам, а в Кремле, наверное, думают, что это провокация, что Пакт о ненападении свято соблюдается, и не решаются отдать приказ о вооруженном отражении агрессии.– А что если дать телеграмму? – предложил кто-то. – Простую телеграмму из ближайшего почтового отделения?– Отличная идея! – вскочил посол. – Дежурный, марш в машину! Текст будет простой: «Москва. Наркоминдел. Молотову. Был у Риббентропа. Германия объявила нам войну». Подпись моя.Но ничего путного из этого не получилось. Как только машина вырулила из ворот посольства, ее тут же задержали, а водителя и сотрудника посольства бросили в гестапо. После этого стало ясно, что с дипломатическим иммунитетом покончено, и в любой момент может начаться штурм посольства. Тут же поступил приказ разводить костры и жечь архивы, шифры, всевозможные досье и другие важные документы.[b]Заложники Третьего рейха[/b]Если в здании посольства все действовали более или менее организованно, никто не знал, что творится в многочисленных советских учреждениях, разбросанных по городу, – торгпредстве, отделении ТАСС, филиале Госбанка, и что с работающими там людьми.Как это ни печально, но худшие опасения вскоре подтвердились. Уже ранним утром эсэсовцы совершили налет на торгпредство. Переломав мебель, они стали ломиться в шифровальную комнату, где закрылся шифровальщик Николай Логачев. Пока выламывали дверь, Николай сумел сжечь и шифры, и важные документы. Разъяренные эсэсовцы избили его до полусмерти и бросили в тюрьму.В тот день досталось всем – и представителям «Интуриста», и журналистам ТАСС, и сотрудникам филиала Госбанка: их били, морили голодом, шантажировали, склоняли к измене, но никто не дрогнул, никто не согласился обменять советский паспорт на немецкий. Тяжелее всех пришлось сотруднику военного атташата Аркадию Баранову. Его арестовали, бросили в тюрьму и предложили подписать заявление о предоставлении политического убежища в обмен на признание в том, что работники военного атташата СССР занимались шпионской и подрывной деятельностью. Баранов отказался! Тогда его пытали. Не помогло! Заковали в кандалы и бросили в концлагерь. Угрожали «снять перчатки», то есть содрать с рук кожу.– Валяйте, – плюнул им в лицо Баранов. – Я и без кожи буду вас давить на каждом углу.Тогда его бросили в карцер, надеясь, что упрямый большевик загнется от холода и крыс. Но Аркадий Баранов выжил! И не только выжил, но и добился того, что его вернули на Родину.[b]Бывший электромонтер против гестапо[/b]Тем временем в посольстве разворачивалась детективно-приключенская история, достойная пера Александра Дюма и Агаты Кристи вместе взятых.Дело в том, что работу глубоко законспирированной антифашистской группы «Красная капелла» курировал заместитель весьма недалекого Кобулова, талантливейший разведчик Александр Коротков.Как ни трудно в это поверить, но на Лубянку 19-летний Саша Коротков попал, если так можно выразиться, с черного хода. Однажды у чекистов перегорели все лампочки разом, а Сашу, работавшего электромонтером, прислали починить проводку. Оказалось, что работы там не на один день, и пока Саша возился с проводами и предохранителями, на спортивного, не лезущего за словом в карман парня положили глаз вербовщики ОГПУ.После соответствующей проверки ему сделали предложение, от которого он не мог отказаться.Само собой разумеется, для начала его отправили на учебу – и через несколько лет в Иностранном отделе ОГПУ появился сотрудник, который настолько хорошо владел немецким и французским, так блестяще входил в образ европейского бонвивана, что его тут же направили на нелегальную работу сначала во Францию, а потом в Германию.В июне 1941-го Коротков не находил себе места, ломая голову над тем, как вырваться из окруженного эсэсовцами посольства. Ведь с Корсиканцем и Старшиной встречался только он, и вот теперь, с началом войны, самые важные агенты останутся без связи. Значит, информацию им придется передавать по рации, а ее-то у них нет. Она стоит в кабинете Короткова и ждет, когда он передаст ее Старшине.Однажды вечером Коротков поделился своей проблемой с первым секретарем посольства Валентином Бережковым, впоследствии личным переводчиком Сталина. Зная немцев как облупленных, особенно их прижимистость и склонность к накопительству, Бережков предложил сыграть на этом. От этого плана Коротков пришел в восторг, и они начали действовать.[b]Важные дела решаются за выпивкой[/b]Дело в том, что как раз в те дни начались переговоры по поводу обмена сотрудников советского и германского посольств. В связи с этим право выезда из здания посольства – но только по строго определенному маршруту и в сопровождении начальника охраны Хейнемана – имел Валентин Бережков. По дороге они болтали о разных пустяках: о новых фильмах, о сортах пива, о погоде. Но рано или поздно в их беседах возникала тема войны. И тогда Хейнеман начинал сокрушаться по поводу судьбы единственного сына, который оканчивал военное училище, а у него, офицера СС Хейнемана, такое скудное жалованье, что денег не хватает даже на то, чтобы приобрести сыну сапоги, мундир, шинель и другие предметы экипировки.– А у нас это выдают бесплатно, – вскользь бросал Бережков. – Не говоря уже о валенках, шапке, теплом белье и даже овчинном полушубке.– Это вам не поможет, – косясь на шофера, и громче, чем это нужно, замечал Хейнеман. – До зимы вы не продержитесь.– А питание? – вдохновенно продолжал Бережков. – Вы ели когда-нибудь наваристые русские щи или настоящую гречневую кашу? Нет? А у нас это – обычный солдатский паек, не говоря уже о наркомовских 100 граммах.– Ста граммах чего, хлеба? – не понял Хейнеман.– Ну, вы скажете! – расхохотался Бережков. – Речь идет о 100 граммах водки. Не вашего поганого шнапса, настоящей русской водки! – выразительно щелкнул себя по горлу Бережков и неожиданно добавил. – Хотите попробовать? Да еще с сальцем? А? У нас важные дела решаются только так, за выпивкой.Долго уговаривать Хейнемана не пришлось. Вечером Бережков накрыл в своем кабинете роскошную поляну, а потом, под предлогом того, что вывозить из Германии какие-либо деньги дипломатам запретили, а у него скопились кое-какие сбережения, которые теперь пропадут, Бережков предложил их Хейнеману – и тот с благодарностью принял довольно пухлый конверт.– Я вам очень благодарен и… обязан, – понизив голос, сказал он. – Если смогу быть чем-нибудь полезным, то можете на меня рассчитывать.– Ну что вы, оберштурмфюрер, о какой благодарности речь?! – всплеснул руками Бережков. – Хотя… Лично мне ничего не нужно, а вот у одного моего друга довольно странная проблема. У него роман с немецкой девушкой. Одному Богу известно, когда они теперь увидятся и увидятся ли вообще. Он очень переживает, да и девушка, наверное, тоже, тем более что она… ну, вы сами понимаете, что случается с девушками после интимных встреч. Короче говоря, он хотел бы с ней встретиться, хотя бы на часок. Но как? – развел руками Бережков. – Кроме меня, из здания посольства никого не выпускают.– Как жаль, – вздохнул изрядно захмелевший Хейнеман. – Любовь – это святое. Любовь – это… Вашему другу надо помочь. И я это сделаю! – стукнул он кулаком по столу.И он это сделал… Надо ли говорить, что влюбленным другом был Александр Коротков, а немецкой девушкой – член «Красной капеллы» Элизабет Шумахер, с которой он встретился в метро и вручил ей чемодан с рацией и конверт с деньгами.– Исходная цифра для шифровки 19405, – сказал он на прощанье. – При первой же возможности я лично постараюсь выйти на связь. И не только по радио, – добавил он.[b]Долгая дорога домой[/b]Кстати говоря, название «Красная капелла» придумали не подпольщики, а их заклятые враги гестаповцы. Дело в том, что на профессиональном языке контрразведчиков радистов называли музыкантами или пианистами. А так как передатчиков работало много, то есть целый хор – по-немецки капелла, и эта капелла ориентировала свои передачи на Москву, то есть на красных, гестаповцы придали ей красную окраску. На самом деле далеко не все антифашистские группы были связаны с советской внешней разведкой, многие работали самостоятельно, но Корсиканец и Старшина были в непосредственном контакте с советской резидентурой в Берлине.Не думал тогда Коротков и не гадал, что встреча с Элизабет Шумахер последняя, что век «Красной капеллы» будет недолог, а судьба ее членов трагической.Летом 1942-го гестапо выйдет на след подпольной организации, а осенью арестует более 100 ее членов. Из них 31 мужчину отправят на виселицу, 18 женщин казнят на гильотине, несколько человек расстреляют, а остальных сгноят в концлагерях.Ни Бережкову, ни Короткову выбраться из посольства больше не удалось. А в ночь на 2 июля пришел приказ приготовиться к погрузке в железнодорожные эшелоны. На сборы – ровно час. На рассвете два эшелона с сотрудниками посольства и членами их семей двинулись в долгий, 2-недельный путь. Издевательства над людьми продолжались и по дороге: многочасовые переклички под палящим солнцем, 100 г хлеба и похлебка из брюквы на целый день, ужасающая теснота, невозможность помыться и постоянные намеки на то, что немецкие дивизии войдут в Москву раньше, нежели туда прибудет посольский поезд.Но люди держались и, как могли, подбадривали друг друга. 18 июля составы прибыли на болгаро-турецкую границу. Там их встретили представители советского посольства в Турции и переправили на теплоход «Сванетия», где измученные и истерзанные дипломаты смогли привести себя в порядок и, самое главное, получить советские паспорта.Потом их переправили в район Карса, и только 2 августа они пересекли советско-турецкую границу. Второй эшелон мурыжили еще несколько дней, видимо, немцы не теряли надежды, что кто-нибудь да сломается и попросит политического убежища у победоносной Германии. Не вышло.В Наркомате иностранных дел наконец-то облегченно вздохнули: никто не погиб, не сбежал, не потерялся в пути. Война еще только начиналась, и каждый толковый специалист был на счету, но, даже прекрасно понимая, как важна во время войны работа внешнеполитического ведомства, многие дипломаты сменили авторучку на автомат.[b]Справка «ВМ»[/b][i]На передовую отправилось около 250 сотрудников Наркоминдела, 67 из них пали на полях сражений.[/i]
Общество
Романовы оказались на троне случайно
Триста четыре года правил Россией Дом Романовых, хотя среди них были императоры и императрицы, которых и Романовыми-то назвать нельзя. Как известно, с конца ХVIII века их род практически пресекся, и представителей правящей династии нужно было называть то ли Голштейн-Готторпами, то ли Салтыковыми.А ведь если покопаться в архивах и почитать хроники трехсотлетней давности, то совершенно неожиданно выяснится, что Романовы оказались на троне случайно. На Руси бояре Романовы были отнюдь не самыми родовитыми. Но двое Романовых все же вошли в историю: это одна из жен Ивана Грозного – Анастасия и ее брат Никита, который верой и правдой служил своему зятю. А вот один из сыновей Никиты – Федор со временем стал патриархом и взял имя Филарет. И хотя патриарха и любили, и уважали, никому и в голову не могло прийти, что его шестнадцатилетний сын Михаил станет царем. Правда, в народе ходило предание, будто спасение Руси наступит только тогда, когда царем станет человек по имени Михаил. Так оно и случилось. Мало кто знает, что в ту пору ходило и другое предание: дескать, Михаилом династия начнется – Михаилом же и закончится. Удивительно, но это зловещее предсказание сбылось: последним русским царем был не Николай II, а Михаил II.Как показало время, приход на трон Романовых действительно стал спасением для России, но… лишь на краткие три века. Романовы Россию спасли, поставили на ноги, сделали великой державой, но они же ее и погубили, заплатив при этом самым дорогим, что есть у человека, – своей жизнью.О трагической судьбе Николая II и его семьи написано и рассказано немало, а вот о его родных и двоюродных братьях, о его старших наставниках – братьях его отца Александра III – почти ничего неизвестно, кроме того, что многие из них были убиты большевиками.Это действительно так: восемнадцать представителей Дома Романовых были казнены. Убили их просто за то, что они Романовы.Поразительно, но это факт: восемьдесят лет никто в нашей стране не пытался разобраться в этой трагедии и, главное, реабилитировать великих князей как жертв политических репрессий. Лишь несколько лет назад представители Санкт-Петербургского общества «Мемориал» обратились в прокуратуру Северной столицы с кратким, но очень емким письмом: «В соответствии со ст. 6 Закона о реабилитации просим реабилитировать репрессированных по политическим мотивам (расстреляны в январе 1919 года в Петропавловской крепости) великих князей: Романова Георгия Михайловича, Романова Николая Михайловича, Романова Дмитрия Константиновича и Романова Павла Александровича».Три года шла переписка, пока наконец не было принято решение о реабилитации вышеназванных великих князей. Но почему реабилитированы только четверо? Выходит, что остальные убиты вроде бы за дело и вполне законно? Помеха, оказывается, в непостижимой мудрости наших законов, а проще говоря, в отсутствии бумажки. Да-да, обыкновенной бумажки, в которой бы говорилось, что репрессии в отношении князей применены по политическим мотивам. Такой бумажкой, или, говоря юридическим языком, таким документом, могло стать официальное решение судебных, несудебных или административных органов. А его-то и не было: не такие дураки были большевики, чтобы оставлять письменные свидетельства своих преступлений.Десять лет ушло на то, чтобы убедить Генеральную прокуратуру в том, что такое благородное дело, как посмертная реабилитация невинно убиенных великих князей, может состояться и без наличия формального приговора о расстреле, подписанного Лениным или Дзержинским. И вот такое решение наконец-то состоялось.«В соответствии со ст. 1 и пп. «в», «е» ст. 3 Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» Генеральной прокуратурой Российской Федерации принято решение реабилитировать: Романова Михаила Александровича, Романову Елизавету Федоровну, Романова Сергея Михайловича, Романова Иоанна Константиновича, Романова Константина Константиновича, Романова Игоря Константиновича, Романову Елену Петровну (жену Иоанна), Палея Владимира Павловича».Заодно были реабилитированы попавшие под руку палачам сестры Марфо-Мариинской общины, слуги и врачи.Многие годы все, что было связано с варварской акцией по уничтожению Романовых только за то, что они Романовы, было одной из величайших тайн ВЧКОГПУ-НКВД-КГБ, поэтому о том, что за люди были великие князья, чем они занимались и какую пользу принесли России, мы ничего не знали. Теперь, когда они чисты не только перед историей, но и перед законом, настало время рассказать об этих чрезвычайно интересных людях.[b]«Революции историки не нужны»![/b]Как у всех нормальных мальчишек, у юных отпрысков Романовых в детстве были прозвища. Скажем, великого князя Николая Михайловича звали почему-то Бимбо. Что означало это прозвище и кто его придумал, довольно быстро забылось, но вот что удивительно: в семье к нему никто не обращался по имени, и до конца своих дней для всех родственников он оставался Бимбо. Казалось бы, будучи внуком Николая I, Бимбо должен был стать служакой, солдафоном и отпетым реакционером: ведь с декабристами-то его дед расправился беспощадно. Но великий князь Николай, если так можно выразиться, выбивался из стройной когорты своих родных и двоюродных братьев.И вот ведь что удивительно: оказывается, великие князья не имели никакой свободы ни в выборе приложения своих талантов, ни в выборе жен. Николай Михайлович терпеть не мог муштру, шагистику, пушки, ружья и сабли, иначе говоря, армию. Но его заставили окончить военное училище и поступить в Кавалергардский полк. Он обожал науку, особенно историю, он с увлечением собирал коллекцию насекомых, он любил кабинетную тишь, а ему приходилось ходить на разводы, в караулы и участвовать в парадах.По большому счету, великий князь Николай был эдаким плейбоем своего времени. Он то проигрывал, то выигрывал бешеные деньги в Монте-Карло, так и не женившись, имел побочных детей, обожая тайные общества, сначала стал масоном, а потом и членом сверхзакрытого общества, в которое входили всего шестнадцать человек, в том числе Мопассан, Флобер и наш Тургенев.В конце концов терпение венценосных родственников лопнуло, и Николаю Михайловичу позволили уйти в отставку и снять военный мундир. Великий князь с облегчением вздохнул и погрузился в изучение истории России. Он рылся в императорских и семейных архивах, листал хроники, беседовал с очевидцами тех или иных событий – и со временем стал одним из авторитетнейших экспертов по эпохе Александра I: он был убежден, что тот не умер в 1825 году, а еще тридцать пять лет жил отшельником под именем Федора Кузьмича.Когда книгу Николая Михайловича перевели на французский, она имела такой бешеный успех, что автора тут же избрали членом Французской академии – неслыханная для иностранца честь. Часто бывая во Франции, великий князь заразился идеями парламентаризма и стал убежденным республиканцем. Чего стоил хотя бы его демарш после трагедии на Ходынке! Как известно, во время коронации Николая II погибли тысячи людей. Праздник был омрачен и скомкан. Николай Михайлович умолял императора отменить запланированный бал, считая танцы на трупах бесстыдным кощунством. Но Николай II его не послушал. Тогда Бимбо явился на бал, чтобы демонстративно с него удалиться! Среди прочих недостатков Николая Михайловича была уже не причуда, а серьезный порок, который венценосная семья не могла простить: Бимбо был убежденным пацифистом. Первая мировая война привела его в ужас. Зная состояние русской армии и бездарность главнокомандующего, престарелого великого князя Николая Николаевича, он открыто заявлял, что жертвы, которые несет народ, напрасны и войну России не выиграть.А когда командование войсками принял Николай II, который делал не то, что надо, а что велела императрица, Бимбо взорвался и стал требовать ограничения вмешательства императрицы в работу правительства. Тут уж показал характер Николай II: он приказал Бимбо покинуть столицу и уехать в деревню.Ссылка была недолгой: монархия вскоре пала, и, довольный исходом дела, Бимбо вернулся в Петроград. Он жаждал деятельности, встречался со своим братом по масонской ложе Керенским, предлагал проекты переустройства общества, но вскоре грянул Октябрь. Большевики с великим князем церемониться не стали и уже 26 марта 1918 года опубликовали в «Красной газете» специальный декрет за подписью Зиновьева и Урицкого.«Совет Комиссаров Петроградской Трудовой Коммуны постановляет: Членов бывшей династии Романовых – Николая Михайловича Романова, Дмитрия Константиновича Романова и Павла Александровича Романова выслать из Петрограда и его окрестностей впредь до особого распоряжения, с правом свободного выбора места жительства в пределах Вологодской, Вятской и Пермской губерний».До Вологды великие князья добрались, причем заболевшего Павла заменил Георгий Михайлович, но на свободе были недолго: уже 1 июля их арестовали и бросили в тюрьму. Петроградским чекистам Вологодская тюрьма показалась ненадежной, и арестантов перевезли в Петропавловскую крепость, добавив к ним и Павла Александровича.Переломной датой в жизни тысяч ни в чем неповинных людей и, конечно же, великих князей стало 30 августа 1918 года, когда был убит Моисей Урицкий и ранен Владимир Ленин: большевики объявили красный террор.9 января 1919 года состоялось заседание Президиума ВЧК, на котором был утвержден вынесенный ранее смертный приговор.Узнав об этом, забеспокоилась Академия наук, небывалую активность проявил Максим Горький. Они обратились в Совнарком и лично к Ленину с просьбой освободить Николая Михайловича, приводя доводы о том, что он всегда был в оппозиции к императору и во всем мире известен как ученый-историк. 16 января состоялось заседание Совнаркома под председательством Ленина, на котором рассматривалось это ходатайство.Трудно сказать, кому принадлежит эта фраза, несколько позже облетевшая газеты всего мира, – «великому гуманисту» Ленину или кому-то другому, но она была произнесена и запротоколирована. «Революции историки не нужны!» – так заявили руководители партии и правительства.А дальше все шло по хорошо отработанному изуверскому сценарию. Среди ночи люди в кожанках явились в камеру, приказали великим князьям раздеться до пояса и вывели на январский мороз. Тут же загремели выстрелы… Первым в уже заполненный трупами ров упал Бимбо, за ним – остальные. Брата Бимбо – Георгия Михайловича добивали уже в могиле.[b]Высокородный директор музея[/b]Родной брат Бимбо – великий князь Георгий родился неподалеку от Тифлиса.Следует напомнить, что его отец, великий князь Михаил Николаевич, был наместником на Кавказе. Братья воспитывались в духе любви и уважения к Грузии и всему грузинскому, Георгий даже получил прозвище Гоги, и иначе его в семье не называли. Гоги был богатырского сложения, и росту в нем было более 190 сантиметров.Другой карьеры, кроме военной, для великих князей почему-то не было: пошел служить в Гвардейский, Ее императорского величества Уланский полк и Гоги. Кто знает, быть может, со временем он дослужился бы и до генерала, но так случилось, что он серьезно повредил ногу, и мечты о военной карьере пришлось оставить.Это огорчило всех, кроме самого Гоги. Скорее всего, его ободрял пример старшего брата Бимбо: у Георгия довольно рано проявился интерес не к кутежам и скачкам, а к усидчивой, тихой и скромной работе ученого. Это был единственный случай, когда все Романовы с восторгом поддержали увлечение великого князя искусством и нумизматикой. Его коллекции монет не было равной в России. Он писал о монетах монографии, страстно гонялся за каждой новой и приобретал, не жалея никаких денег.Все это привело к тому, что император назначил его директором Музея Александра III – ныне он называется Русским музеем. Это был совсем иной масштаб, нежели коллекционирование монет, и Георгий со свойственной ему страстью начал пополнять собрание картин и других уникальных раритетов.А вот на любовном фронте этому красавцу не везло. Еще юношей он влюбился в грузинскую княжну Нину Чавчавадзе, но семья Романовых сочла их возможный брак мезальянсом – и влюбленные были разлучены. Лишь когда ему было за сорок, Георгий женился на греческой принцессе Марии.Когда началась война, Георгий получил звание генерал-лейтенанта, оставил свой кабинет в музее и вернулся в армию в должности генерал-инспектора. Он мотался по полкам и дивизиям, изучая моральный дух и состояние боеготовности войск, добрался даже до Японии, снова вернулся на фронт и сделал совершенно оглушительный для императора вывод: революция в России неизбежна. Остановить ее может только немедленное принятие конституции и дарование демократических свобод. Николай II, с которым они были большими друзьями, слышать не хотел ни о какой конституции и отправил Георгия в очередную инспекционную поездку.А потом было падение монархии, кровавый пир толпы и необъяснимый гнев бунтовщиков по отношению ко всем Романовым. И все же Георгию удалось избежать расправы и уехать в Финляндию, откуда он рассчитывал добраться до Англии, где в это время находились его жена и все их дети.Не получилось… Как только он попросил выдать паспорт, бдительные комиссары тут же его арестовали и доставили в Петроград, откуда сослали в Вологду. Там он жил вместе со своим старшим братом Николаем и двоюродным братом Дмитрием Константиновичем. Но вскоре их вернули в Петроград, присоединили к ним еще одного великого князя – Павла Александровича, и бросили в тюрьму, объявив заложниками.Этой подлой операцией руководил начальник Петроградской ЧК, сын зажиточного купца Моисей Соломонович Урицкий. Именно он стал, по словам Луначарского, «воплощением большевистского террора». Да уж, в том, что касается террора, Моисей Соломонович преуспел! А вот дальнейший ход Урицкого был таким мерзким, что даже кое-кто из большевиков, что называется, развел руками.Зная, как люто его ненавидят, Моисей Соломонович сделал себе щит из живых людей. Набив тюрьмы заложниками, в том числе членами Дома Романовых, он заявил, что если с головы большевистских вождей упадет хотя бы один волос, все заложники будут расстреляны.Но как ни хитер был Моисей Урицкий, как ни надежно охранял его щит из заложников, нашелся в Петрограде человек, который ради устранения большевистского монстра пошел на верную смерть. Им был Леонид Канегиссер. 30 августа 1918 года он подкараулил Урицкого на Дворцовой площади и всадил ему несколько пуль в затылок.Как мы уже знаем, в тот же день был ранен Ленин – и в стране началась вакханалия расстрелов самых знатных и самых уважаемых людей России.Как это ни странно, но великих князей пока что не трогали, и лишь 9 января 1919 года состоялось заседание Президиума ВЧК, на котором присутствовали уже пролившие реки крови Петерс, Лацис и Ксенофонтов. Протокол этого заседания долгие годы был одной из величайших тайн Советского Союза, но недавно его удалось найти. Он краток, страшен и типичен для того времени.«Слушали: Об утверждении высшей меры наказания чл. быв. императорск. Романовск. своры. Постановили: Приговор ВЧК к лицам – чл. быв. имп. своры – утвердить, сообщив об этом в ЦИК».И – все! 24 января четверых великих князей без какого-либо суда и следствия расстреляли – расстреляли только за то, что они носили ненавистную большевикам фамилию.[b]Продолжение рассказа о гибели великих князей – через 2 недели, 22 июня[/b]
Общество
Под двумя револьверами и маузером находился в Сокольниках Ленин
Эти слова: «Я дал жизнь Ленину!» – принадлежат не инспектору народных училищ Симбирской губернии Илье Николаевичу Ульянову, а московскому бандиту Якову Кошелькову. Самое странное, что «хозяин города ночью», как он себя называл, имел на это полное право: никогда Ленин не был так близок к смерти, как 6 января 1919 года, когда у его висков было два револьвера, а в грудь упирался маузер.Об этой истории написано немало, но эти повествования основаны на слухах и домыслах. А между тем все эти годы в архивах Лубянки хранилось 23-томное Дело № 240266 «О вооруженном нападении бандитов на В. И. Ленина 6 января 1919 года». Итак, окунемся в события начала 1919 года.[b]Одна буква![/b]Всего одна буква «в» вместо буквы «н». Но если бы Ильич произнес ее более четко, а бандит не был туговат на ухо, судьба революции, страны, да и всей истории как таковой, могла быть совсем иной.А все началось с того, что у Надежды Константиновны Крупской обострилась базедова болезнь. Ильич заметно помрачнел, стал грустным и понурым. Первым на это обратил внимание Бонч-Бруевич.– Что с вами? – на правах не столько ближайшего сотрудника, сколько старого товарища спросил Владимир Дмитриевич. – Вы не больны? Не дает ли себя знать пуля, которую отказались извлекать врачи?– Да ну ее к черту, эту пулю, – отмахнулся Ленин. – Если бы дело было в ней, а значит, во мне, я бы терпел. Надя плоха. Ей все хуже и хуже.– А что, если Надежде Константиновне организовать отдых? – предложил Бонч-Бруевич. – В Кисловодск мы ее отправить не сможем, а вот в Подмосковье – за милую душу.В Сокольниках есть так называемая лесная школа: детишки там и учатся, и живут. Столовая хорошая, спальни теплые, охрану организуем. Там даже есть телефон! Всегда можно позвонить и справиться о самочувствии Надежды Константиновны. И всего полчаса на машине. Навещать можно хоть каждый день. В тот же день Бонч-Бруевич отвез Надежду Константиновну в Сокольники.Прошел день, другой, минула неделя… Надежда Константиновна пошла на поправку, и Владимир Ильич повеселел.Он чуть ли не каждый день ездил в Сокольники, при этом соблюдая вошедшие в привычку правила конспирации. Если он отправлялся в лесную школу, то знал об этом только Бонч-Бруевич. Так продолжалось довольно долго… И вот однажды, в конце декабря, Ленин вызвал Бонч-Бруевича и сказал, что хочет принять участие в детском новогоднем празднике: елка там есть, украшения нашли, а вот подарки надо раздобыть – хотя бы по кульку конфет каждому школьнику.– Захватив подарки, я выехал в Сокольники чуть пораньше, – рассказывал несколько позже Бонч-Бруевич, – а Ильич должен был ехать вслед за мной. Мне очень не понравилось, что сперва у Красных ворот, а потом у Рязанского вокзала машину встречали пронзительным свистом, как бы передавая нас от поста к посту. Не худо бы Ильичу изменить маршрут, подумал я, поэтому, приехав в школу, тут же позвонил в гараж и спросил, не выехала ли машина Ильича. Получив ответ, что машина ушла, я понял, что мне ничего не остается, как только ждать… Прошло полчаса, час, а машины все не было.[b]«Черт с тобой, что ты Левин»[/b]А тем временем в Сокольниках, у сапожника Демидова, пьянствовала банда Яшки Кошелькова. Судя по докладам начальника Особой ударной группы МЧК по борьбе с бандитизмом Федора Мартынова, банда Кошелькова была самой большой головной болью того времени. Вот одна из таких справок.«Якову Кошелькову 28 лет. Он сын известного разбойничьими похождениями и повешенного бандита. В двадцатилетнем возрасте начал самостоятельную карьеру, и уже в 1913 году был зарегистрирован как опытный вор-домушник. К 1918 году бандитский мир Москвы полностью ему покорился. В конце концов он занял амплуа «короля бандитов». И надо отдать справедливость вкусу героев пули и ножа. Этот смуглый, бритый, черноволосый человек с тяжелыми глазами отличался настоящей смелостью, исключительным присутствием духа и находчивостью. Вначале он убивал только в целях самозащиты, но со временем стал жестоким садистом, начав убивать ради убийства. Сколько его шайкой совершено преступлений и какой они нанесли ущерб, учету не поддается».В тот вечер, когда бандиты собрались у сапожника Демидова, они не только пьянствовали, но и составляли план ограбления особняка на Новинском бульваре и кооператива на Плющихе. Концы неблизкие, и бандиты решили, что без машины не обойтись.Где взять? Остановить первую попавшуюся, водителя и пассажиров вытряхнуть, Ваську Зайцева – за руль, и вперед. На том и порешили… Машин тогда было мало, так что пока увидели свет фар, бандиты успели изрядно продрогнуть. Но вот показались огни автомобиля. Бандиты выхватили револьверы и бросились наперерез! Первым их заметил шофер Ленина – Степан Гиль. Вот как он рассказывал об этом несколько дней спустя.«Снегу тогда было много, и ездить можно было только по трамвайным путям. Тьма – хоть глаз коли, но по рельсам я ехал довольно быстро. И вдруг на рельсы выскочили трое вооруженных маузерами людей и закричали: «Стой!» Я решил не тормозить и проскочить между бандитами: в том, что это не патрульные, а бандиты, я не сомневался. Когда до них оставалось несколько шагов, я мгновенно увеличил скорость и бросил машину на них. Бандиты успели отскочить и стали кричать вслед: «Стой! Стрелять будем!» Дорога в этом месте идет под уклон, и я успел взять разгон. Но Владимир Ильич постучал в окно и сказал.– Товарищ Гиль, надо остановиться и узнать, что им надо.Может быть, это патруль? А сзади бегут и кричат: «Стой! Стрелять будем!» – Ну вот видите, – сказал Ильич, – надо остановиться.Я нехотя стал тормозить. К машине тут же подбежало несколько человек. Резко открывают дверцы и кричат:– Выходи!– В чем дело, товарищи? – спросил Ильич – Не разговаривать. Выходи, тебе говорят!Один из них, громадный, выше всех ростом, схватил Ильича за рукав и выдернул его из кабины. Мария Ильинична вышла сама.– Что вы делаете? – гневно воскликнула она. – Как вы смеете так обращаться? Но бандиты не обратили на нее никакого внимания. Моего помощника Ивана Чубарова тоже выдернули из машины и заставили стоять смирно.Я смотрю на Владимира Ильича. Он стоит, держа в руках пропуск, а по бокам два бандита, и оба, целясь в его голову, говорят.– Не шевелись! А напротив Ильича стоит тот громадный, как я понял, их главарь, с маузером в руке, направленным в грудь Ильича.– Что вы делаете? – произнес Владимир Ильич. – Я – Ленин. Вот мой документ.Как сказал он это, так у меня сердце и замерло. Все, думаю, погиб Владимир Ильич.Но то ли из-за шума работающего мотора, то ли из-за тугоухости бандит фамилию не расслышал – и это нас спасло.– Черт с тобой, что ты Левин, – рявкнул он. – А я Кошельков – хозяин города ночью.С этими словами он выхватил из рук Ильича пропуск, а потом, рванув за лацканы пальто, залез в боковой карман и вынул оттуда браунинг, бумажник, что-то еще – и все это засунул в свой карман.Мария Ильинична продолжала протестовать, но на нее так цыкнули, что она замолчала. Чубаров, не шевелясь, стоит под дулом. А про меня как будто забыли. Сижу за рулем, держу наган и из-под левой руки целюсь в главаря – он от меня буквально в двух шагах, так что промаха не будет. Но… Владимир Ильич стоит под дулами двух револьверов. И мне делается страшно: ведь после моего выстрела его уложат первым.Через мгновенье я получил удар в висок, и мне приказали выметаться из машины. Потом бандиты сели в машину и на большой скорости понеслись к Сокольникам. Мы стояли как вкопанные. Прошла минута, две, а, может быть, и пять… Первым пришел в себя Ильич.– Да, ловко, – прошептал он, – вооруженные люди – и отдали машину. Стыдно! – Об этом поговорим после, – сказал я Ильичу. – А сейчас надо поскорей идти в Совет. Он тут неподалеку».Дозвонившись до ВЧК, Гиль попросил прислать три машины с латышскими стрелками. И на Лубянке, и в Кремле поднялась невообразимая суматоха: по тревоге поднимали целые батальоны, которые перекрывали все выезды из Москвы и патрулировали улицы и переулки.А к зданию Совета неслась машина Гиля. Дело в том, что после захвата автомобиля и ограбления пассажиров Зайцев притормозил, и Конек (он же Волков) начал рассматривать трофеи.– В бумажнике одна мелочь, – хмыкнул он. – А вот документы… Мать твою так! – заорал он. – Да это никакой не Левин. Это Ле-нин.– Как так, Ленин? – не поверил Кошельков. – Однофамилец, что ли?– Какой там однофамилец?! Написано же: Председатель Совета Народных Комиссаров.– Не может быть! Неужели я держал за фалды самого Ленина?! Если бы мы его взяли, нам бы столько деньжищ отвалили! За такого-то заложника, а? И всю Бутырку – на волю! Такими будут наши условия. Поворачивай! – ткнул он в плечо Зайцева. – Ленина надо найти. Такой фарт упускать нельзя. Он где-то тут, близко.Прыгая по сугробам и визжа на рельсах, машина понеслась назад. У пивного завода, где они оставили ограбленных, – ни души.– Они в Совете, – догадался Кошельков. – Больше им деваться некуда. Гони к Совету! – приказал он Зайцеву.– А не опасно? – усомнился Конек. – Там есть охрана.– Перебьем! – многообещающе осклабился Кошельков. – Не впервой. Приготовить бомбы! Тем временем, будто предчувствуя что-то недоброе, Гиль попросил наглухо закрыть дверь Совета. Но тут раздался такой заполошный стук, что он выхватил револьвер и, прежде чем стрелять, выглянул в щелку. Увидев знакомые лица, Гиль облегченно вздохнул и распахнул примерзшую к косяку дверь.В тот же миг с противоположной стороны подлетел автомобиль с бандитами.– Он наш! – обрадовался Кошельков, – даже дверь открыта.Но Зайцев вместо того чтобы тормозить, прибавил газу.– Ты что, очумел? – заорал Кошельков.– Опоздали, – односложно бросил Заяц и вильнул рулем.Кошельков инстинктивно вжался в кресло: в свете фар мелькнули три автомобиля, из которых выпрыгивали чекисты и вооруженные карабинами латыши.– Да, карта пошла не та, как-то сразу успокоился Кошельков, – ну ничего, пусть не сам Ленин, так хоть его браунинг у меня есть. Постреляем от имени вождя мировой революции.Гони на Плющиху! Будем брать кооператив. Удивительное дело , но, оказавшись на волосок от смерти, Ленин не запаниковал, не вернулся в Кремль, не вызвал Дзержинского и Петерса, не приказал им любой ценой найти и наказать бандитов, а поехал в лесную школу, где его ждали взволнованные предстоящим праздником дети. Правда, прощаясь со своим шофером, он полушутяполусерьезно сказал: – А вы, товарищ Гиль, отправляйтесь на розыски автомобиля. Домой без машины не возвращайтесь.И Гиль бросился на розыски! Машину он нашел около Крымского моста. Как оказалось, используя автомобиль Ленина, бандиты успели совершить несколько ограблений, затем в перестрелке убили милиционера и, бросив машину, скрылись.[b]«Мне ненавистно счастье людей»[/b]И чекисты, и работники угрозыска очень болезненно переживали историю с ограблением Ленина. Одно дело, когда покушения на жизнь вождя организовывают представители международного империализма, когда в это замешаны Париж или Лондон, и совсем другое – не уберечь Ленина от простого бандита. Это было такой громкой пощечиной, что, малость придя в себя, они поклялись не есть, не пить и не спать, пока не поймают Яшку Кошелькова.Первым на тропу войны вышел начальник Особой ударной группы МЧК по борьбе с бандитизмом Федор Мартынов.Судя по всему, Яшка не испугался Мартынова, более того, он принял его вызов и перешел в наступление. Проведав каким-то образом, что сотрудник Особой ударной группы Ведерников сел ему на хвост, Кошельков явился к нему на квартиру, в присутствии всей его семьи устроил показательный суд, вынес смертный приговор и тут же Ведерникова расстрелял.Осатаневшие от такой наглости чекисты усилили поиски. На след Кошелькова, как это ни странно, напал начальник Активного отделения Особого отдела ВЧК Артур Христианович Артузов, тот самый Артузов, который впоследствии прославится разработкой таких легендарных операций, как «Трест», «Синдикат» и других.В 1919-м, когда шла охота на Кошелькова, Яшку ни за что бы не поймали, если бы не острый глаз и профессиональное чутье будущего аса разведки. Как начинающему чекисту Артузову поручили дело по обвинению одиннадцати сотрудников РОСТА в подделке документов и торговле кокаином.В соответствии с существующими тогда правилами допрос начинался с банального вопроса: «Знаете ли вы, за что вас арестовали?» И вдруг, вместо того, чтобы ответить, что понятия, мол, не имею, молоденькая конторщица Ольга Федорова, гордо вскинув хорошенькую головку, заявила: – Причиной ареста считаю мое знакомство с известным бандитом Яковом Кошельковым. Он приходил к нам домой пить чай, а 4 июня остался ночевать и даже доверил мне одну страшную тайну. Знаете, какую? – игриво продолжала она. – Он рассказал, как однажды задержал Ленина, как отнял у него автомобиль, браунинг и все документы.От такого неожиданного признания Артузов потерял дар речи! В бандитских (а через внедренную агентуру и в чекистских) кругах хорошо знали, что Яшка без ума влюблен, что сияет, как медный пятак, что объявил о предстоящей свадьбе и пишет невесте страстные письма. Но кто она, было большой тайной.Об Ольге Федоровой и ее сенсационных показаниях немедленно было доложено руководству ВЧК. В Бутырку, где она сидела, тут же примчался Федор Мартынов, имеющий полномочия обещать Ольге все, что угодно, лишь бы она вывела на Кошелькова.Мартынов не стал ходить вокруг да около, а вопрос поставил ребром: или она получает десять лет лагерей, или выводит на Яшку. И хотя Ольга согласилась сотрудничать с ЧК, выйти на след Яшки никак не удавалось. Правда, приманка все же сработала, и к гуляющей в Екатерининском сквере Ольге стали подходить члены его банды. Так в руках чекистов оказались Дубов, Мосягин, Херувим и многие другие.Долго с ними не церемонились и по закону военного времени расстреляли. Но один из бандитов выкупил жизнь, назвав адрес конспиративной квартиры Кошелькова в доме № 8 по Старому Божедомскому переулку.А Яшка, потеряв даму своего сердца, метался, как затравленный зверь. Он стрелял, грабил, резал, убивал, но легче от этого не становилось. Самое странное – этот кровопийца вел дневник! Вот что он записал в этом дневнике, узнав об аресте Ольги: «Ведь ты мое сердце, ты моя радость, ты все-все, ради чего стоит жить. Неужели все кончено? О, кажется, я не в состоянии выдержать и пережить это. Боже, как я себя плохо чувствую – и физически, и нравственно! Мне ненавистно счастье людей. За мной охотятся, как за зверем. Что же они хотят от меня, ведь я дал жизнь Ленину».О том, что было дальше, видно из докладной записки Федора Мартынова, которую он составил в тот же вечер.«На Божедомке мы организовали исключительно сильную засаду. Ждали долго. Но вот, наконец, появился Кошельков. Он шел со своим сообщником по кличке Барин. Первая же наша пуля попала в голову Барина, и он был убит наповал. А Яшка применил свою обычную систему: стреляя из двух револьверов, он буквально забросал окна пулями. Но выстрелом из карабина был смертельно ранен.21 июня 1919 года в 18 часов он скончался. В карманах Кошелькова мы нашли два маузера и браунинг, отнятый 6 января у Ленина. Была там и маленькая записная книжечка – своеобразный дневник, который вел Кошельков и куда записывал свои потаенные мысли. Одна запись всех нас буквально потрясла: Яшка очень сожалел, что не убил Ленина.Кроме того, мы нашли пачку денег, в которой было 63 тысячи рублей и через которую прошла пуля, смертельно ранившая бандита. Так что будь пачка потолще, Кошельков мог бы уйти».К счастью, этого не произошло, и с бандой Кошелькова было покончено. Что касается Ольги Федоровой, то чекисты свое слово сдержали и отпустили ее на все четыре стороны.А вот Ленин из всей этой истории извлек немалую выгоду. Желая во что бы то ни стало обосновать необходимость заключения Брестского мира, в небезызвестной работе «Детская болезнь левизны в коммунизме» он вспомнил о компромиссе, который вынужден был заключить с бандитами, отдав им документы, браунинг и автомобиль, чтобы они дали возможность «уйти подобрупоздорову». И завершил эту мысль весьма изящным выводом: «Наш компромисс с бандитами германского империализма был подобен такому компромиссу».Так что пользу можно извлекать из всего, даже из больших неприятностей, связанных со смертельным риском.История, которая произошла с Лениным по дороге в Сокольники, – убедительнейший тому пример.
Общество
Армии, подобной русской, не было и нет
Когда мы говорим о Победе – а я глубоко убежден, что это слово надо писать только с прописной буквы, – то прежде всего вспоминаем о героической обороне Москвы, о мужестве защитников Ленинграда, об ожесточенной битве под Сталинградом, о грандиозном противостоянии на Курской дуге, о решительном штурме Берлина и, конечно же, о Параде Победы, увенчавшем все победоносные сражения Великой Отечественной войны.И это правильно! Но при этом не надо забывать, какой ценой достигнуты эти победы, с чего начинали наши отцы и деды, через что им пришлось пройти, прежде чем они оказались на Красной площади. Если отбросить просталинскую ложь и честно посмотреть в глаза Истории, то летом 1941-го у самых записных оптимистов и мысли не было о том, что советский солдат поднимет красное знамя над куполом Рейхстага.Да, говорили, что наше дело правое, да, уверяли, что мы победим, но одновременно с этим закладывали взрывчатку под все более или менее значительные здания Москвы, а всех партийных бонз эвакуировали в Куйбышев и там же строили бункер для Сталина.Основания для этого были, и основания более чем серьезные. Ведь в соответствии с планом «Барбаросса» предполагалось «нанести поражение Советской России в быстротечной кампании за 8–10 недель, еще до того, как будет закончена война против Англии». Для этого надо было захватить Москву и Ленинград, потом выйти на линию Астрахань, Волга, через Казань и Котлас дойти до Архангельска. Как это ни покажется странным, одним из самых ярых противников этого плана был Герман Геринг. Гитлер требовал перебросить всю авиацию, в том числе и ночные истребители, на Восток, а Геринг возражал, мотивируя это тем, что тогда англичане смогут безнаказанно бомбить немецкие города.«Я не хочу этой войны с Россией, – яростно убеждал он одного из своих ближайших друзей генерала Каммхубера. – На мой взгляд, это худшее, что мы могли теперь предпринять. Но этой войны хотят Риббентроп и Геббельс. Они сделали так, что этой войны захотел и фюрер. Я спорил с ними до посинения, но меня никто не слушает. Теперь я умываю руки».Мало кто знает, что несколько позже, а именно в сентябре 1941-го, Геринг предотвратил полное уничтожение Москвы и Ленинграда.Будучи уверенным, что война уже выиграна, Гитлер предложил Герингу провести самую крупную в истории воздушной войны бомбежку Москвы и Ленинграда.– Надо собрать в один кулак все наши бомбардировщики, дислоцированные во Франции, Скандинавии и Средиземноморье, после чего начать круглосуточные воздушные налеты на Москву и Ленинград, – вдохновенно вещал фюрер. – Эти города должны быть полностью уничтожены! И бомбардировки надо продолжать до тех пор, пока там будет хоть что-то шевелиться.Бои вот-вот прекратятся, и мы приступим к вывозу всего имеющегося в России продовольствия в Германию. Среди населения возникнет голод, а с ним и беспорядки. Это значит, что потребуются значительные силы, чтобы держать население под контролем. А бомбежка – мощные удары объединенными воздушными флотами люфтваффе – уничтожит огромные массы населения быстро и без всяких беспорядков. Каково, а?! – воскликнул Гитлер. – Гуманно и чисто! Под громкие восторги окружающих, восхищенных «блестящим озарением фюрера», все обернулись к будущему исполнителю этой «гуманной» акции. Но Геринг молчал. А потом, к ужасу присутствующих, заявил, что будет верхом глупости уводить самолеты со всех фронтов ради одной-единственной операции. Гитлер пронзил его испепеляющим взглядом, а потом отвернулся и сделал вид, что Геринга на совещании не существует. С этого момента отношения Гитлера с его рейхсмаршалом стали меняться от плохих к очень плохим.Но совещание продолжалось. Фашистским бонзам предстояло обсудить так называемый еврейский вопрос, тем более что по мере захвата новых земель количество евреев заметно увеличилось. Но так как решение этого вопроса взял на себя Гитлер, никакого обсуждения не было.– К концу войны на территории Германии, включая покоренные земли, не должно остаться ни одного еврея! – категорически заявил он. – Следует решительно от них избавиться! В конце концов, несколько миллионов мертвых евреев – это не так уж много.А когда стих гул одобрения, масла в огонь подлил Геббельс.– Я думаю, что гениальное предложение фюрера должно распространяться не только на евреев, но также на русских и украинцев, – выпалил он. – Выстрел в голову не всегда является лучшим аргументом, но именно так мы будем действовать против недоразвитых славян.– Что касается русских и украинцев, а заодно и поляков, проживающих на оккупированной территории, – я предлагаю рассматривать их лишь как рабочую силу рейха, – подал голос Гиммлер. – Уровень образования покоренных народов следует ограничить умением считать не более чем до пятисот и писать свое имя. А вот умение читать им ни к чему.– Да, да. Именно так! – поддержал его Гитлер. – Как рабочая сила они нам нужны. Но лишь в ограниченном количестве, – многозначительно добавил он. – Прокормить эту ораву будет трудно, поэтому всех лишних отправить на свидание с далекими предками, – сострил фюрер.[b]То «котлы», то «клещи»[/b]Но «умыть руки» Герингу не удалось и пришлось командовать подчиненными ему люфтваффе, а ведь они насчитывали 4980 самых современных самолетов. Кроме того, брошенная на нас фашистская армада насчитывала 5,5 миллиона солдат и офицеров, 4300 танков, 192 боевых корабля, 47 тысяч орудий и минометов.Красноармейцев и командиров в Красной Армии было примерно столько же, да и танков с самолетами не намного меньше, но… 1941-й – это бесчисленные «котлы», «клещи», окружения и отступления. Только в середине июля Красная Армия потеряла около 1 миллиона солдат и офицеров, из которых 724 тысячи попали в плен. В конце лета – начале осени на Левобережной Украине противник пленил еще 665 тысяч человек – это произошло из-за нелепейших требований Сталина: «Киева не сдавать и мостов без разрешения Ставки не взрывать». Результатом третьего крупного поражения в 1941-м стало пленение под Брянском и Вязьмой еще 663 тысяч бойцов Красной Армии.Официальные сообщения истине, мягко говоря, не соответствовали. Например, в сводке Совинформбюро, переданной по радио 31 мая 1942 года, говорилось: «В боях под Харьковом наши войска потеряли до 5 тысяч убитыми и пропавшими без вести 70 тысяч человек», тогда как на самом деле в этом сражении полегло и пропало без вести 230 тысяч человек. Эту чудовищную ложь санкционировал лично Сталин. «Если бы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе – с потерей 18–20 дивизий, которую пережил Юго-Западный фронт, то, я боюсь, с вами поступили бы очень круто», – писал он Тимошенко и Хрущеву.Намек – более чем зловещий: все хорошо помнили о расстреле чуть больше года назад бывшего командующего Белорусским особым военным округом, а затем Западным фронтом, Героя Советского Союза генерала армии Дмитрия Павлова.[b]«Ни шагу назад!»[/b]Война тем временем продолжалась, и доблестные советские генералы вели ее все так же бездарно: вскоре грянула трагедия Крымского фронта, потери составили 177 тысяч человек, из которых 149 тысяч попали в плен. И тогда Сталин издал хорошо известный приказ № 227, который вошел в историю под названием «Ни шагу назад!» Долгие годы его полный текст был неизвестен, но недавно этот уникальный документ был извлечен из архивов, и мне довелось ознакомиться с его подлинным текстом, на котором сохранилась правка Сталина.Основной лейтмотив документа: отступление без приказа – преступление, которое будет караться по всей строгости военного времени. Констатируя, что часть войск Южного фронта, идя за паникерами, покрыла свои знамена позором, Сталин пишет такие горькие слова: «Население страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, а многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток… Территория советского государства – это не пустыня, а люди – это рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены и дети. У нас уже нет преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и вместе с тем нашу Родину.Из этого следует, что пора кончить отступление. Ни шагу назад! Таким должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови, защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности. Паникеры и трусы должны истребляться на месте».Призывы – призывами, но как добиться поставленной цели? И тут Сталин предпринимает потрясающий по своей циничности и, если хотите, наглости ход: он заявляет, что методам укрепления дисциплины надо учиться у врага.Оказывается, после поражения под Москвой в немецких войсках расшаталась дисциплина. И тогда, чтобы восстановить порядок, фашистское командование сформировало более ста штрафных рот из солдат и около десятка штрафных батальонов из офицеров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости.Кроме того, сзади неустойчивых дивизий поставили заградотряды с приказом расстреливать на месте всех, кто вздумает самовольно оставить позиции или попытаться сдаться в плен. «Эти меры возымели действие, – пишет Сталин, – и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой».Далее Сталин практически один к одному переносит опыт вермахта на Красную Армию. Военным советам фронтов и армий приказано сформировать штрафные батальоны для средних и старших командиров и политработников, а также штрафные роты для рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины. Тут же говорится о заградотрядах, которым вменено в обязанность «в случае паники и беспорядочного отхода частей расстреливать на месте паникеров и трусов и тем помочь честным бойцам выполнить свой долг перед Родиной».Как же этот приказ был встречен в войсках, достиг ли поставленных перед ним целей? Я мог бы привести множество свидетельств фронтовиков, в которых говорится о своевременности появления этого приказа, о том, что он помог остановить немцев на берегах Волги, что он отрезвил солдат, удесятерил их силы и наполнил сердца неукротимой ненавистью к врагу. Но есть немало и других свидетельств: об обреченности попавших в штрафбаты людей, о неправомерных расстрелах, о жестокости заградотрядов, о судах над командирами, которые не смогли взять ту или иную высотку. Но факт остается фактом: советский солдат не только выстоял, но и погнал немцев на запад, он почувствовал вкус победы, он понял, что немец не так уж и силен и его можно бить. И били, да так, что от хваленых немецких дивизий летели пух и перья! Недаром же фашистский генерал Бутлар вынужден был сообщить в одном из донесений: «В результате упорного сопротивления русских уже в первые дни боев немецкие войска понесли такие потери, которые были значительно выше потерь, известных нам по опыту кампаний в Польше и на Западе. Стало совершенно очевидно, что способ ведения боевых действий и боевой дух противника совсем не похожи на те, с которыми мы встретились в предыдущих войнах».[b]Где русские – там победа[/b]И что же из этого следует? А то, что наука поражений не прошла даром, и воевать наш солдат научился. Чего только не придумывали обитатели гитлеровского бункера, чтобы поднять боевой дух вермахта! Начали с обещаний выделить каждому желающему несколько гектаров русской или украинской земли. Не помогло! Тогда перешли к призывам помнить о величии Германии, о том, что каждый немец должен убить не менее ста русских варваров, о том, что германец – абсолютный хозяин мира, что немцы призваны поставить весь мир на колени и поэтому должны уничтожать все живое, сопротивляющееся на их пути. И они уничтожали… Но лишь до поры до времени.Вчитайтесь в трофейный документ, обнаруженный недавно в одном из архивов, и все станет ясно. Докладная записка начальнику генерального штаба сухопутных войск генералу Гальдеру называется весьма красноречиво: «Кровавые потери действующей армии в личном составе за период с 22.06.1941 г. по 10.04.1945 г. на Востоке». Опуская подробности этой многословной докладной, назову цифру, которая до сих пор была неизвестна: за указанный период только вермахт, без учета ВВС и ВМС, потерял на Восточном фронте 6 381 587 человек. До конца войны оставалось еще три недели, и за это время Германия потеряла еще около 600 тысяч солдат и офицеров. К ним следует добавить еще одну цифру: 4 541 900 фашистских вояк оказались в советском плену.Но и наши потери были огромны. Итоговая цифра просто ужасающа – 27 миллионов человек. Эта цифра, так сказать, официальная, ее двадцать лет назад назвал в своем докладе М. С. Горбачев, и до сих пор ее никто не пересматривал. Но ведь не менее официальные цифры оглашались и раньше, и мы без тени сомнения принимали их на веру. Первым это сделал Сталин: в феврале 1946-го он заявил, что Советский Союз потерял в войне 7 миллионов человек. Прошло пятнадцать лет, и Н. С. Хрущев сообщил, что «война унесла 2 десятка миллионнов жизней советских людей». Через четыре года Л. И. Брежнев поднял планку еще выше, отметив, что «мы потеряли свыше 20 миллионов человек».Так можно ли доверять нынешней, с позволения сказать, официальной цифре, тем более что существует немало авторитетных свидетельств, что она занижена?! Одни историки говорят, что мы потеряли более 30 миллионов человек, другие считают, что около 40, а третьи – свыше 40 миллионов человек. Заметьте, какова точность: «около», «более», «свыше»… Поучиться бы нашим историкам у своих зарубежных коллег! Ведь смогли же наши союзники по Второй мировой войне раз и навсегда заявить: США на всех фронтах и морских театрах военных действий потеряли 1 миллион 76 тысяч человек. Потери Англии убитыми и ранеными составляют 744 тысячи 400 человек.Ну, да бог с ними, с историками, они ведь тоже на службе. Главное другое, главное то, что наши отцы и деды победили и доказали, что армии, равной русской, не было и нет. Так было и так будет! Это не я так сказал, эти слова принадлежат Александру Керсновскому, жившему в середине прошлого века и посвятившему свою жизнь изучению истории русской армии.«Со времен Тридцатилетней войны первой армией в мире была созданная Густавом Адольфом шведская армия, – писал он в одной из своих работ. – Но наступил день – день Полтавы, когда ее знамена склонились перед юной армией Петра, одетой по-иноземному, но мыслившей по-русски и дравшейся по-русски...Прошли годы – и мир потрясли победы армии Французской республики, но на полях Италии ее синие полубригады были сокрушены чудо-богатырями Суворова.Так и повелось: стоило только какой-нибудь европейской армии начать претендовать на звание «первой в мире», как всякий раз на своем победном пути она встречала неунывающие русские полки – и становилась «второй в мире».Где русские – там неизбежная победа. Так было и так будет! Вот основной вывод нашей военной истории».
Общество
26 апреля – очередная годовщина атомной катастрофы в Чернобыле
Так случилось, что мрачный отсвет чернобыльской катастрофы коснулся и меня: сперва я там был в мае, а потом в сентябре 1986 года.Вместе с ликвидаторами, как тогда нас называли, сбрасывал с вертолета мешки с песком в жерло развороченного реактора, ходил с дозиметристами по вымершей Припяти, встречался с учеными, навещал в больнице еще живых работников ЧАЭС. Как показало время, именно эти встречи у больничных коек дали бесценный материал для того, чтобы разобраться в том, что же произошло в ночь на 26 апреля 1986 года.[b]Дело было не в дыме[/b]«С 25 на 26 апреля я осуществлял контроль за противопожарным режимом на АЭС, – рассказывал Владимир Палагеч. – В момент, предшествовавший взрыву, находился неподалеку от машинного зала. После взрыва связался с дежурным по части и сообщил, что горит кровля на четвертом блоке».Первой сигнал тревоги получила часть № 2. Начальники караулов Владимир Правик и Виктор Кибенок в считаные секунды подняли людей. Когда взобрались на крышу, тут же оказались в огнедышащем месиве из кипящего битума и булькающего гудрона. Едкий дым, смрад, чад, шатающиеся от слабости люди.Обычное дело, думали пожарные, наглотались дыма, вот и едва держимся на ногах. Но дело было не в дыме, совсем не в дыме, а в мощнейшей радиации, измеряемой тысячами рентген в час.Первым об этом догадался майор Телятников. Когда он прибежал к четвертому блоку, увидел разрушенную взрывом стену и обнаженный, какой-то голый реактор, в котором многие тонны ядерного топлива, он понял, что это не просто пожар, а катастрофа. И все, кто здесь находится, смертники.Самые худшие его опасения тут же начали сбываться. Вот скорчился от боли сержант Тишура. К нему бросился Кибенок и не дал рухнуть в кипящий битум. Потом зашатался сержант Ващук – кто-то подхватил и его. Обоих оттащили подальше от огня и спустили вниз. А Кибенок остался! Его шатало, качало, бросало из стороны в сторону, но он продолжал сражаться с черно-синим огнем.«На крыше мы были до самого конца, пока не потушили огонь, – рассказывал Иван Шаврей. – Но все были в таком плохом состоянии, что едва спустились вниз. Там нас подобрала «скорая» – и прямиком в больницу».Как ни грустно об этом говорить, но выжили далеко не все. Свидетельство тому – многочисленные могилы и памятник на Митинском кладбище Мос квы.Все тайное становится явнымНо что же все-таки произошло в ту роковую ночь? В чем причина чуть ли не вселенской катастрофы? И кто в ней виноват? Многие годы мне казалось, что поездки в Припять и Чернобыль, а также беседы с непосредственными участниками событий позволяли мне судить о произошедшем более или менее квалифицированно, но после знакомства с сотрудником когда-то сверхсекретного Всесоюзного института минерального сырья Игорем Николаевичем Яницким я понял, что мои знания поверхностны.Больше того, все мы, тогдашние граждане Советского Союза, стали жертвой хорошо продуманной дезинформации, или, проще говоря, беспардонной лжи.– Знаете ли вы о том, что чернобыльская трагедия был предсказана – и не знахарками, а учеными? – в первую же минуту знакомства огорошил он меня недвусмысленным вопросом и, не дожидаясь ответа, продолжал. – 26 марта 1986 года, то есть ровно за месяц до взрыва, в газете Новосибирского академгородка была напечатана информация о предстоящей трагедии. Конечно же, ни партийные органы, ни цензура ни за что не пропустили бы этот материал в чистом виде, поэтому авторы его слегка зашифровали. На одной полосе напечатали фотографию ядерного гриба, а на обратной стороне, причем точно в районе фотографии, подпись: «Украина. Чернобыль».До всех, кому положено, предостережение дошло, но, как это часто бывает, от него отмахнулись. А зря! Люди знали, о чем писали.– Несколько позже, когда в мои руки попали документы, я понял, что они были правы. Но чтобы это поняли и вы, – напористо продолжал Игорь Николаевич, – я должен прочитать небольшую лекцию о строении Земли. Прежде всего вы должны знать, что наша прекрасная планета не монолит, она состоит из кубов, октаэдров, тетраэдров и т. п.Эти гигантские блоки не спаяны друг с другом намертво, они подвижны и, в свою очередь, состоят из более мелких, но тоже огромных подвижных плит. А между этими плитами – так называемые разломы.– Что-то вроде гигантских трещин и глубоких ущелий? – уточнил я.– Ничего подобного! Разломы заполнены породой, но более мягкой, чем тот материал, из которого состоят блоки: на поверхности разломы совершенно не видны. Правда, не видны они, если так можно выразиться, невооруженным глазом, но ученые этот глаз вооружили и любой разлом находят без особого труда. Кстати говоря, все полезные ископаемые, которые мы берем из недр Земли, находятся в тех самых разломах. Но вот ведь беда – эти плиты подвижны. А чем чревата такая подвижка?– Землетрясениями! – догадался я.– Точно, землетрясениями. В том числе и медленными – это когда огромные блоки перемещаются относительно друг друга не мгновенно, а медленно.Как правило, это сопровождается резкими скачками атмосферного давления. А вот сейсмические станции такого рода землетрясения не регистрируют.Главное же другое. Главное то, что эти землетрясения провоцируют выброс излишней глубинной энергии Земли, мы это называем геодинамическим солитоном. Солитоновый выброс – это раскаленная плазма, что-то вроде сотен шаровых молний, рвущихся наверх. Вырвавшись из-под земли, эта сверхэнергия достигает даже космоса. Не случайно космические корабли ни с того ни с сего начинает трясти – да так сильно, что космонавты набивают себе шишки.Не дай бог оказаться в этой зоне самолету: ни секунды не сомневаюсь, что причина многих авиационных катастроф именно в этом. Если же учесть, что шаровые молнии притягиваются ко всему энергоемкому (а реактор АЭС более чем энергоемок), то станет понятно, что в Чернобыле сверхтемпературная энергия рванулась именно к нему.Стечения обстоятельств– Но с чего вы взяли, что в Чернобыле было медленное землетрясение? – Вам нужны доказательства? Пожалуйста. Во-первых, как показали сейсмограммы, землетрясение было не таким уж и медленным. И, во-вторых, это зафиксировано не одной, а сразу тремя сейсмостанциями.– Как это? Их же там не было. Я знаю, я облазил все окрестности Припяти и Чернобыля…– Плохо искали. Впрочем, если бы и старались, все равно бы ничего не нашли. Дело в том, что эти станции были сверхсекретными и работали по спецпрограмме контроля американских атомных взрывов. Расположены они были треугольником в поселках Глушковичи, Норинск и Подлубы – это примерно в 100 км от Чернобыля. Вы не поверите, но сейсмограммы этих станций удалось обнаружить только в конце 1994 года в одном из архивов Алма-Аты – вот куда их забросили всякого рода секретчики.– И о чем же говорят эти сейсмограммы?– О многом. Но сперва я напомню о роковом стечении обстоятельств.25 апреля предполагалась остановка четвертого блока на плановопредупредительный ремонт. Тогда же было решено провести эксперимент, неоднократно проводившийся как на блоках ЧАЭС, так и на других атомных электростанциях. Суть его в том, что если в связи с остановкой всех механизмов электростанция окажется вдруг обесточенной, то не исключена критическая ситуация.Одним из источников резервной электроэнергии может быть ток, который дает генератор отключенного реактора. Ведь ротор генератора останавливается не мгновенно, а вращается еще довольно долго и, следовательно, производит ток. Повторяю, такие опыты проводились неоднократно, но с действующей защитой реактора. Здесь же защиту решили отключить. Само собой разумеется, это не было чьей-то прихотью – все было продумано, рассчитано и утверждено в соответствующих инстанциях.Это первое роковое стечение обстоятельств. Второе – три квазициклона, которые шли в это время с юга не север.На снимке, сделанном из космоса, хорошо видно, что в момент взрыва один из циклонов находился точно над Чернобылем. Через пять часов после трагедии циклон сместился на север, и облака понесли продукты взрыва в сторону Прибалтики.Эксперимент с роковыми последствиямиРабота по подготовке эксперимента шла полным ходом. 25 апреля в час ночи персонал приступил к снижению мощности реактора, в 13.05 отключили от сети турбогенератор, в 14.00 отключили систему аварийного охлаждения реактора. А Норинская сейсмостанция уже регистрировала усиление микросейсмических и электромагнитных воздействий.В 23.10 очень резко сбросили мощность реактора, и началось его интенсивное отравление продуктами распада: йодом и ксеноном. Этого, конечно, никто не заметил, но через некоторое время на сейсмограмме в Норинске был зарегистрирован очередной импульс.Наступило 26 апреля. Над четвертым блоком засветился воздух, а откуда-то снизу раздались глухие удары, переходящие в продолжительный гул. Да и люди стали вести себя неадекватно: одни были близки к истерике, кричали на подчиненных и носились вокруг пульта, другие же, наоборот, становились вялыми и сонливыми.Подземный гул усилился, удары раздавались все чаще, нервных срывов было все больше, свечение над четвертым блоком достигло высоты 700 метров, причем оно приобрело голубые, синие и фиолетовые оттенки. В это же время самописцы в Глушковичах и Подлубах тоже начали фиксировать сейсмическую активность.К часу ночи стало ясно, что реактор требует немедленной остановки, и, хотя персонал уже не мог объективно оценивать ситуацию, эксперимент все же решено было проводить. За минуту до взрыва находившийся в реакторном зале оператор почувствовал сильную вибрацию, а 2000 чугунных плит, каждая из которых весит 3,5 центнера (они составляли биологическую защиту реактора), стали подпрыгивать, будто кто-то их подбрасывал снизу.Через несколько секунд послышался сильный гул со стороны водозаборной станции на пруде-охладителе. Усилилась вибрация агрегатов. Еще мощнее стало многоцветное свечение. Зашатались стены.За 20 секунд до взрыва нажали на кнопку аварийной защиты, но поглощающие стержни остановились на полпути. В этот момент самописцы отметили главный сейсмический удар! И наконец, последние записи операторов: «1 ч. 23 мин. 59 с. Сильные удары. Шатаются стены. Пол ходит ходуном. 1 ч. 24 мин. 00 с. Взрыв реактора».Смертоносное землетрясениеЧто было дальше, известно всему миру: около 50 тонн ядерного топлива испарилось и было выброшено в атмосферу в виде мелких частичек двуокиси урана, высокорадиоактивных радионуклеидов йода, плутония, цезия, стронция и других радиоактивных изотопов. Еще около 70 тонн разбросано на территории АЭС. Активность выброшенного топлива достигала 15–20 тыс.рентген в час.Чтобы можно было представить весомость этих цифр, напомню, что атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, содержала всего лишь несколько килограммов обогащенного урана, а взорвавшийся реактор Чернобыля выбросил в атмосферу столько радионуклеидов, сколько могли бы дать тысячи атомных бомб.– Эти цифры кому-нибудь известны? – пораженный их масштабом, спросил я. – Или они – большой секрет?– Да нет, – пожал плечами Игорь Николаевич. – Никакого секрета тут нет, специалисты их знают. Другое дело, что они неведомы широкой общественности. Но в те времена власти не позволяли их публиковать, чтобы, как они говорили, не вызвать паники. Даже в официальном отчете МАГАТЭ записано так: «Первопричиной аварии явилось крайне маловероятное сочетание нарушений порядка и режима эксплуатации, допущенных персоналом энергоблока». Но это не так, совсем не так!Специалисты из МАГАТЭ многого не знали и, конечно же, не подозревали о существовании сверхсекретных станций, сейсмограммы которых напрочь опровергают их выводы. Между тем еще 1 декабря 1995 года экспертная комиссия из пяти крупнейших специалистов в области сейсмологии подписала заключение о том, что причиной аварии на Чернобыльской АЭС является землетрясение. По мнению специалистов, сейсмический очаг был на глубине километра, а ближе к поверхности он спровоцировал тот самый солитоновый выброс.Так что не было никаких нарушений, не было никаких сочетаний, а был хорошо известный солитон.Венец природы– И какой из всего этого следует вывод? – поинтересовался я.– На первый взгляд, простой, а на самом деле – серьезный. Вспомните, что я рассказывал о разломах: ведь медленные землетрясения и солитоновые выбросы бывают именно там, где есть разломы. А теперь вопрос: надо ли учитывать при строительстве плотин, атомных электростанций, химических заводов и крупных зданий расположение разломов? Ответ напрашивается сам собой: надо.Но в Советском Союзе мнение ученых по сравнению с мнением партийных бонз равнялось нулю – вот и строили, что придется и где придется. Взять хотя бы центральную часть СССР, где множество не просто разломов, а целых узлов разломов. Между тем именно здесь построены Калининская, Белоярская, Игналинская, Курская, Ленинградская, Запорожская, Ровенская и Костромская атомные электростанции.Между прочим, за эту небрежность и наплевательское отношение к рекомендациям ученых мы заплатили не только Чернобылем. Были и другие «звонки». Первый прозвучал в сентябре 1983 года: тогда прорвало плотину Стебниковского калийного комбината, расположенного неподалеку от хорошо известного курортного Трускавца. Отходы комбината – а это так называемый жгучий рассол, который за считаные секунды сжигает все живое, – хлынули в Днестр. Экологическая катастрофа была колоссальная. Причина? Медленное землетрясение, это установлено точно.– Не с этим ли явлением связан несчастный случай в Истре? Помните, там неожиданно для всех рухнуло гигантское куполообразное здание?– Еще бы не помнить, – усмехнулся Игорь Николаевич. – Я тогда спас от ареста целую группу проектировщиков и строителей этого уникального сооружения диаметром 236 и высотой 114 метров. Прокуратура и КГБ искали виновных и уже выписывали ордера на арест, но я доказал, что в катастрофе виноваты не люди, а солитон.Доказал я и другое: на этом месте разлом, и, следовательно, строить такое сооружение в Истре было нельзя. И в будущем, прежде чем затевать какуюлибо стройку, надо обращаться за консультацией к ученым, занимающимся физикой Земли. Увы, мой голос не был услышан.– А сейчас Чернобыльская зона активна?– Еще как активна! Именно поэтому трещит сооруженный над четвертым блоком саркофаг, именно поэтому он будет разрушаться все больше и больше.Так что заделывать дыры и вкладывать деньги в это сооружение не имеет никакого смысла, да Украине это и не по карману. Надо подумать о том, как разобрать реактор до конца, а остатки вывезти и надежно захоронить.– Вы сказали, что голос ученых не был услышан ни при возведении купола в Истре, ни при строительстве атомных электростанций, что чревато серьезнейшими последствиями. И долго так будет продолжаться?– До тех пор, пока не грянет второй Чернобыль. А он грянет, непременно грянет, если люди не одумаются и не перестанут считать себя венцом творения, не проклянут того, кто придумал лозунг: «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней хозяин». Не поймут наконец, что каждый наш шаг, каждое непродуманное вторжение в природу может обернуться гибелью всего живого.Конец света вполне возможен, но его автором будет не Бог, а человек.
Общество
Первое покушение на Ильича многие годы было за семью печатями
Этот заговор созрел сразу после Октябрьского переворота. Когда по призыву большевиков солдаты начали брататься с немцами, а пытавшихся остановить их офицеров поднимали на штыки, нашлись люди, которые сразу поняли, откуда дует ветер и кто виноват в этом неслыханном позоре.Да и петроградские газеты, которые все чаще доходили до окопов, не оставляли никаких сомнений. Ленин – вот кто во всем виноват! Ясно, что он – германский шпион, что революция совершена на немецкие деньги, что великую Россию он хочет сделать германской провинцией, что большевистские вожди – это евреи, причем не только русского, но и немецкого происхождения, находящиеся на содержании у Германии.И главный из этих русско-немецких евреев – Ленин. А если серьезно, то никакой он не Ленин, а Ульянов, а если еще серьезнее – то Бланк: во всяком случае, его дедушка по материнской линии – Сруль Бланк.Что касается его жены, прибалтийской немки Анны Гросшопф, то в ее роду были не только немцы, но и шведы, так что ее дочь Мария, впоследствии мать вождя революции, по материнской линии была полушведкой-полунемкой, а по отцовской – еврейкой. А вот в жилах отца Ленина, Ильи Николаевича Ульянова, кроме русской, текла еще и калмыцкая кровь, отсюда и несколько монголоидный или, как тогда говорили, татарский тип лица у Владимира Ильича.Начитавшись газет и насмотревшись на творившиеся на фронте безобразия, многие офицеры оставили позиции и двинулись в Петроград. То, что они там увидели, укрепило их решимость убить Ленина. Они были убеждены, что, лишившись своего главаря, большевики долго не продержатся, и вытурить их из Смольного будет проще простого.Шестеро фронтовиков нашли друг друга без особого труда, тем более что воевали на одном участке и хорошо друг друга знали. Выяснив, что их цели совпадают, они решили создать террористическую организацию, наименовав ее «Охотничьей бригадой».Для начала нашли конспиративную квартиру. Назвав ее «предбанником», свезли туда оружие, боеприпасы, бомбы и гранаты. Потом, вспомнив прочитанные в гимназические годы детективы, придумали себе клички. Так появились Капитан, Технолог, Моряк, Макс и Сема. На самом деле это были: подпоручик Ушаков, капитан Зинкевич, военный врач Некрасов, вольноопределяющийся Мартьянов, еще один Некрасов и женщина по фамилии Салова. Несколько позже они привлекли в свои ряды сбежавшего из окопов солдата Спиридонова. Как покажет время, это было большой ошибкой! Так случилось, что чудом выживший после всей этой катавасии подпоручик Ушаков написал нечто вроде воспоминаний, правда, под псевдонимом Г. Решетов. Мне удалось найти эту рукопись, поэтому, рассказывая о событиях той январской ночи, я буду не только ссылаться на документы, но и время от времени цитировать Григория Решетова.Первую сходку назначили на середину декабря. В «предбанник» приходили по одному и в разное время. «Наконец вся братва в сборе, – писал несколько позже подпоручик Ушаков. – Главное, что пришел Старый Эсэр (он и в самом деле один из руководителей партии эсэров, поэтому его фамилию я раскрывать не буду).Его появление для нас весьма многозначительно, через него мы как бы вырастаем на целую голову. Без него мы – просто партизанская шайка, лихими налетами пытающаяся учинить неприятелю вред, а с ним мы – политическая сила, наполненная горячим желанием истреблять коммунистов».Не откладывая дела в долгий ящик, «партизаны» решили выследить Ленина и либо бросить в него бомбу, либо расстрелять. В Смольный не проникнуть – это ясно, а вот подкараулить на митинге – вполне возможное дело. Но для этого надо совершенно точно знать, когда и где он будет выступать. Как это сделать? Да проще простого: не зря же в свое время они подсуетились и устроили в канцелярию Смольного Технолога.[b]«Охотники» выходят на тропу войны[/b]Теперь все зависело от него, и Технолог «Охотничью бригаду» не подвел! Однажды вечером он появился на пороге «предбанника» и, рухнув на стул, выкрикнул:– Сегодня! В восемь вечера. Цирк Чинизелли. ([i]На самом деле речь идет о Михайловском манеже.[/i] – [b]Б. С.[/b])– Что там, митинг? – уточнил Капитан.– Митинг. Провожают на фронт отряд красногвардейцев.– Он выступает? Это точно?– Точно. Сам слышал. Отряд сформирован из рабочих Выборгского района – на радостях, что их будет провожать Ленин, они кричали об этом в коридорах Смольного.А вот как это было на самом деле. Обратимся к воспоминаниям Николая Подвойского, который в то время был народным комиссаром по военным делам.«Первого января 1918 года, под вечер, я вхожу в маленькую рабочую комнату Владимира Ильича. Он прерывает беседу с незнакомым мне, поевропейски одетым, высоким тридцатилетним человеком.Указывая на меня, Владимир Ильич говорит своему собеседнику:– Это товарищ Подвойский, наш военный специалист.Потом, обернувшись ко мне, добавляет:– Это товарищ, который через воюющую с Россией Германию вывез нас из Швейцарии – Фриц Платтен.Завязалась беседа, в ходе которой я обратился к Владимиру Ильичу от имени рабочих Выборгского района, чтобы Ильич непременно сам проводил на фронт первый батальон Красной армии. Владимир Ильич согласился и пригласил с собой тов. Платтена».Кто это нашептал Ленину – ангел-хранитель или сам Господь Бог, но, если бы он не пригласил Платтена в Михайловский манеж, этот день был бы последним в жизни вождя революции, а возможно, что это был бы последний день и самой революции. Напомню, что это он, швейцарский коммунист Фриц Платтен, организовал и осуществил в якобы опломбированном вагоне доставку Ленина и тридцати одного его сторонника из Швейцарии в Россию, а сам вынужден был вернуться домой.Это было в апреле 1917-го, когда власть в России принадлежала Временному правительству, и вот теперь, когда власть была в руках большевиков, преодолев не одну границу, за несколько дней до злосчастного митинга Платтен добрался до Смольного.Тем временем заговорщики подошли к цирку. Народу – тьма-тьмущая! Толпа гудит, шумит, скандалит и чего-то ждет.– Все ясно, они ждут Ленина, – удовлетворенно просипел неожиданно простудившийся Капитан.И снова обратимся к записям Ушакова: «Вот какой-то автомобиль, нырнув с улицы, подлетел к цирку. Кто-то трое вышли из автомобиля и по очищенному проходу вошли в цирк. И вот он уже на трибуне. Да, это он! Разве я мог не узнать его сразу?! Плотный. Городское пальто. Руки в карманах. Шапка. Он стоит величественно и просто. Он улыбается и терпеливо ждет. А люди в шеренгах кричат и кричат, они не хотят остановиться, тянут «ура», и дух величайшего одушевления царит в полуосвещенном цирке».Как ни близко подобрался к трибуне подпоручик Ушаков, стрелять он не решился. Вопервых, тут же схватят, а погибать, будучи растерзанным толпой, как-то не хотелось. А во-вторых, был приказ Капитана: убить Ленина, когда тот будет уезжать с митинга.Наконец, оратор спустился с трибуны, и толпа рванула к выходу. Вместе с ней на улице оказался и Ушаков. Все, теперь можно действовать! Но Ушаков никак не решится. Разыскав Капитана, он предложил убить Ленина на мосту: там, мол, автомобиль обязательно притормозит. Капитан этот план одобрил, добавив, что теперь успех дела в руках подпоручика.Решающие минуты Ушаков описал поразительно эмоционально и, главное, не пытаясь оправдаться.«Туман. Ночь. Минуты – вечность. А вот и автомобиль. Он свернул к мосту. Он уже на мосту! Теперь его – бомбой, только бомбой! Кидаюсь вперед и почти касаюсь крыла. Смотрю – он в автомобиле. Он тоже на меня смотрит, я даже вижу его глаза. Бомбу! Но почему автомобиль уходит, а бомба в руках? Я боюсь, я струсил? Нет, я ничего не боюсь, но бросить бомбу не могу. Словно кто-то связал по рукам и по ногам. Я не могу разжать руки, не могу выйти из оцепенения. Но что это за выстрелы звучат у моста? Ура, это Капитан! Он бьет наверняка. Я слышу, как пуля ударила в кузов. Потом еще одна. Я тоже выхватываю наган и, стреляя, бегу за автомобилем. Я не верю своим глазам – автомобиль остановился. Теперь ничего не стоит его догнать и бросить бомбу! Но нет, автомобиль не остановился, это просто сообразительный шофер свернул машину в переулок».[b]Чья кровь на руке Платтена?[/b]А тем временем в машине… В машине творилось нечто невообразимое.– Стреляют! – слабо вскрикнула сидевшая рядом с шофером сестра Ленина.– Надеюсь, не в нас? – проронил еще не отошедший от митинга Ильич.– То-то и оно, что в нас, – процедил сквозь зубы Тарас Гороховик и до отказа втопил педаль газа.Машина взревела, но быстрее не поехала.– А-а, мать твою так! – заорал Тарас. – Я же говорил, что резина совсем лысая, когданибудь да подведет! А уж в гололед…В этот момент машина вскарабкалась на мост. Тарас глянул в зеркало заднего вида и обомлел: какой-то человек бежит почти вровень с ними и на ходу ведет огонь.– Держитесь крепче! – крикнул Тарас и вильнул вправо.Дзынь! Пуля пробила заднее стекло, пролетела навылет и пробила переднее. Осколки брызнули в лицо, кровь залила глаза, крыло чиркнуло по ограждению моста, но Тарас выровнял машину.– Что вы делаете?! – взвизгнула Мария Ильинична. – Мы же свалимся в Фонтанку!– Зато останемся живы!– неожиданно повеселел Тарас.– А ведь и правда, стреляют, – подал голос Ленин. – И теперь я уверен, что в нас.Вдруг в моторе что-то чихнуло, крякнуло, машина дернулась и остановилась. Тарас снова глянул в зеркало и не поверил своим глазам: человек с наганом уже у заднего бампера. Вот он поднимает руку. Вот он прицеливается. Вот он…Оглушительно грохнул выстрел! Зазвенели стекла. Закричала Мария Ильинична. Брызнула кровь, и от безысходного горя завопил Гороховик.И тут произошло чудо: одновременно с выстрелом голову Ильича прикрыла чья-то рука и резко отвела ее в сторону.– Что вы делаете? – откуда-то снизу донесся голос Ленина.– Сидеть у вас под мышкой я долго не смогу.– Жив! – облегченно вздохнул Тарас и ударил по газам.А Платтен, будто ничего особенного не произошло, не спеша достал накрахмаленный платок, обмотал им раненую руку и, путая немецкие и русские слова, разъяснил Ленину, что пристанище под мышкой временное, что предоставить его вынудила мировая буржуазия, которая так и норовит устроить большевикам какую-нибудь пакость.– И он еще шутит! – вытирая слезы, помогала ему остановить кровь Мария Ильинична. – А ты, Володя, так ничего и не понял?– Еще как понял! – рассердился Ильич. – Что ж тут удивительного, если во время революции начинают стрелять? Недовольных-то тьма-тьмущая. Все это в порядке вещей… А вы не очень пострадали? – обернулся он к Платтену. – Рука? Правая? Как же вы теперь, ведь леваято у вас не совсем… Пардон, пардон, – смутился он, заметив недовольную гримасу Платтена. – Я пожал бы вашу руку, дорогой товарищ Платтен, но сначала ее надо показать врачам. И если бы я не был воинствующим атеистом, то сказал бы, что ваша рука – это рука бога, ведь я был на волосок от смерти. Раз он послал вас в эту машину, значит, я еще нужен.Когда приехали в Смольный и стали осматривать машину, оказалось, что кузов продырявлен в нескольких местах: пули шли навылет, и просто чудо, что пострадал лишь один Платтен.[b]Логика вещей по-большевистски[/b]Весть о покушении на Ленина мгновенно облетела город. Оставлять этот теракт без последствий никто не собирался. Но кто этим сложным делом займется? Только что созданная ВЧК? Но у Дзержинского еще нет толковых сотрудников. И тогда решили, что расследованием теракта займутся комиссары из 75-й комнаты Смольного.Возглавил это дело Бонч-Бруевич: он велел прочесать весь город, и раскрытие преступления считать не только делом чести, но и партийным долгом. Помог, как это иногда бывает, случай. После одного из митингов, на котором выступал Владимир Дмитриевич, к нему подошел какой-то солдат и сказал: – Вы знаете, а ведь я хотел вас убить: прямо сейчас должен был стрелять. Но вы так хорошо говорили, что меня взяло сомнение. Надо бы мне с вами потолковать… Есть о чем, – многозначительно добавил он.– Так приходите в Смольный, там и потолкуем.Это был тот самый окопник Спиридонов, которого «Охотничья бригада» с радостью приняла в свои ряды и на которого возлагала особые надежды. В тот же день Спиридонов пришел в Смольный, положил на стол револьвер, из которого должен был убить Бонч-Бруевича, и рассказал об офицерской организации, которая организовала покушение на Ленина.«Мы тут же устроили засаду в квартире гражданки Саловой, – вспоминал впоследствии Бонч-Бруевич, – и арестовали трех офицеров, которые были непосредственными участниками покушения на Ильича. По логике вещей, все главные виновники покушения должны были быть немедленно расстреляны. Но в революционное время действительность и логика вещей делают совершенно неожиданные зигзаги. Как только было опубликовано ленинское воззвание «Социалистическое отечество в опасности», пришли письма покушавшихся на Ильича и просивших отправить их на фронт для авангардных боев с наседавшим противником. Я доложил об этих письмах Владимиру Ильичу, и он в мгновение ока сделал резолюцию: «Дело прекратить. Освободить. Послать на фронт».И что же дальше? Сдержали ли слово чести господа офицеры, стали ли, хотя бы из чувства благодарности за сохраненные жизни, борцами за рабочее дело и горячими сторонниками советской власти? Увы, но честь у них переродилась в выгоду, а благодарность в мстительность.Капитан Зинкевич удрал в Сибирь и вступил в армию Колчака, где прославился неуемной жестокостью к попавшим в плен красноармейцам.Военврач Некрасов переметнулся к Деникину, дошел с белой армией чуть ли не до Москвы, а потом где-то затерялся. Вольноопределяющийся Мартьянов ни винтовки, ни револьвера в руки больше не брал – его оружием стало перо.Эмигрировав за границу, он стал одним из самых злобных и непримиримых врагов советской власти.А вот подпоручик Ушаков, хоть и не стал большевиком, но от белых пострадал: колчаковцы бросили его в тюрьму и едва не расстреляли, приняв за коммуниста. Сбежав из тюрьмы, Ушаков, назло бывшим коллегам-офицерам, вступил в Красную армию и воевал до самого конца гражданской войны. Впечатлений было так много, что, демобилизовавшись, Ушаков начал писать. Когда ему предложили написать воспоминания о покушении на Ленина, он это сделал. Печатать их почему-то не стали, но рукопись в одном из архивов сохранилась. Только поэтому появилась возможность рассказать правду о первом, малоизвестном, покушении, когда в прорези прицела был Ленин, а мишенью – его затылок.А что же главный герой этой истории – Фриц Платтен? Какова его судьба? Какова судьба человека, которому большевики обязаны всем – и появлением в разгар войны в России, и спасением своего вождя? Как ни трудно в это поверить, но в марте 1938-го его арестовали, почти полтора года мучили и пытали и в октябре 1939-го судили.Приговор был предрешен: либо расстрел, либо 25 лет лагерей. Но в последний момент вмешались какие-то таинственные силы, и приговор Платтену вынесли неправдоподобно мягкий: всего-то 4 года лагерей.Сказано – сделано. Буквально через неделю Платтен оказался в Архангельской области. А дальше – мрак. Никто не знал, что с Платтеном, где он, жив или не жив. И лишь в 1956 году, когда речь зашла о реабилитации, нашлась справка, в которой говорилось, что «Платтен, отбывая наказание, 22 апреля 1942 года умер от сердечно-сосудистого заболевания».Что ж, может быть, Платтен умер от инфаркта, а может быть, ему помогли. Но каково совпадение! Если верить справке, Платтена не стало 22 апреля. Надо же, 22 апреля – в день рождения его друга, которому двадцать четыре года назад он спас жизнь.
Общество
За что убили Павлика Морозова
Когда это письмо пришло в Генеральную прокуратуру России, то даже многоопытные сотрудники Отдела реабилитации жертв политических репрессий пришли в недоумение. Одно дело – просить вернуть доброе имя несправедливо пострадавшему по печально известной 58-й статье родственнику и совсем другое – заведомым убийцам. К тому же письмо было подписано не частным лицом, а сопредседателем Курганского отделения «Мемориала». «Я обратился к вам с заявлением о реабилитации Морозовых и Кулуканова, осужденных по делу пионера-героя Павлика Морозова, – писал И. А. Хлебников. – Прошло почти полгода, а никакого сообщения от вас до сих пор нет. Прошу сообщить, как решено дело о реабилитации Морозовых и Кулуканова!»Должен сказать, работу господин Хлебников задал столь многотрудную, что несколько месяцев сотрудники Отдела реабилитации жертв политических репрессий только и делали, что тщательно изучали как дело 1932 года, так и все публикации, связанные с Павликом Морозовым. Так случилось, что на определенном этапе к этой работе подключился и я.Итак, передо мной следственное дело № 374. Оно в двух томах и называется чудовищно просто: «Дело об убийстве Павлика Морозова». Следователи в те времена были не шибко грамотны, но дело свое знали, поэтому они самым тщательным образом опросили всех родственников и соседей – это было необходимо, чтобы иметь представление о том, в какой среде рос и воспитывался Павлик.Оказывается, его отец Трофим Морозов был достойным сыном своего отца – Сергея, в прошлом жандарма, а потом тюремного надзирателя. Да и его жена, мать Трофима – Ксения, или по-деревенски Аксинья, как шушукались соседки, когда-то была профессиональной воровкой.Так что и воровать, и лупцевать, причем так, чтобы не было следов, Трофим учился, не выходя из дома. А когда завел собственную семью, в искусстве рукоприкладства стал упражняться на жене и детях.Трофим числился в бедняках, поэтому по рекомендации властей его избрали председателем сельсовета: Трофим тут же купил портфель и стал, говоря современным языком, завзятым коррупционером сельского масштаба. Несколько позже Павлик скажет, что его отец «деньги измятые, комом, не глядя, в портфель совал».Призрачная власть и дурные деньги так вскружили похмельную голову Трофима, что он решил бросить жену и уйти к молодой. В крестьянских семьях это было не принято, поэтому односельчане своего председателя осудили. Пришлось ему жить на два дома: то он ночует у молодой, то учит уму-разуму старую жену, а заодно нещадно дерет четверых детей. А вот помощи от него не было никакой. Так что лошадь, корова, земля – все легло на плечи Павлика, а ему всего-то двенадцать лет.Мать лютовала, при каждом удобном случае досаждала бывшему мужу, позорила его, все скандалы выставляла на показ и, как утверждали соседи, подговаривала Павлика так припугнуть отца, чтобы тот со страху бросил свою молодуху и вернулся домой.Надо сказать, что кое-какой опыт по части припугивания у пионера Морозова уже был: совсем недавно он «заложил» своего родного дядьку Арсения Кулуканова, который доводился ему еще и крестным отцом.Все знали, что Арсений собрал богатый урожай, но куда дел хлеб, ни милиция, ни сельские активисты догадаться не могли. А Павлик догадался: хлеб у Арсения в ледяной горе, с которой катаются соседские мальчишки. Копнули – и глазам не поверили – не гора, а пирамида из отборной пшеницы: хлеб у Арсения выгребли до последнего зернышка. Дядька Арсений готов был племяннику башку оторвать, но, видя, как покровительственно похлопывает мальчишку по плечу участковый милиционер, дальше угроз идти не решился.Почувствовав за собой серьезную силу, пионер Морозов расправил плечи: он понял, что односельчане его боятся, и, самое главное, он знал, что если захочет, то и отцу может насолить по первое число. И тут, как нельзя кстати, подвернулся случай… Дело в том, что в окрестностях деревни Герасимовки жило много так называемых спецпереселенцев, а проще говоря, раскулаченных казаков, высланных с Кубани.Жилось им трудно, они рвались домой, но чтобы уехать, нужна была справка, что они выполнили все поставки и являются бедняками. Как раз в это время милиция задержала одного из таких спецпереселенцев, да еще с подложной справкой. Копнули глубже – и оказалось, что справку выдал Трофим Морозов. Когда копнули еще глубже, выяснилось, что таких справок Трофим выдал не один десяток. Выяснилось и другое: «бедняцкие» справки Трофим выдавал заведомым богатеям, тем самым помогая им избежать налогов.Трофим все отрицал и говорил, что справки у него выкрали. Не исключено, что он бы отвертелся, но… у него был не просто бдительный, но неоднократно жестоко битый и обиженный за мать сын. Есть немало исследователей, которые уверяют, что никакого доноса на родного отца от Павлика не было, и все это выдумки и клевета на честного пионера. Увы, как ни неприятно в этом признаться, но донос был – и этому есть неопровержимое доказательство. В обвинительном заключении по делу № 374 есть такие строки: «25 ноября 1931 года Морозов Павел подал заявление следственным органам о том, что его отец Морозов Трофим Сергеевич, являвшийся председателем сельского совета, будучи связан с местными кулаками, занимается подделкой документов и продажей таковых кулакам-спецпереселенцам».А вскоре в здании местной школы состоялся судебно-показательный процесс. Тогда-то и прозвучала широко известная речь пионера Морозова. Этого «подвига» история Павлику не простила и, видимо, не простит никогда.«Дяденька, – обратился он к судье. – Мой отец творил явную контрреволюцию. Я, как пионер, обязан сказать: мой отец не защитник интересов Октября, а всячески помогал кулаку, стоял за него горой. И я, не как сын, а как пионер, прошу привлечь к суровой ответственности моего отца, чтобы в дальнейшем не дать повадку другим скрывать кулака и явно нарушать линию партии».Суд прислушался к просьбе Павлика и влепил его отцу 10 лет ссылки.[b]«Этот сопливый пионер нам житья не дает!»[/b]– размазывая пьяные слезы, орал Арсений Кулуканов.– Что будем делать? – требовательно вопрошал он деда Сергея. – Твой сын уже на каторге. Теперь Пашка примется за меня, а потом и за тебя. Он же нас по миру пустит!– Не пустит! – шипел дед. – Я с ним расправлюсь по-своему.– Как хотите, но этого паршивца надо сжить со света… Я бы для этого дела никаких денег не пожалел, – добавил Арсений.Восемнадцатилетний Данила, который был родным внуком отставного надзирателя, вскинул кудлатую голову и внимательно посмотрел на дядьку.– Да-да, никаких, – подтвердил Арсений.Положение Данилы в доме деда было довольно-таки сложным. До неожиданной кончины матери он жил в соседней деревне, а потом, когда отец привел мачеху, все пошло вкривь и вкось: молодая хозяйка так люто невзлюбила пасынка, что Даниле пришлось бежать из дома. Он упал в ноги к деду, умоляя не выгонять, – и тот до его мольбы снизошел, правда, заявив, что работать придется за двоих.Поначалу Данила не роптал, старался изо всех сил, работая за одни харчи. А когда подрос и стал ходить на улицу, все чаще ему становилось стыдно: ни гармошки, ни хороших сапог у него не было, а без этого на успех у девчат и на дружбу парней рассчитывать нечего.На двоюродного брата Пашку Даниле было наплевать, а вот деньги, которые посулил дядька Арсений, пришлись бы очень кстати. Данила задумался… Для начала он решил надавать братцу по шее. Подходящего случая ждать пришлось недолго.Вот что несколько позже рассказывала об этом следователю ОГПУ мать Павлика – Татьяна Морозова.«Павлик учился в школе, состоял в отряде пионеров. После того как он показал на отца и того посадили, мой свекор Морозов Сергей Сергеевич поимел злобу к Павлику. Стал к нему проявлять ненависть и его внук Данила, который жил у деда. В последних числах августа, когда Павел зашел на их двор за нашей седелкой, к нему подскочил Данила и закричал: «Я тебя, коммуниста проклятого, все равно зарежу. Но если выйдешь из пионеров, то будешь жить!» На что Павел ответил: «Убивайте хоть сейчас, но из пионеров я не выйду!» Тогда Данила так сильно ударил его по руке палкой, что она тут же вспухла. Я подбежала, чтобы защитить сына. И тогда Данила ударил этой палкой меня, причем прямо по лицу, и так сильно, что тут же пошла кровь. Мы с Павликом ушли со двора, а Данила вслед крикнул: «Не я буду, если тебя, проклятого коммуниста, не зарежу!» – закончила свои показания Татьяна Морозова.Через несколько дней, убедившись, что рука у Павлика зажила, и он может работать, Татьяна отправилась за покупками в город. Три дня ее не было дома, и именно в эти дни случилось то, что до сих пор является предметом всякого рода обсуждений и разбирательств: «Второго сентября нечистая сила понесла меня в Тавду, – рыдала в кабинете следователя Татьяна. – А на следующий день, управившись по дому, Павел и Федор пошли в лес за ягодами. Вернулась я 5-го и узнала, что Павлик и Федя из лесу не вернулись. Я стала беспокоиться и обратилась к милиционеру, который собрал народ, и люди пошли в лес искать моих детей. Вскоре их нашли зарезанными. Мой средний сын Алексей, ему 11 лет, рассказал, что видел, как Данила очень быстро шел из леса. За ним, норовя его цапнуть, бежала наша собака. Алексей спросил, не видел ли он Пашку и Федю, на что Данила ничего не ответил и только засмеялся. Одет он был в самотканые штаны и черную рубаху – это Алексей хорошо запомнил. Именно эти штаны и рубаху нашли у моего свекра во время обыска. Не могу не отметить и того, что 6 сентября, когда моих зарезанных детей привезли из леса, бабка Аксинья встретила меня на улице и с усмешкой сказала: «Татьяна, мы тебе наделали мяса, а ты теперь его ешь!»[b]Расстрел – высшая мера социальной защиты[/b]Ни обмыть убийство внуков, ни как следует насладиться местью дед с бабкой не успели: надо же так случиться, что именно в тот момент, когда старуха затеяла стирку, чтобы замыть следы крови на штанах и рубахе Данилы, к ним пришли с обыском. И как старый жандарм мог так обмишуриться?! Не иначе как подвела крестьянская жадность: нет, чтобы уничтожить улики и сжечь окровавленную одежду, так нет же, жалко. И даже нож со следами крови старик не выбросил, а спрятал – в это трудно поверить, но факт есть факт – за иконы.Деда с внуком тут же повязали и отправили в город. Там ими занялись профессионалы из ОГПУ. Старик предъявленные обвинения отрицал, а Данила все валил на деда. Правда, делал он это столь примитивно и неумело, что прижать его к стене не стоило никакого труда.– Ну хорошо в лес ты не ходил, своих двоюродных братьев не видел и о том, кто их зарезал, ничего не знаешь. А кому принадлежат окровавленные штаны и рубаха, тоже не знаешь? – поинтересовался следователь.– Деду, – не моргнув глазом, соврал Данила. – У меня таких штанов отродясь не было.В тот же день районный уполномоченный ОГПУ Быков произвел довольно простую экспертизу и составил акт, в котором говорится: «Я произвел обмер самотканых окровавленных штанов, обнаруженных при обыске в доме Морозова Сергея Сергеевича. При надевании на Сергея Сергеевича эти штаны на него не лезут, а рубаха трещит по швам. Даниле же и штаны, и рубаха в самый раз, и сшиты по его росту».Допросили и бабку Аксинью. Вспомнив свой воровской опыт, она стала отрицать даже самое очевидное.– Чьи штаны, не знаю. Почему в крови, тоже не знаю. А стирку я затеяла просто так: вижу, висят какие-то штаны, дай, думаю, постираю. Татьяне никаких слов о мясе не говорила. Свидетели, хоть их и много, врут! Окровавленный нож, который нашли за иконами, не наш. Как он туда попал, не знаю.Но через несколько дней старуха сломалась. На одном из допросов она махнула на все рукой и решительно заявила:– Братьев Морозовых убили мой муж и мой внук Данила. Придя домой из лесу, муж сказал: «Мы с Данилкой порешили ребят Морозовых».На очной ставке и дед, и Данила все отрицали. Но через неделю-другую, видимо, как следует поразмыслив и поняв, что ему не отвертеться, Данила начал давать совсем другие показания.– Третьего утром я зашел к Арсению Кулуканову. Дядька сказал, что Пашка с Федькой только что ушли в лес. С моим дедом он, мол, обо всем договорился. Кулуканов дал мне 30 рублей и пообещал еще две пригоршни золота. Потом я вернулся домой, и мы с дедом отправились в лес, где встретили Морозовых с корзинами, полными ягод. Поравнявшись с Пашкой, дед ударил его ножом. Увидя это, Федька бросился бежать. Дед крикнул: «Держи его!» Я припустился за Федькой, догнал его и схватил за пиджак. Тут же подошел дед и ударил его ножом. Все это произошло по наущению кулака Арсения Кулуканова, – закончил он.В этих показаниях Данилы правды столько же, сколько лжи.Да, Арсений Кулуканов был инициатором расправы. Да, старик Морозов не только одобрял эту преступную акцию, но и принимал в ней участие. Полностью в курсе дел была бабка. Но исполнителем, а проще говоря – наемным убийцей был Данила.Очень скоро он признался в этом и сам: «Я подбежал с ножом в правой руке к Павлу и резанул его по животу, – рассказывал Данила. – Он упал и закричал: «Федя, братушко, убегай!» Но дед Сергей перехватил его и крепко держал. Я резанул Пашку второй раз! Потом подбежал к Федьке и ударил его ножом в живот. Пока дед держал его сзади, я резанул мальчонку по шее. Когда дело было сделано, мы вернулись к Пашке, вытрясли ягоды из мешка и надели на труп. Потом оттащили его вместе с Федькой в лес».На этом следствие по делу об убийстве братьев Морозовых было закончено. Справедливости ради надо сказать, что следствие ответило далеко не на все вопросы. Но суд на эти «пустяки» внимания обращать не стал и всех четверых приговорил к высшей мере социальной защиты – расстрелу.Арсения Кулуканова и Данилу расстреляли в марте 1933 года.А вот дед и бабка Морозовы приведения приговора в исполнение не дождались и умерли в тюрьме «при невыясненных обстоятельствах».А теперь вернемся к письму, в котором убийц братьев Морозовых пытались представить как жертв политических репрессий и подлежащих немедленной реабилитации.Генеральная прокуратура России, тщательно рассмотрев дело, изучив все документы, взвесив все «за» и «против», учтя все привходящие обстоятельства, пришла к следующему выводу: «Приговор Уральского областного суда от 28 ноября 1932 года и определение судебно-кассационной коллегии Верховного суда РСФСР от 28 февраля 1933 года в отношении Кулуканова Арсения Игнатьевича и Морозовой Ксении Ильиничны изменить: переквалифицировать их действия со ст. 58-8 УК РСФСР на ст. ст. 17 и 58-8 УК РСФСР, оставив прежнюю меру наказания. Признать Морозова Сергея Сергеевича и Морозова Даниилу Ивановича обоснованно осужденными по настоящему делу за совершение контрреволюционного преступления и не подлежащими реабилитации».Это заключение вместе с материалами дополнительной проверки дела № 374 было направлено в Верховный суд России, который принял окончательное решение и убийцам Павлика Морозова и его брата Федора в реабилитации отказал.
Общество
100 лет назад был создан первый русский парашют
Именно так – «шатер» – назвал изобретенный им парашют Леонардо да Винчи. «Если у человека есть шатер из накрахмаленного полотна шириной 12 локтей и вышиной в 12, – писал он, – то этот человек может бросаться с любой высоты без опасности для себя».[b]Начало начал[/b]Все началось с того, что французский король Людовик ХII предпринял поход для завоевания Миланского герцогства. Одержав победы в ряде сражений, он осадил Милан, да так плотно, что ни человеку пройти, ни коню проскакать было невозможно. В городе начался голод, люди умирали сотнями, но сдаваться миланцы не думали: они знали, что рядом с ними Леонардо да Винчи, а он не только прекрасный художник, но и великий ученый – Леонардо что-нибудь да придумает.И он придумал! Надо сказать, что Милану несказанно повезло, когда Леонардо покинул Флоренцию и решил перебраться в этот прекрасный город. Миланский герцог Лодовико Моро знал Леонардо да Винчи как замечательного художника, которому намеревался поручить роспись собора, изобразив на его стенах «Тайную вечерю», но Леонардо совершенно неожиданно прислал герцогу такое письмо, прочитав которое, тот забыл и о росписи, и о соборе.«Я умею отливать пушки, очень легкие и легко переносимые, – писал Леонардо.– Они будут действовать подобно граду. Я могу делать бомбарды, мортиры и огнеметные приборы. Я знаю, как разрушить любую крепость, если только она построена не на скале. Я умею делать многоствольные орудия, которые будут сметать все на своем пути. Кроме того, я прилагаю чертежи летательного аппарата, который назвал «геликоптером», и искусственного крыла, на основе которого можно изготовить другой летательный аппарат, под названием «птицелет».Герцог тут же велел позвать Леонардо, и они долго обсуждали предложения знаменитого флорентийца.Начать решили не с пушек, мортир и огнеметов, а с «геликоптера» и «птицелета». При этом герцог исходил из того, что самим миланцам блокаду ни за что не прорвать, поэтому надо обратиться за помощью к Неаполю, Венеции и Флоренции, чтобы их войска ударили по французам с тыла. Но по земле добраться до этих городов невозможно, а вот если послать гонца по воздуху, то французам придется туго.Леонардо тут же взялся за дело! Но в самый разгар работы у герцога возник совершенно неожиданный вопрос: на какую высоту сможет подняться «птицелет»? Леонардо ответил, что метров на сто. «Но ведь французские мушкеты стреляют на двести пятьдесят, – заметил герцог. – Значит, сбить «птицелет» им ничего не стоит. А раз так, то посланец погибнет, и мое письмо с просьбой о помощи попадет во вражеские руки».Леонардо все понял и на три дня заперся в своей мастерской. А на четвертый принес герцогу чертеж и описание первого в мире парашюта. Вот только изготовить его Леонардо не успел: в тот же день французы предприняли решительный штурм – и Милан пал.[b]Повторение пройденного[/b]На многие годы о теоретических разработках Леонардо да Винчи человечество забыло, и лишь в 1617 году венецианский инженер-механик Веранцио отыскал чертежи Леонардо да Винчи, изготовил полотняный шатер и совершил первый в мире прыжок с крыши высокой башни.Как ни странно, человечество об этом подвиге снова на многие годы забыло. И лишь после того как один за другим в небо стали подниматься воздушные шары, а воздухоплаватели с трагическим постоянством стали гибнуть, люди вспомнили и о Леонардо да Винчи, и о его последователе Веранцио.В 1783 году французский физик Ленорман создал аппарат для спасения воздухоплавателей и назвал его парашютом, что в переводе с греческого означает «против падения». Он даже его испытал, совершив удачный спуск с башни обсерватории в городе Монпелье.Жесткий каркас, который придумал Ленорман, использовал в своем парашюте другой французский изобретатель Жан-Пьер Бланшар. Его парашют был похож на огромный зонтик, к ручке которого прикреплялась корзина с воздухоплавателем. Так случилось, что именно Бланшар стал первым человеком, которому парашют спас жизнь. В 1785 году во время показательного полета на высоте одного километра неожиданно лопнула оболочка его воздушного шара. Толпа оцепенела от ужаса! Но Бланшар воспользовался своим «зонтиком» и благополучно спустился на землю.Двенадцать лет спустя другой французский воздухоплаватель Жак Гарнерен отказался и от жесткого каркаса, и от спиц, создав принципиально новый, мягкий парашют. Испытал он его тоже в экстремальной ситуации. Вот как писали об этом тогдашние газеты.«На высоте 700 метров лопнула оболочка воздушного шара. Гарнерен тут же обрезал веревку, соединяющую корзину и парашют с воздушным шаром. Сильно раскачиваясь, парашют стал быстро приближаться к земле. Крик ужаса вырвался у присутствующих, и слабые женщины упали в обморок.Тем временем гражданин Гарнерен, спустившись на поле, сел на лошадь и уехал в парк Монсо в гущу бесчисленной толпы, бурно выражавшей свое восхищение талантом и смелостью молодого аэронавта».В России об этих диковинках узнали довольно быстро, и уже в 1784 году огромные толпы народа, задрав головы, одни крестясь, другие чертыхаясь, глазели на наполненный теплым воздухом шар, который сам по себе поднялся в небо и, повинуясь ветру, медленно поплыл в сторону леса. Когда он благополучно приземлился, и из плетеной корзины выбрался воздухоплаватель, а им был учитель по фамилии Минель, возбужденная толпа подняла его на руки и, не давая ему ступить на землю, отнесла к карете. А в 1803-м в России побывал сам Гарнерен, причем с женой Элизой, и прыжки с парашютом совершали как сам Гарнерен, так и его супруга.И еще факт. И снова женщина. 19 августа 1828 года некая госпожа Ильинская поднялась на аэростате на 600-метровую высоту, собираясь совершить «последнее путешествие» – так тогда называли прыжки с парашютом, – но в последний момент прыгать передумала и на парашюте сбросила «человеческую фигуру», то есть манекен. Сама же Ильинская спустилась на аэростате, причем «с сожжением воздушного фейерверка».[b]Смертельная акробатика[/b]Воздухоплавание становилось все более популярным, аэронавтов появлялось все больше, но и гибло их все больше. 19 августа 1887 года жертвой неудачного свидания с небом чуть было не стал Дмитрий Иванович Менделеев. Слава богу, к этому времени он уже открыл Периодическую систему элементов, а то ведь, не прояви он тогда мужества и хладнокровия, не было бы ни нового вида бездымного пороха, ни промышленного способа фракционного разделения нефти, ни сорокаградусной водки, ни трудов по метрологии и метеорологии, ни палаты мер и весов.А дело было так. В тот роковой день Дмитрий Иванович совершал подъем на воздушном шаре, чтобы наблюдать солнечное затмение. И вдруг на высоте 3350 метров, когда он хотел начать спуск, порыв ветра запутал веревку от клапана.Если клапан не открыть, то шар унесет неведомо куда, быть может, даже к приближавшемуся грозовому облаку. Открыть клапан можно только рукой, но дотянуться до него было невозможно, и тогда Дмитрий Иванович вылез из корзины и по веревкам, которыми она крепилась к шару, начал карабкаться к злополучному клапану. О том, что веревки могут порваться, Менделеев не думал. То ли жена за него в тот день молилась особенно усердно, то ли на небесах решили, что его земные задачи еще не исполнены, но до клапана Дмитрий Иванович дотянулся. А ведь будь у Менделеева парашют, хотя бы такой, как у Гарнерена, к цирковой акробатике прибегать бы не пришлось. Дмитрий Иванович это понимал, но проблемой создания надежного парашюта так и не занялся, а вот несколько статей по воздухоплаванию написал.[b]Откровение шелковой шали[/b]Прошло совсем немного времени, и главными в небе стали самолеты. Первое время допотопные аэропланы падали еще чаще, нежели аэростаты, поэтому проблема спасения летчика стала куда более острой. Первой жертвой русской авиации стал капитан Мациевич: в сентябре 1910 года, во время показательного полета над Комендантским полем в Петербурге, он выпал из кабины своего «Фармана» и разбился насмерть.«Нет слов, чтобы выразить тот ужас, который охватил всех нас, – писал репортер одной из газет. – В каком-то оцепенении мы стояли и внимательно рассматривали, как человеческое тело, крутясь в воздухе, падало на землю. Потом все бросились бежать к месту катастрофы и вон с поля.Бежали потому, что дальше стоять было невозможно – сердце бы не выдержало и разорвалось».Эту картину наблюдал и выпускник Киевского военного училища, а потом актер Народного дома Глеб Котельников, который пришел на аэродром вместе с женой.Когда возвращались домой, потрясенная жена спросила: «Неужели нельзя придумать такой парашют, который падал бы вместе с летчиком и раскрывался по его желанию?» Как ни странно, эти слова запали в душу – и Глеб засел за книги о воздухоплавании.Касательно парашютов – к этому времени уже были опубликованы труды таких известных конструкторов, как Бонне, Орс, Роббер, а также русских изобретателей Поморцева и Янге. Котельников проштудировал их все. И главный вывод, который он сделал, звучал так: парашюты этих изобретателей чрезвычайно громоздки, ненадежны и, что совсем плохо, размещаются отдельно от летчика в специальном контейнере, а то и вообще в районе шасси, спасти же летчика может лишь такой парашют, который можно надевать на себя.Так родилась идея ранцевого парашюта. Идея была правильной, но как ее претворить в жизнь?! Проблема заключалась в том, что купол парашюта тогда делали из плотной и довольно тяжелой прорезиненной ткани, которую уложить в ранец просто невозможно. Как это часто бывает, помог Котельникову случай. Будучи в театре, он увидел, как одна знакомая дама, достав из сумочки шелковую шаль, неловко взмахнула ею, и шаль надулась пузырем.– Боже правый! – воскликнул Котельников. – И как я не додумался раньше? Это же то, что надо. Ничем не пропитанный шелк – лучший материал для купола парашюта! Дальнейшее было делом техники. Уже 27 октября 1911 года Глеб Котельников запатентовал свое изобретение и получил свидетельство на «спасательный ранец для авиаторов с автоматически выбрасываемым парашютом».Казалось бы, надо немедленно приступать к массовому производству парашютов Котельникова, но военное министерство имело свою точку зрения и к производству парашют не приняло, как было написано в документе, «за ненадобностью».Но Котельников не сложил руки. Познакомившись с коммерсантом Ломачем, который торговал авиационным снаряжением, Глеб Евгеньевич предложил ему наладить производство парашютов. Подумав, тот согласился, но только после всесторонних испытаний.Сначала 80-килограммовый манекен сбрасывали с аэростата – приземлился целехоньким, потом с самолета – то же самое. А тут как раз подоспел организованный во Франции конкурс на лучшую конструкцию парашюта. Однако Котельникова театральное начальство во Францию не отпустило, и тогда Ломач, захватив с собой два парашюта, уговорил поехать с ним отчаянного парня, студента консерватории Оссовского.Он-то и стал первым в мире человеком, совершившим прыжки с ранцевым парашютом, – это произошло осенью 1912 года.Сенсация была оглушительная! Чего угодно ждали от русских, но только не этого, ведь всемирно известные конструкторы парашютов жили тогда во Франции. Но, признав свое поражение как конструкторы, французы переиграли русских как коммерсантов. Выкупив у Ломача оба парашюта Котельникова, они не стали возиться с патентными правами, а тут же наладили их массовое производство, выдав за свою разработку.[b]Всё по местам[/b]Даже с началом Первой мировой войны царское правительство не проявило интереса к парашюту Котельникова, предпочитая закупать их за границей. И лишь когда в воздух поднялись эскадрильи тяжелых бомбардировщиков «Илья Муромец», по настоянию известного летчика капитана Алехновича экипажи стали оснащаться парашютами Котельникова.А вот в годы Гражданской войны парашюты Котельникова шли нарасхват – без них летчики в воздух не поднимались, и многие остались в живых только потому, что при них был парашют.Что касается дальнейшего развития парашютной промышленности, то днем ее рождения считается 18 апреля 1930 года – день, когда в Советском Союзе были изготовлены первые образцы принципиально новых парашютов. Применение у них было самое разное: спортсмены устанавливали мировые рекорды, десантники спускались в тыл врага, пожарные приземлялись в охваченных огнем лесах, летчики выбрасывались из терпящих бедствие самолетов.В 1960-х годах прошлого века, когда человек стал покорять космос, парашюты вновь оказались и ко времени, и к месту: при возвращении на землю на кораблях «Восток» космонавты катапультировались и затем плавно спускались на парашюте, а на «восходах» спускались вместе с капсулой. И даже на Марс и Венеру исследовательские аппараты спускались на парашютах! В наши дни парашюты стали еще более совершенными – есть парашюты величиной с ладонь, а есть – в несколько тысяч квадратных метров. Но в своей основе они все те же, какими их задумал Леонардо да Винчи, это все тот же шатер, хоть и не из накрахмаленного полотна, который надежно обеспечивает возвращение человека, побывавшего в небе и, не соблазнившись его красотами, захотевшего вернуться на землю.
Общество
Живая вода из плесени – это чудо
Пенициллин. Едва ли найдешь человека, который бы не слышал об этом лекарстве. Да что не слышал! Наверняка не ошибусь, если скажу, что по крайней мере половина человечества обязана этому препарату здоровьем или даже жизнью. Но мало кто знает, кто этот препарат создал, кто дал людям, не побоюсь этого слова, самую настоящую живую воду.А ведь это наша землячка Зинаида Виссарионовна Ермольева. И хотя родом она с Дона, практически всю свою жизнь жила и работала в Москве. Мне посчастливилось быть с ней хорошо знакомым и не раз бывать в ее гостеприимном доме, что в Сивцевом Вражке.[b]Вопрос ребром[/b]– Как же давно это было, – вспоминала со вздохом Зинаида Виссарионовна во время одной из наших встреч. – В те годы я была младшим научным сотрудником Всесоюзного института экспериментальной медицины и занималась исследованием слез. Да-да, – заметив мое недоумение, с нажимом продолжала она, – именно слез! Дело в том, что слезы содержат так называемый лизоцим, который может уничтожать многие виды бактерий. Ценнейшее лекарство – в самом человеке, это же замечательно! Но так как в человеке лизоцима мало, я пошла дальше и научилась получать его из яичного белка. В научных кругах это открытие было и замечено, и отмечено, так что сам бог велел мне заниматься лизоцимом и дальше. Но я буквально в одночасье эту тему забросила: виной тому стали две строчки, напечатанные в одном из научных журналов. Я прочитала, что английские ученые из какойто плесени получили пенициллин – лекарство, против которого не может устоять ни одна бактерия. «Вот чем я теперь займусь! – сказала я себе. – Живая вода из плесени, это же чудо, самое настоящее чудо!» Как ни грустно об этом говорить, но этим планам не суждено было сбыться – началась война. Тут уж было ни до лизоцима, ни до пенициллина, тем более что Зинаида Виссарионовна считалась признанным авторитетом в борьбе с холерой: еще в 1940 году в ее лаборатории был разработан метод получения так называемого холерного фага, самого надежного и самого эффективного средства в борьбе с этой смертельно опасной болезнью. Необходимость в создании этого бактериофага была острейшей, ведь холера всегда считалась неизбежным спутником воюющих армий. Достаточно сказать, что, скажем, во время Севастопольской кампании 1854– 1855 годов англо-французские войска от русской картечи и штыковых атак потеряли 73 тысячи человек, а от холеры – 18 тысяч. Находившиеся в непосредственном соприкосновении с ними русские полки тоже не смогли уберечься от этой пагубной заразы и недосчитались около четырех тысяч человек.Первые тревожные сообщения о вспышке холеры под Сталинградом пришли летом 1942-го, но самое странное – эпидемия началась не в наших отступающих войсках, а на территории, занятой врагом. Когда немецкие дивизии подошли к Сталинграду вплотную, а потом вошли в город, холера косила их ряды не хуже русских пулеметов.С одной стороны, холера – неожиданный союзник, пусть себе свирепствует, но в том-то и проблема, что линии фронта эпидемия не признает и в любой момент может перекинуться на наши полки.В Ставке забили тревогу. В Кремль вызвали наркома здравоохранения Георгия Митерева и поставили вопрос ребром.– Есть ли возможность предотвратить эпидемию холеры в наших войсках? И если есть, то что для этого нужно сделать?– Послать в Сталинград профессора Ермольеву, – ответил нарком. И после паузы добавил:– Наделив ее чрезвычайными полномочиями.[b]Добро на наступление[/b]Решение было принято на самом высоком уровне, и на следующий день Зинаида Виссарионовна вылетела в Сталинград. До города добралась в два часа ночи и тут же открыла заседание чрезвычайной комиссии по борьбе с холерой. Выводы, которые сделала комиссия, были тревожно однозначными: так как через город проходят сотни тысяч солдат и эвакуированных мирных граждан, нет никакой гарантии, что они не только не занесут эпидемию в Сталинград, но и не переправят ее в глубокий тыл. А это катастрофа! Действовать надо было немедленно, поэтому решили всем без исключения солдатам и офицерам дать созданный Ермольевой бактериофаг. Но так как Зинаида Виссарионовна привезла его мало, обратились за помощью в Москву. И надо же так случиться, что эшелон, в котором везли с трудом изготовленный препарат, разбомбили немецкие «юнкерсы».Теперь многие были уверены, что эпидемии не миновать. Но Зинаида Виссарионовна, проявив неженский характер, взяла ситуацию под контроль и решила наладить производство бактериофага в осажденном Сталинграде.Где? В специально созданной подземной лаборатории. Изготовленный в подвале бактериофаг тут же шел в дело: ее молодые сотрудницы делали по 50 тысяч прививок в день.Все плотнее сжималось кольцо окружения, все беспощаднее становились бои не только за каждый дом, но и за каждый этаж, все больше было потерь, но... не от холеры. А вот в немецких войсках холера лютовала.Профессор Ермольева была не только фронтовым врачом, но и серьезным ученым, поэтому не могла не заняться и исследовательской работой. Но так как для этих исследований нужен был «материал», пришлось обращаться к полковым разведчикам.Эти бесстрашные парни, которым море было по колено, изрядно оробели, когда им приказали таскать из немецкого тыла не разговорчивых «языков», а трупы умерших от холеры немцев. И лишь после того, когда с ними поговорила сама Ермольева и объяснила, что после соответствующих исследований каждый такой труп может стать отгадкой причины возникновения эпидемии, разведчики взялись за дело.Именно тогда, в конце 1942-го, в Берлин полетели полные недоумения депеши: из полевых лазаретов стали пропадать трупы умерших от холеры солдат. Тогда же Зинаиде Виссарионовне по прямому проводу позвонил лично Сталин и задал три чрезвычайно важных вопроса: «Можно ли считать холеру побежденной? Не опасно ли держать под Сталинградом более миллиона людей? Не помешает ли эпидемия планам командования?» Ермольева ответила, что на своем фронте она победу одержала, теперь слово за Красной армией.Как известно, наступательная фаза Сталинградской битвы началась 19 ноября 1942 года и 2 февраля 1943-го победоносно завершилась.Вклад Зинаиды Виссарионовны Ермольевой в эту победу не просто велик, он ни с чем не сравним! В Ставке это прекрасно понимали, поэтому представили ее к награждению орденом Ленина, а потом и к присвоению Сталинской (позже ее стали называть Государственной) премии.Деньги за эту премию полагались немалые, но Зинаида Виссарионовна передала их на строительство самолета – так появился истребитель с надписью на борту «Зинаида Ермольева».[b]Сталин называл ее сестренкой[/b]Говорят, на всевозможных приемах, обращаясь к Ермольевой, Сталин называл ее «сестренкой» – видимо, из-за одинакового отчества. Так вот, желая отблагодарить «сестренку», вождь как-то спросил, кого бы она хотела видеть на свободе – своего первого мужа, известного микробиолога Зильбера, с которым она в разводе, или второго, который тоже сидит. К вящему изумлению Сталина, Зинаида Виссарионовна назвала Зильбера.– Но почему? – удивился вождь. – Ведь он к вам не вернется, он женат на другой.– Он нужен науке, – коротко ответила Ермольева.– Ну а вы? Вы к науке вернуться думаете? Есть ли какие-нибудь задумки, мечты?– Есть. Я мечтаю заняться пенициллином.– Что еще за пенициллин?– Это живая вода. Да-да, самая настоящая живая вода, полученная из плесени. О пенициллине стало известно двадцать лет назад, но всерьез им так никто и не занялся.– А вы хотите?– Да, я хочу найти эту плесень и приготовить препарат.Если это удастся, мы спасем тысячи, а может, и миллионы жизней. Особенно сейчас, когда раненые солдаты сплошь и рядом гибнут от заражения крови, гангрены и воспалений.– Что ж, после победы под Сталинградом, когда линия фронта проходила по дну вашей пробирки, вы это право заслужили. Работайте! Ни на что другое мы вас отвлекать не будем.[b]Возвращение к пенициллину[/b]Напомню, первое сообщение о пенициллине Ермольева прочитала еще до войны.За эти годы появилось еще несколько публикаций, из которых она узнала, как было сделано это открытие. Оказывается, еще в 1928 году, работая над статьей для научного журнала, английский бактериолог Александр Флеминг наткнулся на несколько мешавших ему старых чашек с гноеродными кокками и хотел их выбросить. Но когда взглянул на чашки, то чуть не подпрыгнул.– Забавно! – воскликнул он.С этого-то «забавно» все и началось. Оказывается, в чашку случайно попала спора плесневого грибка, и там, где выросла плесень, все колонии бактерий исчезли – они были уничтожены плесневыми грибками. Вскоре Флеминг установил, что питательная жидкость, в которой рос плесневый грибок «пеницилум нотатум», способна уничтожать не только стафилококки, но и стрептококки, а также палочки дифтерии и сибирской язвы.Самое удивительное – поначалу врачи-коллеги не заинтересовались открытием Флеминга, хотя он не раз выступал с докладами и писал о волшебных свойствах плесневого грибка. Вспомнили о пенициллине лишь через десять лет. Свою роль сыграла война: нужно было срочно найти препарат, который бы предотвращал воспалительные процессы после огнестрельных ранений. Профессор Оксфорда Говард Флори и доктор Эрнст Чейн заинтересовались работами Флеминга и через два года получили щепотку пенициллина, да и то не в чистом виде. Однако первые же испытания на больном с тяжелым заражением крови дали обнадеживающие результаты: больной начал поправляться.Трудно, очень трудно приходилось в то время английским ученым. А когда в июне 1940 года возникла угроза высадки гитлеровцев в Англии, Флори и Чейн обратились в правительство: надо что-то делать, чтобы пенициллин ни в коем случае не попал в руки врага, ведь это одна из самых больших военных тайн.Но мало не дать пенициллин фашистам, надо сохранить его для себя. А тогда никто не был уверен, удастся ли найти драгоценный грибок снова, если он, не дай бог, будет уничтожен. И тогда ученые, на всякий случай предав огню всю документацию, пропитали кусочки полотна пенициллиновой жидкостью и пришили их к подкладке своих пиджаков. Чейн остался в Англии, а Флори сел на пароход и отправился в США, где наладил промышленное производство пенициллина.Ничего этого Ермольева, конечно же, не знала и свои исследования начинала с нуля. Правда, некоторый опыт в изучении плесневых грибков у нее был: еще до войны ей приходилось исследовать плесень, образующуюся в галереях метрополитена. Но тогда цель была совсем иной: не допустить возникновения плесени, которая могла бы повредить туннели. А теперь на карте стояли жизни миллионов людей.[b]Фантастический результат[/b]И вот однажды ей принесли плесень из бомбоубежища на улице Обуха. Плесень как плесень, сотни таких образцов прошли через руки Ермольевой. Но эта называлась «пенициллиум курстозум». Именно из нее был получен первый советский пенициллин! Опыты на животных дали просто фантастические результаты: все мыши, жеребята и морские свинки, зараженные микробами газовой гангрены, с воспалением легких или сепсисом после инъекций пенициллина выживали! Вскоре начались испытания на людях… И вот наконец врачи собрались в конференц-зале, где состоялось историческое заседание, посвященное результатам испытания пенициллина.Эмоциональную сторону этого заседания оставлю в стороне: все равно передать состояние его участников не удастся – ведь люди нашли живую воду! А вот несколько выдержек из протокола приведу.Доктор А. М. Маршак: «Рядовой Шамаев получил осколочное ранение левой голени. На четвертый день началась гангрена. Ногу пришлось ампутировать. Послеоперационное состояние очень тяжелое – развивалось общее заражение крови. После лечения пенициллином больной пошел на поправку. Старшина Гордеев горел в танке. Ожоги третьей степени. Состояние безнадежное. После применения пенициллина больной начал поправляться».Профессор В. Я. Шлапоберский: «Красноармеец Малышев поступил в клинику со сквозным осколочным ранением левого коленного сустава. Через две недели под гипсовой повязкой обнаружено гнойное воспаление сустава, которое распространилось на голень. Началось лечение пенициллином. Через десять дней температура упала до нормы. Рана заживает. Полное выздоровление».Весть о чудодейственных свойствах пенициллина разнеслась по всем госпиталям. Отовсюду летели письма, в которых раненые просили вернуть их в строй. Пенициллина нужно было много, очень много. А сколько его сделаешь в крошечной лаборатории? И тогда правительство принимает решение организовать промышленное производство этого препарата – к 1944 году в Москве начал работать самый настоящий пенициллиновый завод.Как раз в это время в Москву приехал один из создателей английского пенициллина – профессор Флори. В качестве ассистента с ним был доктор Сандерс. Ни тот, ни другой понятия не имели, что в Советском Союзе есть свой пенициллин, поэтому под большим секретом сообщили, что создали чудодейственное лекарство и в качестве бескорыстного дара союзников привезли с собой несколько доз пенициллина.Каково же было их удивление, когда вместо восторгов и выражения безмерной благодарности Зинаида Виссарионовна спокойно сказала, что в Москве уже больше года работает завод, производящий этот препарат. Англичане сделали вид, что поверили профессору Ермольевой и тут же предложили проверить, чей пенициллин лучше.В тот же день в Яузской больнице отобрали двенадцать раненых солдат и положили их в одну палату.Диагноз у всех один: общее заражение крови. Шесть человек положили справа и шесть слева. Лежащих справа лечили советским пенициллином, а тех, кто слева, английским.Уже на десятый день стало ясно, что все «наши» раненые на пути к выздоровлению. Не отставали и подопечные англичан, но они получали за один прием 100 тысяч единиц, а «наши» в десять раз меньше.Это означало, что пенициллин Ермольевой гораздо сильнее пенициллина Флори. Но, по большому счету, это не имело никакого значения, так как всем стало ясно: на планете началась эра пенициллина.– Что верно, то верно, – соглашалась со мной Зинаида Виссарионовна. – На определенном этапе пенициллин был самой настоящей живой водой, но жизнь, в том числе и жизнь бактерий, не стоит на месте, поэтому для победы над этой напастью нужны новые, более совершенные лекарства. Создать их в максимально короткие сроки и дать людям – это то, чем денно и нощно занимаются мои ученики. Так что не удивляйтесь, если в один прекрасный день в больницах и на полках аптек появится новая живая вода, но только уже не из плесени, а из чего-то другого.
Общество
История нового героя Украины – соловья с когтями грифа
Ведь говорили же ему, и не раз: «Роман, рано или поздно бабы тебя погубят!», но он только отмахивался. И доотмахивался: в засаду он попал из-за бабы, и пулю получил из-за бабы. Это надо же было додуматься, чтобы своими телохранителями сделать четырех женщин, которые одновременно были его любовницами! До тела Романа им, конечно, дело было, но не с точки зрения его защиты от чекистов.И вот одна из них, Дарья Гусяк, вместо того, чтобы денно и нощно охранять своего любовника-командира, в его объятиях непростительно расслабилась, потеряла бдительность – и в результате дом, где они скрывались, стал последним прибежищем бывшего агента Абвера, капитана гитлеровского вермахта, одного из руководителей печально известного карательного батальона «Нахтигаль», главнокомандующего Украинской повстанческой армии (УПА), генерал-хорунжего Романа Шухевича.[b]Последняя награда[/b]Ныне он герой Украины, и это звание получил в соответствии с указом президента Украины Виктора Ющенко «за выдающийся личный вклад в национально-освободительную борьбу за свободу и независимость Украины и в связи со 100-летней годовщиной со дня рождения и 65-летней годовщиной создания Украинской повстанческой армии».Так как деятельность новоявленного героя Украины многие годы была, если так можно выразиться, за семью печатями, президент повелел провести в Киеве научную конференцию, посвященную жизни и деятельности Шухевича, создать о нем фильмы, провести торжественные собрания, отчеканить юбилейную монету, назвать его именем ряд улиц, площадей и проспектов, соорудить во Львовской области памятник, открыть музей, а на доме, где он родился, установить мемориальную доску.Как видите, отношение к личности Романа Шухевича (он же сотник Щука, генерал Тур, Роман Лозовский, Тарас Чупрынка) на Украине более чем почтительное. Так кто же он на самом деле, этот Герой, которого в украинской печати называют «человеком-примером, человеком-символом, которым Украина должна гордиться и на примере которого надо воспитывать молодежь»? Чтобы ответить на этот вопрос, пришлось основательно покопаться в архивах, перелистать десятки газет, изучить множество докладов, сообщений и спецдонесений.Родился будущий герой неподалеку от Львова в семье уездного судьи. Его отец был отъявленным националистом, поэтому нет ничего удивительного в том, что в восемнадцатилетнем возрасте Роман стал членом Украинской военной организации (УВО).По большому счету, УВО в те годы была повязанной кровью бандой, которая грабила банки, почтовые конторы и даже захватывала заложников, требуя за них выкуп. При этом члены УВО не стеснялись подкладывать под свои бандитские акции довольно оригинальную идеологическую основу, заявляя, что нападали на банки «с целью экспроприировать деньги, награбленные польскими оккупантами у украинского населения».Экспроприировать-то они деньги экспроприировали, а вот вернуть их людям почему-то забывали.Роман Шухевич, даже будучи студентом Львовского политехнического института и пройдя срочную службу в польской армии, под кличкой Звон активно участвует в этих акциях. Его усердие было замечено и отмечено вождями Организации украинских националистов – вскоре его назначают руководителем боевого отделения (они это называли референтурой) ОУН и поручают от примитивных ограблений перейти к организации политических терактов.Это было то, о чем Шухевич давно мечтал, и в этом деле он показал себя во всей красе! Чтобы продемонстрировать себя истинными украинцами, его боевики начали с убийства поляков, которые-де угнетают украинский народ. Одним из таких «угнетателей» оказался не какой-нибудь государственный деятель, а простой школьный чиновник Ян Собинский, который считал, что преподавание в школах надо вести как на польском, так и на украинском языках. Шухевич и его правая рука Пидгайный обвинили Собинского «в коварном заигрывании с украинцами» и застрелили. А вот директора Львовской украинской гимназии Ивана Бабия убили за лояльность к полякам и за то, что он запрещал распространение оуновских листовок в стенах гимназии. Такая же судьба постигла известного профессора Антона Крушельницкого, студента университета Якова Бачинского и многих других.Ну а над предводителем сельской бедноты кузнецом Михаилом Белецким боевики Шухевича, если так можно выразиться, отвели душу и выступили по полной программе: сначала его до полусмерти избили, потом вырезали на голове крест и только после этого ее отрубили. С тех пор топор у людей Шухевича стал одним из самых любимых инструментов: отрубить голову, да еще одним махом, в их среде считалось особым шиком.Войдя во вкус и приобретя определенную практику, оуновцы решили перейти на более крупную рыбу: сначала они убивают польского посла Тадеуша Голуфку, а потом и министра внутренних дел Бронислава Перацкого. Тут уж терпение польских властей лопнуло и они взялись за украинских националистов всерьез: около десятка оуновцев, в том числе и Шухевич, были арестованы и осуждены. Шухевич получил четыре года, помещен в политический лагерь Береза-Картузская, но через два года, в рамках всеобщей амнистии, освобожден.И тут в карьере Шухевича происходит, как многим казалось, неожиданный фортель: он делает ставку на Гитлера и устанавливает ничем не прикрытую связь с Абвером. На самом деле связь с Абвером у него была давняя, он даже прошел обучение в спецшколах, расположенных в Данциге и Берлине, а затем в Мюнхене, под Веной и даже в высшей специальной школе, базировавшейся в имении Фриденталь. Приближалась дата нападения на Польшу, и германское командование поставило перед руководством ОУН новую задачу: поднять на территории Западной Украины антипольское восстание. Сохранился документ, в котором говорится: «Канарису было поручено вызвать в украинской Галиции повстанческое движение, целью которого стало бы уничтожение евреев и поляков. Кроме того, поступило указание министра иностранных дел Риббентропа организовать повстанческое движение таким образом, чтобы дома поляков были охвачены огнем, а все евреи убиты».Получив такой картбланш, Роман Шухевич немедленно занялся привычным для себя делом, создав террористические отряды, которые стали нападать на польские села, сжигать дома простых крестьян, громить еврейские лавчонки, не забывая при этом о своем любимом инструменте – гуцульском топоре.Но главным делом Шухевича были не какие-то там теракты, а подготовка к большой войне – войне с Советским Союзом, тем более что он получил приказ Канариса о переключении всей его агентуры на непосредственную работу против России. А когда на одном из совещаний было сказано, что «существует приказ Берлина готовиться к полному разгрому России, и потому все, что мешает выполнению этой задачи, должно быть отброшено прочь», оуновцы пообещали прекратить подрывные акции в Польше и работать только против большевиков.Именно с этой целью началось формирование печально известного карательного батальона «Нахтигаль», то есть «Соловей». Набрав 800 отъявленных головорезов и получив немецкое оружие, Шухевич приступил к боевой подготовке батальона. Не забывал он и о политико-идеологической работе, внушая мысль о скором создании незалежной Украины как самостоятельного государства, хотя прекрасно знал, что в Берлине этот вопрос даже не обсуждался и что Украина интересовала Гитлера лишь как заселенная немцами колония.[b]Соловей выпускает когти[/b]И вот наступило 22 июня 1941 года. Батальон «Нахтигаль» был готов пересечь границу и первым вступить в освобожденный от большевиков Львов. Но немцы этого не разрешили и впустили «соловьев» в город лишь 30 июня.Что тут началось! Ничего подобного в истории Львова за почти что семьсот лет его существования не было и в помине. Это был поистине черный день для еврейского и польского населения, как, впрочем, и для украинцев, сочувствовавших советской власти. Все они попали в заранее составленные людьми Шухевича списки, и все они подлежали уничтожению.Здесь были профессора университета, врачи, учителя, инженеры, писатели, художники, парикмахеры, портные, рабочие-железнодорожники, театральные деятели, крестьяне, ремесленники и даже священники.Особенно цинично убивали евреев. Перед этим над ними, как правило, издевались, заставляя вылизывать мостовую, убирать ртом уличный мусор или зубной щеткой чистить лестницы. Потом в дело шли железные прутья, дубовые палки и, конечно же, топоры. Только евреев тогда убили около 4 тысяч человек, а также несколько тысяч поляков, украинцев и русских.Принимал эту «работу» и награждал сорвавшихся с цепи палачей облаченный в мундир капитана вермахта Роман Шухевич.Когда львовские списки были исчерпаны, «соловьи» двинулись на Тернопольщину и Волынь. Там они огнем и мечом прошлись по селам и небольшим городкам, уничтожая всех, кто им казался неблагонадежным, в первую очередь, конечно же, евреев и поляков: евреев – за то, что они евреи, а поляков – за то, что так долго угнетали украинский народ.А потом опьяневшие от безнаказанно пролитой крови оуновцы допустили ляп, да такой серьезный, что чуть было не поплатились за это жизнью: не согласовав ничего с Берлином, они провозгласили «Акт воссоздания украинского государства». Планировалось, что в правительстве самостоятельной Украины Роман Шухевич займет пост заместителя военного министра. Когда эта весть дошла до Берлина, там дико возмутились.«Какой еще акт, какое государство?! – рвал и метал фюрер. – Я же не раз говорил, что Украина меня интересует только как колония, а украинцы как рабочая сила. Всю верхушку ОУН арестовать и бросить в Заксенхаузен! Но только в спецбарак, в тот, что за пределами колючей проволоки и больше похож на загородную дачу, – смягчился он. – Как знать, быть может, эти люди нам еще понадобятся».Как в воду глядел фюрер: оуновцы, которых после раскола в руководстве ОУН стали называть бандеровцами, немцам пригодились. И то, что Роман Шухевич избежал ареста и перешел на нелегальное положение, тоже им было на руку: никто так яростно и беспощадно не сражался против партизан, как Роман Шухевич.Хорошо работала и идеологическая завеса, которую он придумал: Шухевич объявил официальную войну и большевикам, и немцам. Это сбивало с толку, и многие люди, желая бороться с немцами, вливались в отряды Шухевича, численность которых доходила до 100 тысяч человек, а на поверку выходило, что с немцами-то он и не воюет.Удивляло и то, что оружие у людей Шухевича сплошь немецкое. Откуда оно? На самом деле ни немцы, ни Тарас Чупрынка (под таким псевдонимом жил тогда Шухевич) никакой тайны из этого не делали.Только за один год он получил от немцев 700 орудий и минометов, 10 тысяч пулеметов, 26 тысяч автоматов, 72 тысячи винтовок, 100 тысяч гранат и 12 миллионов патронов. За тот же год из этого оружия было убито более 60 тысяч человек.Но летом 1944-го, когда части вермахта были выбиты с территории СССР, Шухевич столкнулся лоб в лоб не с беззащитным населением и не с кое-как вооруженными партизанами, а с могучей Красной армией. Первые же бои показали, что противостоять регулярным войскам бандитские отряды не могут. Надеясь оказаться под защитой немцев, Шухевич приказал прорываться на запад, но из этого ничего не вышло: большая часть его группировки была уничтожена. Оставшиеся в живых разбрелись по карпатским лесам и начали, как они говорили, партизанскую войну против советской власти.Пока шли бои с вермахтом, Шухевичем всерьез не занимались, но после падения Берлина за бандеровцев взялись не только части Красной армии, но и специально созданные отряды НКВД. Их-то бандеровцы больше всего и боялись, ведь это были люди, умеющие воевать в лесах и разбившие наголову карательные отряды СС. Так что бандеровцам пришлось туго, так туго, что, потеряв более 50 тысяч убитыми, они начали массовую сдачу в плен.К началу 1950-х ни о каких серьезных боевых действиях уже не могло быть речи, поэтому Шухевич перешел на индивидуальный террор: то его бандиты убьют председателя колхоза, то организуют налет на затерянную в горах деревню, то вырежут семью старика, внуки которого пошли служить в Красную армию, то прямо на улице города застрелят какого-нибудь учителя или на паперти собора священника, осуждавшего в своих проповедях бандеровские зверства.И хотя бывший «соловей» давно стал кровожадным грифом, хотя весь его путь был устлан трупами ни в чем не повинных людей, хотя одно его имя вызывало страх и ужас, пришел конец и ему. Погорел Шухевич, как ему и предсказывали, на бабах.[b]Ищите женщину…[/b]Все началось с того, что чекистам удалось перевербовать одного из связных Шухевича, игрока местной футбольной команды «Динамо». Тот указал дом, где Шухевич скрывался вместе с одной из своих любовниц Дарьей Гусяк. Пока готовили операцию по его захвату, сам того не ведая, все карты спутал участковый милиционер, который проверял прописку у всех жильцов вверенной ему улицы. Зашел он и в дом, где жил Шухевич.Пока милиционер проверял паспорт Дарьи, а потом ее матери, Шухевич вел себя спокойно, но когда попросили предъявить паспорт и его, нервы матерого убийцы сдали: вместо паспорта он достал пистолет и несчастного участкового застрелил.После этого ничего не оставалось, как бежать. Будучи опытным подпольщиком, Шухевич приказал беглецам рассредоточиться: он скрылся в одной деревне, Дарья – в другой, а ее мать – в третьей.Надо ли говорить, что чекисты прочесали весь город и все деревни, подняли на ноги всю свою агентуру – и, в конце концов, нашли Дарьину мать. Потом, когда старушку навестила ее внучатая племянница, студентка-медичка, удалось выяснить, где живет ее тетя Дарья Гусяк: оказалось, что в общежитии мединститута. Установив наблюдение за Дарьей, чекисты были немало удивлены, заметив, что она регулярно наведывается в одно из близлежащих сел под названием Белогорща и почему-то подолгу находится в кооперативной лавке. Причем туда идет с тяжелыми сумками, а обратно – легко ими помахивая.Возникло предположение: а не навещает ли она там Шухевича и не носит ли ему борщи и каши? Когда Дарью задержали, причем так, чтобы этого никто не заметил, она тут же сдала своего любовника, не без гордости заявив, что генерал Шухевич давно живет в задней комнате этого магазинчика и что чекистам он ни за что не сдастся, а всех их перестреляет и уйдет в лес, где у него есть надежный схрон.После этого здание надежно блокировали, окружив его двойным кольцом автоматчиков. Штурма решили не предпринимать, громко предложив Шухевичу сложить оружие – в этом случае ему гарантировали жизнь. В ответ Шухевич открыл такую бешеную стрельбу, что чекистам пришлось залечь. Воспользовавшись этим, Шухевич бросил гранату! Кого-то ранило, кого-то убило – и в окружении образовалась брешь. Казалось, что Шухевич вот-вот уйдет. И он бы ушел, если бы для гарантии не решил бросить вторую гранату. Для этого он высунулся из окна – и попал под автоматную очередь.Так, 5 марта 1950 года закончился кровавый путь нынешнего Героя Украины. По неподтвержденным документально данным, его тело было сожжено, а пепел развеян в районе реки Збруч.Казалось бы, такой конец для палача и вурдалака, пролившего реки крови, вполне закономерен. Обычно подобного рода злодеев вычеркивают из памяти народа и, конечно же, из истории своей страны, но то, что произошло с Романом Шухевичем, уму непостижимо! Чтобы такой изувер стал героем, чтобы ему ставили памятники и в его честь переименовывали улицы и площади, чтобы его называли человеком-символом, на примере которого надо воспитывать молодежь – это уж, извините, ни в какие ворота! Но если нынешние руководители Украины считают личный вклад Шухевича в борьбу за свободу и независимость Украины действительно выдающимся, то тут с ними не поспоришь. Десятки тысяч расстрелянных, зарезанных и зарубленных ни в чем не повинных людей – это действительно выдающийся и, главное, «оригинальный» вклад в строительство фундамента нового государства.Я потому этот вклад называю оригинальным в кавычках, что в истории человечества было немало государств, чей фундамент замешан на крови. И где они теперь? Кто их помнит, кто знает? А если помнят, то их название произносят, не скрывая стыда и винясь перед всем человечеством. За примером далеко ходить не надо, он не так уж далеко от незалежной Украины, всего-то в часе полета на самолете в западном направлении…
Общество
Будёновка – любимый головной убор красноармейцев
Начну с более подробного описания этого колпака, а вы попробуйте догадаться, о каком головном уборе идет речь, кто его носил и как он называется. [i]«Головной убор состоит из колпака по форме головы, суживающегося кверху и имеющего вид шлема, и отгибающихся назатыльника и козырька. Колпак состоит из шести кусков одинакового размера мундирного сукна защитного цвета формы равнобедренного треугольника, сшиваемых один с другим по боковым сторонам так, что вершины треугольника сходятся наверху в центре колпака, причем вершина колпака делается притупленной.В вершину колпака вовнутрь вшивается круглая пластинка, обтянутая сукном, диаметром около двух сантиметров. Спереди к колпаку головного убора симметрично по отношению к козырьку пришивается пятиконечная звезда из цветного сукна, обращенная острым концом вверх. В центре звезды укрепляется значок-кокарда установленного образца с эмалью вишневого цвета».[/i]Догадались? Ну, конечно же, речь идет о буденовке, той самой легендарной буденовке, о которой слагались стихи, пелись песни, сочинялись частушки. Но откуда она взялась, кто ее придумал, а также кто и зачем разработал приведенное выше описание головного убора? Всякого рода версий и слухов вокруг этой истории великое множество. Есть даже такая: буденовка и шинель с «разговорами» были созданы в царское время и задуманы для будущего Парада победы в Первой мировой войне, она была пошита и лежала на складах, большевики же эту форму позаимствовали, а грубо говоря, украли, заменив двуглавого орла пятиконечной звездой.Эта версия – одна из самых распространенных, но в ней нет ни слова правды. Самое странное, что и в советские времена никто не пытался опровергнуть «царскую» версию и рассказать правду. Причина была довольно банальная: все документы и приказы, связанные с разработкой новой формы бойца Рабоче-крестьянской Красной армии, были подписаны фактическим создателем этой армии, народным комиссаром по военным и морским делам, председателем Реввоенсовета республики Троцким.Много лет его имя нельзя было не то что печатать, но даже произносить вслух, а потом, когда из Троцкого начали лепить образ идейного борца с большевизмом и сталинизмом, тоже ничего не получилось, так как он был таким же кровавым маньяком, как все остальные обитатели Кремля. Но то, что в деле победы большевиков в Гражданской войне Троцкий сыграл выдающуюся роль, – бесспорный факт.Найти, а потом выудить из архивов сборник приказов Реввоенсовета, подписанный Троцким, было не так-то просто, но мне это удалось. Прекрасно понимая, что, как говорилось в одном из декретов, «наскоро созданная Красная Армия не способна защитить Советскую власть от внешних и внутренних врагов», что нужно создавать по-настоящему боеспособную революционную армию, Ленин подписал несколько декретов, предусматривающих ряд мер по созданию такой армии: в них говорилось и о привлечении в состав РККА бывших офицеров царской армии, и об учреждении института военных комиссаров, и о многом другом.Но в Кремле прекрасно понимали, что мало сплотить красноармейцев идейно, мало объяснить, за что они борются, надо дать им оружие, накормить, одеть, обуть. Иначе говоря, вместо погон, папах и лампасов нужна была совершенно новая, революционная форма, которая сплачивала бы так же, как и идеи, за которые они шли на смерть.Именно поэтому появился приказ, найдя который, я почувствовал себя примерно так же, как Шлиман, нашедший Трою: ведь этот документ ставит все с головы на ноги и, не боюсь этого слова, является истиной в последней инстанции.[b]ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ПО ВОЕННЫМ ДЕЛАМ № 326 Москва, 7 мая 1918 г.[/b]При сем объявляется положение о конкурсе по установлению формы обмундирования Рабочее-Крестьянской Красной Армии.Предметом конкурса является проектирование обмундирования Рабоче-Крестьянской Красной Армии, заключающего в себе – одеяние, обувь, снаряжение (для пехотинца и кавалериста) и головной убор.[b]ТРЕБОВАНИЯ, КОТОРЫЕ ДОЛЖНЫ УЧИТЫВАТЬСЯ ПРОЕКТАМИ[/b]Формы обмундирования, вполне отличаясь от старых, должны быть спортивно-строгими, но изящными в своей демократической простоте и отвечающими по стилю духу народного творчества.Возможная дешевизна обмундирования должна служить общим стремлением при выборе материала для проектируемых форм. Обмундирование должно быть приспособлено к временам года, доставлять носящему его наилучшие гигиенические условия, предохранять от простуды и не затруднять кровообращения и дыхания.Формы обмундирования не должны заключать в себе каких-либо особо ярких по цвету и резких демаскирующих линий. Защитный цвет формы избирается путем отдельного, не входящего в конкурс, оптически-лабораторного исследования.[b]ПРАВИЛА ПРОИЗВОДСТВА КОНКУРСА[/b]Проекты должны представляться по форме достаточно четкими и ясными, с необходимыми чертежами и, желательно, с рисунками в красках и выкройками, могущими обеспечить конструктивную исполнимость представленных проектов. Последние должны подаваться или пересылаться почтой в запечатанных конвертах с указанием избранного автором девиза. Листок с фамилией автора и с указанием его девиза должен быть запечатан в особый конверт, который вскрывается жюри после окончательного постановления о представленных проектах. Последний день подачи или присылки проектов назначается на 10 июня 1918 года.Проекты выставляются для осмотра в помещении Конкурса на маскировочных курсах военных сооружений Р.-К.К. Армии (Москва, Поварская, угол Молчановки, здание 5-й гимназии).За каждый из первых двадцати проектов обмундирования или отдельных его частей (одеяния, обуви или головного убора), признанных комиссией заслуживающими внимания, Народным комиссариатом по военным делам уплачивается четыреста рублей в случае одобрения проекта всего обмундирования, а за одобренную отдельную часть проекта по сто рублей. Первые три лучшие проекта приобретаются Комиссариатом в собственность Российской Федеративной Советской Республики за дополнительное вознаграждение в две тысячи рублей за полный проект обмундирования, а за проект отдельных частей обмундирования по пятьсот рублей.Читая это положение о конкурсе теперь, нельзя не удивляться его спокойному и деловитому тону. Просто поразительно, как можно было в ту пору, когда советская власть была на грани выживания, когда свирепствовали эпидемии, царил голод, лютовали различных мастей банды, заниматься такими, казалось бы, пустяками, как «спортивно-строгий и изящный стиль» будущей формы, затевать канитель с девизами конкурсантов, созданием жюри и привлечением экспертов.Надо сказать, что среди творческой интеллигенции, которая не успела сбежать за границу, затея с конкурсом вызвала неоднозначную реакцию: одни глумливо посмеивались, другие объявили бойкот, но были и третьи, которые к конкурсу отнеслись с энтузиазмом.Среди последних были такие известные мастера, как Борис Кустодиев и Виктор Васнецов.Установить это удалось довольно просто: в одном из архивов я нашел не просто фотографии, а стеклянные негативы, на которых хорошо видна подпись того же Кустодиева. Эскизы, которые он предложил, довольно оригинальны. На одном рукой художника написано: «летняя, лагерная или проходная» – укороченные брюки, гольфы, несколько американизированная шляпа. Или такой вариант: мундир, белая рубашка, галстук, мягкая шляпа или картуз. Есть и образец осеннее-зимней формы: те же короткие брюки, гольфы, укороченная шинель и каскетка.Другие предлагали форму романтического характера, напоминающую одежду наполеоновских солдат: здесь и кивер, и аксельбанты, и высокие узкие сапоги, и даже султан на шлеме. Еще один образец, он гораздо практичнее: шляпа, правда, напоминает тирольскую, и ее трудно представить на голове красноармейца, а вот застежки на гимнастерке, так называемые «разговоры», впоследствии прижились.Сохранились эскизы и других моделей, но вот что любопытно: будто сговорившись, почти все художники, предлагая самые смелые решения одежды, обували красноармейцев в лапти, хоть и кожаные, но лапти. Видимо, они понимали, что сапоги республике пока что не по карману.Так случилось, что ни один из образцов одежды жюри не устроил, поэтому представители комиссариата пошли другим путем: из одного проекта они взяли шинель, из другого гимнастерку, из третьего те самые «разговоры» – и в итоге был утвержден образец, составленный из нескольких вариантов.А вот с головным убором дело обстояло сложнее. Ни каскетки, ни шляпы, ни картузы устроителей конкурса не устраивали. И тут наконец вскрыли конверт, в котором лежала почтовая открытка с изображением хорошо известных богатырей Виктора Васнецова, причем лошади были отрезаны, и стали видны, к тому же крупно, только плечи и головы Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича. А на головах-то у них шлемы, настоящие богатырские шлемы! И тут кто-то вспомнил, что в русском воинстве в ходу были не только кованые из железа, но и сделанные из войлока, так называемые куячные шлемы: именно они были по карману простому ратнику. Но форма, что куячных, что железных, одинакова – они покаты. А это очень важно, так как при ударе сабля противника будет скользить и, следовательно, вреда причинит гораздо меньше.Название для нового голоного убора родилось быстро – богатырка. Справедливости ради надо сказать, что нечто похожее на богатырский шлем предложил не один Васнецов, поэтому окончательный вариант головного убора красноармейца скомпоновали из нескольких: у кого-то взяли козырек, у кого-то шишак, у когото звезду. И вот наконец 13 декабря 1918 года публикуется...[b]ПОСТАНОВЛЕНИЕ РЕВОЛЮЦИОННОГО ВОЕННОГО СОВЕТА РЕСПУБЛИКИ[/b]«По докладу председателя Комиссии по выработке форм обмундирования Рабоче-Крестьянской Красной Армии от 17 сего декабря за № 113 с приложением доклада Специального отдела Комиссии за № 42:а) Утвердить представленный Специальным отделом тип головного убора.б) Поручить Комиссии составление приказа с приложением подробных описаний, чертежей, рисунков и лекал.в) Заказать распоряжением Комиссии через Главное военно-хозяйственное управление первую партию в 4000 штук головных уборов для передачи в части войск по выбору и распоряжению Реввоенсовета».Далее шло подробное описание головного убора, с которого я начал свой рассказ. Я не сразу понял, зачем это было нужно, но по зрелом размышлении пришел к выводу, что причина, как говорится, на поверхности: шить-то богатырки было негде.В стране разруха, все фабрики в простое, и пошить несколько миллионов богатырок в централизованном порядке негде, да и не из чего. Поэтому инициатива в изготовлении нового головного убора отдавалась войсковым портным.Точно установлено, что первыми богатырку надели молодые красноармейцы Иваново-Вознесенска. В конце 1918 года в этом городе объявили набор в отряд Михаила Фрунзе. Полк был быстро сформирован, одет в новую форму – чего-чего, а сукна и портних в этом городе предостаточно – и отправлен на Восточный фронт в состав 25-й дивизии, которой командовал Чапаев. Уже при штурме Уфы чапаевцы увидели, что в их дивизию влились действительно красные богатыри – так лихо и отважно сражались Иваново-вознесенцы. Но вот что странно, богатырку они упорно называли фрунзевкой. Это название на Восточном фронте держалось довольно долго.И все-таки богатырка, а потом фрунзевка стала буденовкой. Когда и как это произошло? Почему красноармейцы так полюбили этот головной убор? Причиной этого стал, конечно же, сам легендарный командарм. К концу двадцатого года имя Буденного стало известно не только каждому красноармейцу, но и каждому белогвардейцу. Одно появление конников в буденовках вызывало у белых панику и растерянность. Ведь на клинках буденовцев были победы под Царицыном, Воронежем и Касторной, под ударами этих клинков полегла конница Мамонтова и Шкуро, офицерские отряды Добровольческой и Донской армий.Вот что рассказывал об одном из боев сам Буденный. [i]«В деревне Прямая Балка сосредоточилось пять полков конницы и один полк пехоты противника…Пользуясь их беспечностью, мы окружили село и установили свою артиллерию на наиболее вероятных путях отхода белых. По сигналу атаки автоброневики и пулеметные тачанки под прикрытием кавалерийских эскадронов ворвались в Прямую Балку. Белогвардейцы в ужасе выскакивали из домов и попадали под ураганный огонь наших пулеметов... И все же некоторые подразделения казаков вырвались из села и бросились бежать. Это было паническое, еще невиданное за всю мою боевую жизнь бегство. Казаки на ходу скидывали с себя все лишнее, они бросали даже боевые пики и винтовки, а некоторые, проявляя чудеса изворотливости, сбрасывали седла и скакали, уцепившись за гривы своих лошадей. Но спастись от клинков наших кавалеристов удалось тогда немногим».[/i]Удивительное дело, но сам Буденный в это время буденовку не носил. В одном из архивов я нашел фотографию командного и политического состава Первой конной армии, сделанную весной 1920 года в Майкопе. Здесь такие известные военачальники, как Тимошенко, Ворошилов, Буденный, Городовиков. Еще был жив и командир особого кавдивизиона легендарный Олеко Дундич. И вот что интересно: только два человека в буденовках – начдив Степной-Спижарный и военный комиссар Харитонов.Уж если все командиры и политработники (за исключением двоих, вернувшихся недавно с курсов из Москвы) не в буденовках, следовательно, в полках и эскадронах их вообще не было. Дело, видимо, в том, что конники все время в седле, а их обозы на колесах, значит, негде, да и некогда было развернуть мастерскую, которая могла бы обшить всю армию. А централизованное снабжение тогда еще только зарождалось.Но на фотографии после польского похода 1920 года Буденный и его соратники уже в буденовках! О делах Первой конной и подвигах героев Гражданской войны написано немало книг, создано песен, поставлено фильмов. И всюду за свистом сабель, грохотом пушек, яростными штыковыми и лихими атаками конницы встает образ молодого красноармейца – наследника былинных русских богатырей. Нет на нем кованой кольчуги и литых лат, зато шлем все тот же, богатырский! И пусть век буденовки был недолог – всего-то двадцать с небольшим лет, но слава ее столь велика, что жить будет в веках.
Общество
Кому нужно делать из Бандеры героя?
Как вы думаете, кто мог не только произнести эти слова – «Наша власть должна быть страшной!» – но и сделать их девизом всей своей жизни? Может быть, Сталин, Гитлер, Пол Пот, Франко или Муссолини? Нет, эти вурдалаки хоть и были изуверами и палачами, вслух такие слова не произносили. А решился на этот из ряда вон выходящий поступок не кто иной, как Степан Бандера, который в соответствии с указом президента Ющенко буквально на днях стал героем Украины.О президенте разговор особый, думаю, что со временем украинский народ воздаст ему по заслугам, а вот о Бандере, которого назначили национальным героем через пятьдесят лет после гибели и с которого, говоря словами поэта, молодежи теперь надо делать жизнь свою, самое время рассказать подробнее.[b]Смерть под дождем[/b]Начну эту историю с конца.15 октября 1959 года в Мюнхене была дождливая и довольно скверная погода, поэтому никто не удивился, когда на ступенях лестницы собственного дома по Крейтмайштрассе, 7, поскользнувшись, неудачно упал тихий, неприметный господин, которого в соседней пивной все знали как Стефана Поппеля. Как ни старались срочно вызванные врачи, по дороге в больницу Поппель скончался.Вскрытие показало, что причиной смерти стал перелом основания черепа, вызванный ударом о ступеньку. Не подменяй в тот день молодого патологоанатома старый, опытный зубр, дело о гибели Поппеля на этом бы и закончилось, но старик обратил внимание на царапины около губ. Они-то откуда взялись? А что за белые точки на одежде? Ночь не ночь, но дело ему показалось любопытным, и он вызвал экспертов-криминалистов. К утру стало ясно, что причиной смерти Поппеля стал не удар о ступеньку, а цианистый калий.А вот как он туда попал, оставалось загадкой еще два года.К тому же довольно быстро выяснилось, что Поппель никакой не Поппель, а глава украинских националистов Степан Бандера. Ну что ж, Бандера так Бандера, немцам было все равно: кто он такой, в местной полиции понятия не имели, но когда в день похорон город заполнили едва говорившие понемецки крепкие мужчины в расписных рубахах, чтобы обеспечить порядок, пришлось вызывать подмогу.Эта история довольно быстро забылась, и наверняка о ней никогда бы не вспомнили, если бы через два года не разразился страшный скандал: 12 августа 1961 года в полицию Западного Берлина обратились Богдан Сташинский и его жена Инга Поль. Они заявили, что бежали из ГДР и просят политического убежища. Когда их спросили, что их вынудило бежать на Запад, они ответили, что на такой поступок их толкнул страх быть арестованными и расстрелянными на Лубянке.То, что затем рассказал Сташинский, стало такой громкой сенсацией, что на его пресс-конференцию съехались и слетелись журналисты со всего света. Оказалось, что уроженец Львовской области Богдан Сташинский – давний агент КГБ, специализировавшийся на деятельности против украинских националистов. Сначала он был связным, а потом стал исполнителем смертных приговоров. Его оружием был пистолет, стрелявший ампулами с цианистым калием: при выстреле ампулы разрывались, и яд превращался в пар. Одного вдоха этого пара было достаточно, чтобы кровеносные сосуды резко сжались и человек умирал от инфаркта.– Но ведь Бандера умер от перелома основания черепа, – напомнили Богдану.– Это вторично, – отмахнулся тот. – Я стрелял наверняка – в рот и в глаза. Так что сначала Бандера умер от инфаркта, а потом упал и стукнулся головой о ступеньку.– У вас были личные счеты? Он был вам должен? За что вы убили невинного человека? – не унимались журналисты.– Невинного?! – взвился Богдан. – Да вы знаете, что натворил этот злодей на Украине! Тысячи, нет, десятки тысяч убитых и зверски замученных на совести этого негодяя! Он пролил даже не реки, а моря украинской, русской, польской и еврейской крови! Москва вынесла ему смертный приговор, а я привел его в исполнение, за что, между прочим, получил орден Красного Знамени. И разрешение жениться на немке Инге Поль, которую я давно люблю, – несколько смутившись, добавил он. – Она-то и заметила, что за нашим домом следят, и уговорила меня бежать на Запад.После пресс-конференции Богдан попал в тюрьму, потом скрылся, а журналисты занялись поисками документов, которые могли бы пролить свет на бурную жизнь Степана Бандеры. Так случилось, что этими расследованиями занялся и я.И вот что мне удалось узнать…[b]Голоса с того света[/b]Как ни грустно и как ни больно об этом говорить, но говорить об этом надо. И услышать эти голоса тоже надо. Ведь эти голоса – голоса с того света. Эти люди могли бы жить, учиться, работать, но их нет. Их нет, потому что так решил Степан Бандера, потому что его выкормыши точно выполнили приказ главаря и даже не просто убили, а зверски замучили ни в чем не повинных людей.«Ночью к нам долго стучали. Батько не открывал. В дверь стали бить чем-то тяжелым. Она затрещала и сорвалась с петель. В хату ворвались чужие люди, связали батьке руки и ноги и повалили на пол. Потом ему выкололи глаза и до тех пор тыкали штыками в грудь и живот, пока он не перестал шевелиться. То же сделали с мамой и сестричкой Олей».Это рассказала чудом уцелевшая 11-летняя Вера Селезнева. В живых она осталась только потому, что от первого же удара прикладом по голове потеряла сознание, и бандеровцы сочли ее мертвой.А вот рассказ очевидца, который уцелел лишь потому, что вовремя забрался в стог сена.«Они пришли в село ночью и ворвались в хату, где жила учительница, приехавшая из Полтавы. Схватили ее мать за волосы и волоком потащили через улицу на огород. Там они убили старушку на глазах у дочери, а потом принялись за девушку. Сначала ей отрезали груди, потом топором отрубили пятки. Вдоволь наглядевшись на муки истекающей кровью девушки, бандеровцы зарубили ее насмерть. На другую ночь бандиты пришли снова. Они схватили председателя сельсовета и распяли его на воротах, вколотив в руки и ноги большущие гвозди. Потом взялись за семью: его отца, мать, жену и трехлетнюю дочь изрубили на куски топорами. А отрубленной ручкой ребенка вывели на стене мерзкую надпись. Но этого им показалось мало. Они повесили на воротах учителя, а его жену и пятерых детей изрубили на куски».А вот другой документ, найденный в одном из архивов.«В марте 1943 года бандеровцы сожгли четыре польских населенных пункта. Перед этим они зарубили 18 поляков и 150 расстреляли. Маленьких детей они брали за ноги и разбивали им головы о деревья. Тогда же они поймали партизана Антона Пинчука. Ему отрубили ноги и повесили с приколотой на груди запиской: «Так будет со всеми, кто станет мешать строить вольную Украину».Палаческие замашки Бандеры не смог остановить даже святой крест. Епископа Феофана, который выступал против кровавых выходок бандеровцев, он приказал казнить заимствованным из Средневековья зверским способом: ему обмотали голову проволокой, подоткнули под нее палку и стали ее медленно вращать. И так до тех пор, пока не треснул череп.Всего же бандеровцы убили, сожгли и замучили более 30 тысяч ни в чем не повинных людей, проживавших на территории Польши и Западной Украины. Борьба с ними шла вплоть до 1954 года. О том, насколько напряженной и кровавой была эта борьба, можно судить хотя бы по такой цифре: в боях с бандеровским подпольем погибли 25 тысяч советских солдат и офицеров.Так кто же смог организовать это чудовищное противостояние? Что за человек был Степан Бандера и откуда он взялся? Родился Степан в семье священника, причем в селе, которое в те годы входило в состав Австро-Венгрии. В годы Первой мировой фронт проходил через их село, поэтому науку убивать Степан, можно сказать, постигал наглядно. После войны село отошло к Польше, и учиться Степану пришлось в польской гимназии. Там он вступил в подпольную организацию школьников, тесно связанную с Украинской военной организацией УВО, которая ставила своей целью подготовку всеобщего восстания для создания великой и неделимой Украинской державы. Несколько позже УВО вошла в состав ОУН – Организации украинских националистов.Восстание восстанием, но надо было получить хоть какую-нибудь специальность, поэтому по настоянию отца Степан поступил на агрономическое отделение Высшей политехнической школы во Львове. Агрономом он так и не стал, зато террорист из него получился отменный. Одним из первых заданий Степана была организация убийства советского консула во Львове. Сам Степан на это дело не пошел: ведь в случае поимки ему грозил расстрел, поэтому исполнение акции он поручил туповатому гимназисту Лемеку. В консульство Лемек проник, но то ли сослепу, то ли со страха стрелять начал не в консула, а в кого придется. В результате он убил третьестепенного чиновника Майлова, за что получил пожизненное заключение.Степан же никак не пострадал и тут же взялся за организацию покушения на польского министра внутренних дел Бронислава Перацкого. 15 июля 1934 года у входа в одно из варшавских кафе Перацкий был убит. Полиция сработала оперативно, и двенадцать участников организации покушения, в том числе и Бандера, были арестованы.Состоялся суд, который приговорил Бандеру к пожизненному заключению, а уже находясь в заключении, он получил второй пожизненный срок.Казалось бы, все ясно, кровавый путь Бандеры на этом должен был закончиться. Но на самом деле он только начинался. Спасло Бандеру, как ни странно это прозвучит, нападение Германии на Польшу, иначе говоря, начало Второй мировой войны. И вот что странно: Варшаву и ее пригороды немцы бомбили беспощадно, а в районе тюрьмы с довольно странным названием Святой Крест не упало ни одной бомбы. Больше того, для захвата тюрьмы эсэсовцы выбросили парашютный десант, который в полном составе погиб – так ожесточенно сопротивлялась охрана.Но зачем это было нужно? Затем, что десантники выполняли личный приказ фюрера любой ценой освободить Бандеру. Дело в том, что под псевдонимом Серый Бандера много лет был секретным агентом Абвера, и терять столь ценного агента немцы не хотели. Между тем охрана тюрьмы, отбив атаку парашютистов, решила больше не сопротивляться и переправила всех заключенных на левый берег Вислы, который уже принадлежал немцам. Так Бандера оказался в объятиях своих истинных хозяев.[b]Моря крови[/b]30 июня 1941 года вслед за передовыми немецкими частями Бандера прибыл во Львов и провозгласил создание Украинской самостийной державы со столицей во Львове. Это было большой ошибкой! Ни о какой самостийной Украине в Берлине и думать не думали. Больше того, выражая мнение Гитлера, гаулейтер Кох заявил: «Нет никакой свободной Украины.Цель нашей работы должна заключаться в том, что украинцы должны работать на Германию, а не в том, чтобы мы делали этот народ счастливым».Бандера намека не понял и продолжал ораторствовать о какой-то свободной Украине. И доораторствовался: Бандеру арестовали и отправили в Заксенхаузен, правда, не в конц лагерь, а на одну из государственных дач. Как выяснилось позже, причиной ареста стали не только и не столько речи Бандеры, сколько элементарное жульничество: получив от Абвера еще в 1940 году большую сумму денег для организации разведывательной деятельности против Советского Союза, Бандера их присвоил и перевел в один из швейцарских банков.Итак, Бандера жирует на немецкой даче, а его люди свирепствуют в Польше и на Украине. Чтобы, не дай бог, не стрельнуть в сторону хозяев, в феврале 1944 года бандеровское руководство подписало специальное соглашение с командованием эсэсовских частей, в котором говорилось: «Члены Украинской повстанческой армии не будут совершать нападений на немецкие воинские части. УПА систематически засылает в районы, занятые Красной армией, своих разведчиков, преимущественно девушек, и результаты сообщает немцам. Захваченные пленные Красной армии, а также так называемые партизаны передаются германскому командованию для допросов.При встрече германских воинских частей с частями УПА последние дают себя опознать условленным знаком – левая рука перед лицом».А в октябре того же года Бандера был удостоен беседы с самим рейхсфюрером Гиммлером, который сказал: «Начинается новый этап нашего сотрудничества – более ответственный, чем раньше.Собирайте своих людей, идите и действуйте. Помните, что наша победа обеспечит и ваше будущее».Вдохновленный Бандера в самом прямом смысле слова сорвался с цепи, именно тогда он провозгласил человеконенавистнический лозунг: «Наша власть должна быть страшной!» Было у этого лозунга и продолжение: «Не надо бояться, что люди проклянут нас за жестокость. Пусть из 40 миллионов населения останется половина – ничего страшного в этом нет!» А бандеровская власть действительно была страшной.Если раньше текли реки крови, то теперь ее стали моря. К этому времени Красная армия уже вступила на территорию Западной Украины, и бандеровцам пришлось иметь дело не с партизанами, а с регулярными частями, которые с оуновцами не церемонились, а просто сметали на своем пути. Ни о каком организованном сопротивлении не могло быть и речи, поэтому из Берлина поступила команда беречь силы, уходить в подполье и оттуда наносить удары по тылам Красной армии.Так случилось, что зимой 1945-го Бандера оказался в тылу Красной армии, а точнее, в Кракове. Город вот-вот должен был пасть, а это значит оказаться в руках Смерша, который, как известно, шутить не любит. Бандера запаниковал! И тут на помощь пришел фюрер. Чтобы вывезти Бандеру из города и доставить в пределы рейха, Гитлер послал за ним не кого-нибудь, а самого Отто Скорцени. Тот с заданием справился блестяще и, пройдя по тылам советских войск, доставил Бандеру в рейх.«Мы ему верили, – рассказывал позже Скорцени. – Бандера был нам нужен для продолжения работы».Что это была за работа, мы уже знаем: вплоть до 1954 года в городах и селах Западной Украины гремели выстрелы и лилась кровь. Сам Бандера под именем Стефана Поппеля все это время жил в Мюнхене и оттуда руководил действиями боевиков. Само собой разумеется, что теперь его хозяевами были не немцы, а англичане и американцы. Именно на них рассчитывал Бандера, когда стал мечтать о большой, очень большой крови. И этих мечтаний он не скрывал, а в одном из выступлений прямо заявил: «Я сожалею, что Запад до сих пор не использовал атомной бомбы против Советов».Между прочим, в те годы вся Украина входила в состав так называемых Советов, так что если бы Запад последовал призыву Бандеры, и от Западной, и от Восточной Украины остались бы одни развалины и пепелища. О людях даже не говорю – нынешнее поколение украинцев вообще бы не родилось. И кто бы тогда сооружал памятники новоявленному герою Украины, кто бы возлагал цветы к его бюстам и… кто бы подписывал указ о присвоении звания героя одному из самых кровавых палачей двадцатого века?
Общество
«Пострадавший от Сталина Каплер»
[b]Я вспомнил эту строчку из песни Владимира Высоцкого на одном банкете. Моим собеседником за столом был чрезвычайно популярный в те годы ведущий на ТВ «Кинопанораму» Алексей Яковлевич Каплер.[/b]Воодушевленный его расположением, я набрался наглости и спросил Алексея Яковлевича о том, о чем шепталась вся Москва: не думает ли он написать сценарий о его отношениях с дочерью Сталина – Светланой Аллилуевой? Надо было видеть, как резко изменился этот милый, улыбчивый человек! Он мгновенно замкнулся, что-то проворчал и перевел разговор на другую тему.Ну что ж, думаю, теперь, когда Алексея Яковлевича уже двадцать пять лет как нет с нами, можно рассказать о самом его жизни.[b]«Не могла себе русского найти!»[/b]Знакомство школьницы Светланы Аллилуевой с 38-летним киносценаристом Алексеем Каплером произошло в октябре военного 1942 года. Вот как она написала об этом в своих воспоминаниях: «В конце октября 1942 года Василий (брат Светланы. – Б. С.) привез в Зубалово Каплера (Зубалово – дачное место под Москвой, где жила семья Сталина. – Б. С.). Был задуман новый фильм о летчиках, и Василий взялся его консультировать. В первый момент мы оба, кажется, не произвели друг на друга никакого впечатления. Но потом нас всех пригласили на просмотры фильмов в Гнездниковском переулке, и тут мы впервые заговорили о кино».Таких просмотров было немало, встреч все больше… к Светлане пришло то, что называется первой любовью.«Мне стало так хорошо, так тепло и спокойно рядом с ним! Я чувствовала какое-то необычное доверие к этому толстому, дружелюбному человеку, мне захотелось вдруг положить голову к нему на грудь и закрыть глаза… Нас потянуло друг к другу неудержимо. Мы старались видеться как можно чаще, хотя при моем образе жизни это было невообразимо трудно. Но Люся приходил к моей школе и стоял в подъезде соседнего дома, наблюдая за мной. А у меня радостно сжималось сердце, так как я знала, что он там».Да, ситуация, прямо скажем, неординарная. Шестнадцатилетняя девочка и тридцативосьмилетний мужчина, к тому же дважды разведенный и имеющий четырнадцатилетнего сына – такого рода роман даже по нынешним либеральным временам может вызывать, мягко говоря, недоумение. Если увлечение школьницы еще можно понять – в этом возрасте девушки часто заглядываются на взрослых мужчин, то Алексей-то Яковлевич (Люся), он-то, неужто не понимал, что себе позволяет?! Увы, любовь оказалась сильнее рассудка.В феврале 1943-го влюбленные нашли возможность побыть наедине. Правда, Светлана уверяет, что в соседней комнате сидел ее «дядька» – так она называла своего охранника Михаила Климова. «Нам было горько – и сладко, – писала позже Светлана. – Мы молчали, смотрели в глаза друг другу и целовались. Мы были счастливы безмерно, хотя у обоих наворачивались слезы. Потом я пошла к себе домой, усталая, предчувствуя беду».Предчувствия Светлану не обманули – беда разразилась. И какая! Сталин рвал и метал! В прямом смысле этих слов. Он рвал найденные у дочери письма и фотографии Каплера, а когда Светлана, обретя дар речи, сказала, что любит этого человека, Сталин влепил ей две пощечины, обозвал потаскухой и заявил, что Каплер английский шпион и уже арестован.– Писатель, – брезгливо процедил он. – Не умеет толком писать по-русски. Уж не могла себе русского найти!«То, что Каплер – еврей, раздражало его, кажется, больше всего, – заканчивает Светлана. – С этого дня мы с отцом надолго стали чужими. Я была для него уже не та любимая дочь, что прежде».[b]Из писателей – в «придурки»[/b]Если для Светланы роман с Каплером закончился семейным скандалом, то Алексею Яковлевичу пришлось платить по совсем другим расценкам. 3 марта его арестовали и отправили на Лубянку. Взять-то Каплера взяли, но ведь не отправишь же его в лагерь с формулировкой «за любовь к дочери Сталина». Значит, надо «шить» что-то другое. Так как Каплер время от времени общался с английскими и американскими журналистами, аккредитованными в Москве, то союзников по войне решили назвать просто иностранцами, а Каплера обвинить в том, что он «поддерживал близкую связь с иностранцами, подозрительными по шпионажу». Решив, что для суда этого маловато, следователь добавил, что, «будучи антисоветски настроенным, Каплер А. Я. в своем окружении вел враждебные разговоры и клеветал на руководителей ВКП(б) и Советского правительства».И хотя никаких доказательств какой-либо вины Каплера в деле не было, особое совещание на эти мелочи не стало обращать внимания и 25 ноября 1943 года вынесло приговор: «Каплера Алексея Яковлевича за антисоветскую агитацию заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет».Вскоре кавалер ордена Ленина, автор сценариев популярнейших фильмов о Ленине оказался в Воркуте. К счастью, его не бросили в шахту или на лесоповал. Этого Алексей Яковлевич не выдержал бы чисто физически. Лагерному начальству позарез нужен был хороший фотограф, а кто может быть фотографом, как не человек, имеющий отношение к кино! Так Алексей Яковлевич попал в «придурки» – он целыми днями бегал по городу и снимал. Он даже жил не в зоне, а в крошечной каморке, выгороженной в углу фотографии.А что же другая героиня нашего повествования? Как устроила свою жизнь она? Светлана Аллилуева, потеряв Каплера, утешилась довольно быстро.«Весной 1944-го я вышла замуж, – вспоминает она. – Мой первый муж, студент, как и я, был знакомый мне давно – мы учились в одной и той же школе. Он был еврей, и это не устраивало моего отца. Но он как-то смирился с этим, ему не хотелось опять перегибать палку – и поэтому он дал согласие на этот брак. – Черт с тобой, делай, что хочешь, – сказал он».Этот брак был недолговечным – через три года он распался. А Сталин все это время ни разу не видел своего зятя. Больше того, он был очень рад, что дочь развелась с евреем по фамилии Мороз и через некоторое время вышла замуж за сына Жданова. С ним она потом тоже развелась, но это уже совсем другая история.[b]Социально опасное лицо № 1225[/b]Однако вернемся к Каплеру. Отбыв в Воркуте свою «пятерку», он приезжает в Москву. Он, конечно, знал, что появляться ему в Москве нельзя, знал, что страшно рискует – ему было запрещено въезжать в столицу, но Алексей Яковлевич всеми правдами и неправдами выбил командировку от Воркутинского горкомбината «с целью приобретения фотоматериалов». В Москве Каплер встречался с Фадеевым, Симоновым, Богословским, навещал сестру, свою бывшую жену Татьяну Златогорову, ночевал у московских знакомых. Каплер и не подозревал, что все это время был под колпаком.Но брать его решили не на улице или в чьей-то квартире, а в поезде. Как только Алексей Яковлевич завершил московские дела и сел в поезд, его арестовали, сняли с поезда и доставили в хорошо ему известную внутреннюю тюрьму.Так появилось новое дело № 1225 по обвинению Каплера А. Я. во всем том, за что он уже отсидел пять лет, а также в том, что «по отбытии срока наказания незаконно прибыл в Москву и, заручившись разными документами, пытался установить свои прежние троцкистские связи».– С какой целью вы посетили Фадеева, Симонова и Роома? – поинтересовался следователь.– Я обращался к ним по вопросам моей дальнейшей литературной и кинематографической работы. Попутно я обратился к Фадееву с просьбой помочь мне перебраться из Воркуты в какой-нибудь другой крупный город, где есть большая библиотека, которая необходима мне для продолжения работы над сценарием о Льве Толстом. Фадеев предложил написать заявление, чтобы он мог войти с ходатайством в МВД о разрешении моего переезда в один из областных центров.– При задержании у вас было изъято удостоверение лауреата Сталинской премии первой степени. Откуда оно у вас? И ваше ли оно?– Я получил его несколько дней назад в Комитете по Сталинским премиям. Дело в том, что лауреатом я стал в марте 1941-го, а удостоверения были введены только в 1944-м. Я же в это время был в лагере, поэтому получил его сейчас, во время командировки в Москву.На некоторое время Каплера оставили в покое… А потом снова начались многочасовые допросы, результатом которых были коротенькие протоколы. О чем шла речь? Чего добивались от Каплера? Мне кажется, я нашел ответ. Каждый допрос был посвящен какой-то одной теме: то Алексея Яковлевича подробнейшим образом расспрашивали о детстве и юности, то о работе в кинематографе, то о знакомых иностранцах, но в каждом протоколе есть не относящийся к нему, но самый важный, ключевой вопрос: «С кем вы встречались во время пребывания в Москве с 31 марта по 4 апреля?» Значит, на Лубянке не было полной уверенности в том, что Каплер не оторвался от наружного наблюдения и не встретился с дочерью вождя.Наконец, поступила команда завершать дело, и 23 июня появилось обвинительное заключение, в котором перечислялись все старые, а также новые прегрешения Каплера, делался вывод, что он «является социально опасным лицом», и предлагалась мера наказания – 5 лет ссылки. Заместителю министра Госбезопасности Огольцову этого показалось мало, и слово «ссылка» он заменил на «ИТЛ». Особое совещание проштемпелевало резолюцию Огольцова и влепило Каплеру пять лет исправительно-трудового лагеря. На этот раз он попал в Инту на общие работы, а это куда хуже, чем беготня с фотоаппаратом по воркутинским улицам. Так продолжалось до 1953 года…Люди постарше наверняка помнят о знаменитой мартовской амнистии, последовавшей после смерти Сталина. Каплер попадал под эту амнистию, но вместо того, чтобы отпустить на волю, его почему-то снова этапировали во внутреннюю тюрьму и продержали там до 11 июля. Лишь в 1954-м его полностью реабилитировали, и он занялся своим любимым делом – литературой и кинематографией.[b]Последнее свидание[/b]В принципе, на этом можно было бы поставить точку, но я хочу закончить этот рассказ на другой ноте. Прочтите небольшой отрывок из воспоминаний Светланы Аллилуевой, и вы поймете, на какой.«...И вот пришел 1953 год. И пришло снова 3 марта, через десять лет после того дня, когда отец вошел, разъяренный, в мою комнату и ударил меня по щекам. И вот я сижу у его постели, и он умирает. Я сижу, смотрю на суету врачей вокруг и думаю о разном. И о Люсе думаю, ведь десять лет, как он был арестован. Какова его судьба? Что с ним сейчас?»Спустя время судьба подарила нашим героям еще одну встречу, на этот раз последнюю. В залитом огнями Георгиевском зале Кремля проходил очередной съезд Союза советских писателей. Несмотря на неимоверную толчею и давку, они увидели друг друга. Очевидцы утверждают, что Алексей Яковлевич и Светлана не сделали вид, что не знают друг друга, а, уединившись у окна, о чем-то оживленно говорили. Им было что вспомнить.
Общество
Булыжником пролетариата – по пролетарскому вождю
[b]Снимки, которые вы видите, сделаны в сквере на Пресне – напротив станции метро «Улица 1905 года». Скульптурная композиция И. Шадра «Булыжник – оружие пролетариата» и памятник сидящему на пьедестале В. И. Ленину (автор не установлен) разделены пространством сквера, но неожиданно сблизились «тематически». Какой-то неизвестный пролетарий несколько лет назад закатил булыжником в голову вождю мирового пролетариата, оставив на ленинском лбу объемную вмятину.[/b]В былые времена этого вандала заковали бы в кандалы, а вмятину как-нибудь подлатали. Но сейчас у районных властей другие заботы, и свой 134-й день рождения «вечно живой» Ильич встречает с отметиной на лбу. Ох, не одобрил бы нынешних пролетариев спаситель Ленина – Фриц Платтен. Кто такой?[b]Ангел-хранитель[/b]Их было шестеро: пятеро мужчин и одна женщина. Свою группу они назвали «охотничьей бригадой».Входившие в бригаду офицеры и пожелавшая стать террористкой женщина решили, что, уничтожив одного человека, изменят судьбу России. Засада была организована на Симоновском мосту. Оружие пристреляно, бомбы подготовлены, люди настроены решительно. Все должно получиться. Удайся их теракт – и Россия пошла бы по другому пути. Ведь они задумали уничтожить дьявола, ведущего Россию в пропасть. Но, как это ни противоестественно, на их пути оказался ангел-хранитель этого дьявола в лице швейцарского коммуниста Фрица Платтена. Это он принял на себя пулю, предназначенную Ленину.Вот как описывала это происшествие сестра Ленина М. И. Ульянова: «1 января 1918 года, под вечер, Владимир Ильич выступал в Михайловском манеже перед первым отрядом социалистической армии, отправлявшимся на фронт. На митинг его сопровождали: швейцарский товарищ Платтен и пишущая эти строки. Выйдя после митинга из манежа, мы сели в закрытый автомобиль и поехали в Смольный. Не успели мы отъехать и нескольких десятков саженей, как сзади в кузов автомобиля посыпались ружейные пули. «Стреляют», – сказала я.Это подтвердил и Платтен, который первым делом схватил голову Владимира Ильича (они сидели сзади) и отвел ее в сторону. Тут мы обнаружили, что рука т. Платтена в крови. Пуля задела его, очевидно, когда он отводил голову Владимира Ильича…»Вскоре все участники покушения были арестованы. Членами «охотничьей бригады» оказались: подпоручик Ушаков, капитан Зинкевич, военный врач Некрасов, его однофамилец поручик Некрасов, вольноопределяющийся Мартынов и женщина без определенных занятий Салова. Самое странное, их не расстреляли, а в соответствии с их просьбой и приказом Ленина освободили и отправили на фронт.[b]…И водрузил на броневик[/b]А что же наш ангел-хранитель, какова его дальнейшая судьба? Но прежде чем рассказать о ней, попытаюсь объяснить, почему Ильич так безоглядно доверял своему швейцарскому другу. Дело в том, что только благодаря Платтену Ленин выбрался из эмиграции после Февральской революции 1917 года и произнес свою знаменитую речь с броневика. Так что, по большому счету, Октябрьским переворотом и всем, что случилось с Россией впоследствии, коммунисты во многом обязаны Платтену. Об этом советские историки, естественно, умалчивали.Начнем с эпизода с так называемым опломбированным вагоном. О том, что возвращение большевиков в Россию осуществлялось с ведома и на деньги германского генерального штаба, хорошо известно, ведь они выступали за поражение России в войне, а революция – это хаос, разруха и массовое дезертирство, что, конечно же, немцам выгодно. Посредником в этом деле выступил Платтен: это он встречался с германским послом в Берне фон Ромбергом, это он разработал операцию по доставке большевиков в Швейцарию, это он составил своеобразный договор с германским правительством, состоящий из девяти пунктов, об условиях переезда по территории Германии. Узнав об этой роли Платтена, швейцарские социал-демократы подкинули ему письмо с угрозой, что он может потерять не только свой пост в партии, но и голову.Но Платтен был не из пугливых. К тому же он считал, что взялся за благородное дело, что народ России ждет не дождется Ленина и его соратников. Сперва хотели ехать 500 русских эмигрантов, но потом многие испугались, и остался 31 человек. Платтен был тридцать вторым. 9 апреля 1917 года от одной из платформ Цюрихского вокзала отошел поезд, которому было суждено сыграть роковую роль: одни его провожали с цветами, другие – с угрозами и бранью. Разговоры о том, что он был опломбирован, – полнейшая чушь. Это был самый обычный вагон, с той лишь разницей, что пассажиров попросили не выходить на станциях, и именно для контроля над этим в одном из купе находились офицеры сопровождения. Когда им вздумалось прогуливаться по коридору и заглядывать в чужие купе, Платтен мгновенно поставил их на место. Он провел мелом жирную черту около их купе и, холодно сверкая глазами, заявил: «Это не черта, а российско-германская граница. Попробуйте нарушить, будете иметь дело со мной!» Дисциплинированные немецкие офицеры понимающе кивнули и попыток нарушить границу больше не делали.[b]Мягкий приговор со смертельным исходом[/b]Проводив большевиков, Платтен вернулся в Швейцарию. Но после Октябрьского переворота вернулся в Россию. За что и поплатился…Передо мной дело № 3156, извлеченное из архивов НКВД. Заведено оно 10 марта 1938 года. Хранили его так тщательно и надежно, что о трагической судьбе Платтена долгое время никто ничего не знал.Зная прошлое Платтена, его жизненный опыт, характер и непростую судьбу, я был просто поражен его поведением на первом же допросе. Когда его обвинили в шпионаже «в пользу одного из иностранных государств», Платен с ходу заявил:– Да, я признаю. Я действительно по день ареста являлся агентом польской разведки. А завербовали меня в феврале 1932 года. Я тогда возвращался из Швейцарии, куда ездил по спецзаданию Коминтерна. Задержавший меня чиновник предложил выбор: или арест и предание суду, или мое согласие передавать польской разведке материалы о сельском хозяйстве Советского Союза.– По какой причине в августе 1937 года вы были исключены из рядов ВКП(б)?– Это случилось в связи с арестом моей жены. Она работала в Коминтерне, и ее осудили как сторонницу Троцкого, а также английскую и германскую шпионку одновременно. Меня же исключили за преступление политической бдительности и неразоблачение жены.Если моральные страдания, связанные с осуждением жены и ближайших друзей, Платтен переносил стойко, то чисто физическое пребывание в тюрьме стало для него самой настоящей пыткой. Мало кто знал, что у этого красавца, пламенного трибуна и любимца женщин была серьезнейшая проблема: еще в юности он перенес тяжелую форму туберкулеза и остался с одним легким. А несколько позже он так сильно покалечил левую руку, что вынужден был обходиться одной правой. Но никто и никогда этого не замечал! В начале 1939-го из внутренней тюрьмы НКВД Платтена переводят в достославное Лефортово, находят следователя, который говорит по-немецки, и допросы возобновляются. Но вот что любопытно: на первом же допросе следователь задал странный на первый взгляд вопрос:– Как вы себя чувствуете? Вы здоровы? Показания давать можете?Значит, что-то было. Если же учесть, что никаких справок о гриппе или чем-то ином в деле нет, значит, поработали заплечных дел мастера.Но Платтену, видимо, объяснили, что жаловаться не стоит – ему же будет хуже. Поэтому он отвечает:– Да, я здоров и показания давать могу.Новый следователь повел разговоры о троцкизме, о Зиновьеве и Радеке, которых Платтен хорошо знал, об отношении к НЭПу и тому подобном. А потом вдруг спросил:– Хранили ли вы у себя на квартире какое-либо оружие без соответствующего разрешения?– Да, вплоть до июня 1937 года я хранил дома маузер, который был изъят при аресте моей жены. Но должен сказать, что ранее на это оружие я имел соответствующее разрешение.– Следствию известно, – припечатал следователь, – что ваш маузер предназначался для совершения террористических актов против руководителей ВКП(б) и советского правительства. Дайте по этому вопросу правдивые показания!– Никаких показаний по этому вопросу дать не могу, – отрезал Платтен, – так как я не троцкист и не террорист.Суд состоялся 29 октября 1939 года. Казалось бы, все предрешено и приговор можно оглашать до начала заседания: либо расстрел, либо двадцать пять лет лагерей. Но судей ждал огромный сюрприз. Выслушав обвинителя, Платтен заявил, что шпионом он признавал себя только потому, что этого упорно требовал следователь, что он выполнял поручения Ленина, что от покушения его спас, что оружие хранил как память о революционных боях.На этом заседание прервали. Председательствующий куда-то бегал, кому-то звонил, и лишь через четыре с половиной часа (случай по тем временам небывалый) был оглашен приговор. Как ни трудно в это поверить, но факт есть факт: суд отмел обвинение Платтена в антисоветской и шпионской деятельности, но влепил ему четыре года ИТЛ за незаконное хранение оружия. Всего-то четыре года, да еще без поражения прав…По тем временам – приговор неправдоподобно мягкий. В чем дело? Какие вмешались силы? Что повлияло на членов трибунала? Может быть, наверху сочли неудобным в открытую уничтожать человека, имя которого так часто упоминается рядом с Лениным и которому советская власть обязана всем? Ведь если бы не Платтен, где бы они были, все эти недоучки из Кремля?! А вдруг проснулось чувство благодарности? Но и отпустить на волю тоже рука не поднялась – пусть, мол, попарится на нарах и подумает, кому обязан жизнью.И – все! Занавес падает, и Платтен исчезает в недрах ГУЛАГа. И лишь в 1956 году Генеральная прокуратура направила протест в Военную коллегию Верховного суда СССР с требованием приговор в отношении Платтена отменить и полностью посмертно реабилитировать.Значит, посмертно. Все-таки посмертно. А где и от чего он умер? Или был убит? Есть справка, что «Платтен, отбывая наказание, 22 апреля 1942 года умер от сердечнососудистого заболевания». Надо же, 22 апреля, в день рождения своего друга, которому двадцать четыре года назад спас жизнь.Не за это ли так жестоко наказал швейцарца другой друг и верный продолжатель дела Ильича?..
Общество
Расстрел Григория Мелехова
[b]В одном из своих интервью Михаил Шолохов, говоря о «Тихом Доне», обмолвился: «Были мысли увеличить роман еще на одну книгу, но я их оставил». И правильно сделал. Никто бы не позволил закончить роман расстрелом Григория Мелехова. А между тем именно таков жизненный финал главного героя шолоховского романа.Краса и гордость Казачества[/b]Передо мной извлеченное из архива письмо, написанное рукой Шолохова и отправленное из Москвы 6 апреля 1926 года.[i]«г. Миллерово, ст. Вешенская, х. Базки».Харлампию Васильевичу Ермакову.Уважаемый тов. Ермаков!Мне необходимо получить от Вас некоторые дополнительные сведения относительно эпох и 1919 года. Надеюсь, что Вы не откажете мне в любезности сообщить эти сведения с приездом моим из Москвы. Полагаю быть у Вас в мае-июне с.г. Сведения эти касаются мелочей восстания В-Донского. Сообщите письменно по адресу – Каргинская, в какое время удобнее будет приехать к Вам? Не намечается ли в этих мцах у Вас длительной отлучки?С прив., М. Шолохов».[/i]Почти год Шолохов регулярно навещал Харлампия Ермакова. Они много курили, много говорили, бывало, что и спорили. Не случайно несколько позже Михаил Александрович напишет: «Все было под рукой – и материалы, и природа. Для Григория Мелехова прототипом действительно послужило реальное лицо. Жил на Дону один такой казак… Но подчеркиваю, мною взята только его военная биография: «служивский» период, война германская, война гражданская».Да что там «служивский» период! Внешность – и та списана с Харлампия Ермакова. Вглядитесь в снимок, сделанный тюремным фотографом, и сравните с описанием Григория. «Вислый, коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой румянеющей кожей».И биография очень близка мелеховской. В 1913-м двадцатидвухлетним парнем Харлампий был призван на военную службу, а через год попал на русско-германский фронт. Воевал Харлампий храбро и достойно: четыре Георгиевских креста, четыре медали и звание хорунжего.В октября 1917-го перешел на сторону революционных войск, сражался против Каледина, а потом стал одним из самых надежных рубак в хорошо известном отряде Подтелкова. В бою под Лихой был ранен и отправился домой лечиться. Пока он лечился, отряд был захвачен повстанцами. Подтелкова, Кривошлыкова и около восьмидесяти их бойцов казнили. Ермаков ринулся к красным, но станичники его перехватили и пригрозили расстрелом. Деваться было некуда, и он, если так можно выразиться, лег на дно.Дело, конечно, прошлое, и теперь никто не сможет с уверенностью сказать, как сложилась бы судьба Шолоховского друга-героя, да, впрочем, и всего Дона, висть Ленина и Троцкого к казачеству – именно они своими палаческими директивами спровоцировали массовые восстания и такие же массовые жертвы.[i]«ДИРЕКТИВА ЦК РКП(б). Секретно.Необходимо учитывать опыт гражданской войны с казачеством. Признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем их поголовного истребления.1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно.2. Конфисковать хлеб.3. Провести полное разоружение. Расстреливать каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи».[/i]Вслед за этой директивой появляется еще одна, не менее кровожадная, – ее издало Донбюро РКП(б).«Во всех станицах и хуторах немедленно арестовать всех видных представителей данной станицы и хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях. Отправить их как заложников в районный ревтрибунал. В случае обнаружения у кого-либо из жителей станицы или хутора оружия будет расстрелян не только владелец, но и несколько заложников».И покатились головы станичников под ударами красных комиссаров. Рубили и расстреливали старых вояк с медалями за взятие Шипки и молоденьких учительниц, Георгиевских кавалеров, пришедших на костылях после Брусиловского прорыва, и степенных священнослужителей… Замутился тихий Дон, и все, кто мог держаться в седле, взялись за оружие. Так, в тылу Красной армии, в районе станицы Вешенской, вспыхнуло восстание. По одним данным, его возглавил Харлампий Ермаков, по другим – его брат Емельян.Так это или не так, установить не удалось, но то, что Харлампий воевал на стороне повстанцев, сомнений не вызывает. Причем был он не рядовым, а командовал всеми войсками, находящимися на левом берегу Дона.И сам Ермаков, и его люди воевали яростно. Несколько позже, когда Харлампия арестуют и многочисленные свидетели будут изо всех сил выгораживать своего любимого есаула, одни будут его называть красой и гордостью казачества, а другие, явно сводя личные счеты, станут обвинять Ермакова в неоправданной жестокости, уверяя, что «красным никакой пощады не давал и однажды лично зарубил 18 человек матросов».Время было лихое, в стране господствовала «революционная целесообразность», достоверность этих показаний никто не проверял, так что в протоколы попадало все – и то, что Ермакова обеляло, и то, что превращало в монстра. Позже все это выяснится, но… будет поздно.Как я уже говорил, повстанцы воевали яростно, но силы были неравны, и казаки покатились к морю, вплоть до Новороссийска. Ермаков эвакуироваться отказался и явился к командованию Красной армии с предложением своих услуг. Ему поверили и поручили из оставшихся белоказаков сформировать отдельную бригаду. Вскоре бригада была сформирована и влилась в состав 1-й Конной армии под командованием Буденного.Потом были бои на польском фронте, участие в разгроме Врангеля, преследование банд Махно, и все это в должности командира полка, а затем начальника дивизионной школы. В феврале 1923-го Харлампия наконец-то демобилизовали, и он вернулся домой. Причем, как он пешком через застывший Дон и на берегу встретил сына.Напомню, что именно этим эпизодом заканчивается роман. О том, что было дальше, Шолохов не написал ни строчки, хотя, как мы уже знаем, очень хотел…[b]Продолжение, которого не было![/b]Что же было с его другом дальше, и каким могло быть продолжение романа? А дальше произошло следующее… сего год прожил Харлампий с женой и детьми: 4 февраля 1924 года было заведено дело № 246 «О контрреволюционном восстании в Верхне-Донецком округе», и Ермакова арестовали. На допросах он не отрицал, что в восстании участвовал, но, как он говорит, «под угрозой оружия и расстрела всей семьи».– Кто был организатором восстания, и каковы его причины? – допытывался следователь.– Организаторами были Суяров, Медведев и Кудинов. А причиной явились расстрелы, поджоги и насилия со стороны Красной гвардии.Поняв, что допустил оплошность, назвав имена подлинных организаторов восстания, буквально на следующем допросе Харлампий исправляет ошибку, заявив, что истинным организатором восстания был его брат Емельян, который… недавно умер. И все! Концы, как говорится, в воду.Тем временем земляки Харлампия не сидели без дела. Они сочинили и подписали всем хутором очень любопытный документ, который в те годы назывался – ОДОБРЕНИЕ.«Мы, нижеподписавшиеся, даем настоящее одобрение гражданину нашего села Ермакову Х. В. в том, что он действительно честного ведения и за ним не замечено никаких контрреволюционных идей, а наоборот: охотно работал в сельсовете, проводил собрания, беседовал о налоговой кампании и первым откликнулся на призыв властей по погрузке хлеба в баржи».Надо сказать, что по этому делу проходило еще семеро казаков, и все они держались стойко, друг на друга не наговаривали и все обвинения в жестокости и насилии отрицали. В мае 1925 года это признал и суд, определив, что «обвиняемые были не активными, добровольными участниками восстания, а призваны по мобилизации окружным атаманством. Избиение и убийство граждан происходили не на почве террористических актов как над приверженцами Соввласти, а как над лицами, принимавшими участие в расхищении их имущества. С момента совершения этих преступлений прошло более семи лет, обвиняемые за означенное время находились на свободе, занимались личным трудом, не будучи ни в чем замечены. Большинство из них служили в Красной армии и имеют несколько ранений. Решение суда: настоящее дело производством прекратить по целесообразности».Дело прошлое, но кровь на обвиняемых была. У суда это не вызывало сомнений, да и свидетельские показания, если так можно выразиться, вопиют, но такова была в 1925 году «революционная» реальность. В 1927м реальность стала другой – и в январе Харлампия снова арестовывают.На этот раз следователи были позубастее. Они нашли свидетелей, которые заявили, что «расстрелы красноармейцев проходили при участии самого Ермакова», что «в станице Вешенской вел антисоветскую агитацию», что «объединяет вокруг себя кулаков, а бедноту ненавидит, говорит, что рано или поздно придет наша, офицерская власть и тогда мы вам покажем».В неудачное, в очень неудачное время попал под арест Харлампий Ермаков. Начиналась коллективизация, казачество ей противилось, Дон мог снова взорваться– и большевики решили себя обезопасить, пустив в ход директивы РКП(б) 1919 года. Несмотря на официальный протест прокурора области и просьбу «дело производством прекратить за отсутствием состава преступления», 6 июня 1927 года коллегия ОГПУ постановляет: Ермакова Харлампия Васильевича расстрелять». 17 июня приговор был приведен в исполнение.Напомню, что чуть больше года назад Михаил Шолохов впервые написал Ермакову, а потом так сильно его полюбил, что чуть ли не буквально «списал» с него своего главного героя, на котором держится весь роман. Представьте себе на минуту, что Шолохов не познакомился с Ермаковым – и не было бы тогда Григория Мелехова, ставшего символом вольного Дона. Возможно, был бы кто-то другой. Другой, но не Мелехов.Вот так соединились три судьбы: Харлампия Ермакова, Михаила Шолохова и Григория Мелехова.Не дождался Михаил Александрович и реабилитации своего друга-героя – это произошло лишь в августе 1989 года, когда постановлением президиума Ростовского областного суда дело против Харлампия Ермакова было прекращено за отсутствием в его деянии состава преступления. Он был реабилитирован посмертно.[i](Ростов-на-Дону – Москва[/i])
Общество
«Вы не собираетесь застрелиться?»
[b]Этот, на первый взгляд, шуточный вопрос предшествовал расправе над самым известным журналистом довоенного времени. Популярность Кольцова была сравнима с популярностью челюскинцев или папанинцев, к его книгам писали предисловия Бухарин и Луначарский, он состоял в переписке с Горьким, неоднократно встречался со Сталиным – и вдруг арест… Это произошло 13 декабря 1938 года прямо в редакции «Правды». За что? Почему? Ведь он был одним из редакторов «Правды», представителем иностранной комиссии Союза писателей, основателем «Вечерней Москвы», «Огонька», «Крокодила», депутатом Верховного Совета, членом-корреспондентом Академии наук, воевал в Испании и был награжден орденом Красного Знамени.Донос[/b]С Испании все и началось. После возвращения с Пиренеев автора «Испанского дневника» принимает Сталин. Вождь шутит, называет Кольцова доном Мигелем, а в его сейфе уже лежит донос, которому дан ход. Донос написал генеральный комиссар интербригады Андре Марти, с которым Кольцов не поладил в Испании и нажил в нем смертельного врага. Донос Марти был обнаружен много лет спустя в личном архиве Сталина. Вот его подлинный текст.«Мне приходилось уже и раньше, товарищ Сталин, обращать Ваше внимание на те сферы деятельности Кольцова, которые вовсе не являются прерогативой корреспондента, но самочинно узурпированы им. Его вмешательство в военные дела, использование своего положения как представителя Москвы сами по себе достойны осуждения. Но в данный момент я бы хотел обратить Ваше внимание на более серьезные обстоятельства, которые, надеюсь, и Вы, товарищ Сталин, расцените как граничащие с преступлением.1. Кольцов вместе со своим известным спутником Мальро вошел в контакт с местной троцкистской организацией ПОУМ. Если учесть давние симпатии Кольцова к Троцкому, эти контакты не носят случайный характер.2. Так называемая «гражданская жена» Кольцова Мария Остен (Грессгенер) является, у меня лично в этом нет никаких сомнений, засекреченным агентом германской разведки. Убежден, что многие провалы в военном противоборстве – следствие ее шпионской деятельности».Сталин поверил.[b]Тюремные очерки[/b]Передо мной – следственное дело № 21620, которое все эти годы лежало в Центральном архиве КГБ-ФСБ. Три тома лжи, клеветы, наветов, оговоров, три тома нелепейших признаний, три тома убийственных характеристик и – от этого тоже никуда не деться – показаний самого Кольцова, которые сыграли роковую роль в судьбах многих людей.Первый допрос состоялся 6 января 1939 года, и вел его сержант Кузьминов.– 5 января вам предъявлено обвинение, что вы являетесь одним из участников антисоветской правотроцкистской организации и что на протяжении ряда лет вели предательскую шпионскую работу. Вы признаете себя в этом виновным?– Нет, виновным себя в этом не признаю.Но скоро с Кольцовым поработали заплечных дел мастера, и на допросе 21 февраля он дрогнул, признав, что в 1919 году опубликовал ряд статей, направленных против советской власти. Потом была более чем месячная пауза. На допросы Михаила Ефимовича не вызывали, но… предложили написать личные показания. И Кольцов засел за «тюремные очерки». Читать их сегодня больно и грустно.«…В 1923 году я начал редактировать иллюстрированный журнал «Огонек». Это время было первым периодом нэпа, и, практически извращая линию партии в области издательского дела, я ориентировал содержание журнала главным образом на рыночный спрос, заботясь не об идеологическом содержании журнала, а об угождении читателю, об обслуживании всякого рода «сенсациями». В 1923 и в 1924 гг. были помещены хвалебного характера очерки и снимки Троцкого, Радека, Рыкова и Раковского «за работой».По мере того как журнал «Огонек» разросся в издательство, вокруг него постепенно сформировалась группа редакционных и литературных работников, частью аполитичных, частью чуждых советской власти, являвшаяся в своей совокупности группой антисоветской».Далее Михаил Ефимович называет конкретные имена и каждому дает такие уничижительные характеристики, что прямо хоть сейчас посылай за этими людьми «воронок». По первое число досталось Роману Кармену, Евгению Петрову, Наталье Сац, Валентину Катаеву, Всеволоду Вишневскому, Семену Кирсанову, Илье Эренбургу и многим другим, в том числе и видным советским дипломатам. А когда его вызвали на допрос, Кольцов вспомнил, что забыл упомянуть Маяковского, семейство Бриков, Эльзу Триоле, Фадеева, Стаханова, Зильберштейна, Антонова-Овсеенко, и… такого на них наговорил, что сержант Кузьминов, ставший к этому времени лейтенантом, с нескрываемым удовольствием внес все это в протокол. Такой ценой он пытался избежать нечеловеческих пыток. И в этом он был, увы, не одинок.Его тоже не щадили. Например, бывшая сотрудница «Правды» Наталья Красина заявила: «Кольцов – известный бабник и разложенец в бытовом смысле: он не пропускал ни одной девушки и ухаживал по очереди за всеми нашими машинистками». Арестованный к тому времени Исаак Бабель утверждал, что Кольцов был связан по шпионской работе с французским писателем Андре Мальро. Но самое удивительное заявление сделал Николай Ежов, тот самый глава НКВД, который уничтожил тысячи людей, а затем и сам оказался за решеткой. На вопрос следователя, кто был связан с его женой по шпионской работе, он, не моргнув глазом, ответил: «На это могу высказать более или менее точные предположения. После приезда журналиста Кольцова из Испании очень усилилась его дружба с моей женой, которая, как известно, была редактором «Иллюстрированной газеты». Эта дружба была настолько близка, что жена посещала его даже в больнице во время его болезни. Я как-то заинтересовался причинами близости жены с Кольцовым и однажды спросил об этом. Жена вначале отделалась общими фразами, а потом сказала, что эта близость связана с ее работой. Я спросил, с какой работой – литературной или другой? Она ответила: и той, и другой. Я понял, что Ежова связана с Кольцовым по шпионской работе в пользу Англии».Вот так-то! А что Кольцов? Окончательно сломленный, и он дал собственноручные показания на самого близкого ему человека.«С моей второй женой, немецкой коммунисткой Марией Остен (настоящая фамилия – Грессгенер), я познакомился в 1932 году в Берлине. До меня ее знали Горький, Эренбург, Федин, Маяковский, Тынянов. Она уже бывала в СССР и хотела поехать на более продолжительное время. Я предложил поехать вместе со мной. Вскоре у нас началась связь, которая перешла в семейное сожительство… У нее были широкие связи в среде политэмигрантов, а также с литераторами Фединым, Тыняновым, режиссером Эйзенштейном и другими. Бывала у Радека.Некоторые ее знакомства были крайне подозрительны, и разговоры, которые велись, носили антисоветский характер. Но так как я сам уже был повинен в более значительных преступлениях, то молчал и продолжал покровительствовать. Летом 1937-го я узнал, что она находится в связи с немцем – певцом Бушем. Наша личная связь на этом прервалась, однако я оставил Марии денег и устроил на работу в Ассоциации писателей в Париже».Возможно, Кольцов так спокойно рассказывал о Марии потому, что она в Париже и из Москвы ее не достать. Более того, незадолго до ареста Михаил Ефимович смог позвонитьв Париж и строго-настрого запретил Марии приезжать в Москву. К сожалению, она его не послушалась и, узнав об аресте Кольцова, примчалась в Москву. Надеясь перестать быть «подозрительной иностранкой» и тем самым не компрометировать Кольцова, она приняла советское гражданство. Не помогло.Ее арестовали. И знаете, когда? 22 июня 1941 года. Других дел у доблестных советских чекистов в этот день не было. Расстреляли ее в сентябре 1942-го как германскую и французскую шпионку.[b]Приговор[/b]А Михаила Кольцова судили 1 февраля 1940-го. Перед этим он признал себя виновным в том, что:1. Будучи завербован Радеком, передавал шпионскую информацию германским журналистам.2. Содействовал Марии Остен в ее связи с английскими шпионскими элементами в среде немецких эмигрантов.3. Будучи завербован Мальро и Эренбургом, сообщил им шпионские сведения для французской разведки.4. Будучи в 1936–1937 годах в Испании, оказывал содействие американскому шпиону Луи Фишеру и сообщал ему шпионские сведения о помощи СССР Испании.Читаю протокол закрытого заседания Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством одной из самых зловещих личностей тех лет Ульриха. Само собой разумеется, протокол имеет гриф «Совершенно секретно» и отпечатан в одном экземпляре. Председательствующий спрашивает: «Признаете ли вы себя виновным?» И тут судей ждал большой сюрприз! Протокол есть протокол, эмоции в нем не отражены, но можно себе представить, как говорил Кольцов и как слушал Ульрих.«Подсудимый ответил, что виновным себя не признает ни в одном из пунктов предъявленных ему обвинений. Все предъявленные обвинения им самим вымышлены в течение 5-месячных избиений и издевательств. Предъявленный ему 2й том собственноручных показаний он подтвердил, признал, что все написано им самим, но он это сделал по требованию следователя. Отдельные страницы и отдельные моменты реальны, но он никому из иностранных журналистов не давал никакой информации. С Луи Фишером встречался, но никогда не имел с ним антисоветской связи и в своих показаниях все выдумал. С Радеком тоже встречался, но не по антисоветской линии, а все показания дал исключительно под избиением. Все показания, касающиеся Марии Остен, Андре Жида, а также вербовки в германскую, французскую и американскую разведки, тоже вымышлены и даны под давлением следователя…»Судебное заседание объявлено законченным, и подсудимому предоставляется последнее слово. И Кольцов вновь заявляет, что его показания родились из-под палки, «когда его били по лицу, по зубам, по всему телу». Он был доведен следователем Кузьминовым до такого состояния, что «дал показания на совершенно невинных людей, его знакомых. Ни в одном из предъявленных ему пунктов обвинения виновным себя не признает и просит суд разобраться в его деле и во всех фактах предъявленных ему обвинений».После этого «самый справедливый советский суд» удалился на совещание…Приговор: «Кольцова-Фридлянд Михаила Ефимовича подвергнуть высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».Здесь же, в деле № 21620, подшита скромненькая справка, подписанная помощником начальника 1-го спецотдела НКВД СССР старшим лейтенантом Калининым: «Приговор о расстреле Кольцова Михаила Ефимовича приведен в исполнение 2 февраля 1940 года».И все! Человека не стало. Стратегия поведения, избранная Кольцовым во время следствия, – все признавать, а судьи, мол, во всем этом бреде разберутся, – конечно же, не помогла. Она и не могла помочь – ведь санкцию на арест и приговор дал сам Сталин. Так что шуточный, на первый взгляд, вопрос вождя: «Вы не собираетесь застрелиться?» – звучал скорее как совет журналисту.
Общество
Голгофа Якова Джугашвили
[b]Сталин не щадил членов своей семьи. После того как застрелилась его жена, Надежда Аллилуева, были репрессированы все ее родственники. Покончив с Аллилуевыми, Сталин взялся за родственников своей первой жены, Екатерины Сванидзе — они тоже были уничтожены. Сын от этого брака – Яков Джугашвили – жил с отцом, но их отношения, по свидетельству очевидцев, не были теплыми. Всем известно, что старший лейтенант Джугашвили в июле 1941-го попал в плен, вел себя там достойно, а когда немцы предложили обменять его на фельдмаршала Паулюса, Сталин произнес облетевшие весь мир слова: “Солдата на фельдмаршала не меняю!”, чем приговорил сына к смерти: в апреле 1943-го он погиб в печально известном Заксенхаузене.[/b]О смерти Якова Джугашвили написано и рассказано немало, но лишь недавно достоянием гласности стали папки Главного управления контрразведки, больше известного под названием СМЕРШ, в которых хранится “Дело со справками, письмами, протоколами и другими документами о пребывании в немецком плену и гибели Якова Иосифовича Джугашвили”. Кроме этих материалов мне удалось ознакомиться с документами из личного архива Сталина, публикациями в западных газетах, воспоминаниями людей, которые находились в одном лагере с Яковом, протоколами допросов охранников лагеря и другими сведениями, почерпнутыми из самых разных источников.[b]Записка из плена[/b]Итак, 16 июля 1941 года Яков Джугашвили попал в плен. В суматохе отступления из-под Витебска, где в окружение попали 16-я , 19-я и 20-я армии, командира 6-й батареи старшего лейтенанта Джугашвили хватились не сразу. А когда оказалось, что среди вырвавшихся из окружения Джугашвили нет, генералы не на шутку испугались. Поиски, организованные специально созданной группой, ничего не дали. Нашли, правда, бойца, вместе с которым Джугашвили выходил из окружения. Красноармеец Лопуридзе сообщил, что еще 14 июля они переоделись в крестьянскую одежду, закопали свои документы и поодиночке двинулись к своим. Сообщение Лопуридзе вселило надежду, что Яков среди своих, и в Москву полетели успокаивающие телеграммы.Но Москва уже знала, что искать Джугашвили надо не среди своих, а среди пленных, оказавшихся у немцев. 20 июля немецкое радио сообщило потрясшую кремлевские кабинеты новость: сын Сталина – пленник фельдмаршала фон Клюге. В тот же день эту новость продублировала нацистская газета “Фелькишер беобахтер”, добавив, что Яков Джугашвили уже опознан и сейчас ведется допрос пленного. Допрашивали Якова майор Гольтерс и капитан Ройшле.Они задали сто пятьдесят вопросов – так что допрос продолжался не один час. Ройше записал достаточно откровенные ответы Якова. Возможно, он пользовался тайным микрофоном и должным образом смонтировал запись.Эту пленку крутили на передовой, и его голос слышали советские солдаты, а в это время немецкие самолеты сбрасывали на их головы листовки с призывом сдаваться в плен. Чтобы не было сомнений, что в их руках действительно сын Сталина, немцы сделали серию фотографий Джугашвили в окружении германских офицеров – и тоже сбросили на передовой. Само собой разумеется, что их опубликовали в нацистских газетах и журналах. Можно было не верить немецким листовкам, можно было объявить фальшивками сообщения в газетах, но когда в конце июля в руки Сталина попала подлинная записка, написанная рукой Якова, отпали последние сомнения: его старший сын – в плену. Самое удивительное, эта записка сохранилась и до сегодняшнего дня лежала в личном архиве Сталина.Вот ее текст.[i]“19.7.41. Дорогой отец! Я в плену. Здоров. Скоро буду отправлен в один из офицерских лагерей в Германию. Обращение хорошее. Желаю здоровья. Привет всем. Яша”.[/i][b]“У меня нет сына Якова”[/b]Изучив протоколы допросов, фашистское руководство потребовало доставить необычного пленника в Берлин. Сперва его поместили в Просткенский лагерь для военнопленных, потом передали гестаповцам, которые перевезли его в свою Центральную тюрьму. И снова допросы, расспросы, выпытывания семейных и военных тайн. Не исключено, что Якова не только допрашивали, но и пытали. Есть неподтвержденная, правда, информация, что Яков дважды пытался вскрыть себе вены. Так или иначе, но в конце концов гестаповцы махнули на него рукой и перевели в Хаммельсбругский лагерь для военнопленных.Вот что сообщил сотрудникам СМЕРШа чудом выживший после окончания войны капитан Ужинский, который в это время был близким другом Якова.[i]“Когда был привезен в лагерь т. Джугашвили, выглядел он плохо. В нормальных условиях я бы сказал, что этот человек перенес тяжелую, длительную болезнь. Щеки впалые, цвет лица серый. На нем было советское, но солдатское обмундирование. Питался он наравне со всеми: одна буханка хлеба на 5–6 человек в день, чуть заправленная жиром баланда из брюквы, чай. Мучаясь из-за отсутствия табака, Яков нередко менял свою дневную пайку на щепоть махорки”.[/i]В конце апреля 1942 года лагерное существование Якова было прервано неожиданным приказом снова бросить его в центральную тюрьму гестапо. А в феврале 1943-го по личному указанию Гиммлера Якова отправляют в печально известный концлагерь Заксенхаузен. Первое время он находился в лагерной тюрьме, затем был переведен в режимный барак зондерлагеря “А”. Эта особая зона была отделена от основного лагеря высокой кирпичной стеной и опоясана колючей проволокой, по которой проходил ток высокого напряжения. Охрану несли эсэсовцы из дивизии “Мертвая голова”. В папках СМЕРШа сохранились показания арестованного после войны коменданта лагеря штандартенфюрера СС Кайндля. Вот что, в частности, он рассказал.[i]“О том, что судьбой Джугашвили был заинтересован лично Гиммлер, было известно многим. Видимо, он хотел использовать сына Сталина в случае сепаратных переговоров с СССР или для обмена захваченных в русский плен видных нацистов”.[/i]Надо сказать, что в этом лагере находились и другие знатные пленники, в том числе племянник Черчилля Томас Кучинн и сын премьер-министра Франции капитан Блюм – на них у фашистов тоже были свои виды. Так случилось, что именно Томас Кучинн стал свидетелем гибели Якова Джугашвили. Было это 14 апреля 1943 года. И сломали Якова не немцы, а собственный отец.Вот что написал об этом много лет спустя Томас Кучинн: [i]“Однажды я увидел Джугашвили очень бледным, пристально уставившим свой взгляд в стену, на которой висел громкоговоритель. Я поздоровался с Яковом, но он не отреагировал на мое приветствие. В тот день Джугашвили не брился и не умывался, а его жестяная миска с супом оставалась нетронутой. Василий Кокорин (самозванец, выдававший себя за племянника Молотова. – Б. С.) пытался на жалком немецком языке объяснить мне причину столь удрученного состояния Якова. Насколько я понял, речь шла об очередной пропагандистской передаче берлинского радио, в которой говорилось о русских военнопленных в Германии и, в частности, о заявлении Сталина…”[/i]В радиопередаче фашистского радио утверждалось: [i]“У Гитлера нет русских военнопленных, а есть лишь русские изменники, с которыми расправятся, как только окончится война”. [/i]Далее Сталин опроверг утверждение немцев о том, что его сын Яков попал в немецкий плен. “У меня нет никакого сына Якова”, – цитировало слова советского вождя немецкое радио.[b]Гибель в концлагере[/b]“После этой передачи, – свидетельствует Томас Кучинн, – сын Сталина стал каким-то подавленным, чувствовал себя отверженным, похожим на человека, ощущающего на себе какуюто вину. Ему казалось, что его также следует причислить к категории изменников. На мой взгляд, именно в этот день Джугашвили принял твердое решение покончить счеты с жизнью.Я находился в бараке, когда вдруг раздался выстрел. Я выбежал и увидел Джугашвили висящим на проволоке мертвым. Его кожа во многих местах была обгорелой и черной. Скорее всего, он погиб от соприкосновения с проволокой, которая была под высоким напряжением”.О чрезвычайном происшествии тут же сообщили в Берлин. Немедленно была создана Особая следственная комиссия, командировавшая в Заксенхаузен судмедэкспертов. В своем докладе на имя Гиммлера они констатировали, что смерть Джугашвили наступила не от пулевого ранения, а от поражения током высокого напряжения. Выстрел часового прозвучал уже после того, как Джугашвили схватился за проволоку. Вывод: Джугашвили покончил жизнь самоубийством. Весьма жесткому допросу подвергся и Конрад Хартфиг, тот самый часовой, который произвел роковой выстрел. Он тоже заявил, что выстрелил лишь после того, как увидел, что Джугашвили схватился обеими руками за проволоку.Через несколько дней труп Якова Джугашвили был кремирован, а урну с прахом увезли в Берлин, в Главное управление имперской безопасности. Куда она делась дальше, никто не знает…Но на этом история с гибелью сына Сталина не закончилась. В личном архиве Сталина сохранился доклад заместителя министра внутренних дел Ивана Серова, датированный сентябрем 1946 года. Оказывается, в 1945-м американцы арестовали пятнадцать работников Заксенхаузена, в том числе коменданта лагеря Кайндля. Наше командование просило передать их советской стороне, что американцы и сделали.Само собой разумеется, начали с допроса Кайндля. Рассказывая о гибели Якова Джугашвили, он несколько иначе интерпретировал события того трагического дня. Кайндль заявил, что “за проволоку Джугашвили схватился одновременно с выстрелом часового, хотя эксперты считали, что убит он был ударом электрического тока, а выстрел в голову последовал после этого”.Убийство или самоубийство? Скорее одновременно – и то, и другое. Сегодня это уже не так важно. Важнее то, что отец отрекся от своего сына. Яков Джугашвили умер с клеймом изменника, и этим клеймом заклеймил его отец, считавший изменниками всех советских солдат, попавших в плен. Это обвинение со старшего лейтенанта Джугашвили было снято в 1977 году, когда Указом Президиума Верховного Совета СССР Яков Иосифович Джугашвили был награжден орденом Отечественной войны I степени (посмертно).[b]РЕПЛИКА РЕДАКТОРАНиколай МИХАЙЛОВ[/b][i]Понимаю трудности, выпавшие на долю нашего автора — Бориса Сопельняка. Знаю по собственному опыту: всегда, когда знакомишься с архивными документами (протоколами допросов, показаниями свидетелей и т. п.), испытываешь массу сомнений. Верить или не верить? Где правда, а где фальсификация? Что сказано на допросах откровенно и добровольно, а что вынужденно? В связи с этим хочу рассказать одну историю, связанную с “делом Якова Джугашвили”.В 1989—1991 гг. мне пришлось редактировать историко-архивный раздел в журнале “Известия ЦК КПСС”. Многие, наверное, помнят: тогда в этом журнале впервые публиковались ранее закрытые материалы из архивов ЦК и Политбюро ЦК КПСС, в том числе из так называемой “Особой папки”, личного архива Сталина и т. д. Для нас это было архиувлекательным занятием, а читателями исторические страницы журнала (тираж – 700 тыс. экз.) воспринимались как сенсации. По сути дела, так оно и было. Сложность для нас, архивистов и редакторов, состояла в том, что нужно было не просто найти интересный материал, но и получить разрешение на его публикацию. Официально главным редактором журнала числился сам М. С. Горбачев, но фактически “добро” на публикацию давал зав. Общим отделом ЦК В. И. Болдин, в чьем ведении находились секретные архивы ЦК.И вот мы узнаем, что в архиве есть протоколы допросов в немецком плену Якова Джугашвили, вывезенные после войны из Германии. Любой журналист и историк поймут, как нам хотелось их опубликовать! Ведь слухов ходило много, но толком никто ничего не знал. Валерий Иванович Болдин, который сам был в прошлом газетчиком, прекрасно нас понимал. Но… публикацию не разрешил.Почему? А дело в том, что, отвечая на немецких допросах о причинах поражения Красной армии в первые месяцы войны, старший лейтенант Джугашвили назвал среди этих причин засилье евреев в нашем командовании, которые-де и “провалили войну”. Публикацию стенограммы допросов Болдин посчитал “нецелесообразной”. Возможно, кто-то назовет это цензурой (я и сам тогда расстроился), но он был прав. В то время страна переживала разгул антисемитских настроений — резко активизировалось общество “Память”, на все лады муссировалась тема “жидомасонских заговоров” и т. п. Публикация протоколов допросов старшего сына Сталина сыграла бы на потребу всей этой антисемитской своры. К тому же, кто поручится, что протоколы допросов не были фальсифицированы, а ответы Якова Джугашвили — вынужденными? В гестапо умели делать фальшивки и добиваться нужных ответов не хуже, чем на Лубянке.Боюсь, что всей правды мы уже никогда не узнаем.[/i]
Общество
Заговор дрессировщиков
[i]В основе каждой публикации этой рубрики – конкретное уголовное дело из Центрального архива КГБ-ФСБ.[/i][b]Среди сотен террористических актов, успешно предотвращенных доблестными советскими чекистами, среди тысяч «врагов народа», намеревавшихся отправить в лучший мир горячо любимого вождя народов, среди многих и многих дел, прогремевших в тридцатые годы, как-то незаметно и без лишнего шума прошел процесс «контрреволюционной группы, свившей себе гнездо в Московской окружной школе военного собаководства».По делу проходили семь человек, трое из них были расстреляны, а остальные получили довольно солидные сроки. Ликвидировать вождя с помощью должным образом обученных собак невозможно, захватить с их помощью Кремль – тем более. Так на что же рассчитывали дрессировщики, инструкторы и врачи этой школы? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к делу № 1810, которое было завершено в январе 1933 года.[i]«Будь они прокляты!»[/b][/i]Все началось с того, что в школе военного собаководства появился врач-одногодичник, то есть призванный в армию на один год, Николай Зинин. Человек он был компанейский, много читал, любил порассуждать о политике, но друзей пока что не было, а с собаками не очень-то разговоришься. И Николай завел дневник. Первое время его записи носят весьма нейтральный характер, во всяком случае о политике – ни слова.[b]«10.10.1932 г.[/b][i]Говорят, что весь контингент призванных в этом году врачей хотят оставить в кадрах. Единственной хорошей стороной этой неприятной истории является то, что я смогу снабжать жену продуктами. Армия – это единственная часть в социалистической стране, где государство еще считает нужным обувать, одевать и хоть както сносно кормить людей. Впрочем, это вполне понятно: в случае чего, вся надежда на хорошо откормленную армию.Я получаю на руки красноармейский паек, который выглядит довольно внушительно. В месяц полагается: 7,5 кг мяса, 10 кг картофеля, 13 кг черной муки, 1 кг сахара, 100 г чая, 700 г сала, 1 кг подсолнечного масла и 8 кг белой муки. На рынке это представляет огромную, прямо-таки баснословную ценность».[/i]Но буквально через два дня тональность записей резко меняется. Николаю сообщают о болезни матери, он просит увольнительную, но его не отпускают. И тогда он пишет: «Будь они прокляты, властители нашихсудеб». Пока что непонятно, о ком идет речь – о старших командирах, руководстве школы или о тех, кто призвал его в армию.Все прояснилось буквально на следующий день.[b]«14.10.1932 г.[/b][i]Расстроенный, я не мог должным образом отметить выдающегося события нашей жизни – постановления ЦК ВКП(б) об исключении из партии 24 видных коммунистов, в том числе Зиновьева, Каменева, Петровского и других.Сейчас они, вероятно, во внутренней тюрьме ОГПУ. За что? В «Правде» пишут, что эти «враги» не раз говорили, что сталинский ЦК завел страну в тупик. И это называется клеветой?! Какая же это клевета! Старая гвардия исчезает: часть вымерла, а часть изгнана из партии узурпатором из Закавказья».[/i]Итак, объект критики определен и почти что назван по имени.[i]«На днях из Смоленска приезжала жена нашего инструктора Ивана Самойлова. Мы слушали ее рассказы с содроганием: там страшный голод, служащим дают по 150 г хлеба в сутки – и все.Как оказалось, такая же ситуация в Самаре, Нижнем Новгороде и даже в благодатном Ростовена-Дону. Везде и всюду голод, рвань, разруха, а также суды и расстрелы. Так дальше продолжаться не может! Выход, хоть какой-то, должен быть найден. Иначе – катастрофа! Как только свергнут этого идиота с усами и трубкой, как только изменится курс партии, я подам заявление о вступлении в ее ряды, чтобы бороться за правильный курс, ведущий к социализму, чтобы Россия стала поистине Великой».[b]Без страха и упрека[/i][/b]Если бы Николай только вел дневник, но он начал говорить, а это в стране всеобщего благоденствия и единства было смертельно опасно. Ведь уши были не только у людей и собак, они были и у той нелюди, которая своей профессией выбрала стукачество. Не исключено, что одного из таких стукачей до глубины его пролетарской души обидела запись в дневнике Зинина, которую он и не скрывал.[b]«15.10.1932 г.[/b][i]Армия вырабатывает особый тип людей. Редко-редко встретишь культурного, более или менее развитого командира с запросами интеллигента хотя бы средней руки.Обычно это люди абсолютно ничем не интересующиеся. Даже на свою непосредственную работу они смотрят с отвращением.В библиотеку они не ходят и ничего не читают. В театре бывают только тогда, когда присылают бесплатныебилеты.Язык у них такой, каким был в деревнях и городках: «итить», «давеча», «вчерась», «евонный», «ихний» и пр. и т.п. Но даже эти слова они не могут связать без мата.А как же наши красные офицеры пьют! Пьют все и, что самое интересное, втихомолку, чуть ли не под одеялом – видимо, боятся друг друга».[/i]Ничего удивительного, что о дневнике Зинина и его разговорах очень скоро узнали в Особом отделе. Поразительно, но ни запираться, ни отнекиваться Николай не стал: создается впечатление, что он не понимал, что ему грозит, и даже бравировал своей оппозиционностью.– Мои антисоветские и антисталинские убеждения сформировались еще в студенческие годы, – заявил он на первом же допросе.– Вели ли вы на эти темы разговоры с кем-нибудь из сослуживцев? – поинтересовался особист.– Вел. Чаще всего с инструктором Хаковым, лекпомом Аброшиным и врачом Струковым.Надо ли говорить, что в тот же день все трое были арестованы.Первым на допрос вызвали Михаила Аброшина.– Как вас втянул в свою группу Зинин?– Случайно. Я вешал в библиотеке портрет Сталина, а тут вошел Зинин и со смехом сказал: «Зачем вы его вешаете? У Ленина хоть лицо благородное, а у Сталина рожа, как у чистильщика сапог!» Мы посмеялись вместе, а потом поговорили… Я понял, что он ищет политических единомышленников. Меня устраивало, что он ненавидит советскую власть и жаждет свержения Сталина. Устраивало даже то, что в отношении Сталина он хотел применить террористический акт, а потом организовать вооруженное восстание.Затем взялись за Алексея Хакова, инструктора-дрессировщика. – Это Зинин вас сбил с истинного пути, да?– Почему же Зинин? – не заметил подсказки Хаков. – Я и сам не слепой, сам вижу, что народ вымирает целыми деревнями, а партийные секретари жируют. Раньше не с кем было об этом поговорить, а когда появился Зинин и стал открыто называть Сталина узурпатором и идиотом, я понял, что мы с ним единомышленники.– А о терроре вы говорили?– Говорили. Зинин, например, не раз заявлял, что готов собственными руками убить Сталина. Пусть, мол, при этом погибнет и он, зато войдет в историю как выдающаяся личность.Потом допрашивали инструктора дрессировки Ивана Самойлова, ветеринарноговрача Серафима Струкова, добрались и до квартирного соседа Хакова, священника Новогиреевской церкви Александра Модестова и дьяка Ивана Смирнова.Всех их вынудили признать себя членами антисоветской группы Зинина, планировавшей «переход на путь открытой вооруженной борьбы с советской властью и организацию покушения на товарища Сталина».[i][b]Нас спасет русский фашизм![/b][/i]Не удивляйтесь, но именно такой лозунг выдвинул в своей программе переустройства жизни в Советском Союзе Николай Зинин. Не забывайте, что Гитлер еще не пришел к власти, а фашизм тогда воспринимался многими именно как национал-социализм: то есть то, за что боролись большевики, но с национальной окраской.– Я убежден, – говорил на допросах Зинин, – что нашей опорой должно быть раскулаченное крестьянство – таких людей миллионы, а также казачество и исключенные из партии оппозиционеры. Нельзя забывать и о молодежи, которую не принимают в вузы из-за непролетарского происхождения. Короче говоря, недовольных в нашей стране – легионы. Если их объединить и дать хорошие лозунги – большевикам несдобровать. Но чтобы их объединить, нужна партия, такая, как у Муссолини. Ведь итальянских фашистов было ничтожно мало, а теперь их больше, чем у нас коммунистов.– Значит, партия должна быть фашистской? – уточнил следователь.– Именно фашистской. Но в то же время русской по духу.– А террору в вашей программе место есть?– В принципе, я против террора, так как он ничего не решает. Но Сталин – случай особый. Он заслуживает того, чтобы его убрали. Никто не причинил России столько бед, сколько он, а за это надо платить – платить своей жизнью.Понятно, что после таких откровений репрессивный аппарат не заставил себя ждать с решением судьбы «дрессировщиков». 27 января 1933 года состоялось заседание печально известной «тройки» ОГПУ. Николая Зинина, Алексея Хакова и Михаила Аброшина приговорили к расстрелу, Ивану Самойлову и Александру Модестову дали по пять лет, Ивана Смирнова сослали на три года, а Серафим Струков получил три года условно.[b]АБРОШИН Михаил Гаврилович[/b].Род. 1894, д. Софино Московской обл., русский, б/п, обр. среднее, лекпом. школы военных собак МВО, прож.: г. Москва, Новогиреево, 7 пр-т, 19.Арест. 26.12.1932. Приговорен Коллегией ОГПУ 17.02.1933, обв.: ТД. Расстрелян 21.03.1933. Реабилитирован 28.11.1989.[b]ХАКОВ Алексей Федорович[/b].Род. 1904, с. Лесуново Павловской обл., русский, б/п, обр. среднее, инструктор школы военных собак МВО, прож.: г. Москва, Новогиреево, Екатерининский пр-т, 66.Арест. 25.12.1932. Приговорен Коллегией ОГПУ 17.02.1933, обв.: ТД. Расстрелян 21.03.1933. Реабилитирован 28.11.1989.[b]ЗИНИН Николай Иванович[/b].Род. 1908, г. Самара, русский, б/п, обр. высшее, врач школы военных собак МВО, прож.: г. Москва, ул. 3-я Ново-Останкинская, 3-2.Арест. 17.12.1932. Приговорен Коллегией ОГПУ 17.02.1933, обв.: ТД. Расстрелян 21.03.1933. Реабилитирован 28.11.1989.
Происшествия
К иным планетам - через Лубянку
[b]По фронтам ходить ни к чему[/b]Тихая, полусонная Калуга оказалась в стороне от революционных потрясений – во всяком случае, здесь не было восстаний, мятежей, уличных боев и массовых расстрелов. Но не было в России более или менее просвещенного человека, который бы не знал об этом городе.Причем славу Калуге принес не родовитый вельможа, богатый купец или великий писатель, а скромный учитель женского епархиального училища. Его статьи публиковались в самых популярных журналах, его книгами зачитывались гимназистки, студенты и седобородые ученые, его идеи повергали в шок и побуждали к действиям инженеров, авиаторов и конструкторов летательных аппаратов. “Земля мала, Земля тесна, Земля засорена – вперед, к другим планетам! Жизнь вечна, смерти нет, есть лишь мыслящий атом, который всегда был и всегда будет. Мозг и душа бессмертны”. И хотя ни одна из его научных идей не была реализована при жизни – не взлетел цельнометаллический дирижабль, не поднялся многофюзеляжный аэроплан, не был построен поезд на воздушной подушке, не стартовала ракета для межпланетных сообщений, его неординарные разработки были известны всем образованным людям, и многие верили, что вот-вот они будут претворены в жизнь.Но вскоре грянула революция, и о Циолковском забыли. Забыли, но не все. В ноябре 1919 года Циолковский оказался на Лубянке. Слухов об этой истории ходило немало, сам Константин Эдуардович упоминал о своем пребывании в чрезвычайке, но очень кратко и, я бы сказал, туманно.И вот дело № 1096 по обвинению Циолковского Константина Эдуардовича в моих руках. Никто и никогда его не видел, мне посчастливилось стать первым, кто прикоснулся к этим бесценным страницам.Начато дело 20 ноября 1919 года и открывается весьма странным документом. Называется он “Точные пополнения к докладу сотрудников Особого отдела 12-й армии т. Кошелева и т. Кучеренко”. Эти люди – не простые чекисты, они разведчики, засланные в стан врага. И не просто красные разведчики, а… сотрудники деникинской разведки. Рассказав о том, что они видели и с кем общались, Кучеренко далее пишет: “В г. Калуге мне и Петрову было сказано начальником разведки князем Галицыным-Рарюковым, чтобы не ходить и не собирать сведения по фронтам и не подвергать себя опасности, а обратиться по адресу: г. Калуга, ул. Коровинская, 61, спросить Циолковского. Пароль “Федоров – Киев”. Циолковский среднего роста, шатен, в очках, большая борода лопатой.В Калуге должен быть штаб повстанческих отрядов спасения России. Циолковский должен сказать адреса пунктов, находящихся в Москве, где и должны давать полные и точные сведения о положении дел на фронте и в красных войсковых частях”.[b]Революций без крови не бывает[/b] Вот так-то. Князь бережет своих агентов, не хочет подвергать опасности и считает, что они куда больше узнают от Циолковского. Что должны делать в этой ситуации сотрудники ЧК? Прежде всего они навели справки о Циолковском. Ученый с мировым именем. Не раз выступал против гражданской войны, категорический противник смертной казни. Вожди учат, что без крови революции не бывает, а он призывает прекратить кровопролитие.Но раз он против крови, значит, против революции! В 1918-м был членом Социалистической академии общественных наук; после того как представил там проект идеального общественного строя, его же коллеги поспешили от идеалиста избавиться, уведомив его об этом и прекратив выплату жалованья. Так что старик не простой, дно там может быть и двойное, и тройное. И МЧК принимает решение произвести проверку Циолковского. К проверке были подключены разведчик Молоков и комиссар Поль: Молоков должен изображать деникинского офицера, Поль – в нужный момент арестовать Циолковского.Отчет Молокова, длинный и путаный, сохранился полностью, но написан он так безграмотно, что я лишь изложу его суть. А именно: 16 ноября провокатор явился к Циолковскому, назвался Образцовым и сказал, что он приехал из Киева по рекомендации Федорова, давнего знакомого Циолковского. Константин Эдуардович обрадовался, полагая, что Образцов интересуется проблемами воздухоплавания, но тот перебил старика, заявив, что он деникинский разведчик и послан князем Галицыным-Рарюковым с целью сбора информации о Красной Армии и явках в Москве.Бедный Циолковский ничего не понимал, одну за другой вставлял в ухо свои знаменитые слуховые трубки, уверял, что сношения у него с Москвой сугубо научного характера, что в Киеве произошла какая-то путаница…На следующий день Образцов снова пришел к Циолковскому, предъявил какой-то липовый документ, удостоверяющий, что он действительно деникинский агент, и в этот момент явился… комиссар Поль с представителями местного ГубЧК. В соответствии с предварительным планом Циолковского тут же арестовали и отправили в Москву.19 ноября Циолковский уже на Лубянке. Первый допрос состоялся через десять дней и проводил его следователь Ачкасов. После уточнения так называемых установочных данных следователь решил усыпить бдительность шестидесятидвухлетнего ученого и дал ему поговорить на любимую тему – о воздухоплавании и дирижаблестроении. И вдруг как обухом по голове! – Почему именно к вам зашел деникинский офицер? – Почему? Я не знаю почему… Видимо, потому, что я состоял в переписке с Федоровым, а они были знакомы… Я усомнился, что молодой человек, назвавшийся Образцовым, деникинский офицер. А когда он явился и на следующий день и продолжал настаивать на том, чтобы я указал лиц, которые бы дали сведения о Восточном фронте, убедился в этом окончательно… После всех произнесенных мною показаний больше показать ничего не имею и виновным себя в чем-либо не признаю, в чем и расписываюсь.Кстати, свою фамилию Константин Эдуардович писал через “а”, то есть Циалковский.[b]Ночевать попросился… в тюрьму[/b]И вот наконец главный документ, написанный каллиграфическим почерком. Приведу его почти без купюр.[b]Заключение Следователя Ачкасова по делу № 1096[/b][i]…Несмотря на все доводы Кучеренко и Евсеева-Петрова, что через некоего Федорова они узнали в Киеве в стане неприятеля, что Циолковский знает все пункты организации Союза возрождения России, я делаю вывод, что белые не знали Циолковского.Когда Циолковский стал догадываться, что Образцов является подставкой и только играет роль деникинца, он ему ни в чем не противоречил… В невыяснении о принадлежности Циолковского и неполучении сведений сделал оплошность т. Образцов, он же Кучеренко, который погорячился, открывая себя деникинским агентом, узнавая сразу же справки у Циолковского, который, переживший многое и как практик в жизни, сразу же догадался о посещении его Образцовым и тем самым скрыл свою принадлежность к организации СВР и место нахождения таковых. А поэтому, ввиду полной недоказанности виновности Циолковского, но твердо в душе скрывающего организацию СВР и подобные организации, предлагаю выслать гр-на Циолковского К. Э. в концентрационный лагерь сроком на 1 год без привлечения к принудительным работам ввиду его старости и слабого здоровья.[/i][b]Декабря 1 дня 1919 г. Следователь Ачкасов[/b].Вот так. С одной стороны, Циолковский ни в чем не виноват, но с другой – что-то там скрывает в своей душе. В принципе, судьба ученого была предрешена. Но… служили в ЧК и другие люди. Одним из них был начальник особого отдела МЧК Ефим Евдокимов. Всю “работу” Ачкасова он перечеркнул собственной резолюцией, написанной красными чернилами: “Освободить и дело прекратить. Е. Евдокимов. 1.12.19”.В тот же день Циолковский оказался на свободе. А вечером с ним произошел любопытный казус: Константин Эдуардович не смог сесть на поезд, растерялся и не знал, где переночевать. Ничего лучшего, как вернуться в тюрьму и попросить ночлега там, он не придумал. И что вы думаете? В нарушение всех правил его пустили в камеру, а утром отправили в Калугу.Это, видимо, и дало ему основания несколько позже написать в одном из писем: “Заведующий чрезвычайкой очень мне понравился, потому что отнесся ко мне без предубеждения и внимательно”. Увы, судьба Ефима Евдокимова, ставшего спасителем Циолковского, сложилась трагически: будучи кавалером ордена Ленина и пяти орденов Красного Знамени, в 1940 году он был репрессирован.Несмотря на благополучный исход, пребывание на Лубянке Циолковского потрясло: когда он добрался до дома и постучал в дверь, жена его не узнала.Любопытно, что ученый не затаил обиды ни на чекистов, ни на виновника его злоключения А. Я. Федорова. Больше того, после освобождения Киева от белых Константин Эдуардович возобновил с ним переписку и всерьез обсуждал вопрос о своем переезде на постоянное место жительства в Киев. Еле-еле уговорили его калужане не покидать их город.Впереди был самый плодотворный и самый счастливый период жизни Циолковского: работа над новыми моделями дирижаблей и аэропланов, статьи о полете в космос, книги на философские темы, прогремевшее на всю страну празднование 75-летнего юбилея, признание его заслуг учеными всего мира…Страшно подумать, что всего этого могло бы не быть, что все могло оборваться холодным декабрьским утром 1919-го.[i]В основе каждой публикации этой рубрики – конкретное уголовное дело из Центрального архива КГБ–ФСБ[/i].
Общество
Игра навылет
[b]В основе каждой публикации этой рубрики – конкретное уголовное дело из Центрального архива КГБ-ФСБ.[/b]Все началось с обычной актерской пирушки. Выпили по рюмке чая – и давай травить политические анекдоты. Потом кто-то, как водится, плеснет еще, пустит нетрезвую слезу, обнимет ближайшего друга и заявит хорошо поставленным голосом, что Ленин и Троцкий – титаны, а все остальные – пигмеи, правда, среди них есть такие замечательные люди, как Зиновьев, Каменев и Бухарин. «А Сталин?» – поинтересуется ближайший друг. – «Что Сталин, его во время революции никто и знать-то не знал!» А уже утром отчет об этом разговоре будет лежать на столе начальника Управления НКВД по Московской области всесильного Реденса и в бедовой голове сына сапожника родится план беспощадной чистки авгиевых конюшен столичных театров.[b]Акт I. У нас бы Тельмана расстреляли[/b]Так появилось следственное дело № 12690 по обвинению в антисоветской агитации среди артистов Театра имени Ермоловой Георгия Юльевича Баумштейна (Бахтарова) и Евгения Анатольевича Бонфельда (Кравинского).В постановлении об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения говорится: «Баумштейн Г. Ю. достаточно изобличается в том, что он, являясь антисоветски настроенным, систематически ведет среди окружающих его лиц злостную контрреволюционную, троцкистскую агитацию, направленную против мероприятий партии и правительства, и распространяет провокационные слухи. Мерой пресечения избрать содержание под стражей».Что касается Бонфельда, то ему предъявили еще более серьезное обвинение: «В среде своих сослуживцев высказывал явно террористические настроения в отношении вождей и руководителей партии и соввласти».На первом же допросе Баумштейн признал, что в разговорах с сослуживцами восторгался Муссолини и Гитлером, говорил, что они талантливые руководители, выдающиеся личности и сильные люди.– Следствие располагает данными, что вы беседовали об этом с артистами вашего театра Николаем Лосевым и Верой Леоненко. Подтверждаете это?– Да, – сник Баумштейн.– А какие контрреволюционные разговоры вы вели с Бонфельдом и Грудневым?– Никаких… Хотя припоминаю, что однажды в их присутствии Троцкого называл самой популярной личностью. Разумеется,наряду с Лениным.– А что вы говорили в связи с освобождением и приездом в СССР болгарских коммунистов Димитрова, Попова и Танеева?– Я заявил… Я сказал, что Германия с этим делом прошляпила. У нас за такие дела, как поджог рейхстага, не то что бы не выпустили, а давно бы расстреляли.Потом следователь взялся за Бонфельда. Доказать, что он затевал террористический акт против руководителей партии и правительства, не удалось, зато следователь смог вытянуть признание в том, что он восторгался идеями германского фашизма и с пониманием относился к аресту вождя немецких коммунистов Эрнста Тельмана.– Тельман – враг немецких фашистов, – заявил Бонфельд. – А враг есть враг, если он не сдается, его уничтожают. По крайней мере, так поступают в Советском Союзе. Так что фашисты поступили с Тельманом очень мягко, у нас бы его расстреляли.Потом были допросы свидетелей, которые, конечно же, все подтвердили. Вскоре дело было передано на рассмотрение печально известного Особого совещания, которое вынесло беспрецедентно мягкий по тем временам приговор: три года ссылки в одну из областей Казахстана. В театре облегченно вздохнули: ссылка – это не лагерь, к тому же и Баумштейну, и Бонфельду разрешили работать по специальности.[b]Акт II. Есть групповое дело![/b]1937 год для начальника 6-го отделения 4-го отдела УГБ УНКВУД Московской области лейтенанта Шупейко прошел досадно бесплодно – ни одного расстрела и ни одного группового дела. А отличиться хотелось: нельзя же всю жизнь ходить в лейтенантах! И тогда Шупейко нырнул в архив и наткнулся на дело Баумштейна. В его показаниях упоминаются актеры Ермоловского театра Лосев, Груднев и Вера Леоненко. Шупейко запросил анкеты упомянутых актеров и пришел в неописуемый восторг. Лосев! Это же именно то, что надо! Сын крупного фабриканта и домовладельца, выпускник Коммерческой академии и Московского университета, поручик царской армии, несколько лет провел в германском плену, мог бы служить в Красной Армии, но, сославшись на нездоровье, отказался.Так появилось дело № 6330 по обвинению Лосева Николая Константиновича, который «является одним из активных участников контрреволюционной фашистско-террористической группы, вскрытой в Театре имени Ермоловой». Арестовали Лосева 30 апреля 1938 года. В тот же день – первый допрос, на котором актер виновным себя ни в чем не признал и заявил, что никакой фашистско-террористической группы в театре нет.Второй допрос состоялся 8 мая. Судя по дрожащей подписи под протоколом и диким признаниям, с актером основательно поработали заплечных дел мастера.– Я признаю, что с первых же дней утверждения советской власти чрезвычайно враждебно относился к политике партии и правительства, а также к руководству ВКП(б) и государства. Это сблизило меня с группой контрреволюционных элементов из числа артистов театра. Признаю, что о руководителях партии и правительства отзывался озлобленно, с ненавистью и применением различных оскорбительных выражений. Я выражал надежды на реставрацию в СССР капиталистических порядков и восхвалял фашистского вождя Гитлера.– С кем вы вели такого рода беседы? – полюбопытствовал Шупейко. – С одним из самых активных участников нашей группы Унковским и его женой Урусовой.Наклевывалось «групповое дело», и лейтенанта понесло. В течение нескольких дней он арестовывает артистов Унковского, Макшеева, Эверта, Демич-Демидовича, Чернышева, Радунскую и Урусову. Дальше, как говорится, дело техники: все оговаривали всех, и в итоге складывалось впечатление, что в театре действительно существует тесно спаянная антисоветская группа.Скажем, Борис Эверт заявлял, что Николай Чернышев в своей ненависти к советской власти дошел до того, что «выражал одобрение тем террористическим актам, которые организовывались и осуществлялись троцкистами, зиновьевцами и изменниками других названий».В свою очередь, Чернышева довели до такого состояния, что он пошел еще дальше.– Были среди нас и такие элементы, которые прямо заявляли, что при первой возможности сами совершили бы убийство кого-либо из наиболее ненавистных им руководителей партии и правительства, а именно Сталина, Кагановича, Ворошилова и Ежова.– Кто именно делал эти заявления?– Унковский и Демич-Демидович.[b]Акт III. Не шпионка, а подруга[/b]К разговору с Унковским Шупейко готовился загодя: что ни говори, он не какой-нибудь безродный актеришка, а внук известного всей России адмирала, командира воспетого Гончаровым фрегата «Паллада».Когда Михаила Унковского ввели в кабинет, Шупейко даже привстал – настолько поразил его этот красивый и гордый человек. Для проформы следователь спросил, признает ли себя Унковский виновным в контрреволюционной деятельности, и, получив отрицательный ответ, зачитал показания арестованных коллег, а заодно и тех, кто проходил в качестве свидетелей. Коллеги, разумеется, подтвердили, что и советскую власть он не любит, и роли советских героев играть отказывается, и Гитлером восхищается, не говоря о том, что пьет, на квартире устраивает оргии, молодых актрис склоняет к сожительству, а свою жену использует для продвижения по карьерной лестнице.Прочитав показания «свидетелей» и хорошенько «подумав» под аккомпанемент барабанной дроби кулаков чекистов, непоколебимый до этого Унковский поведал, что он-де и сторонник фашизма, и одобряет террор, и ненавидит Сталина. В ответ на вопрос, кто разделяет его взгляды, назвал Чернышева, Лосева и Эверта.Вскоре следственные дела Лосева, Макшеева, Унковского, Демич Демидовича, Чернышева, Эверта и Урусовой были завершены и направлены на рассмотрение Особого совещания. Вот только с Верой Радунской вышла промашка. Ее арестовали по подозрению в шпионаже «в пользу одного иностранного государства», но свести концы с концами никак не удавалось. В результате плодотворных умозаключений следователей выходило, что Радунская не шпионка, а всего лишь… любвеобильная подруга нескольких иностранных дипломатов.Когда на одном из допросов ее попросили назвать имена мужчин, с которыми она находилась в интимных отношениях, список получился таким пространным, что посмотреть на советскую Мессалину сбежались следователи из соседних кабинетов. Сейчас уже трудно установить, где здесь правда, а где ложь, но факт, что Радунская признавать себя шпионкой решительно не желала. И тогда Особое совещание осудило ее как «социально опасный элемент» и приговорило к пяти годам исправительно-трудовых работ.Что касается ее коллег по театру, то всем дали по восемь лет, кроме Урусовой, которая удостоилась десяти.[b]Эпилог[/b]По большому счету, Театр имени Ермоловой надо было закрывать: ведущие актеры в лагерях, лучшие спектакли с репертуара сняты, публика обходит прокаженное место стороной. Но художественный руководитель театра Николай Хмелев понимал, что театр надо сохранить любой ценой: он искал новые пьесы, приглашал талантливую молодежь, репетировал днем и ночью. И театр выстоял.Между тем, войдя во вкус «творческой» работы, следователь Шупейко так увлекся, что сломанных судеб ермоловцев ему показалось мало, и он затеял куда более грандиозный процесс над артистами Московской эстрады и цирка. По делу были арестованы 57 человек, 8 из них расстреляли. То ли из-за излишней инициативности, то ли по другим, неведомым нам причинам, но в 1939-м было возбуждено дело… против самого Шупейко. В итоге Шупейко расстреляли, а его подручных приговорили к длительным срокам заключения. Разделил судьбу инициативного следователя и когда-то всесильный Реденс: в 1940-м его тоже казнили.Несчастные ермоловцы об этом не знали и знать не могли: они отбывали свои сроки в самых дальних лагерях.А когда в 1955-м пришло время массовых реабилитаций, оказалось, что Макшеев, Унковский и Лосев этого дня не дождались – они умерли в лагерях и на пересылках. Оставшиеся в живых вернулись к любимой работе, а Евдокия Георгиевна Урусова долгие годы блистала на сцене своего родного театра.
Происшествия
ЗАГОВОР ЛЮБИТЕЛЕЙ СОБАК
[i][b]Среди тысяч дел «врагов народа», мечтавших отправить на тот свет горячо любимого вождя, как-то незаметно прошел процесс контрреволюционной группы, свившей себе гнездо в Московской окружной школе военного собаководства.По делу проходило семь человек, трое из них были расстреляны, а остальные получили довольно солидные сроки. Речь шла не о неправильной дрессировке собак и не о том, что их учили лаять по-немецки, речь шла о намерении организовать покушение на Сталина и о попытке организации вооруженного восстания.Ликвидировать вождя с помощью должным образом обученных собак невозможно, захватить с их помощью Кремль тем более. Так на что же рассчитывали дрессировщики, инструкторы и врачи этой школы? Обратимся к делу № 1810, которое было завершено в январе 1 933 года. А заполучить из архивов бывшего КГБ мне удалось его совсем недавно.[/b][/i]Все началось с того, что в школе военного собаководства появился врачодногодичник, то есть призванный в армию на один год, Николай Зинин. Человек он был компанейский, много читал, любил порассуждать о политике, но друзей завел не сразу, а с собаками не очень-то разговоришься. И Николай завел дневник. Первые его записи носят весьма нейтральный характер, во всяком случае о политике — ни слова.«10.10.1932 г.Говорят, что весь контингент призванных в этом году врачей хотят оставить в кадрах. Единственной хорошей стороной этой неприятной истории является то, что я смогу снабжать жену продуктами. Армия — это единственная часть в социалистической стране, где государство еще считает нужным обувать, одевать и хоть как-то сносно кормить людей. Впрочем, это вполне понятно: в случае чего, вся надежда на хорошо откормленную армию.Я получаю на руки красноармейский паек, который выглядит довольно внушительно. В месяц мне полагается: 7,5 кг мяса, 10 кг картофеля, 13 кг черной муки, 1 кг сахара, 100 г чая, 700 г сала, 1кг подсолнечного масла и 8 кг белой муки. На рынке это представляет огромную, прямо-таки баснословную ценность».Но буквально через два дня тональность записей резко меняется. Николаю сообщают о болезни матери, он просит увольнительную, но его не отпускают. И тогда он пишет: «Будь они прокляты, властители наших судеб».Пока что непонятно, о ком идет речь — о старших командирах, руководстве школы или о тех, кто призвал его в армию. Все прояснилось буквально на следующий день.«14.10.1932 г.Расстроенный, я не мог должным образом отметить выдающегося события нашей жизни — постановления ЦК ВКП(б) об исключении из партии 24 видных коммунистов, в том числе Зиновьева, Каменева, Петровского и других. Сейчас они, вероятно, во внутренней тюрьме ОГПУ. За что? В «Правде» пишут, что эти «враги» не раз говорили, что сталинский ЦК завел страну в тупик.И это называют клеветой?! Какая же это клевета! Старая гвардия исчезает: часть вымерла, а часть изгнана из партии узурпатором из Закавказья».Теперь, когда объект критики определен и почти что назван по имени, Николай окончательно осмелел.«На днях из Смоленска приезжала жена нашего инструктора Ивана Самойлова. Мы слушали ее рассказы с содроганием: там страшный голод, служащим дают по 150 г хлеба в сутки — и все.Как оказалось, такая же ситуация в Самаре, Нижнем Новгороде и даже в благодатном Ростове-на-Дону. Везде и всюду голод, рвань, разруха, а также суды и расстрелы. Так дальше продолжаться не может! Выход, хоть какой-то, должен быть найден. Иначе — катастрофа! Как только свергнут этого идиота с усами и трубкой, как только изменится курс партии, я подам заявление о вступлении в ее ряды, чтобы бороться за правильный курс, ведущий к социализму, чтобы Россия стала поистине Великой. Все преобразования возможны и имеют смысл только через Великую Россию. И никак иначе!» Если бы Николай только вел дневник и втихомолку его перечитывал, как знать, может быть, и не случилось трагических последствий: он начал говорить, а это в стране всеобщего благоденствия и полного единомыслия было смертельно опасно. К тому же уши были не только у людей и собак, они были и у той нелюди, которая своей профессией выбрала стукачество. Не исключено, что одного из таких стукачей до глубины его пролетарской души обидела запись в дневнике Зинина, которую он и не скрывал.«15.10.1932 г.Армия вырабатывает особый тип людей. Редко-редко встретишь культурного, более или менее развитого командира с запросами интеллигента хотя бы средней руки. Обычно это люди абсолютно ничем не интересующиеся. Даже на свою непосредственную работу они смотрят с отвращением.В библиотеку, которой я временно заведую, они не ходят и ничего не читают. В театре бывают только тогда, когда присылают бесплатные билеты.Язык у них такой, каким был в деревнях и городках: «итить», «давеча», «вчерась», «евонный», «ихний» и пр. и т. д.Но даже эти слова они не могут связать без мата. Самое поразительное, нормальных слов в их речи все меньше, а матерщины все больше — и они прекрасно понимают друг друга.Правда, говорят, что в высшем комсоставе есть весьма даровитые люди, но они, как правило, из «бывших», которых почему-то не тронули.А как же наши красные офицеры пьют! Пьют все и, что самое интересное, втихомолку, чуть ли не под одеялом — видимо, боятся друг друга».Ничего удивительного, что о дневнике Зинина и его разговорах узнали в Особом отделе. Когда его вызвали для беседы, то дали понять, что максимум, что ему грозит, это гауптвахта. Но когда сделали обыск и нашли не только дневник, но и проект программы русского фашизма, Зинина арестовали.Поразительно, но запираться Николай не стал. Создается впечатление, что он не понимал, чем ему это грозит.Он даже бравировал своей оппозиционностью.— Мои антисоветские и антисталинские убеждения сформировались еще в студенческие годы, — заявил он на первом же допросе. — Я считаю, что ЦК ведет неверную политику в деревне, что коллективизация — это чистой воды вредительство, что большим преступлением является исключение из партии Зиновьева, Каменева, Петровского и других. Я убежден, что среди рядовых членов партии зреет глубокое недовольство, а так называемое единство держится на сталинской диктатуре. Такая политика губительна для страны! Прибыв по мобилизации в ряды Красной Армии, я увидел, что она в ужасном состоянии, а красные офицеры поражают своим дремучим невежеством.— Вели ли вы на эти темы разговоры с кем-нибудь из сослуживцев? — поинтересовался особист.— Вел. Чаще всего с инструктором Хаковым, лекпомом Аброшиным и врачом Струковым.Надо ли говорить, что в тот же день все трое были арестованы… Первым на допрос вызвали Михаила Аброшина.— Что вас побудило стать на антисоветский путь и войти в контрреволюционную группировку? — спросил следователь.— Вы же и побудили! — рубанул Михаил. — Отца раскулачили и сделали нищим, брата отправили в ссылку, а свояка вообще расстреляли.— А как вас втянул в свою группу Зинин? — Случайно… Я вешал в библиотеке портрет Сталина, а тут вошел Зинин и со смехом сказал: «Зачем вы его вешаете? У Ленина хоть лицо благородное, а у Сталина рожа, как у чистильщика сапог!». Мы посмеялись вместе, а потом поговорили… Я понял, что он ищет политических единомышленников. Меня устраивало, что он ненавидит советскую власть и жаждет свержения Сталина. Устраивало даже то, что в отношении Сталина он хотел применить террористический акт, а потом организовать вооруженное восстание.Затем взялись за Алексея Хакова.— Как же вы, красноармеец Хаков, дошли до жизни такой?! — начал с укора следователь. — Ведь вы же из крестьян-бедняков, в Красной Армии более двенадцати лет, стали одним из лучших инструкторов-дрессировщиков, отмечены командованием и вдруг — член антисоветской, контрреволюционной группировки! Зинин вас сбил с истинного пути, да? — Почему же Зинин? — не заметил подсказки Хаков. — Я и сам не слепой, сам вижу, что забрались совсем не в ту степь, что народ голодает, вымирает целыми деревнями, а партийные секретари жируют. Раньше не с кем было об этом поговорить, а когда появился Зинин и стал открыто называть Сталина сволочью, узурпатором и идиотом, я понял, что мы с ним единомышленники.— А о терроре вы говорили? — Говорили. Зинин, например, не раз заявлял, что готов собственными руками убить Сталина. Пусть, мол, при этом погибнет и он, зато войдет в историю как выдающаяся личность.— И вы с этим соглашались? — Да. Я тоже считал, что Сталина надо убрать! Потом допрашивали инструктора дрессировки Ивана Самойлова, ветеринарного врача Серафима Струкова, добрались и до квартирного соседа Хакова, священника Новогиреевской церкви Александра Модестова, и дьяка Ивана Смирнова. Само собой разумеется, всех их вынудили признать себя членами антисоветской группы Зинина, планировавшей «переход на путь открытой вооруженной борьбы с советской властью и организацию покушения на товарища Сталина».Попала в эту мясорубку и жена Зинина — Антонина. В декабре 1932-го ей дали отпуск в поликлинике, где она работала фельдшером, и даже помогли с путевкой: так она оказалась в Пятигорском санатории ОГПУ. Народу в декабре мало, погода скверная, поэтому Антонина много читала и каждый день строчила мужу письма. Одно из них подшито в дело и потому сохранилось.«Дорогой мой Кольчик! Скучаю без тебя страшно, вот и строчу уже четвертое письмо. Моя жизнь течет тихо и спокойно: сплю, читаю и без конца ем. Здесь такая чудесная библиотека, такие книги, много запрещенных — я стараюсь читать в библиотеке ОПУ именно запрещенные книги. Вчера взяла мемуары Краснова, Деникина, Юденича и Врангеля — и читаю их запоем.Целую крепко! Твоя Антонина».Сколько было вокруг этого письма закрытой переписки и всякого рода запросов! Кто разрешил выдавать эти книги, почему они хранятся не под замком, а в библиотеке ...Николай на письма жены отвечал регулярно, как всегда, был несдержан, восторгался не только белыми генералами, но даже батькой Махно, считая его «лучшим знатоком крестьянства и решительным человеком — только такие, как он, могут свергнуть Сталина».Как бы то ни было, у Антонины накопилась целая пачка писем от мужа, которые она бережно хранила. Вернувшись в Москву, Антонина узнала, что муж арестован, а на квартире был обыск. Прекрасно понимая, что письма мужа могут служить серьезной уликой, она… Думаете, рвет на мелкие кусочки или сжигает? Нет, ей это и в голову не приходит. Она бежит к ближайшей подруге, которая к тому же еще и родственница, и просит спрятать письма мужа до лучших времен. Та вроде бы колеблется: то соглашается, то не соглашается, а тем временем говорит мужу, чтобы тот сбегал в ближайшее отделение ОГПУ. Муж не заставил себя уговаривать — и вскоре вернулся с оперативниками.Такие были времена, такие нравы… Высочайшей пробы благородство преспокойно уживалось с высочайшей пробы подлостью. К счастью, для Антонины Зининой пребывание в Бутырке было недолгим: в деле есть постановление об освобождении ее из-под стражи «в связи с установленной непричастностью к делу № 1810». Напомню, что это был сравнительно мягкий по приговорам 1932 год. В 1937-м жены «врагов народа» получали не менее семи-восьми лет, а то и «вышку».[b]Патронов у них хватит [/b]Когда на одном из допросов у Зинина спросили, сам ли он составлял программу или ему кто-то помогал, то ответил он довольно своеобразно.— Сгусток программы мой, а идею позаимствовал у Дайдера.— У Дайдера? Кто такой Дайдер? — встрепенулся следователь. — Иностранец? Где служит? В каком звании? — Да нигде он не служит, — улыбнулся Зинин. — Его вообще нет на этом свете.— Умер? Расстрелян? — Он даже не рождался. Но никогда не умрет, потому что расстрелять его невозможно. Он живет вот здесь, — постучал Зинин по своей голове. — Дайдер — литературный герой. Его придумал писатель Анов и вывел этого белогвардейца в рассказе «Пыль».— Ах, вот оно что, — усмехнулся следователь, — литературный герой… Но расстрелять его можно… если бабахнуть по той голове, в которой он живет.— Таких голов много.— Ничего, патронов у нас хватит, — зловеще ухмыльнулся следователь. — Так поведайте нам, бывший красноармеец Зинин, что вы взяли у этой белогвардейской сволочи Дайдера, а что придумали сами.— Дайдер обозначил цель — свержение советской власти, и метод — ставка на взрыв изнутри. Интервенция уже не пройдет — это ясно. Все остальное — мое. Я убежден, что нашей опорой должно быть раскулаченное крестьянство — таких людей миллионы, а также казачество и исключенные из партии оппозиционеры. Нельзя забывать и о молодежи, которую не принимают в вузы из-за непролетарского происхождения. Короче говоря, недовольных в нашей стране — легионы. Если их объединить и дать хорошие лозунги — большевикам несдобровать.— А террору в вашей программе место есть? — В принципе, я против террора, так как он ничего не решает. Эсерка Каплан помогла отправиться на тот свет Ленину — его место занял Сталин, если убрать Сталина — в его кресло сядет Каганович. Ну и что? Линия-то останется прежней… Но Сталин — случай особый. Он заслуживает того, чтобы его убрали. Никто не причинил России столько бед, сколько он, а за это надо платить — платить своей жизнью.— И как вы намеревались это сделать? — Как — это второй вопрос. Я бы придумал, как с ним рассчитаться.Главное, я пришел к выводу, что это необходимо сделать.— И вы этого не скрывали? — От своих друзей — нет. И, должен упредить ваш следующий вопрос, они меня в этом поддерживали...Трудно понять, чем руководствовался Николай, так откровенно беседуя со следователем, скорее всего, он решил, что терять ему уже нечего, так пусть хоть в протоколах допросов и он, и его взгляды выглядят достойно.27 января 1933 года состоялось заседание печально известной «тройки» ОГПУ. Николая Зинина, Алексея Хакова и Михаила Аброшина приговорили к расстрелу, Ивану Самойлову и Александру Модестову дали по пять лет, Ивана Смирнова сослали на три года, а Серафим Струков получил три года условно.[i]Странные испытываешь чувства, закрывая папку с делом № 1810. С одной стороны, нам никогда не понять, на что рассчитывали бунтовщики той поры — до Сталина им не добраться, крестьянство не поднять, казаков к вооруженному выступлению не подтолкнуть. А с другой — так и хочется воскликнуть словами поэта: «Да, были люди...».Был страшный репрессивный аппарат, была нелюдь, готовая за похлебку пытать и стрелять, были партийные бонзы, сметающие ради власти все и вся на своем пути, но были честные и чистые люди, понимающие, что страна превращается в огромный концлагерь, что идеалы революции давным-давно попраны, что Россию нужно спасать.[/i][b]От редакции. [/b][i]Публикуя рассказ о деле № 1810, редакция допускает мысль, что тексты допросов могли быть сфабрикованы стилистами с Лубянки. Уж слишком агрессивным выглядит главный герой дела. Но абсолютно вне подозрений остаются дневники Зинина, а значит, бесспорен факт, что недовольство Сталиным в офицерской среде действительно зрело.[/i]
Общество
Сахалинская Хатынь
[i]Нет, наверное, в мире человека, который бы не знал названий деревень Лидице, Орадур и Хатынь, – они жуткие символы чудовищных преступлений против человечества. В одном ряду с ними стоит Мидзухо – так называется деревня, где японцы уничтожили двадцать семь корейцев только за то, что они имели несчастье родиться корейцами.[/i][b]Расправа[/b]Шел август 1945 года. Уже разбита Квантунская армия, уже превратились в пепел Хиросима и Нагасаки, уже стало ясно, что Япония потерпела сокрушительное поражение и никакие камикадзе ее не спасут. На Сахалине был высажен наш десант, и войска Красной Армии, почти не встречая сопротивления, двигались на юг. И тогда японцы, проживающие в деревне Мидзухо, решили постоять за честь императора и дать последний бой…Нет, не русским десантникам, а проживающим в той же деревне корейцам. Мотивы? Лояльное отношение корейцев к Красной Армии. Вот что скажет позже, уже на судебном заседании, один из организаторов массового убийства Хосокава Хироси.– Мы считали, что, когда в Мидзухо войдут части Красной Армии, корейцы будут оказывать им всевозможную помощь и предавать японцев. А раз так, значит, корейцы – наши враги. Поэтому я ни секунды не колебался, когда Морисита и Киосукэ ([i]бывшие солдаты императорской армии[/i]. – [b]Б. С.[/b]) предложили организовать группу по уничтожению корейского населения. В тот же день Киосукэ привел в дом Мориситы какого-то корейца и сказал, что он вор. Мы не стали разбираться, а, посовещавшись, решили его убить. Сперва Киосукэ избил его до крови ремнем, а потом Морисита достал саблю и отрубил корейцу голову. Труп закопали в огороде.– Что было потом? – спросил следователь.– Потом мы вернулись в дом Мориситы. Закусывали, пили чай, беседовали, пересчитывали взятые у убитого корейца деньги – их было очень мало, всего двести пятьдесят иен.Первая кровь так опьянила палачей, что они решили вырезать всех корейцев. Силенок для этого было маловато, и в банду пришлось привлечь всех находящихся под рукой японцев – всего их набралось восемнадцать человек. Примечательно, что от предложения «пустить корейскую кровь» не отказался ни один: в резне участвовали и стар и млад.Проведя короткое совещание и разогревшись выпивкой, действовать решили немедленно.– Корейцев надо уничтожить сегодня, пока не пришли русские! – заявил Хосокава. – Согласны? Все молча склонили головы и поклялись отомстить корейцам за поражение Японии в войне, за пережитый страх и за позор.Как раз в это время неподалеку от дома проходили три хорошо знакомых корейца. Поздоровались, поговорили, предложили выпить. Двое отказались, а третий, по имени Нацукава, благодарно принял рюмку. Пока он пил, откуда-то из-за спины выскочил Какута Тиодзиро и с воплем: «Сдохни, русский шпион!» рубанул его саблей. Нацукава упал. Потом вскочил и бросился к реке. Его догнали и добили кольями и заостренными бамбуковыми палками, вонзая их в живот. Еще одного корейца срезал из ружья Чиба Масаси.Третьего, совсем старого, пригвоздили к земле все теми же бамбуковыми палками.– Теперь – к дому Маруямы! – приказал Хосокава. – Он наверняка слышал выстрел, поднимет на ноги всех корейцев, и они разбегутся.Когда ворвались в дом, ничего не понимающая хозяйка, соблюдая обычай, набрала в ковш воды и передала мужу, чтобы он предложил гостям. Гости попили, вежливо поблагодарили, а потом Морисита гаркнул: – Почему до сих пор не эвакуировались? Женщины должны быть в горах! Хозяйка, подхватив дочь, тут же выскользнула за дверь.– А вы пойдете с нами, – заявил Морисита хозяину и трем его родственникам. – Мы будем защищать деревню от русских.Едва отошли от дома, как Киосукэ крикнул: «Бей их! Бей!» В ход пошли сабли, колья, тесаки и палки…Через несколько минут было покончено и с этими корейцами. Недалеко ушла и женщина с двенадцатилетней дочкой: их догнали в поле и изрубили саблями и тесаками.Одна часть деревни от корейцев очищена, но на противоположном конце, в бараке японца конбэ, жила целая бригада корейцев, занимающихся рытьем осушительных канав. Их тоже уничтожили – добивали саблями, кольями и тесаками.Когда с мужчинами было покончено, решили заняться женщинами и детьми. Одну женщину прикончили тут же, а другую вместе с пятью малолетними детьми увели в другой дом. Убить их поручили самым молодым членам банды – Хосокаве Такеси и Биче Моити, им было всего по семнадцать.Ранним утром они пробрались в дом и стали подкрадываться к спящим. Как ни тихо они ступали, женщина их услышала и приподняла голову – Чиба тут же вонзил ей саблю в горло. Потом, совсем озверев, начал кромсать живот, грудь, голову. Между делом прикончил и самого маленького, шестимесячного, ребенка. Остальных зарубил Такеси.Все! На этом кровавая оргия была закончена. Усталые, но довольные хорошо выполненной работой, убийцы собрались в доме Мориситы, выпили сакэ, закусили и разошлись по домам.[b]Возмездие[/b]Прошло чуть меньше года и о кровавой резне в Мидзухо стало известно Управлению МГБ Южно-Сахалинской области. Первым взяли Хосокаву Такеси: юнец раскололся довольно быстро и указал места захоронения трупов.Найти и арестовать остальных убийц не составляло труда – они жили в деревне, как будто ничего не случилось.26 сентября 1946 года состоялось заседание военного трибунала Дальневосточного военного округа. Восемнадцать головорезов, оказавшихся на скамье подсудимых, ничего не скрывали, а некоторые даже бравировали своей бессмысленной жестокостью: они рассказывали, сколько нанесли ударов саблей, а сколько кольями, вспоминали, как плакали дети и рыдали женщины, как легко было рубить детей, как одну женщину хотели закопать еще живой, но потом пожалели и добили лопатой.Семь палачей были приговорены к высшей мере наказания. Остальные – к десяти годам заключения. Приговоренные к расстрелу были казнены в феврале 1947го, двое умерли в заключении, пятеро после отбытия наказания репатриированы в Японию, судьба остальных неизвестна.[i]...Когда я узнал о трагедии деревни Мидзухо, то, конечно же, поинтересовался, знают ли об этом в Северной и Южной Корее, известно ли хоть что-нибудь в Японии? Увы, но поклониться праху загубленных земляков корейцы в Мидзухо не ездят, не думают принести покаяние и японцы. Только россияне села Пожарского собрали по копеечке и установили на самом видном месте памятный знак – на внушительный памятник денег не хватило.[/i]
Общество
ЖИВОЙ ПОДАРОК К ПРАЗДНИКУ
[b]После открытия второго фронта и наступления союзных войск в Англии оказалось большое количество пленных русских – и сдавшихся в плен «власовцев», и освобожденных из гитлеровских концлагерей.[/b]20 июля 1944 года министерство иностранных дел Великобритании обратилось к советскому послу Федору Гусеву: «Что делать с тысячами граждан СССР, которые попали в плен?» Ответом было молчание.[b]«Нас это не касается»[/b]Надо сказать, что в этом запросе содержалась немалая доза иезуитства, ибо точка зрения британского МИДа уже была сформулирована: [i]«Этот вопрос целиком относится к компетенции советских властей и не имеет отношения к правительству Его Величества. В дальнейшем все те, с кем советские власти пожелают иметь дело, должны быть выданы им, и нас не касается тот факт, будут ли они расстреляны или подвергнутся каким-либо иным наказаниям…»[/i]Казалось бы, все ясно, приговор советским военнопленным подписан, но… нашлись в Англии люди, которые были с этим категорически несогласны. Одним из них был лорд Селборн – министр военной экономики. 21 июля он направил полное тревоги письмо министру иностранных дел Энтони Идену.[i]«Мой дорогой Энтони! Я глубоко потрясен решением Комитета отослать в Россию всех граждан русской национальности, кто попал к нам в плен на полях сражений в Европе. Я намерен обратиться по этому вопросу к премьер-министру, но прежде я хотел бы познакомить Вас с причинами моего несогласия в надежде, что мы могли бы прийти к соглашению по этому вопросу… Попав в плен, они стали объектами невероятных лишений и жестокого обращения. Во многих случаях пленные по нескольку дней вообще оставались без пищи. Их поместили в концентрационные лагеря, в ужасающие санитарные условия, где они голодали. Их заедали насекомые, их заражали отвратительными болезнями, а голод доходил до такой степени, что людоедство стало среди них обычным явлением.И не раз немцы фотографировали эти людоедские трапезы в пропагандистских целях. Через несколько недель такого обращения, когда их моральные силы были полностью сломлены, их выстраивали в шеренгу, и немецкий офицер предлагал им вступать в немецкие трудовые батальоны, где они получат достаточно пищи, одежду и нормальное обращение. Потом немцы спрашивали каждого в отдельности, согласен он или нет. Первый ответил «нет». Его тут же расстреляли. То же случилось и со вторым, и с третьим и т. д. до тех пор, пока наконец кто-то не сказал, что он согласен. И тогда другие тоже согласились, но только после того, как они убедились, что это единственный способ уцелеть».[/i]Казалось бы, такое письмо должно вызвать по меньшей мере потрясение. Но Иден, отложив в сторону эмоции, в ответном послании твердо отстаивал позицию министерства иностранных дел: все пленные, независимо от их желания, должны быть выданы советской власти. Селборн горячо возражал, уверяя, что выдать русских пленных – значит подписать им смертный приговор. При этом Селборн ссылался на слова Сталина, сказанные им в самом начале войны, что «Советский Союз не знает пленных, он знает лишь мертвых и предателей».[i]«И это не пропагандистская оговорка, – убеждал Селборн. – Сталин последователен. Он убийственно последователен, отказавшись вызволить из плена даже собственного сына! Можете не сомневаться, что судьба тысяч и тысяч неизвестных ему людей предопределена!»[/i]Но Иден и его сотрудники этому предостережению не вняли. Тем не менее. Ознакомившись с письмом Селборна, премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль написал 26 июля Идену.«Даже если мы пойдем на какой-нибудь компромисс (с советским правительством), следует пустить в ход машину всевозможных проволочек. Я думаю, на долю этих людей выпали непосильные испытания».А тем временем в графствах Йоркшир и Сассекс спешно сооружались лагеря для русских военнопленных. К концу лета в них содержалось более 12 тысяч советских граждан, и еженедельно прибывало еще не менее двух тысяч. В конце августа в лагерь Баттервик было доставлено 2400 военнопленных, одетых в немецкую форму. Судя по тому, как гордо они ее носили, было понятно, что все они убежденные сторонники Гитлера. А так как многие были в бинтах и с костылями, стало ясно, что они сражались на передовой, и сражались храбро.С большим трудом, но их все же заставили переодеться в лагерную форму. Все было спокойно до тех пор, пока не подошла разношерстно одетая колонна из 550 пленных.В лагерную форму они переоделись не пререкаясь, но когда узнали, кто их солагерники, началась буза.– С «власовцами» не смешиваться! Держаться отдельно! Требовать немедленного возвращения на Родину! – кричали они.На утреннем построении комендант лагеря чуть не шлепнулся в обморок: перед ним стояла шеренга людей, одетых в кальсоны! Чуть дальше стояли женщины… без юбок.– Разрешите доложить, – шагнул вперед высокий изможденный старик лет тридцати пяти. – Гвардии подполковник Ковров, – представился он. – Вы хотели уравнять нас с теми, кто надел немецкую форму и стал врагом русского народа. Мы этого не допустим! Разъяренный комендант приказал снести палатки, а бунтовщиков посадить на хлеб и воду! Наступил сентябрь, холодный дождь лил круглые сутки, полтысячи русских солдат оставались под открытым небом. 5 сентября протест заключенных Баттервика был передан послу СССР в Великобритании Федору Гусеву.[i]«Уважаемый товарищ посол! – говорилось в письме. – Мы находимся в лагере для военнопленных с немцами, с членами Русской Освободительной Армии и другими злостными врагами и предателями. У нас силой забрали гражданскую одежду, и мы носим унижающую человеческое достоинство форму, украшенную ромбовидными заплатами на спине и штанах. С нами обращаются хуже, чем с немцами, и держат нас под усиленной охраной, как преступников… Мы просим Вас, товарищ посол, выяснить наше положение и предпринять шаги по ускорению отправки нас на Родину, в Советский Союз».[/i][b]Отвратительная перспектива[/b]Справедливости ради надо сказать, что советское посольство располагало и другой информацией, в частности о бунте в одном из лагерей, расположенном в графстве Сассекс. Когда администрация лагеря начала составлять списки для первоочередной отправки на Родину, сорок два человека закрылись в бараке, отказались принимать пищу и потребовали, чтобы британское правительство взяло их под свою защиту. Далее они заявили, что всей группой вступили в немецкую армию, чтобы бороться с коммунизмом.Совещание в посольстве закончилось решением требовать скорейшей отправки на Родину всех до единого советских военнопленных, а там, мол, компетентные органы разберутся кто есть кто.То, что произошло дальше, можно объяснить либо полным незнанием обстановки в СССР, либо предательством попавших в беду советских людей. Вот несколько официальных писем той поры, вчитайтесь в них.[b]От посла СССР – министру иностранных дел Великобритании:[/b][i]«От имени правительства Союза Советских Социалистических Республик настоятельно требую передачи военнопленных и прошу правительство Великобритании как можно скорее подготовить суда для их транспортировки.[/i][b]Посол СССР в Великобритании Ф. ГУСЕВ».Из министерства обороны Великобритании – Энтони Идену:[/b][i]«Дорогой Энтони! Мы стоим перед очевидной дилеммой. Если мы сделаем так, как хотят русские, и выдадим им всех военнопленных, невзирая на их желание, то мы пошлем некоторых из них на смерть. И хотя, как Вы не раз отмечали, мы не можем во время войны позволить себе быть сентиментальными, я признаюсь, что считаю такую перспективу отвратительной, и думаю, что общественное мнение будет испытывать то же самое чувство.[/i][b]Старший министр министерства обороны П. Дж. Григ».[/b]Главная задача, которую поставила Москва перед советскими посольскими чиновниками в Англии, – убедить всех пленных добровольно вернуться на Родину. Сотрудники посольства шли на заведомую ложь, говоря, что Москва считает всех пленных полноправными советскими гражданами, несмотря на то что некоторые были вынуждены надеть немецкую форму, что советская власть гуманна, что она простит и примет всех своих сынов…Многие этому верили, но было немало и тех, кто решительно отказывался вернуться в Союз, прекрасно понимая, что их там ждет либо пуля, либо Колыма.[b]«Сопротивление подавлять силой!»[/b]Время шло, но ни один пленный все еще не был возвращен на Родину. Не исключено, что тактика «всевозможных проволочек», провозглашенная Черчиллем, срабатывала бы и дальше, если бы вопрос о пленных не поднял лично Сталин. 9 октября 1944 года Черчилль и Иден прибыли с официальным визитом в Москву. Три дня продолжались переговоры, а 11-го Сталин принял приглашение на ужин в английском посольстве. Там-то и произошел разговор, решивший судьбу тысяч русских людей.Когда официальная часть была позади, Сталин подозвал своего переводчика и сказал Черчиллю: – Под английскими дождями уже не один месяц маются более десяти тысяч русских, а их жены и невесты, дети и родители ждут не дождутся мужей, женихов, отцов и сыновей.– Вы… о пленных? – уточнил Черчилль.– Да, господин Черчилль, о них. У нас скоро праздник – двадцать седьмая годовщина Октября. Нельзя ли сделать так, чтобы судно с нашими людьми прибыло 7 ноября? Это было бы большим подарком и семьям, и лично мне.На следующий день состоялась конфиденциальная встреча Идена и Молотова. Иден не скрывал, что есть определенное количество пленных, не желающих возвращаться на Родину, и эта проблема беспокоит как правительство, так и общественное мнение. Молотов же озвучил официальную точку зрения советского правительства: возвращение всех без исключения пленных, находящихся в английских лагерях, независимо от их желания или нежелания.20 октября начальник лагерей для военнопленных генерал Гепп направил циркулярную телеграмму комендантам: [i]«Отправка первой партии 31 октября 1944 года. Группа должна состоять из тех, кто желает немедленно отбыть на Родину. Но если их будет менее 10 тысяч, включить и тех, кто хотел бы остаться в Англии. Сопротивление подавлять силой!» [/i]Последняя фраза телеграммы сыграла решающую роль. В порту пленных окружили солдаты, образовав плотный коридор.Первая колонна состояла из тех, кто рвался на Родину, поэтому вначале проблем с посадкой не было. Но вот кто-то закричал, что не поедет на убой! Его поддержал другой, третий…Взявшись за руки, они уселись прямо на причале. Полицейские и солдаты охраны метались среди пленных, мелькали кулаки, дубинки, приклады! Один за другим люди проваливались в черную пропасть трюма.Этот подарок Сталину был первым, но не последним: «дарение» продолжалось до 1947 года, пока не был выслан последний пленный. Вчерашние союзники отправляли на расправу прошедших все муки ада русских людей.
Общество
СЕВЕРНЫЙ КОНВОЙ
[i]Война бушевала уже больше двух месяцев. Сданы Прибалтика, Белоруссия, Правобережная Украина, немецкие войска стояли на пороге Ленинграда и рвались к Москве. А в Архангельске улицы заполнили празднично одетые горожане, гремели оркестры, колыхались транспаранты, на которых слова «Добро пожаловать!» почему-то были написаны по-английски.[/i][b]Под шифром РQ[/b]Объяснялась эта праздничная суматоха неожиданно просто: 21 августа 1941 года из Англии прибывал первый союзный конвой со стратегическими грузами и военной техникой для красной Армии. Этот конвой имел зашифрованное название «Дервиш» и состоял из 6 транспортных судов и довольно солидного охранения из 2 крейсеров, 2 эсминцев, 3 тральщиков, 4 корветов и даже одного авианосца. Среди прочих грузов англичане доставили 10 тонн крайне нужного военной промышленности каучука, а также 16 истребителей, причем вместе с летным составом, стрелковое оружие, продовольствие и медикаменты.Через несколько недель пришел еще один конвой, но он уже имел шифр «РQ». До самого конца войны и немцы, и наши пытались разгадать, что означает это загадочное «РQ». А разгадка оказалась на удивление простой: «РQ» – это инициалы английского офицера Р. Q. Эдварса, занимавшегося планированием и организацией конвоев. До зимы 1942 года Архангельск принял семь конвоев – 53 транспорта и 49 кораблей эскорта, а потом суда стали разгружаться в незамерзающем Мурманском порту.Немцы на всю эту суету в Баренцевом море первое время не обращали никакого внимания – они были уверены, что вот-вот возьмут Москву и война закончится сама собой. Но этого не случилось, в конце февраля 1942 года германский флот взялся за конвой всерьез. На перехват 14 транспортам немецкие адмиралы послали целый отряд боевых кораблей во главе с грозой морей сверхмощным линкором «Тирпицем». Но немецкая эскадра была обнаружена, и конвой резко изменил курс, уйдя навстречу северным туманам.Конвой немцы потеряли. Но когда туман рассеялся, прямо перед ними оказался небольшой советский пароход «Ижора», который случайно отбился от конвоя. Три германских миноносца в течение получаса расстреливали пароход в упор.Но вот ведь незадача, все снаряды ложатся точнехонько в цель, а пароход не тонет! Он бы и не утонул, если бы под его днищем не взорвали глубинную бомбу. Секрет живучести парохода объяснялся довольно просто: он был загружен бревнами и досками, которые придавали «Ижоре» дополнительную плавучесть.Всего за войну было 42 конвоя в СССР и 36 – обратно. Из 813 транспортов, следовавших в Советский Союз, немцы потопили 58, а 33, получив повреждения, вернулись на базы. Из Мурманска и Архангельска вышло 717 транспортов, из них 27 погибли, а 8 вернулись обратно.Чтобы покончить с цифрами, расскажу о том, что именно и в каком количестве мы получили по ленд-лизу за годы войны.Самолетов – 18 300, танков и самоходных артиллерийских установок – 12 480, орудий и минометов – 9 400, автомобилей – 312 600, кораблей и судов – 520, стрелкового оружия – 151 700. Цифры, на первый взгляд, впечатляющие, но… они составляют всего лишь 4 процента от того, что было сделано на заводах Советского Союза. Например, танков мы ежегодно выпускали по 30 тысяч штук. А самолетов – по 40 тысяч. Так что на исход войны эти поставки существенного влияния оказать не могли, хотя, конечно же, каждый танк, каждый самолет и каждая банка тушенки работали на победу.[b]«Декабрист» посылает SOS[/b]По официальным данным, во время атак на конвои погибли 829 человек. Зачастую в море разыгрывались фантастические истории, которые просто просятся в фильмы. Именно такая история произошла с командой парохода «Декабрист». 4 ноября 1942 года его атаковали 14 самолетов-торпедоносцев и 2 бомбардировщика. Такими силами можно пустить на дно целую эскадру, а тут – безоружный пароходик! Но пароходик оказался ершистым: десять атак фашистских самолетов были бесплодными – «Декабрист» менял курс и уклонялся от бомб и торпед.Но одиннадцатая атака оказалась роковой – две торпеды и несколько бомб раскололи пароход надвое. Радист Щербаков успел передать в эфир SOS. «Мы торпедированы. Кто меня слышит, отвечайте! Погружаемся… Судно тонет, команда садится в шлюпки. Работаю в последний раз. Ухожу в шлюпку».Команда состояла из 80 человек, поэтому, как могли, разместились в четырех шлюпках. Три, судя по всему, затонули, а четвертую после 14-суточного дрейфа в штормовом море прибило к острову Надежды, входящему в архипелаг Шпицберген. В шлюпке было 19 человек во главе с капитаном Степаном Беляевым.Пытаясь согреться, развели на промерзшей земле худосочный костерок, но к утру 11 моряков превратились в ледяные мумии. Остальные ушли вглубь острова в надежде найти хоть какое-нибудь жилье. К вечеру им несказанно повезло: наткнулись на крохотное зимовье и возблагодарили когда-то живших здесь людей: моряки нашли сухари, муку и даже бочонок масла. Этого хватило на несколько недель. Потом удалось убить белого медведя – целый месяц ели. Но в разгар полярной ночи на людей навалилась цинга, и они начали умирать. К весне в живых остались трое: капитан, судовой врач Надежда Наталич и матрос Василий Бородин. Их забрала подошедшая к острову немецкая подводная лодка.Бросили их в расположенный в Норвегии концлагерь, где они находились до самого освобождения советскими войсками.Так случилось, что несколько лет назад мне довелось побывать на Шпицбергене, а потом и на острове Надежды. Сейчас там норвежская метеостанция, на которой живут всего четверо метеорологов и шесть здоровенных, невиданной породы собак, которых за версту обходят белые медведи. Но вот что главное: на самом видном месте высится обелиск, на котором выбиты имена шестнадцати погибших на острове наших моряков. Норвежцы очень трогательно ухаживают и за братской могилой, и за обелиском, регулярно очищая их ото льда и снега. Но больше всего меня поразили какие-то неприхотливые полярные цветы, которые умудряются расцвести за короткое северное лето.Таков лишь один из эпизодов истории северных конвоев. А она, эта история, была поистине героической.
Общество
НЕ К ЖИЗНИ ЕДЕТЕ – К СМЕРТИ!
[i][b]«Тюрьма, что могила, всякому место есть».[/i]Русская народная пословица[/b][i]Недавно мне довелось присутствовать на дискуссии, посвященной реформе пенитенциарной системы. И вот что меня поразило: почти все выступающие говорили о том, как хороши были тюрьмы в царские времена и как плохи стали теперь. В тот день я промолчал, так как к серьезному разговору не был готов. Зато теперь, перелопатив горы архивных документов, могу высказаться по данному вопросу достаточно аргументированно.[/i]Вот в моих руках дело № 40861 «О бывшей администрации и надзоре Орловской каторжной тюрьмы». Эта тюрьма – Орловский центал – была создана по велению последнего русского императора Николая II.[b]Дорога в могилу лежит через баню[/b]«Не к жизни едете, а к смерти» – эти слова слышал каждый новый заключенный от сердобольных солдат конвойной роты. Политкаторжанин Глик, приглашенный в ОГПУ в качестве свидетеля, рассказывал: – При выходе из Смоленской пересыльной тюрьмы конвойные предупредили нас: «Вы едете на верную смерть. Там ведь не тюрьма, а убойня».А другой политкаторжанин, Чураев, вспоминая те времена, сообщил: – Один из конвойных, узнав, что я бывший матрос, осужденный за участие в восстании, сказал: «Жаль мне тебя, брат, очень жаль. Останешься ты в Орле навечно, потому что бить тебя будут каждый день, пока не добьют до чахотки».Зловещие «напутствия» оказывались страшной правдой.– Вот и тюрьма, – вспоминал один из осужденных Иванов. – Ворота – словно тяжелая гробовая крышка, за которой могила. Перед тем как отправить в могилу, зачем-то повели в баню. Знать бы нам тогда, что самая прямая дорога в могилу лежит через баню! Дикое избиение начиналось прямо у стола, за которым сидел надзиратель. Били кулаками, палками, ногами. Через несколько минут я превратился в бесформенный кровавый ком, который зашвырнули в камеру-одиночку.Искалеченному Иванову вторит его подельник Данцескес:– После приказа раздеться догола всех нас погнали через строй. Человек шестьдесят звероподобных надзирателей, вооруженных атрибутами инквизиции, набросились на нас, как стая волков. После этой экзекуции мы стали калеками с отбитыми легкими, обезображенными лицами и выбитыми зубами.Такого рода показаний в деле много, так много, что я невольно подумал, а не оговор ли это, не сводят ли бывшие узники счеты со строгими, но справедливыми слугами царя? Увы, все правда. Вот что сообщил на допросе бывший надзиратель одиночного корпуса Загородний: «Приемка этапов производилась в бане. Если по каким-то причинам помощнику начальника тюрьмы не нравилось личное дело осужденного, он подзывал надзирателей и говорил: «Дать!» После этого мы приступали к делу и били каторжан смертным боем».А вот показания бывшего начальник тюрьмы Мацеевича: «Каждую партию каторжан встречало человек шестьдесят надзирателей. Для начала кандальников пропускали сквозь строй и били чем попало и куда попало. А потом добавляли в бане: там били особенно жестоко. Были случаи, когда избитого прямо из бани уносили в больницу, где на другой день он умирал. В таких случаях доктор Рыхлинский всегда выписывал справку, что смерть последовала от порока сердца».[b]Ученики идут дальше[/b]Выживших «после бани» ждали избиения в камерах-одиночках: надзиратели хватали осужденного за руки и ноги и били об пол. Кроме того, пороли розгами, сажали в ледяной карцер и снова били, били и били. Ничего удивительного, что, помучившись год-другой, многие заключенные приходили к выводу, что избавить их от мучений может только смерть. Самоубийства в Орловском централе стали настоящей эпидемией. Повесился студент Сопотницкий, с галереи третьего этажа бросились Абрамов и Розен, покончили с собой Литников, Кудрявцев, Бочаров и многие другие. Само собой разумеется, что доктор Рыхлинский засвидетельствовал, что все они умерли от туберкулеза.Служил в Орловском централе еще один довольно интересный персонаж, который весьма своеобразно истолковывал свое предназначение, – тюремный священник Рождественский. Перенесшие все ужасы тюрьмы свидетели характеризовали его как палача, черносотенца и фарисея. Это он уговаривал заключенных «претерпеть все мучения и ждать пришествия царя небесного», это он отпевал «в бозе почивших», прекрасно зная, что эти люди не почили, а были до смерти забиты.Так как самым большим начальником в тюрьме был Мацевич, то на допросах в ОГПУ надзиратели все валили на него, уверяя, что все эти зверства творили, желая ему угодить. Мацеевич же заявил, что желал угодить инспектору. А кому хотел угодить инспектор? Конечно же, министру. А кому министр? Догадайтесь сами.По делу Орловского централа проходило 24 человека, 19 из них были расстреляны, а пятеро получили сроки от пяти до десяти лет.Подозреваю, что пятерых надзирателей, а среди них были такие мастера своего дела, как Загородний, Озеров и Жилин, в живых оставили не потому, что они заключенных избивали милосерднее, чем другие, а потому, что большевикам пригодился их опыт. К началу 30-х Орловский централ отнюдь не пустовал: врагов народа становилось все больше, и, как показал опыт, методы их перевоспитания, разработанные в царские времена, оказались наиболее действенными.И все же ученики пошли дальше учителей. 7 апреля 1930 года родилось историческое постановление СНК СССР – именно в этот день родился монстр по имени ГУЛАГ.И хотя через жернова ГУЛАГа, только по официальным данным, было пропущено более 10 миллионов человек, в том числе 650 тысяч расстреляно, более законопослушными россияне не стали. Если раньше в тюрьмах и лагерях сидели в основном так называемые политические, то теперь, когда их нет, клиентами этих учреждений стали бандиты, воры, насильники и убийцы. И знаете, сколько их там находится? 851 тысяча человек. Для сравнения: в самом страшном и мрачном 1937 году во всех тюрьмах и лагерях Советского Союза сидели 820 тысяч 880 человек (из них одна треть политические).Так что тенденции к облагораживанию и перевоспитанию россиян, увы, не наблюдается.
Общество
Эксклюзивы
Вечерка ТВ
Приметы и советы
Проще, чем кажется
Мнения
Михаил Щипанов
Михаил Щипанов

Ближний Восток без гарантий

Ольга Кузьмина  
Ольга Кузьмина  

Все к лучшему. Даже рыбки знают

Сергей Лесков 
Сергей Лесков 

От ускорения до развала

Кирилл Янишевский
Кирилл Янишевский

Даже нейросеть ищет лазейки

Все мнения
О проекте
▲
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.